Текст книги "Жены и дочери"

Молли рассказала свои незамысловатые новости, которые, какой бы интерес они ни представили в другое время для любящей посплетничать и посочувствовать мисс Фиби, бледнели в ярком сиянии визита графской дочери.

Глава 15
Новая мама

Во вторник Молли вернулась домой – в дом, который уже стал для нее чужим и «неприютным», как говорят в Варвикшире. Новая краска, новые обои, новые цвета, угрюмые слуги, празднично одетые и недовольные всеми переменами – от женитьбы хозяина до новой клеенки на полу в холле, «на которой скользишь и падаешь и от которой ноги стынут и запах скверный». Все эти жалобы Молли уже пришлось выслушать, и это было не очень радостной подготовкой к приему, который, как она уже чувствовала, будет делом нелегким.

Наконец послышался звук подъехавшей кареты, и Молли направилась к парадной двери. Первым вышел отец, взял ее за руку и не отпускал, пока помогал выйти новобрачной. Он нежно поцеловал Молли и передал ее жене, но вуаль у той была закреплена так надежно (и очаровательно), что миссис Гибсон понадобилось некоторое время, чтобы освободить губы и поцеловать свою новую дочь. Потом нужно было разобраться с багажом, и оба путешественника занялись этим, а Молли стояла рядом, дрожа от волнения, не зная, как помочь, и только чувствуя сердитые взгляды Бетти по мере того, как один тяжелый сундук за другим загромождал проход.

– Молли, дорогая, покажи… твоей маме ее комнату!

Мистер Гибсон поколебался, потому что вопрос о том, как Молли долженствует называть новую родственницу, прежде ни разу не приходил ему в голову. Лицо Молли вспыхнуло. Она должна называть ее мамой – именем, давно принадлежащим в ее мыслях другому человеку, ее покойной матери? Возмущенное сердце восставало против этого, но она ничего не сказала и стала подниматься наверх, указывая дорогу. Миссис Гибсон время от времени оборачивалась с каким-нибудь новым распоряжением о том, какая сумка или какой сундук понадобится ей в первую очередь. Она почти не разговаривала с Молли, пока они не очутились в заново меблированной спальне, где по распоряжению Молли был разведен небольшой огонь.

– Ну вот, любовь моя, теперь мы можем обняться в мире и покое. Боже, как я устала, – добавила она, когда объятие было завершено. – На моем настроении так сказывается усталость, но твой дорогой папа был сама доброта. Боже, какая старомодная кровать! И какой… Но это не имеет значения. Постепенно мы обновим этот дом – верно, дорогая? А сегодня ты будешь моей маленькой горничной и поможешь мне привести кое-какие вещи в порядок, потому что я совершенно без сил после целого дня в дороге.

– Я заказала поздний чай для вас. Пойти и сказать, чтобы прислали сюда?

– Я не уверена, что смогу сегодня спуститься вниз. Было бы так удобно, если внести сюда маленький столик. Я могла бы сидеть в халате перед этим приветливым огоньком. Но как же тогда твой дорогой папа? Я, право, не знаю, станет ли он что-нибудь есть, если меня не будет рядом. Ты знаешь, нельзя думать только о себе. Да, я спущусь вниз через четверть часа.

Но мистер Гибсон нашел ожидавшую его записку со срочным вызовом к старому пациенту, опасно больному, и, наскоро проглотив что-то, пока ему седлали лошадь, тотчас вернулся к давней привычке: профессиональный долг превыше всего.

Как только миссис Гибсон обнаружила, что ему едва ли будет недоставать ее присутствия (он съел утром в одиночестве основательный второй завтрак из хлеба и холодного мяса, так что ее опасения об отсутствии у него аппетита, когда ее нет рядом, были не вполне обоснованны), она пожелала, чтобы обед был подан ей наверх, в ее комнату, и бедная Молли, не отважившись сказать слугам об этой прихоти, вынуждена была сама принести сначала столик, который, как ни мал он был, оказался слишком тяжел для нее, а потом все деликатесы, которые она так старательно расставляла на столе, подражая тому, что видела в доме Хэмли, чередуя их с фруктами и цветами, присланными этим утром из нескольких знатных домов, где мистера Гибсона уважали и ценили. Как красивы казались Молли результаты ее усилий час или два назад! И как уныло они выглядели, когда, освободившись наконец от разговора с миссис Гибсон, она села в одиночестве за остывший чай и куриные ножки! Некому было смотреть на ее приготовления и восхищаться ее умением и вкусом! Она думала, что эти приготовления доставят удовольствие отцу, но он их так и не увидел. Своей заботой она стремилась проявить доброжелательность к мачехе, которая в эту самую минуту звонила в колокольчик, чтобы забрали поднос и прислали к ней в спальню мисс Гибсон.

