Текст книги "Жены и дочери"

Глава 14
На Молли смотрят свысока

Венчание прошло в значительной мере так, как проходят все подобные события. Лорд Камнор и леди Харриет должны были приехать из Тауэрс, поэтому время для церемонии было назначено как можно более позднее. Лорд Камнор взял на себя роль посаженого отца невесты и пребывал в более явном ликовании, чем жених с невестой или кто-либо иной. Леди Харриет вызвалась в качестве добровольной подружки невесты «разделить обязанности Молли», как она выразилась. От дома они отправились в церковь, расположенную в парке, в двух каретах – мистер Престон и мистер Гибсон в одной, Молли, которую, к ее смятению, усадили между лордом Камнором и леди Харриет, в другой. На леди Харриет было платье из белого муслина, уже побывавшее на одном-двух садовых приемах и имевшее не вполне свежий вид, – выбор его был, скорее всего, причудой молодой леди в последний момент. Она была очень весела и расположена поговорить с Молли, чтобы выяснить, что это за молоденькое создание, которому предстоит сделаться дочерью Клэр. Первые ее слова были:

– Как бы нам не измять ваше прелестное муслиновое платье. Положите его к папе на колено – он не будет возражать.

– Как можно, моя дорогая, – возражать против белого платья?! Нет, конечно же нет. Да и кто станет против чего-то возражать, когда едет на свадьбу? Другое дело – если бы мы ехали на похороны.

Молли добросовестно старалась постичь смысл этих слов, но, прежде чем ей это удалось, леди Харриет заговорила снова, сразу переходя к главному, что всегда была склонна ставить себе в заслугу:

– Для вас, должно быть, это нелегкое испытание – второй брак вашего отца, но вы увидите: Клэр – милейшая женщина. Она всегда позволяла мне делать все, что я захочу, и я не сомневаюсь – то же самое будет и с вами.

– Я постараюсь полюбить ее, – тихо сказала Молли, изо всех сил пытаясь сдержать слезы, которые в это утро то и дело навертывались ей на глаза. – Я еще слишком мало знаю ее.

– Вам несказанно повезло, моя дорогая, – заявил лорд Камнор. – Вы становитесь юной дамой, и очень хорошенькой юной дамой, если позволите старику сказать вам это, и кто лучше, чем жена вашего отца, сможет вывозить вас в свет, показывать на людях, сопровождать на балы и всякое такое? Я всегда говорил, что брак, который сегодня будет заключен, – самое правильное и прекрасное решение, и для вас даже больше, чем для них обоих.

– Бедное дитя, – сказала леди Харриет, заметив встревоженное лицо Молли, – мысль о балах ей сейчас не по силам. Но вы будете рады обществу Синтии Киркпатрик – правда, дорогая?

– Да, очень, – ответила Молли, немного ободряясь. – Вы ее знаете?

– О, я ее очень часто видела, когда она была маленькой девочкой, и раз или два после этого. Она была тогда прехорошенькая, и ее глаза, если я не ошибаюсь, обещали в будущем большие беды. Но Клэр держала ее довольно строго, когда бывала у нас. Вероятно, опасалась, как бы она не вызвала неудовольствия.

Прежде чем Молли смогла задать следующий вопрос, подъехали к церкви, и они с леди Харриет сели на скамью у двери в ожидании невесты, в свите которой должны были прошествовать к алтарю. Граф отправился один привезти невесту из ее дома в четверти мили от церкви. Миссис Киркпатрик было приятно, что ее ведет к алтарю граф, приятно, что его дочь вызвалась быть подружкой невесты. В упоении от этих маленьких почестей, на пороге брака с человеком, который был ей приятен и который теперь был обязан содержать ее, она без каких-либо собственных ее трудов и усилий сияла счастьем и красотой. Легкое облачко набежало на ее лицо при виде мистера Престона, очаровательная улыбка несколько померкла на губах, пока он шел к алтарю следом за мистером Гибсоном. Но в лице Престона ничто не изменилось, он серьезно и почтительно поклонился ей, и после этого его вниманием, казалось, полностью завладела служба. Десять минут – и все было кончено. Новобрачные вместе поехали к барскому дому, мистер Престон отправился пешком по короткой дороге, а Молли опять оказалась в карете с милордом, который потирал руки, довольно посмеиваясь, и с леди Харриет, пытавшейся проявить доброту и сочувствие, когда лучшим утешением могло бы стать ее молчание.

