Текст книги "Любящие сестры"

30

Сидя в мрачном бюро юридической конторы «Амаду и Фуршвилль» на улице Сен-Лазар, Анри чувствовал себя так, как будто его заперли на душном чердаке, заваленном заплесневелым старьем. Он заметил, что деревянные панели на стенах были источены червяками, а вокруг окон в форме вееров, выходящих на улицу Комартен, были оторваны обои. В тусклом утреннем свете, проникающем в комнату сквозь потрепанные плюшевые занавески, громоздкая мебель в стиле ампир с металлическими украшениями казалась траурной. И, mon Dieu, когда, интересно, старик Амаду в последний раз открывал окно? В комнате воняло пылью и застоявшимся табачным дымом. А сам седовласый адвокат, сидящий за бюро в стиле Людовика XV, неуклюжими движениями набивал трубку, он казался еще более древним, чем эта мебель. И все же он соответствовал ситуации. Жирод-старший пережил всех своих друзей, так почему же его последнее распоряжение не может читать человек-тень?

Анри перехватил взгляд Франсины. Она сидела по-военному прямо, вполоборота к нему. Ее темные волосы были стянуты в пучок, и это только усиливало заостренность черт ее лица. Она была одета в безупречно белый костюм из шерстяного крепа, отделанный синим букле, в шелковые чулки и черные кожаные туфли на высоких каблуках. У нее был очень самодовольный вид… и он хорошо знал, что это означает. Точно такое же выражение было на ее лице, когда она выгнала последнего любовника Жан-Поля с его должности учителя и отправила обратно в Алжир. Конечно, Франсина никогда бы не созналась, что их сын был гомосексуалистом, но она сделала все возможное, чтобы избавиться от его любовников.

Знала ли она что-то такое о завещании папаши Жирода, чего он не знал? У Анри появилось какое-то нехорошее предчувствие.

«Это просто поза», – сказал он себе. Как только компания Жирода станет моей официально и по закону, у нее не будет больше власти надо мной, и она знает это. Боже, наконец-то они разведутся. «Не надо будет больше демонстрировать преданность перед стариком. Я буду свободен».

Он будет свободен и сможет жениться опять, если захочет. Но на ком? На Долли? Нет, нет, глупо питать такие надежды. Для Долли я уже прошлое, так оно и должно быть. Шесть лет – это слишком долгий срок.

Но при одном воспоминании о ней настроение у него улучшилось. Через два дня он будет в Нью-Йорке на шоколадной ярмарке. Он увидит ее и тогда узнает, остался ли у него хоть один шанс.

Глядя на своих детей, сидящих рядом с ним на резном деревянном диване под фотографией Вильсона и Клемансо, Анри думал, понравится ли Долли его сыну и дочери. Начавший уже лысеть Жан-Поль, погруженный все время в свои книги, наверное, и не заметит Долли, пока она сама не расшевелит его. А славная, упитанная, вечно где-то витающая Габриелла, одетая в этот ужасный коричневый костюм, в котором она выглядела как часть мебельного гарнитура? Он представил, как Долли потащит Габи по магазинам и накупит кучу ярких цветастых платьев, многоцветных шарфов и страшно непрактичных туфель.

Он попытался остановить себя. Слишком многое еще было неясно. Но это ему не удалось.

Он ждал этого момента целую вечность, и сейчас, когда он наконец через несколько мгновений сможет назвать «Жирод» своей собственностью, он испытывал странное чувство, что ему не хватает старика. Анри показалось, что вот он сидит рядом с Амаду на кресле с высокой спинкой и, нагнувшись вперед, держится своими скрюченными руками за набалдашник трости.

Но почему я волнуюсь? Жирод сдержал обещание и подписал документ прямо в моем присутствии. У меня даже есть копия этого документа. Хотя Августин мог не раз изменить свое завещание за последние шесть лет, но та часть, которая касалась фирмы, конечно, осталась неизменной. Несмотря на свою жесткость, Августин был честным человеком.

Так почему же ты так нервничаешь?

