Текст книги "Нездоровые женщины. Почему в прошлом врачи не хотели изучать женское тело и что заставило их передумать"

Рожденная в 1828 году, Жозефин Батлер была дочерью прогрессивных родителей, которые просвещали всех своих десятерых детей на социальные и политические темы, включая отмену рабства. Прежде чем начать реформаторскую деятельность, включающую посещение женщин в работных домах и тюрьмах, она страшно мучилась от проблем с психическим и физическим здоровьем, а в 1864 году ее пятилетняя дочь Ева умерла после падения с лестницы на каменный пол коридора. В период тяжелейшей депрессии Батлер, несмотря ни на что, продолжала помогать женщинам в плачевном положении. Борясь против Закона об инфекционных заболеваниях, который отменили только в 1886 году, она написала реформатору Джозефу Эдмондсону: «Это будет смертельная борьба нас, женщин, за свои же тела» [32]. Зеркало в этой битве представляло собой символ безраздельной власти врачей-мужчин над жизнью и свободами женщин. Врачи и полиция нравов могли беспрепятственно вторгаться в их тела, потому что по представлениям того времени женщины были обязаны подчиняться мужчинам. «Если бы этих врачей можно было заставить держать свои отвратительные руки подальше от нас, – писала Батлер, – мы бы положили конец законам, защищающим порок и другое зло».

Закон об инфекционных заболеваниях демонизировал женщин, которые не соблюдали границы добродетельной викторианской женственности. В его основе лежало мнение Брауна, Холла и всех тех, кто считал, что неутолимое сексуальное желание, таящееся в головах и телах женщин, необходимо устранить ради общего блага. В 1860-х годах английские активистки вроде Батлер сплотились против социальных догм и медицинского учения о том, что женщинам следует ограничить свою жизнь домашним хозяйством и материнством во благо чистоты и здоровья их тел и общества в целом. К концу десятилетия разгорелись многочисленные дискуссии о праве женщин на образование, участие в политической жизни и работу за пределами дома. Они получили возможность высказываться и действовать против карательных медицинских мифов. Однако в ответ на нарастающую важность женского вопроса врачи придумали еще более возмутительные теории, чтобы оправдать заключение женщин в узкие рамки отдельной сферы.

Глава 7
Кровоточащие до сумасшествия

«Мы в первую очередь люди, а во вторую – женщины», – писала Жозефин Батлер в 1869 году во введении к книге «Женский труд и женская культура». Это издание собрало эссе педагогов и философов, реформаторов и суфражисток на тему того, как природа и обычаи стали определять, что значит быть женщиной в викторианском обществе. Природа определила репродуктивную функцию этого пола, включающую выкармливание детей и выполнение других материнских обязанностей. С этой точки зрения желание жизни за пределами отдельной сферы, то есть дома, которое общество как раз и считало женским местом, было заблуждением. Однако, по мнению Батлер и других сторонников прогресса, подобные обычаи подавляли истинную природу женщин. Они обладают силой характера, необходимой для получения профессии, участия в политической жизни и независимого существования. Расширение возможностей женщин пошло бы на пользу не только им самим, но и обществу в целом. Эссеисты «Женского труда» не сосредоточивались только на браке, семейной жизни, избирательном праве, трудоустройстве и образовании женщин, они поднимали темы и их работы в сфере медицины.

Например, в тексте английского педагога, активистки и врача Софии Луизы Джекс-Блейк «Медицина как женская сфера» подчеркивалась важность женщин-врачей на протяжении истории.

Медицина всегда отражала и подкрепляла викторианские социальные идеалы женственности, и доминирующее положение в ней занимали мужчины. Они владели всеми знаниями о женском теле, недоступными самим женщинам как пациенткам и начинающим врачам. И вот в XIX веке Джекс-Блейк оказалась в составе «Эдинбургской семерки» – первых женщин, принятых в Эдинбургский университет для изучения медицины. До этого «Семерка» неустанно боролась за то, чтобы женщины получали медицинское образование на том же уровне, что и мужчины, но сталкивалась с яростным сопротивлением. Однако в итоге их приняли в университет в 1869 году. 18 ноября 1870 года «Семерка» должна была сдавать экзамен по анатомии. Когда студентки подошли к залу хирургов, толпа протестующих студентов-мужчин, многие из которых были пьяны, перегородила им вход, начала выкрикивать оскорбления и стала кидать в девушек мусор и грязь.