Молли, к своему огорчению, узнала, что возвращаться ей предстоит вместе с лордом Камнором и леди Харриет, когда они вечером поедут в Тауэрс. Между тем, лорду Камнору нужно было заняться делами с мистером Престоном, и после того, как счастливая пара отбыла в недельное свадебное путешествие, Молли оказалась наедине с внушающей ей робость леди Харриет. После того как все разъехались и они остались вдвоем, леди Харриет расположилась в гостиной у камина, заслонив лицо экраном от его жара, и несколько минут пристально глядела на Молли. Чувствуя на себе этот продолжительный взгляд, Молли собиралась с духом, чтобы ответить на него, и тут леди Харриет вдруг сказала:

– Вы мне нравитесь. Вы дикий зверек, и я хочу вас приручить. Идите сюда и сядьте на эту скамеечку около меня. Как ваше имя? Или, как говорят в северных графствах, – как вы зоветесь?

– Молли Гибсон. Мое настоящее имя – Мэри.

– Молли – милое, мягко звучащее имя. Люди в прошлом веке не боялись простых имен. А сейчас мы все такие элегантные и утонченные: никаких больше «леди Бетти». Странно, что еще не переменили названия шерстяных и бумажных ниток, которые носят ее имя. Только представьте себе: «Бумажные нитки „Леди Констанция“», «Шерстяные нитки „Леди Анна-Мария“».

– Я не знала, что есть бумажные нитки «Леди Бетти».

– Это показывает, что вы не вышиваете. Но вот увидите, Клэр засадит вас за вышивание. Меня она заставляла делать вышивку за вышивкой – рыцари на коленях перед дамами, диковинные цветы. Но надо отдать ей справедливость: когда мне это надоедало, она заканчивала вышивку сама. Хотела бы я знать, как вы с ней уживетесь?

– И я бы хотела, – еле слышно вздохнула Молли.

– Я одно время думала, что управляю ею, пока однажды у меня не возникло неприятное подозрение, что на самом деле она управляет мною. Все же позволить собой управлять – легкая работа, по крайней мере, пока не осознаешь этого процесса, а тогда он может стать забавным, если рассматривать его в таком свете.

– Я бы не потерпела, чтобы мною управляли, – возмутилась Молли. – Ради папы я буду стараться делать так, как она пожелает, если только она будет говорить мне об этом прямо, но мне бы не хотелось, чтобы меня во что-то заманивали, как в ловушку.

– Что до меня, – сказала леди Харриет, – то я слишком ленива, чтобы избегать ловушек, и я, скорее, люблю примечать искусство, с каким они поставлены. Но при этом, конечно, я знаю, что если сочту нужным приложить усилия, то сумею прорваться сквозь путы, которыми меня пытаются связать.

– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, – сказала Молли.

– О, это… а впрочем, не важно. Пожалуй, вам лучше и не понимать. Мораль всего, что я говорила, такова: «Будьте хорошей девочкой, позвольте собой руководить, и вы найдете в своей новой мачехе милейшее создание». Я не сомневаюсь, что вы прекрасно с ней поладите. Как вы поладите с ее дочерью – это совсем иное дело, но, возможно, и очень хорошо. А теперь позвоните, чтобы принесли чай, – я полагаю, после такого обильного завтрака второй завтрак не предполагается.

Как раз в эту минуту в комнату вошел мистер Престон, и Молли, помня, как накануне вечером он намекал на свои дружеские отношения с ее светлостью, была слегка удивлена тем, насколько холодно обошлась с ним леди Харриет.

– Не переношу таких людей, – сказала она, едва ли не раньше, чем за ним закрылась дверь. – Изощряется в галантности перед теми, к кому обязан проявлять лишь простое уважение. Я могу с удовольствием разговаривать с кем-нибудь из работников моего отца, а в разговоре с человеком вроде этого беспородного щеголя у меня просто вырастают шипы и колючки. Как это у ирландцев называется такой человек? Я знаю – у них на этот случай есть отличное слово. Не помните?

– Не знаю, я никогда его не слышала, – сказала Молли, слегка пристыженная своим невежеством.

– А! Это говорит о том, что вы никогда не читали книг мисс Эджуорт[32]32
  Мария Эджуорт (1768–1849) – популярная англо-ирландская писательница Викторианской эпохи.