Анри почувствовал, что Франсина смотрит на него. Взгляд ее глаз был твердым и острым, как бриллианты в ее ушах, которые, несомненно, были подарены любовником. Странно, что она так тщательно скрывала эту часть своей жизни. Можно было подумать, что он был агентом КГБ. Прошло шесть лет с тех пор, как Анри уехал из квартиры на улице Марэ, но единственное, что она сделала в этой квартире, это превратила его кабинет в маленькую часовню. Но, несмотря на то что у нее было теперь больше возможностей молиться, она не стала ненавидеть его меньше. Что бы ни произошло, во всем всегда был и будет виноват он, начиная от головной боли и больной печени и кончая странными склонностями Жана-Поля и даже смертью их несчастного спаниеля, который вскоре после того, как Анри уехал, выбежал на дорогу и погиб под колесами автомобиля.

Она могла скрутить всех: друзей, любовников, детей, даже своего упрямого отца, заставить их всех делать то, что она хочет, всех, кроме него… ее мужа И он понимал, что в этом и была причина ее ненависти.

Она бы смирилась с его ненавистью. Но с жалостью – никогда! Больше всего ее злила эта его жалость. Но как мог он не жалеть ее? Ведь он помнил, все еще помнил ту молодую девушку, с которой он тысячу лет назад гулял по пляжу Ля Трините-сюр-Мер и которая вбежала по пояс в ледяную воду для того, чтобы поймать очки, упавшие с носа пожилой женщины в шлюпке.

Анри пристально смотрел на Амаду, курившего трубку и выпускающего мерзко пахнущие клубы дыма в и без того спертый воздух комнаты. Сейчас он сидел, зажав трубку между зубами, со спустившимися с переносицы очками и перебирал бумаги.

– Итак, где мы сейчас?… А, вот здесь…

Он кончил читать о собственности, которая предназначалась племянницам и племянникам, и любимому двоюродному брату, и старшей сестре, и слуге, и шоферу, Мохамеду Аль-таибу, который верно служил старику в течение двадцати лет.

– Извините, мистер Амаду, – перебила его Франсина, – но то, что мой отец оставил своему слуге, нас совершенно не интересует. – Она властно взмахнула рукой, испещренной фиолетовыми венами. «Жаль, – подумал Анри. – В ее пятьдесят лет у нее почти нет морщин, но руки как у восьмидесятилетней старухи». – Пожалуйста, читайте то, что касается нас.

Анри представил, как Долли сказала бы в этом случае «Короче». Сделав вид, что чешет подбородок, Анри поднес руку ко рту, чтобы скрыть улыбку.

Амаду покраснел и начал заикаться:

– Да… хорошо… я только… ну, конечно, мадам Батист, если вы полагаете…

Амаду опять занялся своей трубкой. Раскидывая крошки табака на бумаги, он набил ее табаком и зажег. Анри очень хотелось вскочить и вырвать трубку из его старческих, покрытых желтыми пятнами рук. Затем Амаду откашлялся и начал читать с таким завыванием, что Анри показалось, что он напоминает провинциального актера, декламирующего Расина.

– Да… вот здесь. Моему внуку Жан-Полю я завещаю все свои редкие книги, за исключением первого издания книги Виктора Гюго «Кромвель», которое я завещаю моему глубокоуважаемому другу профессору Коттару, работающему в Национальной библиотеке…

Так, книги. Отлично. Он видел, как у Жан-Поля расправились плечи и засветились глаза. Он вспомнил, как сын в детстве любил зарываться в эти книги в красивых переплетах и не хотел выходить из библиотеки, даже когда надо было идти есть. И сейчас Жан-Поль тоже отдавал предпочтение книгам, а не людям или радостям «Жирода». От шоколада у Жан-Поля все тело покрывалось сыпью.

Анри внимательно смотрел на своего сына, одетого в твидовый костюм, у него были сутулые плечи и большие влажные руки, лоб его был бледный и блестящий, как будто из фарфора. Как странно, что это был его сын. Он не был похож ни на него, ни на Франсину. И когда Габи представляла его как своего брата, люди недоверчиво улыбались. И только его красный, как у астматика, узкий прямой нос с большими ноздрями был таким же, как у Франсины. Все остальное он, казалось, перенял от дальних родственников: уши у какого-то из троюродных братьев, рот у дяди, а подбородок у одного из прадедушек.

