Текст книги "Любящие сестры"

– Не чувствую никакого алкоголя, – еще шире заухмылялся он.

– Черт возьми, арест надо немедленно снять. Чувство восторга было таким сильным, что у нее даже закружилась голова. Через пять минут, сжимая в руке форму СФ 7501 с его подписью и печатью, она вскочила в свой «линкольн», и машина помчалась в грузовое отделение «Эр Франс» забирать злополучный товар. А теперь – встреча с Анри.

Ожидая его, она снова задумалась о пропавших племянницах. Но теперь лихорадочное напряжение исчезло. Разве она только что не проявила стойкость и находчивость в разговоре с чиновным лицом? Не мытьем, так катаньем, но она умеет добиваться своего.

И все же найти Энни и Лорел будет потруднее, чем уломать Макинтайра.

– Долли, – нежно позвал из темноты Анри.

Она отвела глаза от телевизора, куда рассеянно смотрела. Одна из тех слезливых поделок Ланы Тернер, от которых невольно возникает вопрос: то ли они всегда так отвратительно ставят, то ли у меня сегодня дурное настроение?

Анри стоял у входа в комнату – коренастая фигура в шелковом халате. Густые с оловянным отливом волосы спутались после сна. Этот халат она сама подарила ему – дорогой бургундский атлас со стегаными лацканами, пояс с кистями. Он придавал чуть-чуть таинственности простому земному характеру Анри. Притом он носил его только для нее. Халат вместе с запасной бритвой, зубной щеткой и парой рубашек хранились в ее квартире. Когда Анри был за тридевять земель, – а это случалось чаще всего, – Долли надевала этот халат сама, чтобы вспомнить о нем, вдохнуть едва уловимый едкий запах сигарет «Голуаз», которые он любил курить в постели.

– Я не могу спать, – ответила Долли.

Ее мучила тревога об Энни и Лорел. Хотелось поговорить об этом с ним.

По пути из аэропорта Анри сообщил ей как само собой разумеющееся, что подыскал прелестную квартиру с садом, возле Пляс де Терн, в двух шагах от Жирода, там ей будет очень хорошо, и цена вполне сносная. Он даже заплатил за неделю, в течение которой будет думать. Это, конечно, не означает, что она обязана согласиться, поторопился он добавить, но предположил, что, возможно, если она приедет и посмотрит сама…

«Что я отвечу ему?» Мысль о том, что они всегда будут вместе, не ограниченные краткими трансатлантическими свиданиями, показалась ей счастливым зеленым оазисом среди пустыни.

На самом деле пустыни уже не существовало. Все изменилось с тех пор, как она дала обещание подумать о своем переезде в Париж. Разве можно уехать сейчас, когда Энни и Лорел исчезли? Ни в коем случае! Но даже если они найдутся, у Анри все-таки останется жена и дети. Нельзя же отметать это?

Как ни крути, а мысль о переезде придется пока оставить.

Анри сел рядом с ней на мягкий диван, обняв за талию. Поцеловал ей плечо, приятно пощекотав кожу пушистыми усами. О, какое же счастье! Она думала, что после Дейла ей уже никогда не ощутить того чудесного тянущего чувства, которое возникает в теле женщины, когда ее целует любимый мужчина.

– Ты спал? – спросила она.

– Я видел тебя во сне, – пробормотал он, трогая губами мочку ее уха. – Такой волшебный сон! Проснулся, а тебя нет. Ты что, уже устала от меня?

Долли улыбнулась. Ей вспомнилось, как два года назад после их первого свидания, она вернулась из Парижа в Нью-Йорк, и тут же отправилась в «Бергдорфс» в отдел дамского белья, где напугала пожилую продавщицу, потребовав все самое нескромное и кокетливое из их товара. А потом накупила чуть ли не на тысячу долларов, включая последний крик моды у проституток – донельзя соблазнительный атласный пеньюар цвета воздуха и пару тапочек, отделанных пухом марабу. Все это она надевала только для Анри – то есть очень редко.

