Текст книги "Эми и Исабель"

А вот и она. Сперва ботинки протопали по ступенькам крыльца, а затем порывисто распахнулись двери.

– Мама, мамочка, что с тобой?

Она тут как тут, ее дочь. Девчонка, без которой Исабель чуть не захлебнулась в мрачных волнах ужаса, стояла теперь посреди кухни – румяная, большеглазая.

– Мамочка, что с тобой? – снова спросила Эми, глядя на мать как на привидение.

– Где ты была? – строго спросила Исабель. – Боже мой, Эми, ты напугала меня до смерти!

– Меня оставили после уроков. Чтобы подтянуть по математике, – она отвернулась, расстегивая куртку, – у нас в классе многие остаются.

Слезы на щеках Исабель еще не высохли, и в голове мелькнула смутная мысль, что ее одурачили.

Глава 6

День прибывал. Становилось теплее, медленно, но верно оседали сугробы на тротуарах и вдоль дорог, превращаясь под ногами в снежную кашу. Но под вечер тепло быстро иссякало, несмотря на по-прежнему яркое солнечное пятно в молочных небесах. В те дни, когда Эми возвращалась после бесед с мистером Робертсоном – теперь-то уж предусмотрительно стараясь оказаться дома до прихода Исабель, – она чувствовала, на ходу прижимая книжки к груди под расстегнутой курткой, как сырой озноб забирается ей за воротник и в рукава, студит пальцы. И предвечернее небо, раскинувшееся над Ларкиндейловым лугом, и мощенная камнем дорога, убегающая за белый холм, и потемневшие от талого снега стволы деревьев – все ей сулило весну. И даже птичья стайка высоко в небе ей что-то обещала бесшумными взмахами крошечных крыл.

Эми казалось, что потолок приподнялся, что небеса стали выше, и частенько, когда поблизости не было ни одной машины, она раскидывала руки и мчалась, рассекая воздух. Раскосые, веселые глаза мистера Робертсона наполняли невозможной радостью все ее существо, в голове метались и клокотали тысячи слов, которые она хотела, да забыла ему сказать. И только где-то в самой-самой глубине, в дальнем уголке души дрожало что-то грустное и мрачное, и Эми внезапно останавливалась на переходе, провожая проезжие машины потерянным взглядом и смутно осознавая, что потерянность эта как-то связана с ее матерью. И тогда она мчалась домой в тревоге, проверяя признаки маминого присутствия в доме: ее колготки на витке в душевой, детская присыпка на мамином туалетном столике. Ей необходимо было услышать звук подъезжающей к дому машины и убедиться, что все в порядке, что мама дома.

И в то же время само присутствие матери раздражало ужасно – ее запах, ее беспокойный взгляд, когда она появлялась в дверях, бледная дрожащая рука, поправляющая тонкие каштановые прядки, ускользнувшие из тугого узла на затылке. Эта женщина не имела ничего общего с той мамой, по которой так скучала Эми. Осознавая вину, Эми порой становилась чересчур заботливой.

– У тебя очень красивая блузочка, мам, – говорила она и внутренне содрогалась, заметив подозрение, мелькнувшее в глазах матери, подозрение настолько мимолетное, что и сама Исабель не обратила на него внимания.

Только месяцы спустя она поймет, что это были сигналы тревоги, мгновенные вспышки, посланные ей из глубин подсознания.

– Мама, я так люблю поэзию! – сообщила Эми черезнесколько недель после того ужасного вечера, когда Исабель вернулась в пустой дом и в отчаянье решила, что ее дочку похитили, как несчастную Деби Кей Дорн. – Очень-очень люблю!

– Ну, это замечательно, – пробормотала Исабель, огорченно рассматривая сбежавшую петлю на колготках.

– Смотри, какая книга. – Эми стояла в дверях гостиной, бережно сжимая книгу обеими руками. Волосы занавесили ей лицо, когда она наклонила голову над своей драгоценной ношей.

Исабель повесила пальто в шкаф и перегнулась, опять рассматривая ногу сзади под коленом.

– Понятия не имею, откуда она взялась. Но точно полдня вот так и ходила. – Она прошла мимо Эми к лестнице. – А что за книга, солнышко? – спросила она.

Все еще держа книгу обеими руками, Эми протянула книгу матери, и та мимоходом прочла название.