И тем не менее Анри любил своего сына, профессора-энтомолога, обожающего больше всего в жизни жуков и предпочитающего мужчин женщинам. Может быть, он и любил Жан-Поля за его странности? Он вспомнил, как Долли однажды сказала, глядя на трюфели: «Я больше люблю трюфели с пупырышками, потому что они напоминают мне людей с их недостатками, несмотря на которые мы любим их..» Если бы только у Жан-Поля хватило смелости дать отпор своей матери, вместо того чтобы крадучись встречаться со своими любовниками, словно он прогуливает уроки.

Но кто он такой, чтобы воспитывать его? Какой пример он ему показал? Ему следовало развестись с Франсиной давным-давно, независимо от последствий. Тогда бы они с Долли были вместе.

– Папа, с тобой все в порядке? Ты побледнел. Может, мне принести коньяку? – прошептала Габриелла, склонившись над ним… – Я знаю, где он хранит его… за этими книгами в темно-красных переплетах. – Она заговорщически улыбнулась.

Анри взял руку своей дочери и крепко пожал ее. Дорогая Габриелла, его любимая дочь. У нее такая же темная и гладкая кожа, как и у матери, но нет ее холодности. Она еще не похудела после рождения своего четвертого ребенка, девочки, и ее вид вызвал у него воспоминания о персиках в залитом солнцем саду, окружавшем их дом в Довилле, где давным-давно он гонялся за пухленькой малышкой в тени деревьев и они оба громко смеялись.

– Я подумал о персиках, – прошептал он ей.

Габи бросила на него удивленный взгляд и расправила складку на жакете. Анри вдруг представил себе, что он уже старик и живет один в своей маленькой квартирке на улице Мурильо и его дочь только время от времени заглядывает к нему, чтобы проверить, все ли у него в порядке. Да, все было бы по-другому, если бы он был с Долли.

Анри сосредоточил свое внимание на потрескавшихся губах Амаду, ему очень хотелось, чтобы он скорее произнес слова, которые ему не терпелось услышать.

– «Компанию «Жирод», – читал нараспев старый адвокат, – я оставляю моему внуку Жан-Полю Батисту и моей внучке Габриелле Батист-Рамо по десять процентов акций каждому. Моему любимому зятю Анри Батисту я оставляю тридцать пять процентов…»

Сердце Анри радостно забилось. Ему захотелось вскочить со стула, схватить Габи и закружиться с ней по комнате. Старик сдержал свое обещание! Тридцать пять процентов плюс к тем двадцати, которыми он уже владел, давали ему контрольный пакет. Теперь он мог купить новые машины, нанять еще рабочих, улучшить упаковку и управлять компанией так, как ему этого хочется, без докучливого вмешательства Августина. И он сможет развестись с Франсиной, ничего не боясь.

Амаду продолжал читать:

«Которые будут управляться опекунами, назначаемыми Анри и моей дочерью Франсиной Жирод-Батист. В случае смерти Франсины или Анри, вышеупомянутые акции перейдут к оставшемуся в живых супругу и опека будет аннулирована. Однако если по какой-либо причине Анри с Франсиной разведутся, то вышеупомянутые акции отойдут целиком к Франсине».

Анри чувствовал себя так, как будто на голову ему свалился кирпич. Правильно ли он понял? Он заставил себя посмотреть на Франсину и, увидев самодовольное выражение ее лица, понял, что все это было именно так. Они все это сделали вдвоем, планируя все это шаг за шагом. Как цепью, он привязал его к Франсине до конца жизни. Ради соблюдения церковных канонов и приличия.

Как позволил он себя так обмануть? Он должен был заставить старого мошенника передать ему акции до смерти. Жирод любил его и доверял ему больше, чем кому-либо. Августин не был актером. Не может быть, чтобы он притворялся, но кровные узы были для него важнее.

Боже Праведный! Он должен был предвидеть это!

У Анри заболела голова, все внутри сжалось от гнева, и он с трудом сдержался, чтобы не вскочить на ноги и не закричать, что он не согласен с этим, что это вероломство. Ему хотелось задушить Франсину, сжать изо всех сил руками ее костлявую шею.

«Я обжалую это завещание, – подумал он. – Я найду адвоката, энергичного адвоката, а не такого, как этот выживший из ума старик. Он подаст в суд. Покажет оригинал завещания, чтобы доказать, что Жирод в глубокой старости был обманут и его заставила так поступить его мерзкая дочь».

