Текст книги "Тусовка класса «Люкс»"

5

Доктор Тейер требовала, чтобы Ной связался с ней, как только сможет. Он позвонил ей сразу же.

– Здравствуйте, доктор Тейер. Это Ной. – Он стоял в толпе, дожидаясь сигнала светофора, чтобы повернуть на Сентрал-парк-уэст. Ему пришлось прижать телефон к самому уху, чтобы разобрать ее дребезжащий настойчивый шепоток.

– Ох, слава Богу! Я уж думала, вы не позвоните.

– Вам удобно сейчас говорить?

– Да, все в порядке.

– Хорошо.

Пауза. Толпа хлынула через улицу, Ной остался стоять на углу. Он не знал, как ему завести разговор о том, что Таскани изгнали из школы.

– Ну так что? Расскажите мне про Таскани, – сказал он.

– Что ж, здесь произошли кое-какие перемены. Хотелось бы узнать, как у вас со временем. Вышло так, что с Чоутом у нас не сложилось, а Таскани хочет продолжать занятия, пока мы не подыщем другую школу.

Первое, что пришло Ною в голову, – спросить: «Да какого черта она там натворила? » – но вопрос, конечно, был неуместный, и он сдержался.

– Так, значит, по вторникам и четвергам у нее верховая езда, по средам – балетная школа, а по понедельникам – занятия по классу фортепьяно. Значит, после обеда не получается. Не могли бы вы приходить, скажем, с девяти до двух каждый день? Это будет пять часов. Что у нее там? По правде говоря, она лучше меня знает, какие ей сейчас нужны занятия, но мне кажется, это химия, и вроде бы история, и, Господи, французским ей тоже придется заниматься… подождите-ка минутку. Таскани! Тусси!

Ной слышал, как она кричит, потом послышалось тяжелое топанье.

– Ной! Слыхали, что у нас случилось! Ага! Нет, вы подумайте… – раздался голос Дилана.

Издалека донеслось:

– Вот урод!

Ной улыбнулся, услышав ее пронзительные крики: она явно вырывала телефон у своего братца.

– Алло?

– Здравствуй, Таскани, это Ной.

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Чудно. В общем, мне надо химию, всемирную историю, французский четвертого уровня, геометрию и английский.

– А что ты читаешь из английской литературы?

Сомерсет там какой-то, черт его знает. Ну что, как вы думаете, получится у вас прийти? – В голосе ее звучала такая надежда, словно она была маленькой девочкой, зазывающей подружек на день рождения. Она и в самом деле его любила. Ной широко улыбнулся в телефонную трубку; он и вправду по ней соскучился.

– Думаю, да. Но мне нужно еще секундочку переговорить с твоей мамой.

Трубка перешла в другие руки. Он услышал треск статического электричества.

– Ну что, как вы, возьметесь? – скороговоркой спросила доктор Тейер: она явно куда-то спешила.

Все это походило на роман девятнадцатого века: юный скучающий джентльмен берет на себя ответственность за интеллектуальное воспитание способной, но строптивой девицы из знатного семейства. Ну и, конечно, дополнительные двадцать пять часов в неделю, которые помогут решить его финансовые проблемы. Он лихорадочно соображал.

– С удовольствием. Конечно, предварительно я буду должен задать вам достаточно много вопросов.

– Чудно. Задавайте. А сейчас я должна идти. Почему бы вам просто не прийти завтра в девять? Берите с собой учебники, какие сочтете нужным. Мы вас, конечно, заново оформим. В общем, поговорим завтра, приходите завтра, всего доброго!

Ной остался стоять на углу, слушая гудение в трубке и думая, как ему за сутки стать настоящим учителем. Два раза ему уже приходилось заниматься школьной программой, но то были занудные отличники, которые во что бы то ни стало хотели удержать пальму первенства. С Таскани, конечно, все будет по-другому. Как же здорово! Он будет ее интеллектуальным проводником. Он сможет делать с ней все, что пожелает: если ей понравится перемножать двучлены, они могут копнуть поглубже, заняться биномиальными математическими… дискретными… абстрактными… в общем, чем-нибудь. Господи, подумал он, тупо кружась на одном месте, сколько лет уже, как он сам закончил школу и не занимался ни историей, ни естественными науками.