Долли обвела комнату критическим взглядом. Вот уж о чем она не станет скучать, если придется уехать в Париж, так это о своей квартире с огромными, как полигон, комнатами. Покупка дома на Парк-авеню была идеей Дейла. А она чувствовала себя гораздо удобнее среди одинаковых уютных домиков Уэст-Вилледж. Но уж таким был Дейл – если он решил заняться грузовыми перевозками и купить транспортную компанию «Метсон шиллинг» («Деньги делает не тот, кто разводит, а тот, кто развозит, Долли, детка») и жить в Нью-Йорке, где расположена штаб-квартира «Мэтсон», значит у него должен быть не меньше, чем пентхауз[5]5
  Самые дорогие апартаменты, расположенные на верхних этажах небоскребов.


[Закрыть] на Парк-авеню. Но как же неуютно и тоскливо было ей поначалу среди этих ореховых панелей, пожелтевших обоев, полов, которые не полировались, наверное, с довоенных времен. Прежние владельцы жили наследными капиталами, то есть очень экономно. Долли никогда не могла понять, зачем копить деньги, если их потом не тратить?

Следующей идеей Дейла было нанять этого дизайнера с лицом сатира по имени Олдо, который придал мрачным панелям цвет мореного дуба и заменил обои холстиной бежевого цвета. От стены до стены он протянул ковровое покрытие, так что не стало видно ни одной доски паркета, а прогоревшие дворцовые светильники были заменены модными бра с коническими плафонами.

Ее взгляд упал на авангардистскую скульптуру на колонке с радиоаппаратурой. Дейл выложил за нее целое состояние, но для Долли это все равно не более, чем цементная глыба с воткнутой в нее вешалкой для платья.

– Сбылась мечта идиота, – шутил Дейл, осматривая свое новое жилище, когда оно было наконец закончено.

Впрочем, он говорил это с большой гордостью. Для него этот дом был средством утереть нос своим прежним компаньонам, а также законникам из «Кэдуолэдер, Уикершэм и Тафт». Пускай у него образование всего восемь классов и он раньше жевал дешевый табак «Ред мен», зато он понимает, что значит истинное произведение искусства, хотя невежды видят здесь не более, чем испорченную вешалку для платья.

В некотором отношении Анри очень похож на Дейла. Он, например, обладает той же неистощимой энергией. Анри не способен сидеть без дела, если есть возможность чем-то заняться. И он также предпочитает все самое лучшее.

Она увидела его в первый раз в кухне, где готовился шоколад. Склонившись над дымящимся медным котлом, он подносил ко рту деревянную ложку с шоколадом. Впервые в жизни окруженная со всех сторон такой роскошью – ароматными четырехкилограммовыми плитками, обернутыми в силиконовую бумагу, листовым шоколадом, остывающим на сетках, подносами с фигурными заготовками, мягкой шоколадной смесью для трюфельной начинки, – Долли чувствовала себя так, словно попала в рай. А этот человек мог в таком месте недовольно качать головой, сварливо лопотать что-то по-французски, грозить в потолок кулаком! Это казалось невероятным. Заметив ее, он галантно перевел свои слова: «Видимо, эти мошенники считают меня дураком, если поставляют мне сливки от недокормленных коров!»

Положив голову ей на плечо, Анри прошептал:

– Без тебя постель кажется такой холодной! Ты так уютно похрапываешь.

– Ах, я еще и храплю, оказывается!

Он улыбнулся:

– Ну а как же!

– Мой дед говорил, что если посадить лягушку в золотую клетку, она все равно не станет петь как птица. – Долли шутливо ткнула его локтем в ребро. – Ты когда-нибудь бывал в устье Миссисипи?

– Я в детстве был с родителями в Йеллоустоне.

Она захихикала.

– Это название ты произносишь с таким акцентом, что оно напоминает мне лекарство, которое мама Джо принимала на ночь для улучшения пищеварения. Он округлил глаза и фыркнул.

– Знаешь, за что я еще люблю тебя, ma poupee?[6]6
  Моя куколка (фр.).


[Закрыть] – сказал он. – Ты всегда смешишь меня. Это так редко бывает в женщине – заставить мужчину смеяться. А еще, – он поцеловал ее в нос, – я обожаю тебя за то, что ты обожаемая и сладкая, и нежная… и за то, что у тебя такая неотразимая грудь!