Но в этот момент Габи взяла его за руку, и он почувствовал, как злость уменьшилась, а затем и совсем исчезла, как мгновенно прекратившийся сильный порыв ветра. Нет, он не смог бы и не собирался подвергать своих детей и внуков такому унижению. Тихо развестись – это одно, а судебное разбирательство, шумное дело, скандал, как у безграмотных крестьян на рынке, – это другое. При одной мысли об этом, он испытывал отвращение. И даже если бы он начал такой процесс, то существовала возможность проигрыша.

– Это все, – закончил Амаду и посмотрел поверх очков, как персонаж с шаржа Домье. – Если у вас… Кхх… есть какие-нибудь вопросы… то, пожалуйста, задавайте.

Анри встал и подошел к большому каучуковому дереву, стоящему около окна. Он потрогал пальцем огромный лист и спросил:

– Скажите мне… какое удобрение вы используете, чтобы у него была такая хорошая зелень? Некоторые говорят, что лучше всего конский навоз, а другие утверждают, что лучше гуано… или просто птичье дерьмо. – Он взглянул на Франсину и увидел, как глаза ее злобно сузились и улыбка исчезла с лица. – Что вы предпочитаете использовать, мистер Амаду?

Старый адвокат покраснел и пролепетал:

– Я никогда об этом не думал… Домашние растения – это не мое… Кх-кх, – он кашлянул несколько раз. – Честно говоря, я считаю, вам надо было бы спросить об этом своего тестя.

– Конечно, – ответил Анри и кивнул. – Я уверен, что Августин сможет выращивать растения в раю.

У Франсины покраснела шея, а затем и уши. Она бросила на него уничтожающий взгляд. Его стрела попала в цель, но Анри не испытывал никакого удовлетворения. Он все еще не мог прийти в себя от шока. Сердце его бешено колотилось. Ему хотелось побыть одному и прилечь.

– Извините меня, месье, – сказал Анри, – но у меня очень срочное дело. – Он повернулся к сыну: – Жан-Поль, ты не мог бы подвезти меня до Сорбонны?

Жан-Поль кинул на него испуганный взгляд и быстро опустил глаза.

– Папа, я… я, я еду в другую сторону, – заикаясь, произнес он.

«Нет сомнения, это еще одно предательство», – подумал он грустно. Но только кивнул и сказал:

– Не волнуйся, я могу доехать на такси.

Габи встала. Она явно была расстроена и казалась более неопрятной, чем раньше. Некоторые пряди ее заколотых вверх шпильками волос выбились и свисали вниз, а на плече ее нелепого коричневого костюма он заметил пятно, которого раньше не видел. Оно было похоже на следы слюны ребенка. Он видел, что Франсина посмотрела на Габи явно неодобрительно.

– Я подвезу тебя, папа, – робко предложила она. – Я еду в ту же сторону… я обещала Марии купить ей пару бальных туфель. Я тебе говорила, что в балетной школе они собираются ставить «Жизель»? Вернее, отрывки из «Жизель». – Уже на улице, когда они влезали в ее крошечный «ситроен», она спросила: – Твое свидание продлится долго? Я думала, может быть… если у тебя есть время, то потом мы могли бы выпить кофе и что-нибудь съесть. Я успею все сделать за полчаса. А нянька будет заниматься ребенком до двух. – Прежде чем она успела опустить глаза, стараясь найти ключи в кошельке, он заметил блеск слез у нее на глазах.

– Не надо успокаивать меня, – сказал он мягко.

– Папа! – И Габи зарыдала, закрыв лицо руками. – Это ужасно. Я знаю, что ты хотел… ведь это несправедливо. Мама ведь ничего не понимает в делах компании. Ей это нужно только для того, чтобы разозлить тебя. – Она обняла Анри и уткнулась ему в плечо. – Что ты собираешься делать?

– Во-первых, я собираюсь поехать на свидание. Затем, – он погладил ее неряшливые волосы на затылке, – я собираюсь пообедать с тобой в ресторане «Фуке».

– Ты можешь взять мои акции, – сказала она. – Мне они не нужны.