– О, Йитс! – Она так и произнесла: «Йитс». – Конечно же, я о нем слышала. Уверена, он пишет хорошие стишки.

Она прошла уже половину лестницы, когда Эми тихо сказала ей вслед:

– Это Йейтс, мамочка, а не Йитс.

– Что-что? – обернулась к дочери Исабель, а стыд уже комом встал в горле, стеснял грудь.

– Йейтс, – повторила Эми, – ты, наверное, перепутала с Китсом, у них имена пишутся почти одинаково.

Ах, если бы дочь сказала это с язвительным презрением подростка, было бы куда легче. Но девочка говорила ласково, осторожно подбирая слова, боясь задеть, и Исабель невыносимо страдала, стоя на ступеньках в неловкой позе, да еще эта ее петля на колготках…

– Китс – англичанин, – Эми услужливо пыталась загладить ситуацию, – а Йейтс – ирландец. По телевизору рассказывали, что Китс умер совсем молодым.

– Ну да, понятно.

Стыд сжимал ее, словно слишком тесный свитер. Лицо и подмышки взмокли. Это был какой-то новый страх: ее невежество огорчает Эми!

– Как интересно, Эми, – сказала она, поднимаясь по лестнице, – мне бы хотелось побольше узнать об этом.

Всю ночь Исабель не сомкнула глаз. Много лет подряд она рисовала себе эту картину: Эми – студентка колледжа. Да не местного колледжа в Ширли-Фоллс, а настоящего – где-нибудь еще; представляла себе, как однажды осенним днем Эми выйдет из дому, прижимая учебники к темно-синему свитеру, и клетчатая юбка будет колыхаться над ее коленями. И ничего, что сейчас вокруг носятся неопрятного вида девахи в замызганных джинсах и футболках, под которыми болтаются ничем не стесненные груди. Исабель не сомневалась, что не перевелись еще милые девушки, просто созданные для студенческих кампусов: серьезные, умные, читающие Платона, и Шекспира, и Йейтса. Или Китса. Она села, взбила подушку и снова улеглась.

И ни разу, воображая Эми студенткой, Исабель и представить себе не могла того, что она осознавала теперь: ее дочь будет стыдиться своей матери. Что, гуляя по зеленым лужайкам и смеясь со своими новыми подругами-интеллектуалками, Эми не сможет сказать им: «Моя мама работает на фабрике». И не сможет пригласить подружек в гости на выходные или каникулы, и никогда не захочет поделиться с Исабель ничем из того, чему ее научат в колледже, потому что в ее глазах Исабель – провинциальная клуша, вкалывающая на фабрике в маленьком городке. Серость, к которой надо относиться деликатно-снисходительно, именно так обращалась с ней дочь прошлым вечером. Помучившись еще какое-то время, Исабель наконец смогла уснуть.

А на следующий день в обеденный перерыв, когда все работницы конторы пошли в столовую, Исабель шепнула Арлин Такер, что ее посылают в банк, а сама побежала на стоянку, наскоро застегивая пуговицы пальто на мартовском ветру, и поехала за мост в один из книжных магазинов Ширли-Фоллс. Исабель сделала это для себя. Сегодня утром мать наблюдала за тем, как Эми собирает учебники, и тут ее осенило, что она могла бы заняться самообразованием. В конце концов, читать-то она умеет! Можно читать систематически, как будто проходишь какой-нибудь курс. Почему бы и нет? Она вспомнила свою двоюродную тетю – розовощекую женщину, которая великолепно готовила. Как-то раз тетя призналась Исабель: «В том, чтобы быть хорошим поваром, нет никакого волшебства. Просто купи поваренную книгу. Умеешь читать – сумеешь и приготовить».

И все-таки, войдя в книжный магазин, Исабель пугливо огляделась – не дай бог наткнуться здесь на кого-то из церкви – Эмму Кларк или Барбару Роули. «О, Исабель Гудроу! И каким это ветром вас сюда занесло?» Но в магазине было пусто, за исключением двоих покупателей – один в очках в тонкой оправе, сползших на кончик носа, а другой с портфелем под мышкой. Сколько там было книг! Исабель ступала по ковровой дорожке, потрясенная изобилием на полках. Нет, разумеется, она не впервые пришла в книжный, но нигде, господи боже мой, не было такого множества книг.

Наклонив голову, она читала названия на корешках. Она и не знала, что Шекспира можно купить в мягком переплете. Вытащив одну из книжек, Исабель обрадовалась – тонкий томик выглядел таким удобным, доступным – чудесное оформление обложки и тщательно выписанное заглавие «Гамлет».

