Текст книги "Игра воображения. Роман"

Игра воображения
Роман
Елизавета Аистова

Памяти моего отца

И в нашей жизни повседневной

Бывают радужные сны…

Ф. И. Тютчев

© Елизавета Аистова, 2016

Редактор Елизавета Александровна Аистова

ISBN 978-5-4483-2121-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Пономаревы

У Александра Николаевича Пономарева, благополучного мужа, несущего на плечах ответственность за материальный достаток в доме, было мало времени для общения с женой и дочерью. Пономарев руководил отделом архитектуры в строительной компании, недавно ставшей акционерным обществом. Профессию Александр Николаевич выбрал не случайно. Его отец, Николай Александрович, тоже всю жизнь отдал строительству, а в конце жизни был заместителем начальника одного из крупных строительных управлений.

Александр Николаевич вникал во все мелочи, все держалось на нем. Он не умел, чтобы было иначе; ему нравилось сознавать, что жизнь отдела зависит от его усилий, от его деловой хватки. Александр Николаевич любил, чтобы его слово оставалось решающим. С ним советовались в каждой мелочи не потому, что нельзя было решить без него, а потому, что Пономарев желал быть незаменимым; это доставляло ему удовольствие, тогда он ощущал себя выше подчиненных, которых в душе немного презирал. Только Бориса Поспелова исключал надменный Пономарев из общего списка. Пономарев иногда думал, что Борис умнее, и эта мысль была неприятна Александру Николаевичу, потому что Борис, как и сам Пономарев, находился в привилегированном положении в компании.

Мальчиком Пономарев мечтал, что станет прославленным художником. Мама, поклонявшаяся богу музыки, сначала отдала сына в музыкальную школу. Саша удрал оттуда после первого года обучения, точнее, испуганная Татьяна Павловна сама забрала его: Саша пообещал маме, что убежит из дома. Зато потом Сашенька поступил в художественную школу, и Сашины работы неоднократно демонстрировались на детских выставках и были удостоены почетных дипломов. В 16 лет он надеялся стать знаменитым архитектором, как Растрелли, Росси или Клейн. Еще он воображал, как по его проектам возведут Дворец искусств, Дворец спорта и другие дворцы без названий, поражавшие воображение мальчика масштабом и красотой. Интересовался он и ландшафтной архитектурой. В реальности все оказалось по-другому: типовые проекты, типовые здания, зависимость от финансирования, от экономного заказчика и бездны неизбежных земных вещей.

За своей женой Светланой Пономарев ухаживал еще студентом. На последнем курсе они поженились: должна была родится Наташка. Его мама противилась этому раннему браку. Саша был ее единственным ребенком, и ей хотелось, чтобы Саша сначала сделал карьеру, а уже потом обзавелся семьей. Это же уму непостижимо: сам мальчишка (недавно Татьяна Павловна ходила в школу на родительское собрание), а уже без пяти минут отец! Да и Света казалась ей слишком простенькой. По мнению Татьяны Павловны, она не подходила ее талантливому красавцу сыну. Пономарев проявил настойчивость – мама сдалась, но невестку полюбить не смогла. Они жили в одной квартире и с трудом выносили друг друга.

– По-моему, суп пересолен. Сколько раз я умоляла, Светлана, не травить меня солью! – вступала Татьяна Павловна.

– Мне кажется, в самый раз. Если бы Вы раньше пришли с работы, то сами бы и посолили, по своему вкусу, – отзывалась невестка.

– И стоило бы убрать лишнюю посуду с сушки: можно разбить сервиз, он дорог мне как память о моем пятидесятилетии, – неутомимо громогласила свекровь.

– Мы каждый день едим из этих тарелок, – не сдавалась своенравная невестка.

– Не помню, чтобы ты хоть в чем-нибудь со мной согласилась! – саркастически вела свою партию Татьяна Павловна и поджимала губы, делая гримасу неудовольствия.

Внутри у Светланы все кипело, как в курином бульоне, и в левом виске просыпалась мигрень.

– Кстати, посуду необходимо вытирать. Сколько раз я напоминала тебе…

Светлана преподавала историю в школе. Целый день дети кричали и жужжали вокруг нее, и ей казалось, что школьные шумы еще громче, чем фабрично-заводские. Когда Светлана после школьного «сумасшедшего дома» приходила домой, всегда старалась, чтобы все, что может издавать звуки, было выключено. Тишина нужна была Светлане, как лекарство, но Татьяна Павловна, неважно слышавшая, любила включать телевизор на полную мощность, отчего Светлана некрасиво морщила лоб и торопливо выходила из комнаты в кухню, чтобы не видеть красивое, холеное лицо свекрови, не слышать ее рокочущего голоса. Светлану раздражало даже то, что свекровь так следила за собой. Для своих 55 лет выглядела она отлично, была в прекрасной форме, одевалась модно, со вкусом, никогда не позволяла себе расслабиться и выйти на кухню непричесанной, неухоженной, без косметики. К тому же Татьяна Павловна слыла прекрасным врачом.