Анри обнял ее. Она хотела сделать это из любви к нему, но это не давало ему контрольного пакета.

Он поцеловал влажную щеку дочери: «Merci, ma petite,[26]26
  Спасибо, моя крошка (фр.).


[Закрыть] но ты только что дала мне нечто гораздо более ценное, чем все акции в мире».

– Папа…

– Давай пойдем, а то мы оба опоздаем.

– Тебе куда?

– В магазин. У меня там встреча.

У него не было никакой встречи, ему просто надо было побыть одному и подумать.

Габи вытерла нос рукавом костюма, завела машину и, отъехав от обочины, стукнулась о ветку, упавшую с одного из платановых деревьев, растущих вдоль забора.

Она ехала очень осторожно, но Анри казалось, что она несется на огромной скорости к краю пропасти. Может ли он бросить все и в его возрасте начать все сначала?

«Но я не живу с Франсиной, и мне даже не надо будет видеть ее».

Но если он не разведется, он не станет по-настоящему свободным человеком. И он не сможет снова завоевать Долли. Он почувствовал, как сердце у него похолодело.

Пока Габриелла удивительно ловко ехала по запруженной машинами площади Согласия, Анри снова вспомнил Долли, прикосновение ее мягкой напудренной щеки, ее губ…

Возможно, уже слишком поздно. Но его мечты, надежды, как сможет он от всего этого отказаться? Как будет он смотреть на себя в зеркало каждое утро, зная, что он предпочел остаться прикованным к Франсине навеки.

«Два дня», – думал он. Через два дня он увидит Долли. И тогда он все решит.

Вздохнув, Анри откинулся на сиденье и попытался вытянуть ноги среди валяющихся внизу детских пластмассовых игрушек и бутылочек. Пока машина шныряла из стороны в сторону, он постарался взять себя в руки, закрыл глаза и продолжал думать о Долли. Он вспомнил, как она выглядела, когда садилась в самолет: на ней было платье в горошек и большая соломенная шляпа, ее заплаканные глаза закрывали, хотя и не полностью, огромные солнечные очки, украшенные искусственными бриллиантами.

Долли позвонила в дверь. Ответа не было, но она осталась ждать, чувствуя, что Лорел дома. От не могла объяснить, откуда она знала это… она просто знала и все. Может быть, потому, что цветы петуньи и турецкой гвоздики вдоль дорожки казались такими свежими, как будто их только что полили. Или потому, что занавески окна, выходящего на улицу, были раздвинуты, как будто Лорел хотела иметь возможность смотреть, кто пришел.

Она опять позвонила, но на этот раз не стала ждать ответа. Сошла с крыльца, обошла дом, ее высокие каблуки проваливались в еще влажную от утренней росы почву, подол ее длинного кашемирового платья зацепился за куст розы. Зайдя за дом, она открыла стеклянную дверь веранды. Войдя внутрь, она прошла сквозь наполовину открытую раздвижную дверь, ведущую в комнату.

– Лорел, – позвала она. – Дорогая, это я… Долли.

Ответа не было. Неужели она еще в кровати? Нет, это вряд ли. Было только без четверти девять, но Долли знала, что ее племянница вставала рано в будние дни, чтобы отправить Адама в школу. Более вероятно, что она просто не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что она дома. Ведь она даже не отвечала на телефонные звонки.

Лорел ничего не сказала ей о том, что произошло с Джо. Долли услышала эту грустную новость от самого Джо. После того как она два дня звонила Лорел домой и никто не отвечал, она наконец застала Джо в ресторане. Напряженным голосом он сказал, что переехал, но надеется, что это временно. Он ничего не объяснял, но было видно, что он очень расстроен.

Долли не могла не приехать. Она должна была узнать, что происходит в семье Лорел.

– Лорел, дорогая… ты здесь? В тусклом свете, проникающем сквозь слегка приоткрытые шторы, она заметила разбросанные на ковре игрушки и немного успокоилась. Пока у нее есть Адам, Лорел сможет пережить все это.

– Привет, тетя Долли, – раздался голос Лорел непонятно откуда, и Долли так испугалась, что чуть не уронила свою тяжелую сумку.