Молли торопливо закончила трапезу и снова поднялась наверх.

– Мне так одиноко, дорогая, в этом незнакомом доме. Входи, побудь со мной и помоги мне распаковать вещи. По-моему, твой дорогой папа мог бы отложить свой визит к мистеру Крейвену Смиту хотя бы на один этот вечер.

– Мистер Крейвен Смит не может отложить свою смерть, – ответила Молли со всей прямотой.

– Какая ты забавная девочка! – сказала миссис Гибсон с легким смешком. – Но если этот мистер Смит, как ты говоришь, умирает, то какой смысл твоему отцу ехать к нему в такой спешке? Он ведь не ожидает от него наследства или чего-то в этом роде?

Молли закусила губу, чтобы удержаться и не сказать чего-нибудь неприятного.

– Я точно не знаю, умирает ли он. Так сказал человек, который приехал, а папа иногда может облегчить умирающему его последние минуты. Во всяком случае, родным всегда спокойнее, когда он рядом.

– Как много ты знаешь о смерти для девочки твоего возраста и как это мрачно жутко! Право, если бы я заранее слышала о всех этих подробностях профессии твоего отца, я сомневаюсь, что решилась бы выйти за него.

– Не он создал смерть и болезни, он всеми силами борется против них. И по-моему, это прекрасно – то, что он делает или пытается делать. И вы тоже будете так думать, когда увидите, как его ждут люди и как встречают!

– Ну, давай больше не будем говорить сегодня о таких мрачных вещах! Я, пожалуй, лягу прямо сейчас – до того я устала; ты не посидишь со мной, милая, пока я не начну засыпать? Если ты поговоришь со мной, под звук твоего голоса я быстро усну.

Молли взяла книгу и читала мачехе – предпочтя это более тяжелой обязанности вести бесконечно журчащую беседу, – пока та не заснула.

Тогда она спустилась вниз и вошла в столовую, где камин догорел по умышленному недосмотру прислуги, выразившей таким образом свое неудовольствие тем, что новая хозяйка не спустилась к чаю. Молли, однако, удалось заново разжечь его до возвращения отца и собрать и сервировать для него привлекательный обед. Потом она снова устроилась на коврике перед камином, глядя на огонь в полусонном раздумье, скорее печальном, – по крайней мере, из глаз незаметно для нее скатывались слезы. Но, услышав отцовские шаги, она мигом вскочила и приняла оживленный вид.

– Как мистер Крейвен Смит? – спросила она.

– Умер. Он едва узнал меня. Он был одним из моих первых пациентов, когда я приехал в Холлингфорд.

Мистер Гибсон сел в приготовленное для него кресло и протянул руки к огню. Казалось, погрузившись в свои воспоминания, он не испытывает нужды ни в еде, ни в разговоре. Потом, стряхнув с себя печаль, он оглядел комнату и, оживляясь, спросил:

– А где твоя новая мама?

– Она устала и рано легла спать. Папа, мне обязательно называть ее мамой?

– Я бы этого хотел, – ответил он, слегка сдвигая брови.

Молли промолчала. Она подвинула к нему чашку чая, он размешал, отпил, потом вернулся к разговору:

– Почему тебе не называть ее мамой? Я уверен, она намеревается исполнять по отношению к тебе все материнские обязанности. Все мы порой совершаем ошибки, и ее привычки не могут сразу стать иными, такими же, как у нас, но, по крайней мере, начнем с установления семейной связи.