Когда студентки с помощью уборщиков и сочувствующих студентов наконец попали внутрь, их экзамен был прерван протестующими, позволившими овце, принадлежащей университету, испражниться в коридоре. Отвратительные события, произошедшие в зале хирургов, подверглись критике в прессе, и тот день стал символом доблестного сопротивления женщин мизогинической медицинской оппозиции. А в 2015 году в память о первых британских студентках-медиках у входа в зал хирургов была повешена мемориальная доска с датой беспорядков [1].

Джекс-Блейк стала первой лицензированной женщиной-врачом в Шотландии и одной из первых в Великобритании. Она была убеждена, что чутье и ум делали представительниц ее пола особенно подходящими для медицины. К тому же они были крайне необходимы в то время, когда строгий гендерный кодекс не позволял пациенткам получать уход и лечение, в которых они действительно нуждались. Джекс-Блейк заметила, что благодаря изменениям в медицинской сфере обнаружилось «огромное количество предотвратимых страданий» [2], потому что раньше женщины и девушки боялись обсуждать свои интимные проблемы с врачами-мужчинами. Рамки приличия ограничивали даже то, что было позволено говорить им о своих телах, да и медики мужского пола в принципе не могли по-настоящему посочувствовать «состоянию тела и разума» женщины [3]. Если бы пациенток изначально ценили и слушали «в первую очередь как людей», истинное понимание постепенно вытеснило бы заблуждения и мифы, которые процветали в пропасти между женским стыдом и мужским превосходством.

Когда женский вопрос оказался на повестке дня, врачи стали особенно активно настаивать на том, что женщины физически, интеллектуально и эмоционально не приспособлены к жизни за пределами своей отдельной сферы. Считалось, что они подвержены множеству болезней из-за капризов половых органов и что сама женская физиология определяла плохое самочувствие женщины как минимум неделю каждый месяц.

Многие викторианские врачи были убеждены, что нет большего препятствия для женского прогресса, чем менструация.

На деле же ни один аспект здоровья медиков женского пола не нуждался в гуманном отношении и сочувствии так, как менструация.

Из-за своей частоты месячные не покидали мысли врачей, лечивших женские болезни. Когда гинекология профессионализировалась, теории о влиянии менструаций на физическое и психическое здоровье женщины стали особенно популярными. Трудно понять, что на самом деле думали викторианские женщины о менструации [4]. Месячные были окутаны многовековыми тайнами, суевериями и табу, и лишь немногие решались высказаться о настолько стыдном процессе. Большинство переносили менструации спокойно и стоически, особенно если они были из рабочего класса: тогда у них просто не было выбора. Однако в середине – конце XIX века заключения врачей основывались не на повседневном опыте большинства женщин – они выдвигали теории, основанные на тяжелых патологиях, наблюдаемых у меньшинства пациенток. И поскольку из-за этого они мало понимали, что нормально, миф о том, что менструация – это болезнь, закрепился в медицинской культуре. Популярным эвфемизмом для месячных стало слово «нездоровье». Даже в руководствах-бестселлерах по оказанию медицинской помощи в домашних условиях говорилось о том, что менструирующая женщина должна строго контролировать свое поведение, чтобы не «впасть в истерику» [5]. Если она не избегала вредной пищи, облегающей одежды, холодных помещений и плохих мыслей, рисковала не только разрушить свое здоровье и способность к деторождению, но и лишиться рассудка [6].

Считалось, что менструальное здоровье может оказать существенное влияние на душевное состояние женщины и наоборот. Медицинские представления о влиянии менструальных патологий на эмоции и поведение даже были закреплены на уровне закона. В 1845 году Марта Брикси, 18-летняя няня, оказалась в Олд-Бейли[15]15
  Центральный уголовный суд в Великобритании.