[Закрыть] – верно? Если бы читали, вы бы знали, что такое слово есть, даже если бы не вспомнили само слово. Если вы этих историй не читали, они будут как раз тем, что скрасит ваше одиночество, – они в высшей степени поучительны и высоконравственны и при этом достаточно интересны. Я дам их вам почитать, пока вы в доме одна.

– Я не одна. Я сейчас не дома, а в гостях у мисс Браунинг.

– Тогда я вам их привезу туда. Я знаю обеих мисс Браунинг: они регулярно приезжали на школьные дни в Тауэрс. Я их называла Пэкси и Флэпси[33]33
  Пэкси и Флэпси – имена двух говорящих птичек в детской книжке писательницы Сары Триммер (1741–1810).


[Закрыть]. Мне нравятся сестры Браунинг: они, во всяком случае, достаточно почтительны, и мне хотелось посмотреть, как живут такие люди. Я привезу вам целую стопку книг мисс Эджуорт, дорогая.

Молли молча просидела минуты две, а затем, собравшись с духом, высказала то, что думает:

– Ваша светлость, – (титул был первым результатом урока, как Молли поняла это, на тему почтительности), – ваша светлость, вы все время говорите «такие люди» о классе людей, к которому я принадлежу, так, словно речь идет о какой-то диковинной породе животных, однако со мной вы говорите так откровенно, что…

– Продолжайте – мне нравится вас слушать.

Молчание затянулось.

– Вы в душе считаете меня немного высокомерной – верно? – спросила леди Харриет почти с добротой в голосе.

Молли молчала еще две-три минуты, потом подняла свои красивые, честные глаза к лицу леди Харриет и ответила:

– Да!.. Немного. Но я думаю, в вас много еще и всякого другого.

– Мы на время оставим «всякое другое». Разве вы не видите, милая, что я говорю по-своему, точно так же как вы говорите по-своему. Вот только различия между нами весьма поверхностные. А знаете, я уверена, что некоторые из ваших добрых холлингфордских дам говорят о бедняках в такой манере, которую те в свою очередь сочли бы высокомерной, если бы могли их услышать. Но мне следует быть более тактичной, помня, как у меня всякий раз закипает кровь от того, как разговаривает и как ведет себя одна из моих теток, мамина сестра, леди… Нет, я не стану называть имени. Всех, кто зарабатывает себе на жизнь, трудясь головой или руками, от богатого купца до работника, она называет «лицами». Она никогда, даже в самом небрежном разговоре, не снизойдет до того, чтобы назвать кого-либо из них общепринятым словом «джентльмен». А то, как она присваивает себе человеческие существа – «моя женщина», «мои люди»… Но в конце концов, это всего лишь манера речи. Мне не следовало употреблять эти слова при вас, но я почему-то отделяю вас от всех этих холлингфордских обывателей.

– Но почему? – настаивала Молли. – Я – одна из них.

– Да. Но – только не упрекайте меня снова в высокомерии – по большей части, когда приезжают в Тауэрс, они так ненатуральны в своей преувеличенной почтительности и в восхищении и так жеманятся, стараясь изобразить изящные манеры, что только выставляют себя на посмешище. Вы, по крайней мере, просты и безыскусны, и вот почему я мысленно отделяю вас от них и почему невольно говорила с вами так, как стала бы… (ну вот, опять высокомерие!) как стала бы говорить с равным себе – я хочу сказать, равным по положению в обществе, потому что не претендую на превосходство перед ближними в более существенных качествах. Однако вот и чай – как раз вовремя, чтобы я не впала в чрезмерное смирение.

Это было очень приятное чаепитие в бледных сентябрьских сумерках. Как раз когда оно закончилось, вновь появился мистер Престон:

– Леди Харриет, не позволите ли мне удовольствие показать вам, пока не стемнело, какие изменения я сделал в цветнике, соразмеряясь, как мог, с вашим вкусом?

– Благодарю вас, мистер Престон. Как-нибудь на днях я приеду вместе с папой, и мы посмотрим, достойны ли они одобрения.

Мистер Престон густо покраснел. Однако он сделал вид, что не заметил надменности леди Харриет, и, повернувшись к Молли, спросил:

– Не желаете ли, мисс Гибсон, взглянуть на сад? Вы, кроме как в церковь, по-моему, совсем не выходили из дома.