«А что бы счел правильным Роджер?» – пришло в голову Молли. Она всегда говорила о новой жене своего отца как о «миссис Гибсон» и как-то раз объявила в доме сестер Браунинг, что никогда не назовет ее «мама». Она не ощутила никакой близости со своей новой родственницей за время их общения в этот вечер. Она молчала, хотя знала, что отец ждет ее ответа. Наконец, ничего не дождавшись, он обратился к другим темам: рассказывал об их путешествии, расспрашивал ее о семействе Хэмли, о сестрах Браунинг, о леди Харриет и о дне, который они провели вместе в доме в Эшкомбе. Но в его манере была некоторая жесткость и скованность, в ее – подавленность и рассеянность. Внезапно она сказала:

– Папа, я буду звать ее мамой!

Он взял ее руку и крепко сжал, но несколько мгновений ничего не говорил. Потом он произнес:

– Ты не пожалеешь об этом, Молли, когда настанет твой час, как сегодня – для бедного Крейвена Смита.

Первое время бурчание и ворчание двух старших служанок предназначалось только для ушей Молли, потом оно было доведено до сведения ее отца, который, к огорчению Молли, разобрался с ними решительно и безотлагательно:

– Так вам не нравится, что миссис Гибсон так часто звонит в колокольчик? Боюсь, что вы были слишком избалованы, но если вы не согласны с пожеланиями моей жены, то лекарство, как вы знаете, в ваших руках.

Какая прислуга после таких слов устоит перед искушением тут же потребовать расчета? Бетти сказала Молли, что собирается уходить, таким безразличным тоном, какой только в силах была принять по отношению к девушке, при которой состояла и которую растила последние шестнадцать лет. Молли по сию пору воспринимала свою прежнюю няньку как незаменимую принадлежность дома, и ей было едва ли не легче вообразить, что отец предложит разорвать отношения с ней самой. И вот Бетти хладнокровно рассуждает о том, где будет ее новое место, в городе или в деревне. Но в значительной степени эта твердость была притворной. Недели через две Бетти уже проливала потоки слез при мысли о расставании со своей питомицей и была готова остаться и отвечать на звонки всех колокольчиков в доме каждую четверть часа. Даже мужское сердце мистера Гибсона тронуло горе старой служанки, которое делалось очевидным для него всякий раз, как, сталкиваясь с ней, он слышал ее надломленный голос и видел опухшие от слез глаза.

Как-то раз он сказал Молли:

– Я бы хотел, чтобы ты спросила свою маму, нельзя ли Бетти остаться, если она должным образом извинится и все такое прочее.

– Я думаю, это будет совершенно бесполезно, – печально сказала Молли. – Я знаю, что она пишет или уже написала, что хочет нанять какую-то младшую горничную из Тауэрс.

– Вот как… Все, что мне нужно, когда я прихожу с работы, – это мир в доме и некоторый запас хорошего настроения. Я вижу вполне достаточно слез в домах других людей. В конце концов, Бетти прожила с нами шестнадцать лет – можно сказать, пример «той честной, верной службы прошлых лет»[38]38
  Шекспир. Как вам это понравится. Действие 2, картина 3. Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. Но, может быть, другое место будет для нее и лучше. Смотри сама – спрашивать или не спрашивать, но, если мама согласится, я буду рад ее оставить.

Молли попыталась выступить в роли заступницы перед миссис Гибсон. Инстинкт подсказывал ей, что успеха она не добьется, но, бесспорно, никогда еще в просьбе не отказывали с такой мягкостью.

– Моя дорогая девочка, мне бы никогда в голову не пришло отослать прочь старую служанку – ту, что заботилась о тебе чуть не с самого твоего рождения. Я бы ни за что не решилась так поступить. Что касается меня, она могла бы оставаться здесь всегда, если бы только исполняла все мои пожелания, а они вполне разумны, не правда ли? Но видишь ли, она все время высказывала недовольство, а когда твой дорогой папа поговорил с ней, она объявила об уходе, а это совершенно против моих принципов – принимать извинения от прислуги, которая уже объявила, что просит расчет.

– Она так сожалеет… – умоляла Молли. – Она говорит, что будет делать все, что вы пожелаете, исполнять все ваши приказания, если только вы позволите ей остаться.