«Гамлет». Она кивнула, ступая по ковру дальше. Конечно, она слыхала о Гамлете: у него еще была мать и подружка, которая сошла с ума. Хотя, может, это и не оттуда. Наверное, она вспомнила что-то древнегреческое. У кассы Исабель охватила робость – не слишком ли она замахнулась? Но юный продавец с едва заметной светлой щетиной на подбородке невозмутимо выбил чек, и Исабель успокоилась. Вероятно, ничто в ее внешности не вызвало сомнений в том, что она из тех, кто может купить шекспировского «Гамлета». Наверное, она «из тех». Исабель улыбнулась собственной шутке, спрятала чек в бумажник и, перейдя ветреную улицу, села в машину и поехала за мост – обратно на фабрику.

И до конца рабочего дня Исабель пребывала в приподнятом настроении, ибо она собиралась стать начитанным человеком. Печатая письмо, адресованное фирме-поставщику, Исабель не переставала мечтать, как однажды скажет кому-то как бы между прочим: «Это напоминает мне сцену из „Гамлета“, в которой…» Нет, здесь на фабрике такое некому сказать (она улыбнулась Толстухе Бев, только что поднявшей голову от питьевого фонтанчика и вытиравшей ладонью губы), нет-нет, Шекспира при них бессмысленно упоминать. Но вот дочка однажды оценит это, когда они будут сидеть рядышком в каком-нибудь кафе, беседуя о шекспировских пьесах. Да и церковные дамы – эти надменные диаконовы жены, которые кичатся своими дипломами об окончании колледжа, словно дорогими духами, – и они наконец уразумеют, что Исабель совсем не такая, какой они считали ее все это время. Не заурядная мать-одиночка с фабрики, а стоическая женщина, интеллектуалка, которая цитирует Шекспира, не моргнув и глазом.

В перерыве на полдник Исабель не только приняла предложенную Арлин половинку шоколадки, но и дружелюбно кивнула Леноре Сниббенс, выпучившей глаза вслед костлявой спине Роззи Тангвей, когда та выходила из комнаты. Между Роззи и Ленорой тлела затяжная вражда. Исабель никогда не вдавалась во все подробности, но хорошо помнила: междоусобица началась с того, что Леноре как-то приснился сон, в котором трезвенница Роззи, напившись в стельку, отплясывала стриптиз посреди почтового отделения. Ленора имела неосторожность поведать свой сон в столовой, где ее рассказ сопровождался бурным весельем, и с тех пор Роззи с ней не разговаривает. И вот Исабель, которая в жизни не принимала ничью сторону во вспыхивающих то и дело склоках, теперь, с «Гамлетом» в сумочке, почувствовала себя достаточно независимой, чтобы ободряюще улыбнуться Леноре.

А Ленора, между прочим, была хорошей девушкой. Ее внешность портили лошадиные зубы и плохая кожа, но она умела подшутить над собственными недостатками. И если Леноре не хватило ума держать свои сны при себе, то и Роззи не стоило быть такой ужасной занудой. Хотя Роззи Тангвей тоже стоит посочувствовать, подумала Исабель. Она поблагодарила Арлин за шоколадку и, опершись на стол, вытерла рот салфеткой (а Роззи как раз вышла из дамской комнаты с обычным натянутым выражением лица). Потом Исабель села за стол и принялась точить карандаш, прежде чем еще раз проверить письмо к поставщикам. Да-да, бедные работницы конторы, их всех стоило пожалеть. Ведь что у них за жизнь? День-деньской только скучная работа, шуточки ниже пояса да неугасающие склоки. Действительно грустно. Исабель провела языком по внутренней стороне зубов – шоколадное послевкусие улетучилось – и легонько подула на остро отточенный кончик карандаша. Она – другая. Она – Исабель Гудроу, которая собирается стать начитанной.

У Стейси были красные глаза. Уже близился апрель, но стоял такой холод, что обе они дрожали в своих расстегнутых пальтишках. Достав из кармана пластиковую коробку из-под тампаксов, Стейси вытащила оттуда две сигареты.

– Я бросила Пола, – сказала она.

Эми помедлила, а затем спросила:

– Ты шутишь?