У «Варне энд Ноубл» он остановился. В Гарлеме, насколько ему было известно, не было книжных магазинов, так что он направился в книжную лавку Колумбийского университета, что на Сто пятнадцатой улице. Секция «В помощь учащимся» была забита псевдоучебной макулатурой: целая стена всевозможных выжимок и кратких изложений, на какие только хватило фантазии у бесчисленного множества издателей. «Принстон ревью», «Каплан», «Спарк Ноутс», «Ар-и-эй», «Бэррон», «Питерсон»… У каждой серии свой кричаще безвкусный цвет, и вся стена полыхает такими вот вызывающими обложками, настоящий цирк учебных пособий. Он раскрыл одно и пролистал страницы, населенные мультяшными персонажами и «маленькими подсказками», – он не представлял, как по этому можно учиться. Это была какая-то аббревиатура знания, придуманная для того, чтобы заменить сложный организм научного труда схематичным чертежиком.

Он стоял на углу с пустыми руками, но переполненной мыслями головой, думал о том, как лучше расширить кругозор Таскани, как погрузить ее в мир, доселе ей незнакомый. Он вспомнил ее наивное непонимание разницы между афроамериканцами и коренными жителями Америки, незнание того, что такое пуэбло. Он представил семью индейцев в вигваме – они рисовали диаграммы и обсуждали характерные особенности собственной жизни.

Выйдя из метро, он получил голосовую почту от Федерико: не хочет ли он попить пивка? Да, Ной хочет пивка.

Федерико с Ноем припарковали «датсун» возле бара «У Чарли». Это было любимое место Федерико, единственный бар на Манхэттене, где царила уютная дружеская атмосфера типового пригородного ресторанчика. У официантов были таблички с именами. Федерико и Ной уселись в углу бара.

– В общем, мы с ней трахнулись, помнишь, тогда еще, когда мы вместе ужинали, ну вот, после того. О черт, это было супер, правда, она взяла меня вот тут… – Ной не стал смотреть, куда показывал Федерико, – а я ее – вот здесь, прямо где самое оно, у нее там словно такая маленькая норка, и она колотила ногами в стену, и мы с ней все были в поту и черт знает в чем еще.

Федерико выжидательно глянул на Ноя, на лице его сияла широченная улыбка.

– И тебе понравилось? – вынужден был спросить Ной.

– Ухты, еще как! Да и ей тоже. Им всем нравится, старик. Если есть что-то, что я умею как следует, так это заводить телок. Правда, в чем другом-то я ни хрена не петрю! – захохотал Федерико и скорбно потряс банку с пивом. – Ну, а ты? Как у тебя с любовью? – спросил он.

– Хм… сейчас вроде бы никак, – ответил Ной. – Я просто не так часто влюбляюсь. Когда это случается, чувство бывает сильным, но происходит это не каждый день.

– Но ты ведь, наверное, перетрахал много цыпочек. Что, дальше этого не пошло? Ты, наверное, – как это называется – очень разборчивый?

– Да, можно и так сказать.

Ной не любил слово «разборчивый». У него оно ассоциировалось с сопливой девчонкой-болелыцицей или старой девой в жемчужном ожерелье с собачонкой под мышкой.

– А как насчет той цыпочки с обложки, Таскани ?

– Она моя ученица, Фед. И ей всего шестнадцать. Это исключено.

– Да, но… – Федерико сделал непристойный жест, какой Ной в последний раз видел в фильмах для подростков восьмидесятых годов. Двое парней за противоположным концом стойки захихикали и закатили глаза.

– Ты даже не знаешь, как глубоко ты ошибаешься, – сказал Ной.

– А ты даже не знаешь, что ты по уши в шоколаде. Сиди себе жди, все само в руки придет.

Федерико пустился расписывать многочисленные возможности Ноя, как то: запустить руку Таскани в трусики и, если это не подействует, поцеловать, не дожидаясь разрешения. Против своей воли Ной не мог удержаться от смеха. Оттого-то он и любил компанию Федерико: все дело было в контрасте, Федерико был его полной противоположностью.

– Да, согласен, иногда я мог бы действовать более раскованно. Но не с моей ученицей.