[Закрыть] по обвинению в убийстве восьмимесячного Роберта Барри Финча. Миссис Финч, работодательница подсудимой, отметила, что та принимала лекарство от «недомогания, которому подвержены некоторые молодые женщины». Марта не была беременна, но ее «органические функции» прекратились. Ее мучили головные боли, и она умоляла других служанок отпустить ее домой. Воскресным утром 5 мая мистер и миссис Финч находились в столовой, когда Брикси вбежала в туда с криками: «Простите ли вы меня? О сэр, я убийца! Я перерезала горло ребенку!» Они увидели своего окровавленного ребенка в колыбели, поперек его тела лежал кухонный нож. 12 мая в суде Джона Бертона, семейного врача Финчей, спросили, могло ли заболевание Брикси повлиять на ее рассудок. Он ответил, что да: молодые женщины приобретали склонность к «жестоким приступам страсти», когда их «природные функции» задерживались. Брикси признали невиновной по причине «менструального безумия» [7].

Да, в то время врачи много говорили о менструациях, однако они заблуждались относительно того, что месячные представляли собой на самом деле.

В начале 1800-х годов многие думали, что овуляция вызывается половым актом, а менструальная кровь – это выход питательных веществ, запасенных организмом на случай беременности.

В начале 1850-х медикам стало известно, что овуляция производится яичниками, а не маткой. Они также признали, что яйцеклетка выходит из «темницы» не благодаря всемогущему пенису, а спонтанно и независимо от присутствия мужчины. Хотя гинекологам не были известны подробности этого процесса, так называемая овуляторная теория менструаций стала популярной, и яичники заменили матку в качестве эпицентра фертильности, сексуальной энергии и желания.

В 1851 году Эдвард Тилт предположил, что воспаление яичников, названное им оваритом, вызвал либо слишком частый, либо недостаточно частый секс. Этот ученый ссылался на находки доктора Олдхема (он давал показания против Брауна), сделанные во время анатомирования женских тел. Олдхэм утверждал, что «яичники проституток редко бывают без болезненных повреждений» [8]. Тилт, разумеется, связал эти повреждения исключительно с избыточной сексуальной активностью секс-работниц. Ему и в голову не приходило, что бедность, плохие условия жизни, отсутствие доступа к медицинской помощи и любые другие факторы, кроме половой жизни, могут влиять на здоровье яичников. По мнению Тилта, если обычные женщины не получали достаточно сексуальных стимулов (от своих мужей, разумеется), оварит приводил к «спинномозговой» патологии, которая проявлялась симптомами истерии. Помимо избытка или недостатка секса причины «раздражения яичников» включали детские болезни, верховую езду и поездки на поезде во время менструации. Женщины, склонные к нервозности, и девушки с длинными ресницами считались наиболее уязвимыми. Однако некоторые случаи Тилт не относил ни к физическим, ни к конституциональным. Заболевание, по его теории, часто возникало в связи с «моральными причинами» или «возбуждением», усиленными «импульсами неудовлетворенных желаний» [9]. Он считал, что женщины могут чрезмерно возбудить свои яичники, если будут читать книги, смотреть картины, разговаривать, слушать музыку и наслаждаться общественной жизнью.

У незамужних девушек даже чтение могло привести к оргазму.

Если пациентка продолжаться перевозбуждаться от этого процесса, она раздражала свои яичники до такой степени, что они становились причиной истерики [10].

В последующие десятилетия разгорелись споры о том, где зарождается истерия: в нервной системе или половых органах. Прогрессивному Томасу Кингу Чемберсу, главному врачу и лектору в больнице Сент-Мэри, казалось, что связь истерии с маткой безнадежно устарела. В 1861 году он сказал своим студентам: «Не могли бы вы забыть о том, что истерию придумали древние греки? Это так же неверно, как то, что истерия у женщин связана с наличием у них матки, а подагра у мужчин – с наличием бороды» [11]. Чемберс воспринимал истерию как психическое расстройство, которое поражает органы, связанные с «болью и удовольствием»: сердце, легкие и желудок. Чтобы узнать точные причины заболевания, по его мнению, нужно было слушать пациенток и наблюдать за их симптомами, а не считать их матками на ножках. Нездоровые женщины страдали, поскольку почти любое их заболевание объяснялось медицинским мифом об истерии. И слово «истерия» каждый раз означало то, что вкладывал в него сам врач. Не существовало ни четкой классификации этого заболевания, ни конкретных диагностических критериев. Пониманию женского тела и разума веками мешали предрассудки о женской сексуальности и репродуктивной системе. Врачи, лечившие женщин с «истерическими» симптомами, сами были невежественными и безнравственными. По словам Чемберса, не было ничего удивительного в том, что многие доктора «были склонны скорее наказывать, чем лечить пациенток, которые им перечили» [12].