Новость прозвучала так буднично, Эми даже не сомневалась, что это шутка. В голове у Эми все мысли перепутались. Сегодня утром на выходе из класса мистер Робертсон окликнул ее:

– Зайдите ко мне после занятий. Я принес одну книгу – она вам понравится.

И после этих слов Эми было трудно сосредоточиться на чем-нибудь еще. Он наблюдала, как Стейси прикуривала, зажав обе сигареты припухлыми губами. Спичка погасла, Стейси выругалась уголком рта и заправила за ухо прядь волос, прежде чем чиркнуть новой.

– Нет, не шучу.

Вторая спичка горела исправно. Стейси прикурила и подождала, пока кончики сигарет не посерели.

– Я велела ему валить из моей жизни нахуй. – Она протянула сигарету Эми, а сама затянулась поглубже.

Эми не знала, что сказать. Редкостное счастье – быть девушкой самого Пола Биллоуса, и Стейси, пославшая его на три буквы, вознеслась в глазах Эми до невиданных высот и казалась восхитительной, смелой и независимой.

– А почему? – спросила она.

– Его пиздоватая мамаша обвинила меня в том, что я забеременела. – Глаза Стейси снова увлажнились, веки покраснели. – Корова долбаная.

Для Эми это был иной мир! Бойфренды, живущие в собственных квартирах, и матери этих самых бойфрендов, и еще… такие слова!

– Обвинила тебя в том, что ты беременна? Она так тебе и сказала? Прямо в глаза?

Нет, кажется, не очень вежливо курить перед лицом собеседника, она отвернулась, выдохнув струйку дыма через плечо.

– Нет, Полу. Она сказала Полу, – Стейси всхлипнула и утерла нос тыльной стороной руки, в которой была сигарета, – что я растолстела.

– Ну и ну! Вот же дрянь.

Она не могла не посмотреть на живот Стейси, и та проследила за ее взглядом. Так они вместе какое-то время изучали кусочек Стейсиной черной кофты, торчащий из-под расстегнутой куртки.

– Ты не потолстела, – сказала Эми, а сама подумала, что все-таки есть немножко.

Однако худышкой Стейси никогда не была, так что трудно судить.

– Наверное, у меня опухоль, – мрачно изрекла Стейси и посмотрела в небо сквозь переплетение ветвей, – знаешь, эти дурацкие женские опухоли.

– Тебе обязательно надо к врачу, – сказала Эми серьезно.

– В общем, Пол пришел вчера вечером, – продолжала Стейси, – а я ему и говорю: «Вали».

– А он что?

Шум мотора заставил их оглянуться и присесть на корточки. Они так и просидели, глядя друг на друга, пока машина не проехала мимо. Эми поднялась на ноги и протянула руку Стейси, чтобы помочь ей, а та сконфуженно усмехнулась, вставая:

– Видишь, как я отяжелела? – Стейси покосилась на кончик сигареты и выпустила клуб дыма.

– Ты потрясающе выглядишь.

Эми сказала сущую правду: в этой кожаной юбке, черных колготках и черных ботинках Стейси была очень хороша. Эми все бы отдала, чтобы так выглядеть, чтобы и у нее была такая кожаная мини. Ее собственная, сшитая матерью зеленая вельветовая юбка была длиннющая – почти до колен.

– Так что сказал Пол? – спросила она снова.

Стейси глубоко вздохнула и покачала головой, глаза ее почти совсем закрылись от наплыва воспоминаний.

– Хочешь знать, что он сделал? – Она снова тряхнула головой. – Ты не поверишь – он заплакал. – Стейси взглянула на Эми потерянно и задумчиво принялась тереть окурок о ствол дерева, пока тот не стал походить на отточенный карандаш. – Господи, он плакал, блин!

Она отшвырнула окурок в снег, и тот бесшумно упал, испустив последнюю струйку дыма, едва различимую на снежном фоне.

– Боже, – сказала Эми, – а ведь он любит тебя.

У Стейси из горла вырвался громкий хриплый звук, и Эми заметила, что в глазах ее стояли слезы.

– Эти идиотские боты протекают. – Стейси нагнулась, ощупывая пальцем нос ботинка.

– А у меня дырка в подкладке, – сказала Эми. Она распахнула пальто и наклонила голову, исследуя распоротый шов под мышкой, который ничего не значил для нее, просто Эми хотелось поддержать эту нотку близости в разговоре с подружкой. – Это пальто уже старое, да и мне оно все равно не нравится. Расцветка какая-то мужская. В смысле, клетка больше мужчинам подходит. – Эми говорила, лишь бы издавать звуки, чтобы Стейси не казалось, что ее разглядывают. – Я ненавижу всю эту дурацкую одежду.