– А ты хоть раз был в этих крутых клубах, куда ходят Дилан с Таскани ? Ты по крайней мере хоть раз с ними выбирался в город?

– Не думаю, что это соответствовало бы моей роли наставника.

Федерико шмякнул Ноя кулаком по макушке.

– Да, старик, с тобой еще работать и работать.

Ной допил пиво. Он вполне может встречаться с Друзьями, напомнил он себе. Ему нет нужды впускать в свою жизнь Таскани с Диланом.

– В общем, старина Ной, – сказал Федерико, – я хочу погонять цыпочек в каком-нибудь шикарном клубешнике. А ты устроишь так, что нас туда пустят.

Ной засмеялся. Но Федерико оставался серьезным. Странно было видеть его таким искренним и страждущим. Ной постучал по стойке картонным подстаканником, прижал к губам пустую бутылку, потом опустил. Вечер со знаменитостями в ультрамодном клубе. Это может быть здорово. А может быть ужасно. В любом случае это будет что-то из ряда вон выходящее.

– Ладно, – сказал он, – я все устрою.

Федерико встал, облапил Ноя, приподнял его над сиденьем, встряхнул и опустил обратно.

– Здорово! Ты молодчина, Ной. Вот теперь они узнают. – Он заказал еще по одной и, пока Ной расплачивался, объявил: – Среда в «Пангее». Охота на богатеньких цыпочек. Вот чего я хочу. У тебя есть два дня.

***

На следующее утро Ной приехал к Тейерам, держа под мышкой целую кипу учебников. Хотя он бывал здесь уже много раз, сегодня ему предстояло начать большую работу, и он нервничал так, будто это было его первое занятие. Он даже надел по этому случаю белую рубашку. Накануне он допоздна готовился к занятиям, и сейчас у него от недосыпания слипались глаза. С утра Федерико заперся в ванной, и Ною пришлось приводить волосы в порядок над кухонной раковиной. Он положил чересчур много геля, и он теперь собирался на голове в глянцевитые полосы. Он нервно пощелкал ручкой. Отутюженная белая сорочка и озабоченность заставили его чувствовать себя кем-то вроде коммивояжера или миссионера-мормона.

Фуэн открыла дверь.

– Здравствуйте, – сказал Ной, – доброе утро.

Фуэн развернулась и пошла обратно. Ной медленно побрел за ней. В вестибюле и примыкающих комнатах Фуэн не оказалось.

– О черт, черт, черт! – послышалось из кухни. Дилан. Волосы у него были взлохмачены (на этот раз явно независимо от желания их владельца; это не был обычный заботливо сооруженный художественный беспорядок), он вскочил на ноги, спеша выбраться из-за стола, бросив недоеденную тарелку хлопьев.

– Привет, Дилан, – сказал Ной, – опаздываешь на занятия?

– Вот хрень. Вы не видели, когда шли, нет там снаружи разъездных машин?

– Их там несколько. Не знаю, за кем они.

– Вот хрень.

Дилан сгреб со стола пригоршню пилюль и отхлебнул молока из недоеденной тарелки. К подбородку прилипли хлопья. Он выскочил за дверь.

Едва закрывшись, дверь открылась снова, появилась рука Дилана, схватила рюкзак и исчезла. Дверь осталась открытой. Ной закрыл ее. Раздался щелчок. Он медленно побрел вверх по лестнице к спальне Таскани. Эбеновые панели были только недавно заново отполированы, и блики утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь плотно зашторенные окна, украсили их прозрачным, недолговечным узором.

– Ной? – послышался слабый голос из спальни доктора Тейер.

Он вошел в комнату. Доктор Тейер куталась в шелковые покрывала. Снаружи оставалась только ее голова, она притулилась между двумя черными шелковыми подушками и напоминала головку без тела, повисшую в пустоте. Единственным источником света была бледная тусклая лампа, театрально подсвечивавшая ее осунувшееся лицо и отбрасывавшая прихотливые тени, так что лицо казалось фотографией с музейной выставки. Она, должно быть, полдня провела в постели, ничего не делая и глотая таблетки.

Ной остановился у входа в спальню, нервно теребя пуговицы на рубашке. Он словно попал в покои забытой всеми вдовствующей королевы. Каждый раз, когда он входил в эту спальню, ему представлялось, что он балансирует на краю пропасти и один щелчок доктора Тейер может столкнуть его вниз.