Молли не привлекала перспектива прогулки в обществе мистера Престона, но ей очень хотелось побыть хоть немного на свежем воздухе, она была бы рада осмотреть сад и с разных точек поглядеть на дом; к тому же, как ни неприятен был ей мистер Престон, ей стало жаль его за только что полученный им надменный отказ.

Пока она колебалась, постепенно склоняясь к согласию, заговорила леди Харриет:

– Мне необходимо общество мисс Гибсон. Если она пожелает осмотреть имение, я привезу ее как-нибудь на днях сама.

Когда мистер Престон вышел из комнаты, леди Харриет сказала:

– Я боюсь, из-за моей лени и эгоизма вам пришлось, помимо вашей воли, провести целый день взаперти. Но в любом случае вам не следует идти на прогулку с этим человеком. У меня к нему инстинктивная антипатия, и притом даже не совсем инстинктивная; в сущности, у нее есть основание, и я хочу, чтобы вы никогда не допускали никаких попыток сближения с его стороны. Он очень дельный управляющий, исправно исполняет свои обязанности перед папой, и я не собираюсь на него наговаривать, но запомните мои слова!

Потом подъехала карета, и после нескончаемых «последних» слов графа, который, казалось, откладывал все мыслимые указания до того момента, когда он, балансируя, наподобие неуклюжего Меркурия[34]34
  Меркурий (греч. Гермес) – в древнеримской мифологии быстроногий посланец богов, покровитель путешественников, славился своей красотой, ловкостью и красноречием.


[Закрыть], встанет на подножку кареты, они отправились назад, в Тауэрс.

– Что вы предпочитаете – пообедать с нами (потом вас, конечно, довезут до дому) или ехать сразу домой? – спросила у Молли леди Харриет. Она и ее отец спали до той минуты, когда карета остановилась у ступеней высокой лестницы. – Говорите правду, сейчас и всегда. Правда, по крайней мере, обычно бывает забавна!

– Если можно, я бы предпочла сразу вернуться к обеим мисс Браунинг, – сказала Молли, помня, как дурной сон, свой единственный вечер, проведенный в Тауэрс.

Лорд Камнор остановился на ступеньках, чтобы помочь дочери выйти из кареты. Леди Харриет задержалась, чтобы поцеловать Молли в лоб и сказать:

– Я скоро приеду, привезу вам гору книг мисс Эджуорт и продолжу знакомство с Пэкси и Флэпси.

– Нет, пожалуйста, не надо, – сказала Молли, удерживая ее за руку. – Вы не должны приезжать, право, не должны.

– Но почему?

– Потому что я этого не хочу; потому что я считаю, что не должна приглашать в гости тех, кто смеется над моими друзьями, у которых я живу, и дает им прозвища.

Сердце Молли бешено колотилось, но она не отказалась бы ни от единого слова.

– Милая моя, – наклонившись к ней, очень серьезно сказала леди Харриет, – мне очень жаль, что я их так назвала, и очень, очень жаль, что обидела вас. Если я пообещаю вам быть почтительной к ним в словах и в делах – и даже в мыслях, если сумею, – тогда вы мне позволите?

Молли нерешительно помолчала.

– Мне лучше немедля уехать домой. Я ведь скажу то, чего не следует. К тому же вас ждет лорд Камнор.

– О нем не беспокойтесь: Браун рассказывает ему свежие новости и он с удовольствием слушает. Так я приеду? И не забуду обещания.

Молли отправилась в путь в одиноком великолепии, и молоток на дверях дома сестер Браунинг расшатался в своих старых, почтенных петлях от несмолкающей дроби, выбитой форейтором лорда Камнора.

Хозяек переполняли радость встречи и любопытство. Весь долгий день им очень не хватало их веселой молодой гостьи, и раза по три-четыре в час они гадали и прикидывали, кто и что делает именно в эту минуту. Они недоумевали, чем могла заниматься Молли всю вторую половину дня, и были ошеломлены, осознав, какая честь ей была оказана: ведь она провела столько часов подряд в обществе леди Харриет. Этим фактом они были взволнованы гораздо более, чем всеми подробностями венчания, бóльшая часть которых им была известна заранее и бесконечно обсуждалась в течение дня. Молли начала склоняться к тому, что леди Харриет не так уж не права, высмеивая преклонение добрых жителей Холлингфорда перед своим феодальным сеньором, и пыталась представить, с какими знаками почтения они станут принимать леди Харриет, если она и в самом деле нанесет обещанный визит. До этого вечера ей не приходила в голову мысль умолчать о возможном посещении, но теперь она почувствовала, что будет лучше о нем не упоминать, так как у нее не было уверенности, что обещание будет исполнено.