Стейси все еще стояла, склонившись над ботинком, и Эми краем глаза заметила, что она вытирает нос, а через секунду Стейси выпрямилась и сказала:

– Все нормально с твоим пальто – подкладки не видно.

– Терпеть не могу носить зимнюю одежду, особенно весной, – сказала Эми.

– Ага, я тоже. – Стейси снова утерла ладонью нос.

– У нас перед домом уже крокусы проклюнулись, – сообщила Эми, беря у нее вторую сигарету.

– Прелесть, – ответила Стейси. Прикурив, она протянула спичку Эми. – Смотри волосы не сожги, нюхала когда-нибудь паленые волосы? Тошнотворная вонь. И вспыхивают в одну секунду. – Стейси задула спичку, уронила ее в снег и щелкнула пальцами. – Раз – и вся твоя копна загорится в мгновение ока.

– Класс! – сказала Эми. – А что – это мысль.

Она запахнула пальтишко поплотнее и улеглась на поваленное дерево лицом вверх.

– Эй, не вздумай! – сказала Стейси и умостилась поудобнее на бревне рядом с Эми.

Так они лежали, чувствуя сквозь пальто дрожащие плечи друг друга, и курили.

– Я не сделала домашку по испанскому, – заговорила Стейси чуть погодя, и Эми поняла, что тема Пола Биллоуса закрыта.

– Можешь списать у меня, – Эми показала Стейси кардинала, усевшегося на еловую ветку, – перед уроком.

– Да, но мисс Ланьер догадается, – Стейси равнодушно взглянула на птицу, – все будет слишком правильно для меня.

– Ну, сделай пару ошибок, – предложила Эми, и Стейси кивнула, – но вообще-то она хорошая и ничего не скажет.

Стейси кивнула снова.

Эми пробовала пускать колечки дыма, шлепая по-рыбьи губами и вытягивая кончик языка, как учила Стейси, но у нее мало что получалось – изо рта вылетали цилиндрические облачка. Она уже изнемогала в предвкушении скорой встречи с мистером Робертсоном. (Как-то раз на прошлой неделе он прошел мимо нее, чтобы закрыть окно, и легонько, еле заметно коснулся ее плеча.) Ей хотелось спросить Стейси насчет Пола, но касаться этой темы было бы невежливо. Ее так и тянуло снова взглянуть на живот Стейси, но она боялась, поэтому сосредоточилась на дымовых колечках. Интересно, Стейси думает, что беременна, или это только домыслы матери Пола? Вообще-то женщин, которые уже бывали беременными, не проведешь. Это знала даже Эми.

– Тут все дело в тренировке, – говорила Стейси, выпуская несколько превосходных дымовых колечек.

Подруги смотрели, как они плыли в воздухе, становясь более широкими и рыхлыми, а потом вовсе теряли очертания и исчезали в еловых лапах. Кардинал стрелой взлетел со своей ветки и скрылся в перелеске.

– Бедняжка мисс Ланьер, – сказала Стейси.

Эми кивнула. Девочки любили учительницу испанского. Она носила слишком короткие платья, которые ей не шли, потому что у нее были некрасивые ноги. До колен – еще ничего, но вот выше ноги расходились в стороны рогаткой. Еще она любила обтягивающие нейлоновые платья без подкладки. Эти платья прилипали к телу, демонстрируя контуры нижнего белья и колготок. Именно Стейси выдвинула идею, что мисс Ланьер влюблена в директора – рыхлого, невзрачного и уже немолодого.

– Кстати, он такой стеснительный, – сказала Стейси, – могу поспорить, он и на свидании-то ни разу не был. До сих пор живет с матерью.

Эми поняла, что колечки у нее уже не получатся, и выбросила сигарету в снег.

– У них получились бы уродливые и милые детишки, – улыбнулась Эми.

Вдруг у нее екнуло где-то в животе, она вспомнила слова мистера Робертсона: «Зайдите ко мне после занятий. Я принес одну книгу – вам понравится». В ту же минуту забылись и красные глаза Стейси, и неказистые бедра мисс Ланьер, да и весь мир померк перед тем, что ее ожидало. Теперь она жила в странном, восхитительном, своем собственном мире, вкушая удовольствие слов: «Зайдите ко мне после занятий». И как всегда, накатило убийственное волнение, от которого подкашиваются ноги. Эми уставилась на только что брошенный окурок.