– Но, милочка, ты, по-видимому, забываешь, что я не могу идти против своих принципов, как бы мне ни было жаль Бетти. Как я уже говорила, ей не следовало давать волю дурному нраву. Хотя она мне никогда не нравилась и я считала ее в высшей степени неумелой служанкой, совершенно испорченной долгим отсутствием хозяйки в доме, я бы терпела ее – по крайней мере, я так думаю, – терпела бы сколько смогла. А теперь я уже почти договорилась с Марией, которая была младшей горничной в Тауэрс, так что я больше не желаю слушать о горестях Бетти и вообще о чьих бы то ни было горестях, потому что – из-за всех этих грустных историй твоего дорогого папы и из-за всего прочего – я совершенно расстроена.

Молли с минуту помолчала.

– Вы уже договорились с Марией? – спросила она.

– Нет, я же сказала «почти договорилась». Порой можно подумать, что ты совсем ничего не слышишь, дорогая Молли! – раздраженно ответила миссис Гибсон. – В доме, где живет Мария, ей платят меньше, чем она заслуживает. Должно быть, хозяевам это не по средствам, беднягам. Мне всегда жаль тех, кто беден, и я никогда не говорю плохого о людях, если они небогаты, но я предложила ей на два фунта больше, чем она получает сейчас, поэтому я думаю, что она от них уйдет. Во всяком случае, если они прибавят ей жалованье, я соответственно увеличу свое предложение, и я думаю, что наверняка заполучу ее. У нее такие отличные манеры – она всегда приносит письма на подносе!

– Бедная Бетти, – тихо сказала Молли.

– Бедная старушка! Я надеюсь, этот урок пойдет ей на пользу, – вздохнула миссис Гибсон, – но такая жалость, что мы не успели нанять Марию, прежде чем начались все эти визиты.

Миссис Гибсон получила чрезвычайное удовольствие от большого числа посещений, которыми почтили ее «семьи графства». Ее муж пользовался большим уважением, и многие дамы из всевозможных известных домов в округе, благодарные ему за помощь, оказанную им самим или членам семьи, считали своим долгом проявить внимание к его новой жене, нанеся ей визит, когда приезжали в Холлингфорд за покупками. Состояние непрестанного ожидания, в которое эти визиты ввергали миссис Гибсон, ощутимо ограничивало домашний комфорт для мистера Гибсона. Неловко было проносить горячее, остро пахнущее блюдо из кухни в столовую, когда высокородные дамы с аристократически утонченным обонянием могли явиться с визитом. И уж совсем неловко получилось, когда неуклюжая Бетти, спеша открыть парадную дверь в ответ на громкое «тра-та-та» надменного лакея, опустила корзину с грязными тарелками на пол, прямо на пути своей хозяйки, которая, осторожно ступая, пробиралась через довольно тускло освещенную прихожую. К тому же юные ученики, благопристойно выходя из столовой, тут же разражались долго подавляемым хихиканьем и переставали сдерживать свою склонность к взаимным розыгрышам, не заботясь о том, кто мог оказаться на их пути в коридоре. Спасение от всех этих неприятностей миссис Гибсон видела в позднем обеде. Второй завтрак для учеников, как она заметила мужу, можно отсылать в приемную при кабинете. Несколько легких холодных закусок для нее и Молли запаха в доме не оставят, и она позаботится о том, чтобы какой-нибудь легкий деликатес всегда был готов для него. Он согласился, но неохотно, так как это нововведение противоречило привычке всей его жизни, и он чувствовал, что никогда не сможет установить правильный распорядок посещения своих пациентов при этой новомодной выдумке – шестичасовом обеде.

– Не надо никаких деликатесов, дорогая. Хлеб с сыром – вот моя основная еда, как оно было с той старушкой.

– Я ничего не знаю о вашей старушке, – ответила его жена, – но я просто не могу допустить, чтобы сыр проникал за пределы кухни.

– Тогда я буду есть его там, – сказал он. – Это близко к конюшне, и если я приеду в спешке, то смогу перекусить за одну минуту.

– Право, мистер Гибсон, если сравнить вашу наружность и манеры с вашими вкусами, так только диву даешься. Ведь с виду-то вы настоящий джентльмен, как говаривал дорогой лорд Камнор.