Долли рассмеялась:

– А знаешь, как Дейл ее называл? Две сдвигающиеся скалы Средиземного моря.

– О, чувствую, мне надо съездить на Средиземное море. Причем поскорее. Сию минуту!

Сквозь тонкую ткань своего халата она ощутила тепло его ладони, охватившей ей грудь. Долли повернула голову, и губы их встретились. Словно электрическая искра прошла сквозь ее тело, отозвавшись глубоко внизу. Сама того не сознавая, она застонала. Третий раз за ночь! Она чувствовала, что больше не в состоянии. Если так пойдет дальше, к утру у нее разболится спина, словно ее всю ночь таскали по камням.

– Подожди, – проворковала она, отодвигаясь. – Анри, мне надо поговорить с тобой.

Серо-голубые глаза взглянули на нее из-под пушистых бровей с выражением… может быть, страха?

– Ну, давай, – кивнул он без энтузиазма.

В этот миг решение, которое она не могла принять весь вечер, стало твердым и непреклонным. И сразу стало ясно, что она с самого начала хотела этого. Единственное, чего она не ожидала, – это острый приступ боли, внезапно царапнувший по сердцу.

Набравшись решимости, произнесла:

– Я не могу ехать с тобой в Париж. Во всяком случае, не теперь. Очень хотела бы, но… обстоятельства. Во-первых, у тебя есть жена… – Она резко выдохнула, отгоняя закипающие слезы.

Анри попытался возразить, но она жестом остановила его.

– Ты уже говорил, что не любишь Франсину. И я помню все твои причины, почему ты не разводишься, – дети, религиозные препятствия, отец Франсины…

Он сидел как в воду опущенный. Лицо приобрело тот же серый оттенок, что и волосы. В этот момент ему можно было дать все шестьдесят, а вовсе не сорок семь.

– Но ты не знаешь, как она презирает меня. Она говорит, что без ее отца я все еще был бы на побегушках у Фуке. Это не правда, конечно, но… – Он передернул плечами, как это свойственно французам. – Но покуда старый козел вершит делами, я остаюсь у него в кулаке.

Однажды, когда Долли была в Париже, ей пришлось встретиться по делам фирмы с женой Анри, суровой женщиной, которая, казалось, все сорок лет своей жизни посвятила умению улыбаться, не двигая губами. Чуть приподнятая бровь, небольшое подергивание века – и улыбка готова. Хотя нельзя отрицать, она по-своему привлекательна – насколько может быть привлекательна плоская тонкая фигура в шикарном платье, совершенный цвет лица и тяжелый черный пучок волос, удерживаемый на затылке четырьмя (Долли сама считала) черепаховыми шпильками. После двадцати лет супружества Франсина стала чем-то вроде изящного музейного стула, на который запрещено садиться.

И Долли почувствовала бешеный протест против этой женщины. Ненависть, будто мерзкая черная жаба, покрытая бородавками, заявила о своих правах. Как он может жить с ней, если любит меня! Пускай немедленно идет и подает на развод! И плевать на папу Жирода вместе с французским попом, черт их всех побери!

Впрочем, она прекрасно понимала, что все не так просто. Оставив Франсину, Анри должен будет оставить и фирму Жирода. А фирма для него не только бизнес – это его жизнь Его сын достаточно взрослый, уже в Сорбонне. Но Анри отчаянно предан своей одиннадцатилетней Габриэле. И, естественно, все они там католики. Он говорил, что Франсина ни за что на свете не пропустит ни воскресной, ни пятничной мессы и часто ходит к вечерне. Раз в месяц непременно исповедуется в грехах отцу Бонару. Можно не сомневаться, что она предпочитает стать вдовой, чем претерпеть кощунство развода.

Ну хорошо, пусть без развода. Но если бы можно было обойтись без трагедий, перестать прятаться по углам и открыто быть вместе!

Что толку погонять павшую лошадь? Никакого будущего у них не предвидится.