В прошлом году психолог проводил в школе опрос: кем бы Светлана работала, если бы не работала учителем? Она ответила уклончиво: «Не знаю». На самом деле она, конечно, знала. В юности Свету увлекала наука, возможность открыть что-нибудь неизвестное. И способности у нее были. Но раннее замужество, рождение Наташки… Какая там наука, когда, чтобы съездить в библиотеку, надо отпрашиваться у свекрови! Не посидите ли, Татьяна Павловна, с Натусей? Татьяна Павловна внучку обожала, но в няньки шла с неохотой, ценила свою независимость. Теперь муж хорошо зарабатывал, Светлана могла бы переменить профессию, но для науки время было упущено. Она осталась в школе и даже вела класс, хотя классное руководство было тяжелой обузой. А еще возраст самый тяжелый ― семиклассники, шумные, неугомонные, не сидящие на месте. Светлана знала, что ей придется жить со свекровью, но что это окажется так тяжело, она и представить не могла. Знай она заранее о своих нынешних переживаниях, не пошла бы замуж за Сашу. Самое гадкое ― головная боль, возникающая от любого диалога со свекровью. Врач объяснил, что всему виной подавляемое раздражение. Нельзя было ни запустить в свекровь тарелкой, ни стукнуть этой тарелкой об пол, ни пожаловаться мужу, когда хотелось высказать все, что накипело: Светлана дорожила своим браком. Она пробовала говорить с Сашей, но он в рассеянности разводил руками, не понимал ее терзаний. И она смирялась, уходила мыслями в работу, благо всегда было, о чем подумать: то ее 7«а» поджег журнал в туалете, то занятия с двоечниками, которых нельзя плодить, ведь «они портят общую картину успеваемости школы», то подготовка к предметной неделе, четвертные оценки и педсовет…

Татьяна Павловна в этот пасмурный осенний день проснулась в плохом настроении. Сегодня пятница, завтра ― суббота, следовательно, два выходных, и она, как всегда, будет думать, куда себя деть. Приятельница предлагала ей в воскресенье сходить в филармонию: в Большом зале – Штраус. Себе доставит удовольствие, невестке устроит праздник ― о последнем Татьяна Павловна подумала с негодованием. Мысли о концерте воодушевили Татьяну Павловну, и она, окончательно проснувшись, начала одеваться.

Муж Татьяна Павловны умер пять лет назад. Она вышла замуж без любви. Николай сделал ей предложение, когда она переживала крах своих надежд на брак с ближайшим его приятелем. Николай об этом не подозревал. Таня безумно ему нравилась. После замужества родился маленький Саша, и брак оказался долговечным, хотя она шла замуж, чтобы насладиться выражением лица своего непостоянного возлюбленного при вести о свадьбе.

Николай души в ней не чаял, обожал и ее, и Сашу. И даже ушел от родителей, когда Татьяна Павловна не ужилась со своенравной свекровью. Они поселились на частной квартире, в крошечной комнатке на улице Красной Конницы. Потом муж-строитель получил отличную квартиру на Чайковского, в уютном благоустроенном доме на втором этаже. Когда они переезжали в новую квартиру и грузчики собирались нести икону из дома, чтобы поставить ее в машину вместе с другими вещами, маленький Саша грозно закричал: «Не трогайте нашего Бога!» Саша подрос, слишком скоро женился, родилась Натуся – квартира оказалась тесна. По счастливой случайности, Пономаревы сменяли ее на другую, в том же доме, но большей площади.

Единственный сын, Саша был по-прежнему гордостью матери, но уже не принадлежал ей. Ее сын, ее счастье, ее мальчик, внешне так похожий на нее, принадлежал своей жене! Светлана важнее для Саши. Эта мысль оскорбляла: Татьяна Павловна не любила невестку и находила тысячу причин для недовольства. Никогда не встанет пораньше в воскресенье, чтобы приготовить горячий завтрак! Об этом должна думать только мать. Сколько раз Татьяна Павловна говорила, что Саша с детства привык есть на завтрак в воскресенье блинчики, да где уж! «Как будто нельзя проглотить что-то другое! У меня трудная работа, я устаю, как собака, – заявляла невестка. – Неужели Саша не в состоянии съесть на завтрак яичницу, бутерброды или овсянку?» «Саша не выносит овсянку с детства, – негодовала Татьяна Павловна, – а яичница ему надоела».