Потом ушла кухарка, тоже старая прислуга, хотя и не такая старая, как Бетти. Кухарке были не по душе неудобства позднего обеда, и, кроме того, будучи методисткой, она не соглашалась, по религиозным соображениям, испробовать ни один из предлагаемых миссис Гибсон новых рецептов французской кухни. Это не по Библии, говорила она. В Библии много всякой еды поминается, но это, скажем, «овцы приготовленные»[39]39
  Цар., 25: 18.


[Закрыть], то бишь овца, что означает – баранина, и вино, и хлеб с молоком, и фиги и изюм, и тучный телец, и телячий филей, хорошо прожаренный, конечно, и всякое такое, но ей было всегда против совести готовить свинину и делать паштеты, и, если теперь ее хотят заставить стряпать на манер папистов варварские блюда, она уж лучше совсем уйдет. Таким образом, кухарка последовала за Бетти, и мистеру Гибсону приходилось удовлетворять свой здоровый английский аппетит дурно приготовленными омлетами, крокетами, волованами и какими-то «тимбале»; как правило, он понятия не имел, что именно ест.

Перед своей женитьбой он принял решение уступать в пустяках, но оставаться твердым в более значительных делах. Однако расхождения по поводу пустяков возникали ежедневно и вызывали, пожалуй, большее раздражение, чем если бы относились к вещам более серьезным. Молли знала все выражения отцовского лица как алфавит. Его жена не знала и, будучи натурой невосприимчивой, за исключением тех случаев, когда ее собственные интересы зависели от настроения другого человека, так и не поняла, как мучили его все эти мелкие повседневные уступки ее желаниям и прихотям. Он ни разу не позволил себе, даже мысленно, облечь сожаление в какую-либо явную форму, вновь и вновь напоминая себе о хороших качествах своей жены и утешаясь мыслью о том, что с течением времени они лучше сживутся друг с другом. Но он был очень зол на двоюродного деда мистера Кокса, холостяка, который, после того, как годами не замечал существования своего рыжеволосого внучатого племянника, внезапно прислал за ним, частично оправившись от серьезного приступа болезни, и назначил своим наследником при условии, что тот останется при нем до конца его жизни. Это случилось почти сразу после возвращения мистера и миссис Гибсон из свадебного путешествия, и с тех пор мистер Гибсон не раз задавался вопросом – почему старый Бенсон, черт бы его побрал, не мог принять этого решения раньше и избавить его дом от нежелательного присутствия юного влюбленного. Надо отдать справедливость мистеру Коксу: в последней беседе, которую он – как ученик – имел с мистером Гибсоном, он с некоторой нерешительностью и неловкостью предположил, что, быть может, ввиду изменившихся обстоятельств мистер Гибсон пересмотрит свое мнение относительно…

– Ничуть, – мгновенно ответил мистер Гибсон, – вы оба еще слишком молоды, чтобы знать, чего хотите; и, если бы даже моя дочь имела глупость влюбиться, ей бы ни в коем случае не следовало связывать надежду на счастье с возможностью смерти старика. Я полагаю, он в конечном счете лишит вас наследства. Это вполне вероятно, и тогда вы окажетесь в худшем положении, чем когда-либо. Уезжайте и забудьте всю эту чепуху, а когда забудете – приезжайте к нам повидаться!

И мистер Кокс уехал, дав про себя клятву нерушимой верности, а мистеру Гибсону пришлось с неохотой исполнить давнее обещание, данное года два тому назад некоему мелкому землевладельцу по соседству, и взять второго сына мистера Брауна на место юного Кокса. Ему предстояло стать последним в череде учеников, и он был более чем на год моложе Молли. Мистер Гибсон полагал, что повторения романтической истории не случится.