– Меня останавливает совсем не это, – продолжала Долли и рассказала ему об Энни и Лорел. – Понимаешь теперь, почему я не могу поехать? – Она сжала его руку. – Они остались совсем одни. Им нужна моя помощь. Если не считать Вэла, я им единственный родной человек. Я должна их найти. Ты ведь сам понимаешь, правда?

Анри нахмурился, видимо, борясь с эгоистическим желанием увезти ее в Париж. Лицо приняло напряженное выражение, но он быстро справился с собой.

– Конечно, понимаю. Ты найдешь их, ma poupee, – печально заверил он. И, помолчав, добавил: – Но вместо того, чтобы без всякой системы заглядывать в каждую дыру и под конец отчаяться, не лучше ли как-нибудь дать им о себе знать?

– Как же это?

– Надо подумать… Может быть, объявление в газете?

Долли задумалась на мгновение, чувствуя, как в душе нарастает волнение. Конечно, частное объявление! Это вполне может попасться им на глаза. Если Энни знает, что она в Нью-Йорке и хочет найти ее, то будет смотреть по газетам.

Она обняла Анри в порыве восторга. Завтра надо непременно дать объявление.

– Ты гений. Что бы я без тебя делала! – И ощутив бесконечное желание исчезнуть в его объятиях, прошептала – О, как же я хочу тебя, дорогой!

Они вошли в спальню Долли, где стояла кровать огромных размеров (сделанная на заказ, чтобы выдерживала вес двухметрового Дейла). Анри тщательно развязал все три воздушных банта, удерживающих вместе полы ее пеньюара, благоговейно спустил ладонями бретельки с плеч до локтей. Долли ощутила тяжесть освободившейся груди, прохладное движение воздуха по обнаженному телу и затем горячее прикосновение Анри, отчего соски стали твердыми и болезненно напряглись. Бессознательным движением она скрестила руки на груди.

Он ласково убрал их и поцеловал сначала одну, затем другую грудь.

– Средиземное море выглядит отсюда бесконечно прекрасным, – пробормотал он.

Долли взглянула вниз на его торс и счастливо засмеялась:

– Йеллоустон-парк с французским акцентом тоже с такой позиции весьма соблазнителен.

Через мгновение они соединились, и Долли позабыла все на свете, кроме сладких ощущений своего тела и нарастающего огненного жара, охватившего ее, текущего сквозь нее, словно она погрузилась в горячую ванну в холодный день. Она целовала его, стараясь захватить ртом как можно больше, наслаждаясь настойчивостью его языка и острым покалыванием усов. Что на свете может сравниться с этим? Мужчина, который любит тебя. Который считает, что ты прекрасна. В такое мгновение не жалко и умереть. Потому что самое главное в этом мире ты уже познала.

Нарастающий жар оборвался захватывающим дух падением сквозь пространство. Это было ослепительно и немного страшно, будто она и в самом деле умирает. Будто она станет теперь проваливаться все глубже и глубже в вечность и уже никогда не вернется на землю. А Анри, любимый, он сдерживал себя, он ждал начала этого стремительного полета, чтобы тоже присоединиться к ней в неистовом наслаждении.

И потом, лежа в его объятиях, слушая его ровное дыхание, постепенно переходящее в сон, она все никак не могла опуститься на землю в радостном изнеможении.

– Я люблю тебя, Анри, – прошептала в его невнемлющее ухо.

Но она хорошо знала, что острота любви с временем пройдет. Любовь только в кино вечна. А в жизни все постепенно стирается. Поэтому она вряд ли ошиблась в своем решении.

– А что, такое трудно не заметить, – сказала Глория.

– Хорошо бы! – Долли скрестила пальцы.

Перед ней на прилавке-витрине лежал развернутый номер «Таймс» с ее объявлением на полстраницы. Сверху была реклама шоколада, предлагаемого в ее магазине, затем, как обычно, упоминалось о семидесятипятилетней международной деятельности парижской фирмы «Жирод», о первом призе, полученном в этом году на ежегодной шоколадной ярмарке журнала «Гурман». А прямо в центре – старинная фотография Долли времен Голливуда – толстый слой губной помады, торчащий, словно сливочное мороженое, бюст, обтягивающий свитер, – самая невероятная реклама шоколада, какую только можно вообразить. Но Долли надеялась – поистине, надежда хватающегося за соломинку, – что Энни увидит фотографию и узнает ее. Внизу стояла бросающаяся в глаза подпись: «Долли Дрейк, глава фирмы».