Прежде чем леди Харриет нанесла визит, Молли посетил другой гость.

Как-то раз приехал верхом Роджер Хэмли с запиской от матери и с осиным гнездом в подарок от себя. Молли услышала его звучный голос, раздавшийся на узкой лестнице: он осведомлялся у служанки, дома ли мисс Гибсон, и ей стало полусмешно-полудосадно, когда она подумала, какую пищу это его посещение может дать фантазиям добрейших мисс Браунинг. «Я уж лучше вовсе не выйду замуж, чем выйду за безобразного мужчину, – подумала она, – а милый добрый мистер Роджер действительно безобразен; по-моему, его даже нельзя назвать просто некрасивым». Однако обе мисс Браунинг, которые никогда не смотрели на молодых людей так, словно их естественный наряд – шлем и латы, сочли, что мистер Роджер Хэмли вполне привлекательный молодой человек, когда он вошел в комнату с разрумянившимся от скачки лицом и блеснул в улыбке белыми зубами, вежливо поклонившись присутствующим. Он был немного знаком с обеими сестрами и учтиво беседовал с ними, пока Молли читала короткое послание миссис Хэмли, содержавшее слова сочувствия и добрые пожелания по поводу свадьбы ее отца, потом повернулся к ней, и, с каким бы вниманием ни вслушивались обе мисс Браунинг в их разговор, они не сумели найти ничего примечательного ни в сказанных им словах, ни в тоне их беседы.

– Я привез вам осиное гнездо, как обещал, мисс Гибсон. В этом году в них не было недостатка – мы собрали семьдесят четыре только на земле моего отца, а у одного работника, бедняги, который живет пчеловодством, случилась настоящая беда – осы выгнали пчел из его семи ульев, завладели ульями и съели весь мед.

– Какие прожорливые маленькие паразиты! – сказала мисс Браунинг.

Молли заметила, как глаза Роджера смешливо блеснули при этом не к месту употребленном слове, но, хотя он и обладал изрядным чувством юмора, оно, судя по всему, не уменьшало его уважения к людям, которые его забавляли.

– По-моему, это они заслуживают огня и серы[35]35
  Библейский образ, символизирующий гнев Господень. См., напр., Быт. 19: 24–25: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба…»


[Закрыть], а не бедные, милые, невинные пчелы, – сказала мисс Фиби. – И какая черная неблагодарность со стороны людей, которые собираются лакомиться их медом!

Она вздохнула так, словно ей было невыносимо об этом думать.

Пока Молли дочитывала записку, Роджер объяснил ее содержание мисс Браунинг:

– Мой брат и я собираемся в четверг вместе с отцом на сельскохозяйственный съезд в Кэнонбери, и матушка просила передать вам, что будет чрезвычайно признательна, если вы сможете отпустить к ней мисс Гибсон на этот день. Ей очень бы хотелось иметь удовольствие пригласить также и вас, но она настолько нездорова, что мы убедили ее удовольствоваться обществом мисс Гибсон, поскольку она спокойно может предоставить юной леди развлекаться самостоятельно, но не сочла бы возможным поступить так же, если бы гостями были вы и ваша сестра.

– Это очень, очень любезно с ее стороны. Ничто не доставило бы нам большего удовольствия, – сказала мисс Браунинг, выпрямляясь с чувством удовлетворенного достоинства. – О да, мы прекрасно все понимаем, мистер Роджер, и очень благодарны миссис Хэмли за ее любезное намерение. Будем считать желание за деяние, как выражаются простые люди. Насколько я знаю, поколение или два тому назад имел место брак между Браунингами и Хэмли.

– Да, это вполне возможно, – сказал Роджер. – У матушки очень слабое здоровье, требующее постоянной заботы, и поэтому она редко бывает в обществе.

– Так я могу поехать? – спросила Молли, сияя от радости, что снова увидит дорогую миссис Хэмли, но опасаясь проявить слишком большое нетерпение, покидая добрых старых друзей.