Глава 16
Новобрачная у себя дома

Среди «жителей графства» (как именовала их миссис Гибсон), которые наносили ей визиты как новобрачной, были два молодых мистера Хэмли. Сквайр, их отец, принес свои поздравления, насколько он вообще намеревался их приносить, самому мистеру Гибсону, когда тот приехал в Хэмли-Холл, но миссис Хэмли, будучи не в силах нанести визит сама и желая проявить внимание к новой жене своего доброго врача и, возможно, с несколько сочувственным интересом к тому, как Молли ладит с мачехой, заставила сыновей съездить верхом в Холлингфорд с ее визитными карточками и извинениями. Они вошли в заново отделанную гостиную, бодрые и свежие после скачки, – впереди, как обычно, Осборн, безукоризненно одетый сообразно обстоятельствам и с присущим ему изяществом манер; а Роджер, похожий на крепкого, бодрого, толкового фермера, составлял свиту своего брата. Миссис Гибсон была одета для приема посетителей и производила именно то впечатление, которое всегда стремилась произвести, – очень хорошенькой женщины, уже не первой молодости, но с такими мягкими манерами и ласкающим слух голосом, что люди просто забывали думать о том, каков на самом деле ее возраст. Молли была теперь одета лучше, чем прежде, – об этом позаботилась ее мачеха. Она не любила видеть вокруг себя что-то старое, поношенное или вышедшее из моды, это оскорбляло ее взор. Постоянными нотациями она уже приучила Молли уделять больше внимания тому, что она надевает, как причесывается, как обувается и носит ли должным образом перчатки. Миссис Гибсон попыталась убедить ее избавить кожу от загара с помощью туалетной воды и крема из розмарина, но тут Молли проявляла то ли забывчивость, то ли нежелание, и миссис Гибсон сочла, что не может каждый вечер приходить в спальню падчерицы и следить за тем, чтобы она смазывала лицо и шею косметическими средствами, которыми ее так заботливо снабдили. И все же наружность Молли чрезвычайно изменилась к лучшему, даже на требовательный взгляд Осборна. Что до Роджера, то он, скорее, пытался по ее виду и выражению лица определить, счастлива она или нет, – выяснить это его особенно просила мать.

Осборн и миссис Гибсон вели взаимно приятную беседу, в манере, приличествующей визиту молодого человека к немолодой новобрачной, обсуждая «Шекспира и музыкальные стаканчики»[40]40
  Выражение, означающее модные темы банальной светской беседы; введено в обиход Оливером Голдсмитом в романе «Векфильдский священник» (1766), гл. 9. Музыкальные стаканчики – стеклянные сосуды различной глубины, наполненные водой и при ударе издающие звон определенной высоты.


[Закрыть] последних дней и соревнуясь друг с другом в осведомленности касательно светской жизни Лондона. Молли слышала обрывки их беседы во время пауз в разговоре между нею и Роджером. Ее герой представал в совершенно новом качестве – не литератором или поэтом, не романтиком или критиком. Сейчас он был всецело захвачен последней новой пьесой и оперными певцами. У него было преимущество перед миссис Гибсон, которая, в сущности, говорила обо всем этом с чужого голоса, повторяя слышанное ею в Тауэрс, тогда как Осборн два-три раза ездил в Лондон из Кембриджа послушать или посмотреть то или иное чудо сезона. Ее же преимущество состояло в более смелой изобретательности, с которой она преувеличивала и раздувала факты, а кроме того, она была более искусна в выборе и сочетании слов, так что создавалось впечатление, как будто мнения, которые были в действительности цитатами, возникли из ее личного опыта или наблюдения. Так, к примеру, говоря о сценической манере знаменитой итальянской певицы, она спрашивала:

– А вы замечали этот ее постоянный трюк – как она приподнимает плечи и стискивает руки, прежде чем взять высокую ноту?

Говорилось это так, что следовало понимать: миссис Гибсон сама заметила это ухищрение оперной дивы. Молли, у которой к этому времени уже сложилось довольно точное представление о том, как ее мачеха провела последний год, слушала эту беседу с изрядным недоумением, но в конце концов решила, что, должно быть, неправильно поняла сказанное ими, упустив какие-то связующие звенья из-за необходимости отвечать на вопросы и замечания Роджера. Осборн был совсем не тот, что в Хэмли-Холле рядом с матерью.

Роджер заметил взгляды Молли, обращенные на брата.

– Вам не кажется, что у моего брата болезненный вид? – спросил он, понизив голос.

– Нет… дело не в этом.