– Бедняжка, – грустно начала Стейси, но тут в школе загремел звонок, и они с Эми переглянулись. – Хоть бы кто-то сказал ей, как это некрасиво, когда одежда электризуется и прилипает к телу.

Поздно вечером, укутавшись в стеганое одеяло, Исабель полулежала на кровати в желтом круге света от лампы с «Гамлетом» на коленях. Она боролась с Шекспиром. В первую очередь – физически, потому что глаза у нее слипались, она с трудом открывала их снова. Она постаралась сесть прямее, но все равно дело не двигалось дальше второй страницы. Просто поразительно, как веки захлопывались сами собой на одном и том же месте. Убедившись, что Эми крепко спит, Исабель встала, спустилась в кухню, налила себе чаю, поплотней запахнула халат, уселась за стол и принялась читать и перечитывать стихотворные строки, покачивая в такт ногой в махровом шлепанце.

Чтение давалось ей с трудом. Очень, очень сложная вещь. Она не ожидала, что будет настолько тяжело, что ей буквально приходилось подавлять панику.

 
Ему подвластных, в пользу короля;
Взамен чего покойный наш король
Ручался равной долей, каковая
Переходила в руки Фортинбраса,
Будь победитель он…
 

Вот как это понять? В кухне было тихо.

Она отпила чаю и посмотрела в окно. В щелке между белыми шторами чернел оконный проем, Исабель встала и поплотнее сдвинула занавески. Раньше она никогда не спускалась на кухню одна в такое позднее время. Она вернулась за стол, сделала еще глоток чая и взгляд ее скользнул и выхватил строчки из книги:

 
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
 

Глядите-ка! А вот это она понимала. Исабель прижала страницу пальцем. И это ведь Гамлет сказал: «Каким докучным, тусклым и ненужным… все, что ни есть на свете!».

Господь свидетель, были времена, когда весь мир казался ей тусклым и ненужным – как же хорошо Гамлет выразил это! Ее охватил настоящий восторг оттого, что они с Гамлетом неожиданно стали как будто друзьями. Проснувшись окончательно, она прошептала начало строфы:

 
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
 

(Мгновенно ей представился ромштекс, который она забыла вытащить из морозилки в воскресенье.) Она поджала губы, глотнула чаю и перечитала снова: «О, если б этот плотный сгусток мяса / Растаял, – (Гамлет, вне всякого сомнения, был крепким и мускулистым мужчиной, она на всякий случай заглянула на обложку, где был нарисован его портрет), – сгинул, изошел росой!»

Дальше – больше. Исабель кивнула. Она и сама пережила такое – желание испариться, растаять. Не то чтобы она страстно желала стать росой, но мысль об этом была ей приятна, ведь потому-то она, собственно, и читала Шекспира. Шекспир – гений, а гений все может выразить такими словами, которые никогда бы не пришли в голову простым смертным.

Чрезвычайно воодушевленная, она поудобнее устроилась на стуле.

 
Иль если бы Предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
 

Она несколько раз перечитала эти строчки. Поскольку «Предвечный» было написано с заглавной буквы, она догадалась, что Шекспир имеет в виду Бога. Гамлет хочет свести счеты с жизнью, но знает, что Бог запретил самоубийство.

Исабель оторвалась от книги. Разглядывая дверцу холодильника, она подумала, что Гамлет чуточку склонен к мелодраме. Конечно, он в отчаянии, и у него есть на то причины. Но и она бывала в отчаянии не раз и не два, однако она в жизни не допускала и мысли о самоубийстве. Она снова погрузилась в чтение. От выпитого чая давал о себе знать мочевой пузырь, но ей хотелось дочитать сцену. Было ясно, что Гамлет очень тяжело переживал смерть отца. Его родители любили друг друга… но уже месяц спустя мать оправилась от горя и вышла замуж за дядю Гамлета.

Исабель провела ладонью по губам. Она на собственном опыте убедилась, что в мире покоя нет. Но вот эта строчка, «Слабость – имя Твое, о женщина!»[2]2
  Перевод А. Радловой. Всюду выше – перевод М. Лозинского.