– Конечно, дорогая. Напиши вежливую записочку миссис Хэмли с благодарностью за то, что она не забыла про нас.

– Боюсь, я не смогу ждать, пока вы напишете, – сказал Роджер. – Мне придется передать на словах, так как я должен встретиться с отцом в час, а время уже близко к тому.

Когда он уехал, у Молли было так легко на сердце, что она почти не вслушивалась в то, что говорили обе сестры. Одна рассуждала о прелестном муслиновом платье, которое Молли отправила в стирку только в это утро, и изобретала способ, как получить его назад вовремя, чтобы Молли смогла его надеть; другая, мисс Фиби, не обращая, как ни странно, никакого внимания на то, что говорит сестра, вела отдельную, самостоятельную партию, распевая хвалы Роджеру Хэмли.

– Какой привлекательный молодой человек и такой учтивый, приветливый. Совсем как молодые люди времен нашей юности – правда, сестрица? Кстати, все говорят, что мистер Осборн даже красивее брата. А ты как думаешь, дитя?

– Я никогда не видела мистера Осборна, – сказала Молли, краснея и ненавидя себя за это. Отчего это происходило? Она никогда не видела его, как она и сказала. Просто ее воображение так часто устремлялось к нему.

Он успел уехать – все джентльмены уехали прежде, чем карета, которую прислали в четверг за Молли, добралась до Хэмли-Холла. Но Молли почти обрадовалась этому – так она боялась разочароваться. Кроме того, ее дорогая миссис Хэмли теперь принадлежала ей безраздельно, как и спокойное утро в малой гостиной, беседа о стихах и романах, прогулка днем по саду, яркому от осенних цветов и сверкающих капель росы на легчайших паутинках, протянутых от алого лепестка к голубому, от пурпурного к желтому. Когда они сидели за вторым завтраком, в холле послышались шаги и незнакомый мужской голос, отворились двери, и вошел молодой человек, который не мог быть никем иным, кроме Осборна. Он был красив, вид имел утомленный и хрупкостью сложения напоминал мать, на которую вообще был чрезвычайно похож. Эта внешняя хрупкость заставляла его выглядеть старше своих лет. Одет он был безукоризненно, но с легкой небрежностью. Он подошел к матери и остановился рядом, держа ее за руку, а взгляд его обратился на Молли, но не дерзко или бесцеремонно, а словно критически ее оценивая.

– Да. Ну вот, я вернулся. Бычки, как я понял, не по моей части. Я только разочаровал отца, не сумев оценить их достоинств, и боюсь, что у меня нет желания этому учиться. А запах! В такой жаркий день это невыносимо.

– Мой дорогой мальчик, передо мной не нужно извиняться. Извинения прибереги для отца. Я только рада, что ты вернулся. Мисс Гибсон, этот стройный молодой человек – мой сын Осборн, как вы, я полагаю, уже догадались. Осборн, это мисс Гибсон. Что ты будешь есть?

Садясь, он оглядел стол:

– Из того, что здесь, – ничего. А нет ли холодного пирога с дичью? Я позвоню, чтобы принесли.

Молли пыталась примирить свой идеал с реальностью. Идеал был легким и стремительным, но сильным, у него был греческий профиль и орлиный глаз, он мог подолгу обходиться без пищи и был неприхотлив в еде. Реальный герой был почти женственным в движениях, хотя и не в фигуре, но выражение его голубых глаз было холодным и усталым. У него были изящные застольные манеры и отнюдь не гомерический аппетит. Однако герой Молли и не должен был есть больше, чем Айвенго, когда тот был гостем брата Тука[36]36
  См.: В. Скотт. Айвенго. Гл. 16.