Она разослала это объявление по всем популярным газетам: «Таймс», «Пост», «Ньюс», «Войс». Пока что безуспешно.

Идея дать развернутую рекламу в газетах пришла к ней по дороге из аэропорта, когда она проводила Анри. Обнимая его на прощание, весело обещала, что две сдвигающиеся скалы Средиземного моря будут свято ждать его следующего приезда в Нью-Йорк. И после этого сразу вспомнила ту фотографию. Почему бы не дать ее в увеличенном размере? Тогда Энни, даже мимоходом просматривая газету, не сможет ее не заметить. Очень важно найти их как можно скорее, пока с ними ничего не случилось. Покрывшись мурашками при этой мысли, она надела в рукава свой розовый свитер, который перед тем накинула на плечи.

– А не выйдет, придумаем что-нибудь другое. – Тоненький голосок Глории отвлек ее от страшных предчувствий. – Вы лучше подумали бы, мэм, куда пристроить пасхальные яйца, которые нам прислали по ошибке, а найти двух пропавших девчонок – невелика задача.

Подмигнув Долли, она направилась за прилавок, чтобы обслужить вошедшую покупательницу в меховом пальто и с нервозным йоркширским терьером под мышкой.

Пасхальные яйца? Господи, она и позабыла о них! Да, надо как следует пораскинуть мозгами. И поскорее.

Подойдя к окну, принялась убирать витрину последнего месяца. Вынула небольшие корзинки с красными и золотистыми кленовыми листьями, достала старинный пресс для винограда, выкрашенный в тон всего оформления. Затем пришла очередь умывального тазика времен королевы Виктории, наполненного грецкими орехами и яблоками из марципана. Кувшин к нему в пару изображал рог изобилия, из которого сыпались трюфеля: горько-сладкие с имбирем и коньяком, кофе с молоком, коньяком с арахисом, белым шоколадом с сицилийскими фисташками, карамелью с мягким пралине.

Очень приятно убирать прежнее, освобождая место новому. Хотя у нее не возникло пока ни малейшей идеи по поводу того, каким будет это новое. Глядя на свое призрачное отражение, сюрреалистически раздробленное в маленьких квадратных стеклышках витрины, перебегающее из одного в другое, на уверенное движение рук и мелькание пальцев, она преисполнилась странной уверенностью, что все решится, как надо.

Сбросив на пол охапки сухой, сладко-пахнущей травы, она внезапно придумала, как поступить с таинственными шоколадными яйцами, которые ей прислали вместо заказанных конфет. Она выставит в витрине яйцо Фаберже, которое Дейл подарил ей к свадьбе, а вокруг положит шоколадные яйца. В прелестные лаковые рамочки из России, которые она купила в последний раз в Сан-Франциско, можно вставить фотографии царя и его семьи – и все это на фоне старинной вышитой шали. Тут, кстати, подошел бы самовар, как в «Русской чайной». Картинка живо сложилась в мозгу. Покупатели будут заинтригованы. Начнут спрашивать. «А я скажу, что любая женщина, которая всю жизнь проводит в домашней работе или портит свою красоту на службе, достойна гораздо большего, чем обглоданные куриные косточки».

Конечно, это будет выглядеть несколько экстравагантно. Но в конце концов все оригинальные идеи поначалу кажутся нелепыми. А вот Анри способен оценить такое. Он будет ужасно доволен, когда она скажет ему. При этой мысли у нее сразу поднялось настроение.