Чемберс заметил, что многие симптомы, обозначенные как истерические, например необъяснимая боль, рвота, каталепсия, трепет в груди, сильный плач и судороги, часто следовали за шоком, испугом или горем. Однажды к нему в больницу Сент-Мэри поступила 17-летняя няня с мышечной болью, параличом ног, обильным потоотделением и учащенным сердцебиением. Через четыре дня ее «история была собрана по крупинкам» в ходе разговора с «пожилой женщиной, лежавшей на соседней постели». Пациентка работала и не была дома с 12 лет. За год и четыре месяца до обращения ко врачу она вернулась домой и узнала, что ее любимый отец скончался. Семья забыла сообщить ей об этом. Из-за сильного горя девушка перестала справляться со служебными обязанностями и была уволена. Выражаясь современным языком, у нее начались панические атаки, которые сопровождались учащенным сердцебиением, неконтролируемыми приступами смеха и плача, а также подавленным настроением. У девушки временно прекратились менструации, но когда возобновились, ее самочувствие не изменилось. Чемберс диагностировал «истерию, вызванную конкретными психическими причинами и проявляющуюся в основном психическими симптомами» [13]. Он не имел в виду, что боль существовала лишь в голове пациентки, а признавал, что болезнь оказалась результатом сложного взаимодействия тела и разума. Тяжесть симптомов доказывала, насколько сильное влияние эмоциональное состояние женщины может оказать на физическое здоровье.

Чемберс знал, что истерия имеет гораздо большее отношение к жизненным проблемам, чем к дефективности организма. По его мнению, идеальным лечением должна стать полная смена обстановки. Для бедных женщин это было пребывание в больнице, благодаря которому они могли выздороветь, «постоянно не подвергаясь <…> влиянию, вызвавшему болезнь». Состоятельные пациентки имели возможность поправить здоровье в сельской местности или на берегу моря. Однако дочери и жены «фермеров, лавочников, священников и им подобных» не были ни достаточно богатыми, ни слишком бедными, чтобы позволить себе небольшой отдых.

Предположения о том, что социальный класс и жизненные обстоятельства играли роль в развитии истерии, бросали вызов традиционным представлениям об этом заболевании, они были действительно радикальными. Мужчины-гинекологи зарабатывали много денег на девушках и женщинах, чьи семьи могли позволить себе бесполезные методы лечения сомнительных заболеваний. Придерживаясь мнения о том, что истерия – это болезнь репродуктивной системы, «которая наиболее распространена среди высшего класса цивилизованных рас», мужчины вроде Тилта могли свободно говорить ерунду о том, что «избалованные» воображение и интеллект чрезмерно возбуждают яичники. И им не было дела до того, есть ли у женщины нарушения менструального цикла.

Тилт считал, что яичники оказывают настолько «отравляющее» влияние на нервную систему, что даже обычные месячные могут привести к истерии у склонных к ней девушек.

Ими оказывались те, «у которых интенсивные эмоции, отрицательно влияющие на разум и самоконтроль, вызваны непродуманным обучением в детстве и последующим баловством, которые сделали их непригодными для преодоления жизненных трудностей» [14]. Таким образом, у любой менструирующей женщины якобы могла начаться истерия, если ее интересы, хобби и мысли не контролировались с самого детства.

Начиная с середины 1860-х годов новые идеи о связи между яичниками и нервной системой воскресили гинекологические теории об истерии. Одной из таких идей стало предположение немецкого физиолога Эдуарда Фридриха Вильгельма Пфлюгера, что менструации вызваны неврологическими причинами, которое он высказал в 1865 году. Согласно этой гипотезе, граафов пузырек, готовый выпустить яйцеклетку, стимулирует нервные импульсы в яичниках, и они рефлекторно вызывают овуляцию и менструацию. Да, он считал, что эти процессы происходят одновременно. Тилт же был большим поклонником подобных научных теорий о рефлексах, впрочем, как и многие американские врачи, полагавшие, что женская биология делает женщину безумной. Поскольку менструация – непроизвольный процесс, считалось, что женщины никак не могут контролировать и ее влияние на нервную систему.