Она повернулась и увидела, что Лорел стоит в проеме двери, ведущей в кухню, на ней была надета блуза из синели, такая мятая, что казалось, что она спала в ней. Ее заплетенные в косичку волосы торчали в разные стороны, как будто она только что встала с постели. Даже в тусклом свете Долли заметила, каким красным и опухшим было ее лицо. Сердце у нее сжалось.

«Уж я-то знаю, как это тяжело… страдать о человеке, которого нет рядом».

– Я постучала, но ты, вероятно, не слышала, – сказала Долли, не желая смущать свою племянницу, которая и без того очень смущена тем, что Долли ворвалась сюда, как агент ФБР.

– Я… должно быть, была в ванной, – сказала Лорел и сделала едва заметное движение рукой в сторону задней части дома.

– Ну, судя по твоему виду, ты хочешь выпить чашечку кофе, – сказала Долли и решительно подошла к ней. – Ты посиди здесь, пока я все приготовлю.

В кухне Долли раздвинула занавески, и комната осветилась солнечным светом. Лорел искоса посмотрела на нее и села в одно из деревянных кресел, стоящих вокруг стола. В буфете около печки Долли нашла кофе и, пока он варился, она достала яйца, хлеб и масло.

– Когда ты в последний раз нормально ела? – спросила Долли.

– Не надо беспокоиться, – сказала ей Лорел сдавленным голосом, как будто была совершенно спокойна. – Я не голодна.

– Я об этом тебя не спрашивала. – Долли стояла, положив руки на бедра и строго глядя на свою племянницу. – Спорю, что ты ничего не ела ни сегодня утром… ни вчера вечером. Только посмотри на себя, ты такая худая, что можешь пролезть в щелку под дверью.

Лорел вздохнула:

– Я не очень хорошо себя чувствовала.

– Ну, это-то я вижу. – Долли опустилась на стул напротив своей племянницы. Затем осторожно спросила:

– Ты хочешь поговорить об этом, дорогая?

Лорел покачала головой, глаза ее сверкали, губы были плотно сжаты, как будто она боялась, что если откроет их, то у нее польются слезы. В ярком солнечном свете Долли видела ее неприбранные волосы, торчащие клочьями в разные стороны. После сна ее коса казалась похожей на обтрепанную веревку.

– Джо сказал мне, что переехал, – мягко сказала Долли, взяв безжизненные руки Лорел и крепко сжав их в своих.

Казалось, она еще сильнее побледнела, если такое было возможно:

– Что… что он сказал?

– Почти ничего. Все, что я знаю, это то, что он очень расстроен всем этим.

– Я попросила его уйти. – Лорел запнулась, глубоко вздохнула, явно стараясь взять себя в руки.

– Я знаю, что у тебя есть причины и не собираюсь вмешиваться, – сказала Долли, поглаживая пальцы Лорел, как будто она старалась согреть их. – Но ты должна быть совершенно уверена, что это то, чего тебе хочется, так как это может только отдалить вас. Если в браке возникают трудности, в них надо разобраться, и разбираться в них надо не тогда, когда люди находятся далеко друг от друга.

– Я…я не знаю, возможно ли это разрешить.

– Подумай. Я хочу, чтобы ты подумала сейчас действительно ли тебе и Адаму будет лучше, если вы останетесь одни?

Лорел выдернула руки и, опустив голову, дотронулась ладонями до висков, как будто у нее была головная боль. Долли с трудом заставляла себя молчать, хотя ей очень хотелось закричать: «Ты не знаешь, как это ужасно – быть одной!» Что может быть хуже того, что она пережила с тех пор, как рассталась с Анри?

– Дело в Энни… – сказала Лорел так тихо, что Долли едва услышала ее. – Он всегда хотел быть с ней. Он всегда принадлежал Энни.

Долли почувствовала, как ее руки покрылись гусиной кожей, но она почти не была удивлена. Разве она не знала об этом всегда?

– Это он сказал тебе об этом?

– Нет, я сама знаю об этом. Поверь мне. Я это не придумала.

– Ты уверена?

– Да, я уверена.

– Предположим, что это так. Что ты собираешься делать?

Лорел подняла голову, удивленно моргая глазами:

– Что ты имеешь в виду? Я уже начала что-то делать. Я попросила его уйти.