Не такой мечтала Татьяна Павловна видеть жену своего удивительного сына. Казалось, невестка делала все, чтобы вывести из себя свекровь. Сварит утром овсянку, и полдня кастрюлька стоит в раковине. Отмачивается. Что за манера – хватать кастрюлю с плиты кухонным полотенцем?! Татьяна Павловна вывешивала два полотенца: одно для посуды, другое – для рук. Светлана брала любое, даже не думая о его назначении. А это так элементарно, и можно привыкнуть за столько лет хотя бы из уважения к матери твоего мужа! И эта ее вечная манера есть, зубами захватывая пищу. Какой неприятный звук! Татьяна Павловна раз сделала Светлане замечание – та месяц не садилась с ней за один стол. Такая обидчивая! Никакого уважения к пожилому человеку! Татьяна Павловна так старается хоть чем-то ей помочь! И где благодарность?!

«Да, молодость прошла, а старость – время, когда ты никому не нужен», – с обидой подумала Татьяна Павловна, хотя совсем не чувствовала своих лет, была бодра, деятельна и красива. «Мне всего пятьдесят пять, не так много, – думала она, разглядывая в зеркале свое яркое, живое, не испорченное годами лицо». У Татьяны Павловны была красивая, немного полноватая фигура, но полнота совсем не отталкивала, а, напротив, даже нравилась покойному мужу. Да и сама Татьяна Павловна была вполне довольна размером талии и не сидела на диете, хотя мучным старалась не увлекаться. У нее не было двойного подбородка, все находилось на своем месте, как и должно быть у россиянки, и пышность нисколько не портила Татьяну Павловну, а придавала ей обаяние, создавала представление о женщине, которая, как мягкий шарф из ангорской козы, подарит тепло и уют.

Принято считать, что в филармонии не знакомятся, но Татьяна Павловна на концерте из произведений Чайковского познакомилась с симпатичным мужчиной лет шестидесяти. Василий Валерьевич прекрасно говорил о музыке, и они с Татьяной Павловной совпали в оценке исполнения «Четвертой симфонии». «Интеллигентный человек! ― вспомнила Татьяна Павловна. – Может быть, увижу его на Штраусе?» ― подумала она, молодо рассмеялась и с любопытством взглянула на себя в зеркало.

Утренний взгляд в зеркало всегда был для нее важен. Как на себя посмотришь, так на тебя целый день будут смотреть. И никаких морщин. Разве это морщины? И стрижка у нее модная, как у дикторши первого канала, и крашеные волосы цвета вишни: никто не верит, что ей за пятьдесят. Брови и глаза такие же яркие и выразительные, как и десять лет назад. Надо только немного подвести карандашом глаза и подкрасить губы.

О Штраус! О Штраус, заставляющий забыть обо всех перипетиях семейного «эдема»! И – желанная встреча, мужское внимание, ощущение собственной привлекательности… Потом был концерт из произведений Шумана, потом – камерный хор Минина с проникновенными, бередящими душу «Вальсами – песнями любви» Брамса… Так начался ее поздний роман, и Татьяна Павловна в начале января 1995-го, сразу после Нового года, собралась замуж.

Светлана купила нарядную клеенку для кухонного стола, новую сушку для посуды и еще несколько милых кухонных мелочей (никогда не чувствовала себя хозяйкой в квартире, и раньше ей было безразлично, что, где и как). Саша хотел видеть мать счастливой, но зачем немолодой женщине вдруг идти замуж? Что за мания на старости лет?

После ухода Татьяны Павловны Светлана осталась перед лицом своей независимости. Как долго ждала Светлана этой минуты! И почему все стихи всех поэтов, которые она самозабвенно перечитывала, говорят только о печали и разлуке? Почему ни одного стихотворения, где бы прославлялась минута свободы от ига ненавистной свекрови? Никто не читает лекций, не действует на нервы нравоучениями! Вот только с Александром что-то происходит. Вернее, чего-то не происходит. Какой-то он равнодушно-безразличный, холодный, как январь. Светлана избавилась от одной проблемы и подошла к другой: они с мужем не умели жить вдвоем.