Теории о том, что работа яичников приводит к женскому безумию, пришлись по душе гинекологам, любившим орудовать скальпелем. В итоге Браун и другие английские хирурги начали продвигать овариэктомию как крайнюю меру при лечении кист и опухолей. Никто – пока – не прибегал к хирургическим вмешательствам для лечения нарушений менструального цикла и вызванных ими нервных расстройств. Но однажды, 17 августа 1872 года, 23-летняя Джулия Омберг из Рома, штат Джорджия, легла на свой кухонный стол, уснула под действием хлороформа и перенесла удаление обоих яичников. Операцию провел гинеколог и бывший военный хирург по имени Роберт Бэтти, которому ассистировали трое других врачей. Он расширил цервикальный канал Джулии зеркалом, разработанным Джеймсом Марионом Симпсоном, сделал надрез в ее дугласовом кармане, притянул каждый яичник щипцами, зафиксировал их лигатурами и удалил путем écrasement, то есть раздавливания [15].

Бэтти был врачом Джулии с тех пор, как ей исполнилось 16 лет. По его описанию, она была «застенчивая, чувствительная и склонная к уединению» девушка, которая из-за слабого здоровья стала недееспособной. У Джулии наблюдалась аменорея, и ее тело и разум якобы истощились из-за «попыток менструаций». К 18 годам девушке стало так плохо, что о замужестве не могло быть и речи. Когда Бэтти впервые предложил ей удалить яичники, она, вероятно, восприняла эту возможность как «мерцающую вспышку света в темном и зловещем небе, которое долгое время омрачало ее жизнь» [17]. Во время операции на улице ждали родственники и друзья Джулии, готовые линчевать хирурга в случае ее смерти. Девушка восстановилась после операции и дожила до 80 лет.

Бэтти считал свою операцию революционной, однако он ни в коем случае не был первым хирургом, который практиковал и продвигал овариэктомию. На это его вдохновила встреча с уважаемым английским хирургом-гинекологом Томасом Спенсером Уэллсом во время военного похода 1859 года. Выдержав медицинские и моральные испытания 1840-х и 1850-х годов, Уэллс стал пионером более безопасной овариэктомии при угрожающих жизни опухолях и кистах яичников, работая в Самаританской женской больнице Лондона. Однако если он хотел облегчать страдания женщин и спасать их жизни, другие сторонники овариэктомии были не столь альтруистичны и избирательны. Поэтому Уэллс, рассматривая это радикальное хирургическое вмешательство как «триумф» над «всякого рода оппозицией», опасался, что она будет очернена «опрометчивыми, непоследовательными и легкомысленными партизанами, чьи недостатки дискредитируют не столько их самих, сколько операцию, которую они плохо выполняют в неподходящих условиях» [18].

Бэтти как раз и оказался одним из тех «ревностных, но неразумных сторонников» овариэктомии, которых опасался Уэллс. Поскольку Джулия восстановилась после операции, он стал мнить себя Колумбом яичников и с 1870-х годов провел «нормальную овариэктомию» многим женщинам. Большинство его частных пациенток были моложе 30 лет и страдали «тяжелой болезнью, которая разрушала либо их жизнь <…>, либо здоровье и счастье <…> и от которой можно было избавиться путем жизненных изменений». В 1873 году Бэтти объявил Медицинской ассоциации Джорджии, что он «проложил новый путь по святой земле, по которой еще не ступала нога человека». Более того, он «проникал в потаенные уголки женского организма и убирал с положенного места железистое тело, таинственные и чудесные функции которого представляют величайший интерес для человечества» [19]. Способность яичниковых нервов вызывать множество физических и психических симптомов была, по его мнению, достаточным основанием для проведения овариэктомии. Однако многие английские хирурги возражали против «кастрации» женщин репродуктивного возраста в ходе непонятной операции, введенной в моду американскими выскочками [20]. Их также беспокоил опасный характер вмешательства. Противникам овариэктомии хватило этих причин, чтобы навсегда отказаться от этой операции, однако ее сторонники считали, что нужно продолжать проводить ее до тех пор, пока техника не будет доведена до совершенства.