– Который час? – простонала она.

– Примерно без десяти девять.

– Вы ведь должны были прийти в девять, не так ли?

В ее голосе сквозило какое-то блеклое, неуверенное обвинение, но Ною и в голову не приходило, что он причинил ей неудобство и что, явись он на десять минут позже, она была бы уже на ногах и встретила его.

– Я хотел быть уверен, что приеду вовремя. Не так-то просто просчитать дорогу.

Он хотел добавить «из Гарлема», но не стал. Он не знал, сочтет ли доктор Тейер такое соседство неприличным или решит, что оно придает ему особый шарм, и почел за благо не рисковать.

Не говоря ни слова, доктор Тейер приподнялась. Из-под атласного одеяла показались две белые кружевные бретели сорочки. Она водрузила на нос большие очки в золотой оправе.

– Слишком рано так же плохо, как слишком поздно, так, кажется, говорят. Я сожалею, что оказалась не готова к вашему приходу, но, полагаю, вы знаете, что делать, и в моей опеке не нуждаетесь. Ведь не так много времени прошло с тех пор, как вы сами изучали этот материал, не правда ли?

Ной замолчал, силясь уследить за скороговоркой доктора Тейер.

– Да, не так уж много. Несколько лет, но все-таки…

Она снова приподнялась, распрямилась, и из-под одеяла показалось еще немного белого кружева.

– Видите ли, есть кое-что, что я хотела бы с вами обсудить. Поскольку то, для чего вас сюда пригласили, это, строго говоря, не репетиторство, ведь мы не к экзамену готовимся, я думаю, будет только справедливо, если мы обо всем договоримся, не привлекая агентство.

Ной предвидел такой поворот – родители частенько возмущались высокими расценками и предлагали устроить дело как-нибудь в обход работодателя, однако он, поскольку уже попадался на нарушении правил и получал испытательный срок, прежде всегда отказывался. Но на этот раз он не был уверен, как поступить. Ведь сейчас ему предстоит стать не репетитором, а самым настоящим учителем, так? А это совсем другое дело. И насколько быстрее он сможет избавиться от восьмидесяти одной тысячи своего долга, если агентство не будет забирать две трети его заработка!

– Я был бы не против обсудить это, – сказал он, – возможно, частично мы уведомим агентство о наших занятиях, но не обо всех.

Доктор Тейер сощурилась и поджала губы:

– Прекрасно. Так сколько вы обычно получаете?

Ной быстренько подсчитал: доктор Тейер платила агентству триста девяносто пять долларов за час, но не имела понятия, какой процент от этой суммы получает Ной. Это значило, что цифра, которую он ей назовет, должна быть значительно ниже 395, которые она обязывалась платить агентству, но выше ста.

– Думаю, долларов двести двадцать пять в час. Это обычная расценка.

Обычная расценка! Двести двадцать пять в час! Его учителя, наверное, получали столько за неделю. А они все были уже немолодые, почтенные, в очочках. А он обычный парень из Принстона в адидасовских кроссовках, и ему платят за то, чтобы он заслужил расположение шестнадцатилетних молокососов.

– Двести двадцать пять? – переспросила доктор Тейер. Она подняла руку, отбросила за спину копну белокурых ломких волос, откинулась назад и прижала их к изголовью. – Ну что ж, пусть пока так. Я поспрашиваю своих друзей о том, сколько обычно платят в подобной ситуации, но поскольку я нуждаюсь в вас, думаю, я буду платить в любом случае.

Она издала сдавленный смешок. Тут только Ною стало ясно, что он мог бы запросить и тысячу двадцать пять долларов в час, если столько берут другие репетиторы, – доктора Тейер не заботило, сколько денег она тратит, она лишь боялась, как бы ее не надули.

– Не хотел бы показаться любопытным… – начал Ной.

– Я бы предпочла, чтобы вы не расспрашивали Таскани о том, что случилось, – перебила доктор Тейер, – мы до сих пор не можем оправиться. Достаточно сказать, что ей придется пробыть какое-то время дома, прежде чем мы подыщем ей другую школу.

– А она не может просто вернуться на прежнее место учебы?