Освободив витрину полностью, Долли огляделась, оценивая все изменения, которые сделала здесь за последние два года, чтобы превратить старинное здание аптеки в уютный магазин. Домик сам по себе был настоящим чудом, уцелевшим среди бурь двадцатого веха, с массивным, встроенным в витрину резным шкафом, предназначенным для выставки лекарств. Долли не стала трогать зелено-голубых плиток пола, только установила дополнительные витрины под стать дубовому шкафу, который покрыла свежим лаком. Теперь он приятно поблескивал медными ручками и замочками, отполированными, как зеркальца. Его полочки и ниши, предназначенные теперь для подарочных коробок конфет от Жирода и конфитюров из садов Жирода, она заполняла всякой всячиной: хрустальная чаша, оловянные подсвечники, оправленное зеркальце для бритья, старинная фарфоровая кукла в шляпке из итальянской соломки со страусовым пером. Как когда-то во времена нуждающейся юности Долли украшала свое убого обставленное жилище трофеями, принесенными с барахолки, так и теперь она любила наведываться туда в поисках неизвестных сокровищ.

Однако приятные размышления о новом убранстве витрины не могли заглушить снедающей тревоги об Энни и Лорел. По радио объявили, что сегодня будет снег. А вдруг девочки… У нее закололо сердце Господи, объявление объявлением, но что она делает здесь, в то время, как нужно немедленно ехать искать! Охваченная порывом, она кинулась в маленькую комнату позади прилавка и сдернула с крючка шубу.

Когда она подъехала к Центральному вокзалу, повалил снег. Крупные хлопья мелькали перед глазами и липли к рукавам пальто и шляпе. Она вошла внутрь, радуясь, что леденящий холод остался позади.

Это было одно из самых бойких мест, каких в Нью-Йорке множество. Пробираясь по огромному залу под высоким куполом, между несущихся во всех направлениях пассажиров, она недоумевала, зачем приехала сюда. Что здесь можно найти? Все эти люди, одержимые единственной мыслью добраться до дому, чем они могут помочь ей? Но скоро она заметила, что не все здесь торопятся. У выхода на перрон сидели мужчина и женщина в лохмотьях и просили милостыню, держа в руках по бумажному стаканчику.

Внезапно кто-то тронул Долли за рукав, и она обернулась. Перед ней стояла девочка в матросской курточке и обтрепанных джинсах, заискивающе глядя ей в лицо. У Долли сжалось сердце. Такая маленькая… совсем дитя… Боже, может ли это быть!

– Энни? – прошептала она.

– Да, – пробормотала девочка, и на лице ее появилось напряженное выражение, от которого она стала старше лет на десять. В этот безумный момент Долли почувствовала, как ослабли коленки и закружилась голова. Казалось, она сейчас упадет в обморок. Девочка протянула к ней грязную ручку.

– Энни, Френни, Дженни, зовите, как хотите, только дайте несколько центов.

Дрожа от волнения, Долли открыла кошелек и вынула банкноту. Нищенка вырвала ее из руки и стрелой помчалась прочь, только стоптанные каблуки застучали по плиточному полу.

Долли захотелось бежать отсюда. Какой смысл оставаться здесь? Даже если она на самом деле встретит Энни, то вряд ли узнает ее по любительским фотографиям Нэда. Но в какой-то отчаянной решимости она продолжала искать. Спустилась на перрон, высматривая пару девочек, прошла по всем платформам, по туннелям, где стук ее каблуков отдавался от стен, словно шаги преследующего ее безумца. Снова поднялась в зал ожидания, переходя от скамьи к скамье, боясь, что не найдет… и боясь, что найдет.

«Идиотизм какой-то, – ругала она сама себя, не прекращая всматриваться в незнакомые лица. – Я просто сойду с ума, как моя сестра».

Потом она поехала на автовокзал. Новый, ярко освещенный, он казался еще более неприютным. Поднявшись на эскалаторе к платформам для высадки пассажиров, она заметила негра в длиннополой шубе с перстнями чуть ли не на каждом пальце – сутенер в поисках новых талантов. Она представила себе наивных девочек, попавших в эти усыпанные драгоценностями руки, и озноб заходил у нее по спине. Но ей-то его нечего бояться. Почему бы не поговорить, вдруг он что-то знает?

Подойдя поближе, она постучала пальцами по его плечу.

– Прошу прощения… Я ищу своих племянниц, – вынув из сумочки потрепанную карточку более чем годовой давности, но наиболее четкую изо всех, подала ему. – Вам случайно не попадались на глаза эти девочки? Они пропали три недели назад.