[Закрыть], и в конце концов она начала думать, что – с небольшими изменениями – мистер Осборн Хэмли может превратиться в поэтического героя вместо героя рыцарственного. Он был очень внимателен к своей матери, что было приятно Молли, и, в свою очередь, миссис Хэмли была очарована им до такой степени, что Молли не раз казалось, что матери и сыну было бы лучше в ее отсутствие. Но при этом проницательная, хотя и простодушная девушка заметила, что Осборн мысленно косит на нее глазом во время беседы, обращенной к матери. Молли не могла не почувствовать, что некоторые обороты и «фиоритуры» речи были изящными языковыми фокусами, не свойственными простому повседневному общению между матерью и сыном. И ей было, скорее, лестно сознавать, что такой утонченный молодой человек, да притом еще поэт, не считает зазорным покрасоваться ради нее на словесном канате. Еще до наступления вечера, хотя Осборн и Молли ни разу не вступили между собой в прямую беседу, она восстановила его на троне в своем воображении и даже едва ли не чувствовала себя виноватой перед дорогой миссис Хэмли за то, что в первый час знакомства усомнилась в том, что он достоин материнского поклонения. Его красота становилась все более очевидной по мере того, как он все более оживлялся в каком-то споре, а все его позы, хотя и несколько нарочитые, были грациозны до крайности. Незадолго до отъезда Молли вернулись из Кэнонбери сквайр и Роджер.

– Осборн здесь! – проговорил, отдуваясь, раскрасневшийся сквайр. – Почему, черт возьми, ты не мог сказать нам, что возвращаешься домой? Я всюду тебя искал, пока мы шли в таверну: хотел представить тебя Грэнтли и Фоксу и лорду Форресту – людям из другой части графства, которых тебе следует знать. И Роджер половину обеда пропустил, разыскивая тебя, а ты сбежал и все это время преспокойно рассиживаешь тут с женщинами. В другой раз предупреждай меня, когда надумаешь удрать. Я потерял половину удовольствия от самой отличной партии скота, какую когда-либо видел, потому что все время думал, не случился ли с тобой опять один из твоих обмороков.

– Случился бы, я думаю, если бы я еще задержался в этой атмосфере. Однако простите меня за то, что я причинил вам столько беспокойства.

– Ну-ну, – сказал сквайр, несколько смягчаясь. – И вот Роджер тоже… ведь я же его гонял туда-сюда целый день.

– Это не важно, сэр. Мне только было жаль, что вы беспокоились. Я так и подумал, что Осборн уехал домой, – я знаю, что это все не по его части.

Молли перехватила взгляд, которым обменялись братья, – взгляд, полный любви и доверия, заставивший ее внезапно почувствовать расположение к ним обоим, объединенным родством. В тот миг ей открылось нечто совершенно для нее новое.

Роджер подошел к ней и сел рядом:

– Ну, как вы продвигаетесь с Губером?[37]37
  Франсуа Губер (1750–1831) – швейцарский натуралист, пчеловод.


[Закрыть] Очень интересная книга, не так ли?

– Боюсь, я не очень много прочла, – покаянно сказала Молли. – Мисс Браунинг и мисс Фиби любят, чтобы я разговаривала с ними; и, кроме того, нужно столько всего сделать в доме до папиного возвращения, а мисс Браунинг не любит, чтобы я ходила туда без нее. Я знаю, это кажется пустяками, но все же отнимает очень много времени.

– Когда возвращается ваш отец?

– В следующий четверг, я полагаю. Он не может уезжать надолго.

– Я приеду засвидетельствовать свое почтение миссис Гибсон, – сказал Роджер. – Приеду, как только смогу. Ваш отец был мне очень добрым другом с тех пор еще, как я был мальчишкой. И надеюсь, приехав, я узнаю, что моя ученица оказалась очень прилежной, – заключил он, улыбаясь своей доброй, приятной улыбкой бездельнице Молли.

Потом подъехала карета, и Молли отправилась в долгий одинокий путь назад, в дом сестер Браунинг. Когда она добралась, на улице уже стемнело, но мисс Фиби стояла на ступеньках с зажженной свечой в руке, поджидая Молли.

– Молли! Я думала, ты никогда не вернешься. У нас такая новость! Сестра легла спать. У нее разболелась голова – от волнения, я думаю, но она говорит, что это из-за свежего хлеба. Пойдем тихонько наверх, дорогая, и я расскажу тебе, что тут было! Как ты думаешь, кто здесь был и кто пил с нами чай, самым снисходительным образом?

– Леди Харриет? – сказала Молли, мгновенно все поняв по слову «снисходительным».