Нет, – устало сказала доктор Тейер. – Я бы это устроила, но Таскани наотрез отказывается. Но я не хочу, чтобы она чувствовала, что выпала из колеи, так что все, что мне от вас нужно, – это чтобы вы занимались с ней, поддерживали в ней хорошее настроение и не создавали мне проблем.

– Вы не думали насчет Ротмана? Это школа в Ист-Сайде, у них развитая воспитательная система, и они специализируются на… – Ной чуть не сказал «на трудных случаях», – на таких, как Таскани.

Доктор Тейер посмотрела на него с подозрением.

– Мы узнавали про эту школу, – она скрестила руки на груди, словно сомневаясь, что Ной станет принимать участие в образовании Таскани еще до того, как ему заплачено, – но сейчас все зависит от вас.

– А Таскани проснулась? – спросил Ной. Ему бы не хотелось входить в комнату, где спит шестнадцатилетняя красотка.

– Агнесс ее разбудит. Вы знакомы с Агнесс? Нет, вряд ли, она работает только днем. Она ухаживает за ребятами. И она будет давать вам ваш чек в конце каждой недели.

– Прекрасно, – ответил Ной. Он подумал, не живет ли Агнесс где-нибудь в недрах этой квартиры и они с ней все время были где-то рядом, вот только пути до сих пор не пересекались. Он направился к двери.

– Да, и последнее, – сказала доктор Тейер.

Ной встал как вкопанный и весь внутренне подобрался. «Последнее» в исполнении доктора Тейер всегда отличалось особенным зловещим намеком. Он подозревал, что она заранее продумывает это «последнее», держит его в себе во все время разговора, а потом стреляет в спину.

– Я попросила Агнесс подготовить для вас столовую, чтобы вы там могли работать. Полагаю, спальня весьма неподходящее место, чтобы проводить там все время, не так ли?

Она бросила на Ноя укоряющий взгляд. Ной проглотил массу негодующих ответов, кивнул головой и вышел.

В этот момент он ненавидел ее лютой ненавистью и пытался увещевать себя, словно ребенка. Он и чувствовал себя ребенком, теряясь в ее присутствии. Ной стряхнул с себя оцепенение и пошел вниз. Столовые, рассудил он, редко бывают наверху. Медленно спустившись по слабоосвещеннои лестнице, он пошел по увешанному картинами широкому коридору. Две комнаты были похожи на офисы – все завалены какими-то бумагами и квитанциями. В следующей помещался большой деревянный стол с полированной столешницей, его украшала пара серебряных канделябров. Стены были увешаны портретами каких-то стариков, в одном углу – старинный и довольно массивный сервировочный столик. Комната вполне могла быть столовой, хотя Ной не представлял, как можно здесь обедать, как можно шмякнуть кастрюлю с картофельным пюре на эту лоснящуюся полировку. Для него эта комната была частью музейной экспозиции, он так и видел, как туристы вытягивают шеи из-за бархатной ленты ограждения и семенят дальше. Он присел на стул, сиденье и высокая спинка которого были затянуты в зеленую парчу.

По столу были разбросаны бумаги, судя по всему, перебравшиеся сюда из соседних офисов. Вынимая из портфеля книги, Ной разглядывал эти бумаги. Рядом лежала большая, скрепленная металлической скобой стопка. На верхнем листе, над белыми и серыми колонками значилось: «Приход и расход за декабрь 2004 года».

Приход:

Уэстфилдские ценные бумаги ден. рынка, сделка: $40 001,09

«Голубые фишки», сброс: $53 334,76

Дивиденды от «Блейкер-траст»: $3 905,50

Удорожание актива, Уилмингтон, Делавэр, оцен.: $24 000,00

Список тянулся на многие и многие страницы. Слыша звук приближающихся шагов, Ной робко приподнял уголок и пролистал страницы. Мелькали названия компаний, формы получения дохода, суммы перечисленных средств или просто неопределенные последовательности букв и цифр, пока наконец не возникло:

Итого доход: 01.12-31.12: $747 842,42.

Ной закрыл отчет и резко его отодвинул. Ему вдруг стало значительно менее совестно за свои 225 долларов в час. До него донеслись обрывки разговора.