Сутенер взглянул и, покачав головой, проворно удалился, словно заподозрил в ней переодетого полицейского. Глядя ему вслед, Долли испытывала одновременно облегчение и разочарование.

Она вернулась в магазин очень поздно, измученная и продрогшая, с онемевшими от холода пальцами ног в своих замшевых ботинках. Единственным желанием было добраться поскорее домой и залезть в горячую ванну. А потом выпить порцию крепкого бренди. А то и не одну.

Глория, которой следовало час назад запереть магазин и уйти, завязывала какой-то сверток. Подняв на Долли вопросительный взгляд, произнесла:

– Неудача? По крайней мере, теперь у вас есть утешение, что вы хоть как-то действуете.

Долли пожала плечами, слишком опустошенная, чтобы поддерживать разговор.

– Спасибо, что дождалась. Но тебе давно пора домой. Завтра она продолжит поиски. Надо будет осмотреть Пенсильванский вокзал, а потом связаться с христианскими ассоциациями. Скорее всего, она ищет ветра в поле, но пусть даже так.

Через два дня снег на обочинах превратился в грязную слякоть. Угнетенная непогодой, Долли почти совсем утратила надежду. Подсчитывая дневную выручку, она услышала звон старинного дверного колокольчика и подняла глаза. В магазин вошла высокая угловатая девушка и, помедлив на пороге, с глубоким вздохом вступила в зал. На ней было поношенное легкое пальтишко и промокшие тапочки. Темные волосы до плеч были не покрыты. Не было даже шарфа.

Долли уже готова была удалиться, предоставив дело Глории, но что-то в облике посетительницы остановило ее. Эта длинная шея, эти высокие скулы, эти искрящиеся глаза цвета индиго.

Девушка пристально поглядела на нее, и от этого взгляда сердце Долли вдруг забилось сильнее.

– Энни, – прошептала она, – дорогая, это ты?

– Тетя Долли?

«Если бы сейчас ударила молния и убила меня наповал, это было бы вполне справедливо», – подумала Долли.

Но молнии не было. Только то затишье, которое наступает в природе перед бурей.

Откуда-то из глубин памяти всплыл тот день, когда она ездила с Энни на берег океана – девочке едва исполнилось три года – и они обедали в маленьком домике-ракушке. Когда к ним подошел официант, малышка, вся вытянувшись за слишком высоким для нее столом, одетая в клетчатый фартучек и белые спустившиеся носочки, произнесла:

– Я буду гамбургер. И картофель-фри, пожалуйста, только кетчуп не сверху, а на тарелочку.

Даже в то время Долли видела в ней нечто особенное, ясно предвещавшее в будущем незаурядную своевольную даму.

И вот это дитя вновь перед ней… Почти взрослая леди. И прекрасная, как и представлялось когда-то Долли. Чересчур худенькая, но эта беда легко поправима.

– Просто сон какой-то! – прошептала Долли и заплакала. – Девочка моя, я так боялась… Да что ж ты стоишь в дверях! Иди сюда, я обниму тебя, дорогая! – И она прижала к себе исхудавшую племянницу.

В первое мгновение Энни оставалась неподвижной, но постепенно ее руки тоже сомкнулись за спиной тетушки, и голова склонилась ей на плечо. Так усталый путешественник слагает свою тяжелую ношу.

– Я увидела вашу фотографию в газете. – Энни чуть отступила назад, и легкая улыбка тронула ее губы. – То есть это Лори первая заметила. А я вас сразу узнала.

Тысячи вопросов распирали Долли, готовые выскочить все одновременно. Но она задала только один, самый важный:

– Ты здорова, детка?

– Вполне.

Энни замолчала, напряженно и даже со страхом осматриваясь вокруг, словно ожидая, что сейчас кто-то выбежит из-за двери и наденет на нее наручники.

– Не бойся, я не кусаюсь, – весело отозвалась из-за прилавка Глория. Протянув руку, она обменялась с Энни рукопожатием.

– Привет. Я Глория. Мне кажется, вам обеим нужно многое сказать друг другу. Поэтому лучше сразу подняться наверх.