– Он нездоров. Мы с отцом беспокоимся за него. Эта поездка на континент принесла ему вред вместо пользы. И я боюсь, разочарование из-за экзамена на нем тоже сказалось.

– Мне не показалось, что у него больной вид, но он как-то изменился.

– Он говорит, что должен скоро вернуться в Кембридж. Может быть, это пойдет ему на пользу. Я тоже уеду на той неделе. Это прощальный визит к вам, как и поздравительный – к миссис Гибсон.

– Вашей матери будет нелегко пережить отъезд вас обоих – верно? Но конечно, молодым людям всегда приходится жить вдали от дома.

– Да, – ответил он. – Ей это очень нелегко, и меня к тому же беспокоит ее здоровье. Вы ведь будете иногда навещать ее? Она очень привязана к вам.

– Если смогу, – сказала Молли, бессознательно бросив взгляд на мачеху. У нее было неспокойное чувство, что, несмотря на непрерывный поток собственной речи, миссис Гибсон не только может услышать, но и слышит каждое ее слово.

– Вам нужны еще какие-нибудь книги? – спросил Роджер. – Если нужны, то составьте список и пошлите моей матери до того, как я уеду в следующий вторник. После моего отъезда некому будет пойти в библиотеку и отыскать их.

Как только они отправились в обратный путь, миссис Гибсон начала свое обычное обсуждение уехавших посетителей:

– Мне нравится этот Осборн Хэмли! Какой милый юноша! Почему-то мне всегда нравятся старшие сыновья. Он ведь унаследует имение, верно? Я попрошу твоего дорогого папу, чтобы он поощрял его приезжать почаще. Это будет очень подходящее, очень приятное знакомство для тебя и для Синтии. Второй, по-моему, весьма неотесанный юнец – никакого аристократизма. Должно быть, пошел в мать, которая просто-напросто парвеню, как я слышала в Тауэрс.

Молли была так рассержена, что получила большое удовольствие, ответив:

– Я слышала, что ее отец был купцом из России и занимался импортом свечного сала и пеньки. Мистер Осборн Хэмли очень похож на нее.

– Подумать только! Но такие вещи вычислить невозможно. Во всяком случае, он истинный джентльмен и наружностью, и манерами. Имение родовое, не так ли?

– Я ничего в этом не понимаю, – сказала Молли.

Последовало короткое молчание. Затем миссис Гибсон сказала:

– Знаешь ли, я думаю, надо, чтобы твой дорогой папа дал небольшой званый обед и пригласил мистера Осборна Хэмли. Мне бы хотелось, чтобы он почувствовал себя в этом доме своим. Это было бы развлечением для него после скуки и одиночества Хэмли-Холла. Я полагаю, его родители нечасто выезжают?

– Он возвращается в Кембридж на следующей неделе, – сказала Молли.

– Вот как? Ну, тогда мы отложим наш маленький обед до приезда Синтии. Я бы хотела, чтобы у бедняжки было хоть какое-то общество молодежи, когда она вернется.

– А когда она вернется? – спросила Молли, все время ожидавшая с нетерпеливым любопытством возвращения Синтии.

– О, я точно не знаю – может быть, к Новому году, а может быть, не раньше Пасхи. Прежде всего мне надо заново отделать эту гостиную, а затем я собираюсь обставить одинаково ее комнату и твою. Они одного и того же размера, только по разным сторонам коридора.

– Вы собираетесь заново обставлять мою комнату? – спросила Молли, пораженная этими нескончаемыми переменами.

– Да, и твою тоже, дорогая, так что не завидуй.

– О, пожалуйста, мама, мою не надо, – сказала Молли, только сейчас осознав смысл сказанного.

– Непременно надо, дорогая! Твоя тоже будет обставлена заново. Небольшая французская кровать, новые обои, красивый ковер, туалетный столик и зеркало – и у нее будет совсем другой вид.

– Но я не хочу, чтобы у нее был другой вид. Мне она нравится такой, как есть. Пожалуйста, не надо с ней ничего делать.

– Что за глупости, дитя! В жизни не слыхала ничего нелепее! Любая девушка была бы рада избавиться от мебели, годной только для кладовки.

– Она была мамина до того, как мама вышла замуж, – сказала Молли еле слышным голосом, прибегая к этому последнему аргументу с неохотой, но с уверенностью, что против него нельзя возразить.