– Где? – вопрошала Таскани.

– Ф сто-ло-вой. Столо-вай-я-а! – послышался женский голос, в котором явственно угадывался парижский акцент.

– Ух! Ничего не понимаю! Говорите яснее, – настаивала Таскани.

– Ф сто-ло-вой.

– Это где?

– Это за третья дверь по коридору за кухней.

– А! Это где большой стол?

– Таа! Эт-та комната!

– Ладно, ладно! Просто мы никогда не называли ее «столовой».

– А как вы называли?

– Ладно, не важно, Агнесс, – высокомерно ответила Таскани.

Имя она выговорила с вполне сносным французским прононсом.

Они показались в дверях. На Таскани была блузка с эмблемой в виде золотого бокала мартини; на шее поблескивало тоненькое ожерелье. Она вплыла в комнату и положила на стол весь свой учебный боезапас: сверкающую ручку. Затем откинулась на спинку стула, положила руки на колени, словно измученная недостаточной чуткостью к ней окружающего мира.

Агнесс осталась стоять в дверях. Она была пухленькая, с заплетенными в косу соломенными волосами и розовыми щечками – хорошенькая, но притом настороженная, как все героини европейских волшебных сказок. Она, вероятно, была ненамного старше Ноя.

– Добрый день, – запинаясь, проговорила она, – я Агнесс.

– Je m'appelle Noah, – сказал Ной, – Enchante 99
  Меня зовут Ной. Очень рад (фр.).


[Закрыть].

Агнесс расплылась в улыбке:

– Vous parlez frangais, alors! Bien, je vous laisse ici. S: vous avez besoin dequellechose, n'hesitez pas am'appeler! 1010
  Так вы говорите по-французски! Ладно, я вас оставляю. Если вам вдруг что-нибудь понадобится, пожалуйста, позовите меня (фр.).


[Закрыть]

Когда Агнесс вышла, Таскани наклонилась к Ною и прошептала:

– Невероятная дурища. Даже говорить толком не умеет.

– Вообще-то, Таскани, по-французски она говорит прекрасно. А английский для нее неродной.

– Да уж, не слабо вы с ней повыделывались, верно?

Таскани поправила бретельку и ревниво воззрилась на него, словно только что уличила в том, что он путается с другими женщинами. Он не привык к такому поведению Таскани и не знал, что сказать. И, подумав, он должен был признать, что Таскани права – он и впрямь выделывался. Но ведь первая задача учителя – личным примером демонстрировать насущную необходимость его предмета, разве не так? «Перестань об этом думать, – упрекнул себя Ной, – ты демонстрируешь свою неуверенность. И перестань пялиться на тонкие пальцы, играющие с бретелькой лифчика, порхающие, словно бабочки, у нее на груди».

– Что же, тогда начнем с французского, – сказал Ной. В отношении этого предмета он чувствовал себя особенно слабо подготовленным и решил, что именно с него и следует начать.

– Идет. А что у вас здесь? – Таскани вытащила один из принесенных Ноем учебников и принялась его листать – губы полуоткрыты, пальцы играют прядкой волос, – словно пролистывала свежий номер журнала «Космополитен». – «Конфуцианская этика»? Что это такое?

– Это один из наших учебников.

– Это не похоже ни на один учебник из тех, что у меня были.

– Это книги из колледжа.

– Учебники из Принстона? Ух ты! Вот уж не думала. Это, должно быть, очень сложно.

Да нет, нет же. Ничего, с чем бы ты не смогла справиться. – Таскани зарделась. – Я хочу дать тебе возможность копнуть глубже, чем это привыкли делать в школе, привить навыки абстрактного мышления, не только зубрить даты, слова и правила, но и пытаться понять, почему произошло то или иное явление и что значит для человека знание.

Таскани, широко раскрыв глаза, вынула изо рта колпачок от ручки, который грызла, аккуратно положила его на стол и торжественно кивнула. Ной не мог понять, серьезно она настроена или просто заигрывает с ним. Она унаследовала от матери умение казаться то гиперсексуальной, то чуть ли не ханжой.

– Ты, наверное, устала от этих дурацких тестов ?

– Нет, почему же. Я готова, жду с нетерпением. Таскани положила на стол руки ладонями вверх, словно гуру.