[Закрыть], никуда не годится. И это он говорил матери! Господи. Да что Гамлет мог знать о том, каково быть матерью-одиночкой, потерявшей любимого человека? Исабель нахмурилась и откусила заусеницу с большого пальца. Честно говоря, он слишком дерзок, этот Гамлет. Тем женщинам, которые жгли свои лифчики прямо на ступеньках у главного входа в здание суда (Исабель видела это в новостях), уж точно бы не понравились его слова: «Слабость – имя Твое, о женщина». Исабель подтянула пояс халата. Она и вправду возмутилась. Мужчинам стоило бы многому научиться. Женщины совсем не слабы. Бог знает, сколько женщинам пришлось вынести за всю историю. И сама она – вовсе не слабая. Разве слабая женщина может растить ребенка одна среди промозглых новоанглийских зим, несмотря на протекающую крышу и машину, в которой давно пора заменить масло.

Исабель просто необходимо было хоть на минутку закрыть глаза, так она устала. И она действительно почувствовала невероятную слабость. Это правда, что тут скажешь. Она посидела еще немножко, в задумчивости поглаживая корешок книги, потом встала, вымыла чашку и с облегчением отправилась наконец спать.

Но не прошло и недели, как Исабель снова пришла в книжный магазин. Не то чтобы она бросила «Гамлета», недочитав, просто эта книга не для начинающих читателей. Надо подобрать себе что-то другое здесь же, в разделе «Классика». Теперь магазин уже не казался ей чужим. Кажется, даже юный продавец приветливо кивнул ей. Она долго и тщательно изучала полки, пока ее не привлекла обложка «Мадам Бовари». Исабель вгляделась в лицо темноглазой женщины с чудесной высокой прической, уложенной на французский манер. Как показалось Исабель, это лицо несло на себе печать некоего знания, потаенных женских горестей.

В последнюю неделю марта в Ширли-Фоллс случилось несколько дерзких краж подряд. Все они произошли в Остер-Пойнте во время обеденного перерыва. Из дома профессора истории исчезла коллекция старинных золотых монет. Миссис Эррин – жена дантиста – обнаружила, что из ящика бюро пропали ее драгоценности, а третья кража произошла в довольно красивом доме вниз по реке: оттуда, взломав двери черного хода, вынесли все столовое серебро, подсвечники и сахарницы. Ни свидетелей, ни улик, за исключением нескольких следов на снегу, которые дождь расквасил еще до приезда полицейских. Все, что сумела определить полиция, – следы, вероятно, принадлежали мужчине среднего роста и веса. Вообще никаких зацепок, ни одного подозрительного человека не было замечено в округе, ничто не указывало на работу профессионалов, как много лет назад, когда двое воров из Бостона обчистили пару домов и вывезли все в двух фургонах, но неделю спустя попались на третьей попытке. Нет, в этих преступлениях едва ли было что-то общее, и пока полицейские чесали в затылках да подшивали отчеты, кражи вроде бы прекратились.

Однако Эмма Кларк, возвратившись как-то вечером домой после утомительной перебранки в мастерской из-за некачественной обивки кушетки в гостиной, обнаружила, что дверь гаража приподнята, но, наслышанная о кражах серебра в окрестных домах, не стала выходить из машины, а поехала прямиком в центр и немедленно по телефону вызвала с работы Эйвери.

Из гаража пропал весь инструментарий, запасное колесо тоже исчезло, но дом на этот раз, видимо, остался нетронутым. И все же Эйвери отпросился с работы до конца дня и вызвал слесаря, чтобы поставить дополнительные запоры на все двери. «Надо бы сказать Исабель», – сказал он жене, а та только кивнула, совершенно выбитая из колеи видом грязи, которую сапожищи слесаря растащили по всему дому. Действительно, Исабель жила всего в миле от них, и ее необходимо было предупредить, что кто-то ошивается поблизости, вскрывает гаражи, крадет инструменты и запаски. Но оба они как-то закрутились в тот момент, и потому Исабель сидела в буфете за чашкой кофе, поглощенная чтением «Мадам Бовари», в счастливом неведении о том, что происходит невдалеке от Двадцать второго шоссе. И невдомек было ей, что в ту самую минуту, когда она переворачивала страницу, на другом конце города в школе звонок возвестил об окончании учебного дня и ее дочь Эми шла переполненными коридорами в туалет – прихорашиваться для мистера Робертсона.