– Ну, если ты хочешь развестись, то тогда ты на верном пути. Но если ты считаешь, что за ваш брак стоит бороться, тогда я считаю, что ты должна вести себя иначе.

– Например?

– Для начала позволь мне накормить тебя. Затем снять этот ужасный наряд и надеть что-нибудь посимпатичнее. Причесаться, накрасить губы, немного духов тоже не повредит.

– Духи? Ой, тетя Долли, я знаю, ты желаешь мне добра… но помада и духи не смогут улучшить наши отношения с Джо.

– Я не говорю, что они что-нибудь изменят. Но ты с чего-то должна начать, так ведь? Но если ты не чувствуешь себя уверенно, то как ты можешь быть уверена в чем-нибудь еще? – Долли отодвинулась от стола и встала, чтобы кончить готовить завтрак. – Итак, ты хочешь тосты с джемом или просто с маслом?

– С джемом, пожалуйста. Он в холодильнике. – Лорел выглядела такой же несчастной, но все же это было начало.

Через несколько минут, когда Долли поставила перед ней тарелку, Лорел даже едва заметно улыбнулась. Взглянув на сильно зажаренную яичницу, которая по краям была похожа на коричневое кружево, и на тосты, которые были скорее черными, чем румяными, она сказала:

– Выглядит привлекательно.

Долли почувствовала, что краснеет. Лорел просто хотела быть вежливой, и они обе понимали это:

– Ну, я никогда не говорила, что я повар экстракласса. Но это вкусно, а главное, горячее.

– Спасибо тебе, тетя Долли. – Лорел дотронулась до руки Долли. – Можно я тебя кое о чем спрошу? О тебе и Анри?

– Конечно, спрашивай. – Она улыбнулась, хотя ей и не хотелось этого делать, затем откусила кусочек непрожаренной ветчины.

– Почему вы не поженились?

– Ну, это очень просто. Ты ведь знаешь ответ сама – как я могу выйти замуж за Анри, когда у него уже есть жена? – Она старалась говорить веселым голосом, хотя внутри у нее все переворачивалось.

– Я знаю. Но если он тебя так сильно любил, то почему он не развелся?

Она вздохнула:

– Было много причин, дорогая.

– Ты его когда-нибудь видишь?

– Очень редко. В основном по делам. На ярмарках. Иногда мы говорим по телефону. – Ей было трудно продолжать улыбаться, но она так долго скрывала свою боль, что хорошо научилась это делать.

– Но ты только что сказала, что люди должны оставаться вместе, чтобы разобраться во всем. Так почему вы с Анри не вместе?

Долли долго сидела молча, мешая кофе и глядя в окно на рыжую белку, старающуюся достать зернышки из кормушки, висящей на нижней ветке клена.

– Это не потому, что я не любила его, – сказала она тщательно подбирая слова. – Возможно, мы были слишком далеко друг от друга. Я знаю только одно, что, если бы Анри был женат на мне, я никогда не позволила бы ему уйти от меня. Ни за что.

– Возможно, это тебе покажется глупо, я знаю, что вы не виделись много лет, но как ты думаешь, может так быть, что вы с ним когда-нибудь соединитесь?

– Я думала об этом, – честно ответила Долли. Боже, неужели она думала об этом?.. Но ее мечты ничего не меняли. Она поняла это уже очень давно. – Хочешь еще тостов?

Лорел покачала головой, но Долли заметила, что она съела почти все, что было на тарелке. Ее верхняя губа была испачкана малиновым джемом. Долли протянула руку и смахнула его салфеткой. Она не успела отвести руку назад. Лорел схватила ее и сильно сжала.

В этот момент Долли не жалела ни о чем… У нее была семья, которую она любила и которая ее любила…

– Я здесь приберусь, пока ты оденешься, – сказала она Лорел. – А после этого мы пойдем по магазинам.

– По магазинам? – Лорел уставилась на нее – Зачем?

– Купим платье, вот зачем… Самое красивое платье в магазине Бендела, в котором ты пойдешь завтра на шоколадную ярмарку.

– Но, я не…

– Ну, конечно, ты пойдешь. – Долли махнула рукой на Лорел, и брелоки на ее браслете зазвенели. – Тебе будет полезно, и кто знает, что из этого выйдет?