Долли привела свое сокровище в кабинет и включила калорифер, чтобы стало еще теплее.

– Снимай скорее мокрые туфли, – скомандовала она. – Сейчас я согрею чай. Ты любишь шоколад?

Энни кивнула, осматриваясь вокруг все с тем же подозрением.

– Хорошо. Потому что это единственное, чего у меня в избытке. А тебе явно надо поправляться. Так что в самый раз объедаться шоколадом, да?

– Прошу вас… – умоляющим голосом произнесла Энни, и ее ясные густо-синие глаза взглянули на Долли с выражением страха и отчаяния, но та почувствовала в этом взгляде еще и твердый блеск стали. – Не говорите Вэлу!

Долли растерялась. Ей не хотелось давать обещание, которое нельзя выполнить, но в то же время она чувствовала, что любое неверное слово вызовет у Энни панику затравленного животного. Сказать по правде, она давно подозревала, что Вэл не чист в этом деле. Иначе она тут же позвонила бы ему, узнав, что девочки в Нью-Йорке.

– Расскажи мне, почему ты просишь об этом, – ответила Долли, – и я подумаю, как поступить. Согласна?

Энни довольно долго молчала. Затем сказала:

– Да, согласна.

Долли вскипятила чайник на плитке и заварила чай в толстой керамической кружке. Не отпив ни глотка, Энни поставила кружку себе на колено и стала греть посиневшие от холода пальцы. И начала рассказывать.

Сначала запинаясь и подыскивая слова, а затем с нарастающей страстностью, она поведала тетке об Ив, подробностях ее смерти, поспешных похоронах, на которых присутствовало всего несколько человек. И затем – про Вэла. О его странном поведении в течение нескольких недель и наконец о той ночи – ночи их побега.

– Я не могла остаться, – сказала Энни, подавшись вперед всем корпусом, с блестящими от возбуждения глазами и покрасневшим, смущенным лицом. – Он бы снова… Я уже давно думала об этом. И тогда я просто схватила Лори и…

– Он обвиняет тебя в похищении ребенка.

Все краски мгновенно исчезли с лица Энни, кроме двух лихорадочно горящих пятен на щеках.

– Это неправда! Лори сама хотела быть со мной! – В глазах Энни вдруг появилось отчуждение, отчего у Долли похолодело сердце. – Я бы ни за что не пришла к вам. Даже если бы знала ваш адрес. Только в самом крайнем случае. Я… я не знала, как вы к нам отнесетесь.

Простая искренность этих слов отозвалась ноющей болью в груди Долли.

«А как же иначе! Ты ведь ей практически чужая. С какой стати она будет доверять тебе, если мать, скорее всего, рассказала ей о твоем предательстве!»

– Твоя мама… – Долли облизала пересохшие губы, чувствуя как сердце отчаянно застучало в груди. – Она говорила обо мне?

– Я знаю, что у вас была какая-то ссора, да? Но она никогда не говорила из-за чего.

Долли вся обмякла от наступившего чувства облегчения. «Слава Всевышнему, она не знает!»

– Бывает, люди скажут друг другу… или сделают что-нибудь… непоправимое… и потом сожалеют об этом всю жизнь. И чем больше была любовь между ними, тем мучительнее раскаяние. – Она вздохнула, превозмогая боль от вновь открывшейся старой раны.

Но синие глаза Энни, неотрывно глядевшие на нее, словно говорили: «Я не претендую на твою тайну, обещай только сохранить мою».

Но разве она имеет право обещать? Даже после того, что рассказала Энни. Долли, безусловно, верит ей, но тем не менее Вэл остается отцом Лорел. Разве справедливо отнимать у отца ребенка? Притом у Вэла могут быть оправдания, надо выслушать и его сторону.

Она взглянула в знакомые глаза Энни – такие похожие на глаза Ив, что в них больно было смотреть, и, сама того не ожидая, произнесла:

– Вэл ничего не будет знать. Можешь положиться на меня. Пей чай, а то остынет. И давай подумаем, как исправить положение, пока дела не зашли слишком далеко.