– Начинаем занятие! Приступайте. Сделайте меня умной. Я готова.

Они проспрягали несколько глаголов. Ной сказал:

– Я в любом случае планировал сегодня заняться французским, еще до того, как узнал, что у тебя гувернантка-француженка.

– Личная помощница. Мама говорит, что гувернантки безнадежно устарели.

– С ней прекрасно можно заниматься французским языком, так что…

– Я же вам сказала, она идиотка…

– Я собираюсь переговорить с твоей мамой о том, чтобы ты выполняла домашние задания по французскому языку с Агнесс. Это поможет тебе выработать произношение. Elle parle comme une parisienne 1111
  У нее парижский выговор (фр.).


[Закрыть]. У самого-то меня, помимо всего прочего, виргинский акцент.

– Но я же вам сказала! – закричала Таскани. – Она несносная. Я поклясться могу, что она и по-французски-то разговаривать не умеет. Вы меня не слушаете! Никто меня не слушает! Ух!

– Я слушаю тебя, Таскани. Что происходит? Почему ты все время противоречишь?

– О-о! – В голосе Таскани появилось странное подвывание, так она, возможно, пыталась сымитировать британский акцент. – Посмотрите-ка на меня! Я такой умный! Я учился в Принстоне. «Ты все время противоречишь, Тасскани!»

– Может, ты объяснишь мне, что происходит?

Ноя одновременно ужаснуло и позабавило, что здесь, на Парк-авеню, кто-то изображает его манерным задавакой.

– М-может, ты-ы… предложишь мне чашечку чая? – хихикнула Таскани.

Дверь в столовую отворилась. На пороге стояла Агнесс. Ее толстые косы были убраны назад и перевязаны косынкой, она вытирала руки о платье.

– Я забывать вам сказать, – произнесла она по-английски. – Доктор Тейер попросил меня давать вам еда во время дня: утром, в обед и перекус после обед. Я слушать ваши указания. Что вы пожелать?

Таскани заказала салат с сыром тофу и диетический лимонад из двух разных ресторанов. Ной прикусил губу. Иерархия наемных работников в доме Тейеров уже успела себя обозначить, и ему было неудобно, что Фуэн и Агнесс находятся у него как бы в услужении.

– Ничего не нужно. Я обойдусь так.

– Да о чем вы говорите! – сказала Таскани. – Поешьте.

Ной колебался. Бесплатная еда. И из настоящего ресторана!

– Можно мне сандвич с тунцом? И с овощами? – сказал он. – И еще напиток «Ви-восемь».

Агнесс исчезла за дверью.

– Ну вот, – улыбаясь, проговорила Таскани, – теперь вы сами видите, какая она дурища.

– Напрасно ты так. Представь, что если бы ты очутилась во Франции? Тебе бы нелегко пришлось, верно?

Таскани передернула плечами, потом вдруг лицо ее просветлело: она вспомнила кое-что интересное.

– Агнесс еще сама не привыкла, что такая толстая. Раньше-то она была почти что худышкой, а как перебралась в Америку – раздулась. Отрастила, понимаете, брюшко, так несколько месяцев назад мы с Диланом об этом разговаривали и придумали план: пошли к маме, и он подъехал, типа того: «Да, а ты знаешь, что у Агнесс дружок в Нижнем Ист-Виллидже?» А я: «Да, и она вроде как поправилась». Обрюхатили! Не смотрите на меня так, мы и в самом деле думали, что она того, – мы же не знали, что она сама по себе разжирела.

– А что сказала твоя мама ? – встревожился Ной. Агнесс трудно было назвать жирной – он представить не мог, что бы сказала Таскани о Гере.

– Ну, она позвала Агнесс к себе в комнату и спросила ее! Так прямо и спросила: «Вы что, беременны? » Мы с Диланом за дверью подслушивали. Ну и, конечно, Агнесс сказала «нет, конечно, нет», только у нее получилось «нэээт, конэшно, нээт!» – она ведь француженка, и мы с Диланом от смеху прямо по полу катались.

– Это ужасно.

– Это было так смешно. Просто нельзя было удержаться.

– Это очень дурно. Я не шучу.

– Это было очень смешно. Вы бы тоже смеялись, если бы там были. Жалко, что вас не было.