Бэтти восхищался замечательными результатами своей операции, по крайней мере у выживших пациенток. Он утверждал, что в результате они обретали «безупречное здоровье и спокойствие». Некоторые женщины становились «веселыми и счастливыми» и «взращивали в себе благодатное чувство благодарности» [21]. Счастье пациенток стало хитрым маркетинговым ходом для продвижения подобных операций в 1880-х годах, и, по мнению противников овариэктомии, энтузиазм женщин лишь доказывал, что эта процедура – очередная новомодная причуда. Независимо от того, горели ли женщины желанием вырезать свои здоровые яичники, истории о мольбах об операции и быстром восстановлении после нее служили прикрытием для оперирования бесправных женщин в 1880-х и 1890-х годах в больницах Великобритании и психиатрических лечебницах США.

В 1885 году 29-летняя женщина с нимфоманией и «истероэпилепсией», находившаяся в Клинике психических и нервных заболеваний при больнице Филадельфии, стала живым примером на лекции Чарльза К. Миллза.

Он привел ее перед началом речи для демонстрации того, что значит перенести гинекологическую операцию для лечения психического заболевания, и попросил студентов «обратить внимание на внешность [девушки]». Когда ее увели, Миллз объяснил, что пациентка умоляла определить ее в психиатрическую лечебницу, но он убедил ее лечь в больницу. После этого лектор зачитал историю болезни, записанную со слов больной. У нее появились первые сексуальные переживания в шесть лет, но до исключения из школы в возрасте 12 лет ее здоровье было крепким. В 13 лет у пациентки начались месячные, но ей «ничего не рассказали о законах жизни»: она не понимала, как рождаются дети, и была одержима порочными мыслями. «Я была виновна в разврате еще до того, как узнала, что это такое», – сказала девушка. Она начала мастурбировать, и вскоре после этого у нее появились боли в голове, сердце и матке. Лекарства не избавляли ее от конвульсий, которые сотрясали каждый нерв. В итоге девушке удалили головку клитора, но, к большому удивлению врача, она выросла снова. После этого пациентке сшили половые губы, однако и это избавило ее от симптомов всего на шесть недель. «Я умоляла врачей о новой операции, – говорила она, – но они боялись, что я ее не перенесу».

В 1881 году пациентка Миллза выучилась на медсестру. Нимфомания не мучила ее семь месяцев, но после увольнения с работы недуг вернулся. Женщине удалили яичники, но ее нервная система, «желавшая привычной для себя стимуляции», не успокаивалась. Операция не устранила сексуальные желания, спазмы, приступы криков и временную потерю речи. Симптомы проявлялись, когда женщина чувствовала слабость или возбуждение. Музыка приводила ее в невыносимое напряжение. Ночами, поглощенная желанием «растрясти свою спящую семью», она клала на голову мокрое полотенце, чтобы успокоиться. Ей оставалось лишь молить Господа о помощи [22].

Миллз призывал образованных нервозных пациенток самостоятельно записывать свою историю болезни, потому что «это проливало на дело больше света, чем обычное исследование». Поскольку ни клиторидэктомия, ни овариэктомия не помогли его пациентке, Миллз пришел к выводу, что хирургические вмешательства не сулили «радикального исцеления» в случаях «пациенток, по природе своей нервозных или психически больных». Это было поразительно дальновидное заявление в эпоху, когда яичники считались главным источником женских болезней. Миллз наконец признал, что мозг женщин независим от репродуктивной системы и что их мысли, чувства и желания неподвластны ей. Хотя проблемы его пациентки начались после ухода из школы и на время отступили во время работы медсестрой, Миллз не провел параллели между событиями ее жизни и нимфоманией. Тем не менее врач, уважая голос и опыт своих пациенток, пытался развеять опасные мифы, принуждавшие женщин к удалению яичников.