Миссис Гибсон мгновение помолчала, прежде чем ответить:

– Твои чувства, конечно, делают тебе честь. Но не кажется ли тебе, что чувство может завести слишком далеко? Нам бы пришлось никогда не покупать никакой новой мебели и обходиться насквозь проточенным старьем. Кроме того, дорогая, Холлингфорд покажется Синтии очень унылым после красивой, веселой Франции, а мне хочется сделать ее первые впечатления приятными. У меня есть мысль устроить ее поблизости, и я хочу, чтобы она пришла в хорошее расположение духа, потому что, между нами говоря, дорогая, она немножко, са-а-амую чуточку своевольна. Только не надо об этом говорить твоему папе.

– Но разве нельзя отделать комнату Синтии, а мою не трогать? Пожалуйста, оставьте ее как есть.

– Ни в коем случае! Я не могу на это согласиться. Только подумай, что стали бы говорить обо мне; решили бы, что я балую своего ребенка и пренебрегаю ребенком мужа! Я не желаю этого терпеть.

– Никто и знать не будет.

– Это в таком-то болтливом городишке, как Холлингфорд! Право, Молли, ты или очень глупа, или очень упряма, или тебе безразлично, что станут говорить обо мне, – и все из-за твоей эгоистичной прихоти! Нет! Я перед своей совестью обязана поступить по справедливости, как я ее себе представляю. Каждое пенни, что я трачу на Синтию, я потрачу и на тебя, и не к чему больше об этом говорить.

Таким образом, маленькая, в белой кисее кровать Молли, ее старомодный комод и другие драгоценные напоминания о девичьих днях ее матери были отправлены в чулан, а вскоре, когда в дом приехала Синтия с ее большими французскими сундуками, вся старая мебель, занимавшая место, необходимое для сундуков, исчезла в том же чулане.

Все это время обитатели Тауэрс в поместье отсутствовали: леди Камнор была предписана поездка в Бат на начало зимы, и семья была там вместе с нею. В тусклые, дождливые дни миссис Гибсон обычно казалось, что ей не хватает «Камноров», ибо именно так она стала называть их с тех пор, как ее собственное положение сделалось более относительно их независимым. Эта новая привычка указывала на отличие ее близости к этой семье от благоговейной манеры, в которой жители Холлингфорда привыкли говорить о графе и графине. Как леди Камнор, так и леди Харриет время от времени писали своей «дорогой Клэр». У первой обычно были различные поручения, которые надлежало исполнить в Тауэрс или в городе и которые никто не исполнил бы лучше, чем Клэр, хорошо знакомая со вкусами и обычаями графини. Эти поручения обычно становились причиною многочисленных счетов за одноконные экипажи и коляски от гостиницы «Георг». Мистер Гибсон указывал на эту взаимосвязь своей жене, но она в ответ просила его заметить, что почти всегда за удачным исполнением пожеланий леди Камнор следовала присланная в подарок дичь. Мистеру Гибсону не вполне по душе была и такая взаимосвязь, но об этом он хранил молчание. Письма леди Харриет были коротенькими и забавными. Она питала к своей бывшей гувернантке такого рода расположение, которое побуждало время от времени писать ей и при этом испытывать радость, когда эта полудобровольная обязанность бывала исполнена. Поэтому в ее письмах не было никаких сердечных излияний, а лишь ровно столько семейных новостей и местных сплетен, чтобы дать Клэр почувствовать, что она не забыта своей бывшей ученицей, и все перемежалось умеренными, но искренними изъявлениями уважения. Как эти письма цитировались и постоянно упоминались миссис Гибсон в ее беседах с холлингфордскими дамами! Их эффект она обнаружила еще в Эшкомбе, неменьший они производили и в Холлингфорде. Но она была в некотором недоумении по поводу добрых весточек для Молли в письмах леди Харриет и вопросов о том, как понравился сестрам Браунинг посланный ею чай. Молли пришлось сначала объяснить, а потом полностью пересказать все подробности дня, проведенного ею в доме в Эшкомбе, и последующего визита леди Харриет к ней в дом сестер Браунинг.