– Ты только подумай, как она должна была себя чувствовать.

Таскани почувствовала его недовольство.

– А что такого? Вы что, вдруг решили и морали меня учить? Это было смешно. Ухохочешься.

Брови у нее сошлись – такой Ной еще никогда ее не видел, – глаза смотрели отчужденно. Он мог потерять ее. Его ученики только тогда соглашались заниматься, когда хотели ему понравиться. Если он ничего не предпримет, Таскани перестанет хотеть ему нравиться и он утратит над ней контроль.

– Ты злостная интриганка, – сказал Ной. Он не смог отделаться от бодренькой нотки, и она, вполне возможно, восприняла этот упрек как комплимент.

– Да, – улыбнулась Таскани. – Может, теперь поделаем что-нибудь веселенькое?

Единственным предметом, для которого Ной нашел Таскани настоящий учебник, была история. Вытащив учебник из стопки и просмотрев его, он тут же почувствовал неприязнь к этой книге: материал был распределен не по странам и эпохам, а по тематике; в той главе, что была нужна Таскани, шла речь о торговых путях и об изменениях, что они претерпели с течением времени. Ной почувствовал искушение предаться воспоминаниям, насколько проще были учебники в дни его учебы, но подавил его. Не хватало ему еще выставлять себя занудой. Его ученики любили его за его молодость.

– Знаете, у нас ведь и до Агнесс было много всяких девушек, – сказала Таскани.

Ной посмотрел на часы – образовательный процесс допускал еще несколько минут болтовни, если это поможет его ученице прийти в хорошее расположение духа.

– Вот как, и какие же они были? – спросил он.

– Ну, сначала была Клод, я ее не помню, потому что была маленькая, но Дилан ее ненавидел, и она у нас и месяца не прожила. Потом была Брижит, она была славная и часто водила нас с Диланом в парк, где встречалась с женихом. Она была классная, все было здорово, но только один раз я на нее разозлилась, потому что она перепутала, что я хочу, – я ненавижу кофейное мороженое, – и сказала маме про жениха, и Брижит пришлось уйти. Но хуже всех была Паскаль. Она загоняла нас спать, как какая-нибудь надзирательница из концлагеря, а когда я купалась на ночь и за полчаса не успевала, она начинала ныть: «Я хочу домо-ой, Таскани, давай уже заканчивай скорее», – как будто так можно, ведь в конце же концов мама же ей платила, верно? Но она была прямо непробиваемая, и маме она нравилась, потому что была старше остальных и ее было не так-то просто запугать. Но мы с Диланом все-таки придумали, как ее достать: мы ей сыпали соль в сахарницу, когда она пекла всякие там лепешки, а один раз сунули ее губку в унитаз, ему тогда было, наверное, пятнадцать, это была ужас какая пакость. А потом один раз у мамы с папой была вроде как годовщина, и Паскаль повела нас куда-то ужинать. Она всегда была такая странная, у нее, наверное, нервы расшалились…

– Расшатались, – механически поправил Ной. Он был оглушен этой нескончаемой «литанией».

…и мы с Диланом над чем-то там смеялись, я уже не помню, над чем, и я стукнула. Я имею в виду, тихонечко стукнула ногами ей по ногам. А она вдруг встала и говорит: «Я больше не намерена это терпеть, вы оба монстры, счастливо оставаться» – и это посреди ресторана! – и мы с Диланом только посмотрели друг на друга, понять ничего не можем, что за хрень, а она ушла и больше не вернулась. А потом мама нашла Агнесс, про которую мы думали, что она беременна.

– Ух ты, – сказал Ной, – а теперь давай-ка поговорим о турецких завоеваниях. Да, о турецких завоеваниях.

– Нет, вы признайтесь, что никогда ничего подобного не слыхали.

Могло быть несколько объяснений такого поведения Таскани. Первое – это что она привыкла к нему и стала чувствовать себя более раскованно. С другой стороны, она, возможно, привыкла вести себя так в школе – так она себя подавала в этой своей академии Мурпайк (да и во время недолгого пребывания в Чоуте тоже): девушка в миниатюрных шортиках, которой наплевать на преподов, всюду, где только можно, стремящаяся привлечь к себе внимание.