– Да. А как ты догадалась? Хотя, вообще-то, ее визит, по крайней мере поначалу, был к тебе. Ах боже мой, Молли! Если ты не торопишься ложиться в постель, дай я спокойно сяду и все тебе по порядку расскажу, а то у меня сердце так и замирает, как вспомню, в каком виде меня застали. Она, то есть ее светлость, оставила карету у «Георга» и пошла пешком за покупками – совсем как ты или я ходим чуть ли не каждый день. Сестра прилегла вздремнуть, а я сидела, подняв платье выше колен, поставив ноги на каминную решетку, и расправляла бабушкино кружево, которое только что выстирала. А худшего я тебе еще не сказала. Я сняла чепец, потому что подумала: уже смеркается и никто не придет. И вот сижу я в своей черной шелковой шапочке, а Нэнси просовывает голову в дверь и шепотом говорит: «Там внизу леди – из очень важных, судя по ее разговору», и тут входит миледи Харриет, и с такой приятной и милой манерой, что я какое-то время и не вспомнила, что сижу без чепца. Сестра так и не проснулась, или, так сказать, – не пробудилась. Она говорит, что услышала какое-то движение и подумала, что это Нэнси принесла чай, потому что ее светлость, когда увидела, как обстоит дело, подошла и присела около меня на коврик и так мило попросила прощения за то, что поднялась наверх следом за Нэнси, не дожидаясь приглашения; и ей так понравилось мое старое кружево, и она хотела узнать, как я его стираю, и где ты и когда вернешься, и когда возвращается счастливая пара, так что сестра все-таки проснулась – а ты ведь знаешь, что она всегда не в духе, когда только что проснется после дневного сна, – и она, не повернув головы посмотреть, кто в комнате, сказала очень резко: «Жу-жу-жу, жу-жу-жу! Когда ты наконец поймешь, что шепот действует на нервы больше, чем обыкновенный разговор? Я ни на минуту не смогла уснуть из-за вашей с Нэнси бесконечной болтовни». Ты ведь знаешь – это просто сестрицына причуда, она все это время вовсю храпела. Я подошла, наклонилась к ней и сказала очень тихо: «Сестра, это мы с ее светлостью беседуем». – «Светлость тут, светлость там! Ты, Фиби, совсем ума лишилась – такую чепуху болтаешь, да ты на себя посмотри – еще в этой своей ермолке!»

К этому времени она уже села и, оглянувшись, увидела, как леди Харриет, в бархате и шелках, сидит на нашем коврике, улыбаясь и снявши капор, и ее красивые волосы светятся от огня. Бог мой! Сестра мигом вскочила и сделала реверанс, извинилась за то, что спала, а я в это время успела сходить и надеть мой лучший чепец, потому что сестра была права, когда сказала, что я ума лишилась – болтать с графской дочерью в старой шапочке из черного шелка! Главное, из черного! Ведь если бы я только знала, что она придет, я могла бы надеть новую, из коричневого шелка, которая у меня лежит без дела в верхнем ящике. А когда я вернулась, сестра заказывала чай для ее светлости, наш чай, я хочу сказать. Так что я заменила ее в разговоре, а она побыстрее пошла надеть свое воскресное шелковое платье. Но нам было не совсем удобно перед ее светлостью за то, как я сидела, расправляя кружево, в своей черной шапочке. И ей очень понравился наш чай, и она спросила, где мы его покупаем, потому что в жизни своей такого чудесного чая не пробовала, и я ей сказала, что мы платим за него всего три шиллинга четыре пенса за фунт у Джонсона – (сестра говорит, что надо было назвать ей цену нашего чая от Ост-Индской компании, по пять шиллингов за фунт, но пили-то мы не тот чай, потому что, к несчастью, того нисколько не осталось), – и миледи сказала, что пришлет нам своего – то ли русского, то ли прусского, то ли еще из какого-то бог знает какого места, чтобы мы сравнили и решили, какой нам понравится больше, и, если больше понравится ее чай, она купит для нас такого еще по три шиллинга за фунт. И она просила передать тебе привет и сказать, чтобы ты ее не забывала, хоть она и уезжает. Сестра считает, что такие слова слишком высоко тебя вознесут, и она не хочет брать на себя ответственность за передачу их тебе. Но я сказала: «Что поручено, то поручено, а возгордиться или нет – это уже на совести Молли, и давай покажем ей пример смирения и скромности, сестрица, хоть мы и сидели бок о бок с такой особой». Сестра только хмыкнула и сказала, что у нее болит голова, и ушла спать. А теперь расскажи мне свои новости, дорогая.