Наташка, сделав уроки, тотчас убегала из дома, у нее была своя, школьно-дворовая жизнь. Энергию, растрачивавшуюся раньше на вражду со свекровью, некуда девать. Муж, за которого она столько лет боролась с его матерью, чужой; он вежлив, по-прежнему приходит с работы около семи—восьми вечера, но между ними стоит бетонная стена безучастия. Вероятно, эта не проводящая любовь стена существовала между ними и раньше? Просто ее не замечали, как не замечают привычное, примелькавшееся, надоевшее. Раньше за столом все разговоры были похожи на игру в большой теннис: найти необходимые дерзкие слова в адрес свекрови и отбить подачу. Р-р-раз! Или на обмен репликами в опере. Теперь Светлане не с кем было сыграть, не с кем было спеть. Саша жевал и молчал, отвечал коротко, занятый своими мыслями, в которые не посвящал жену, как будто он был засекреченным агентом советской разведки, а Светлана – иностранным шпионом. Иногда она пыталась понять, о чем он думает, когда ест и читает книгу (дурацкая привычка, Светлана никак не могла его отучить!), но это было не легче, чем толкование японских иероглифов (у нее был один знакомый, говоривший по-японски, и она всегда думала, что он не совсем такой, как те, кто не говорит по-японски; в каком-то смысле он для нее был уже немножко японцем). Она попробовала печь торты, что-то бисквитное, творожное, йогуртовое (как только йогурты появились в магазинах, Светлана сразу начала кулинарные эксперименты), готовила незнакомые блюда по кулинарной книжке. Разумеется, она полностью доверяла мужу, не подозревала в измене: Александр слишком много работал, для того чтобы думать о другой женщине.

Муж особенно старательно поздравил ее на 8 Марта, подарил девять белых роз с длинными стеблями. Она никогда не понимала этой его любви к длине роз: зачем такие стебли, ведь все равно подрезать? Но такие цветы были самыми дорогими, и когда он их нес, ему хотелось, чтобы окружающие обращали на него внимание. Светлана всегда считала, что цветы живут в зависимости от чувств дарителя. «Вот они, Сашины чувства», – с горечью подумала она, убирая быстро завявшие цветы.

Грузинская царица

Александр Николаевич Пономарев, начальник отдела архитектуры, всегда смотрел вниз, и было непонятно, о чем он думает, какие мысли скрываются под прекрасными, длинными, почти женскими ресницами. Легкая усмешка скользила по его губам, пряталась на кончиках ресниц. Красивая вьющаяся борода Александру Николаевичу удивительно шла; казалось, борода ему нужна, чтобы спрятать в ней себя; смущаясь, он всегда опускал голову вниз, будто хотел укрыться в бороде, как черепаха в панцире. Тамара Александровна Терентьева работала под его руководством давно. Он, конечно, не помнил, с каких пор она сидела за своим столом у компьютера и водила «мышкой» по истрепанному коврику, сама незаметная и тихая, как мышка. Четыре года назад Тамара разошлась с мужем-алкоголиком. Устала терпеть и ушла жить к маме. Тамара любила Александра Николаевича. Каждый день Тамара шла на службу, к неинтересной, рутинной работе в надежде увидеть его. Пономарев иногда поднимал свои странные, чуть навыкате голубые глаза, обладавшие способностью менять свой цвет. Тамару всегда удивляло это чудо глаз Александра Николаевича. Особенно ей нравилось, когда глаза становились синими-синими, как море на открытке с видом Ниццы, подаренной Тамаре одной бизнес-леди. Дома в разговорах с мамой Тамара никогда не называла Пономарева по имени, не хотела делить его имя ни с кем.

Александр Николаевич знал, как к нему относится его секретарша, но ни на какое сближение не шел, дорожа репутацией порядочного руководителя. Не хотел, чтобы по компании поползли сплетни. Тамара поделится со своей ближайшей подругой (Нелли никогда не нравилась Пономареву), с кем-нибудь в компании, и вот Александр Николаевич (о ужас!) станет предметом питерских слухов и кривотолков!

Если Тамара смотрела на него особенно нежно, Пономарев осторожно оглядывался. Даже когда они с Тамарой оставались наедине и не нужно было опасаться чужих любопытных глаз, Пономарев трепетал от опасности внезапного появления сослуживцев, способных сделать далеко идущие выводы. Поэтому с Тамарой держался особенно сухо, сдержанно и редко смотрел на нее. Вообще в глаза он смотреть не любил, робел, что собеседник прочтет в них что-то запрещенное, слишком личное.

У Тамары были рыжие волосы до плеч, красиво блестевшие на солнце. В школе, в детские годы, она часто переживала из-за своей внешности, из-за множества веснушек, которые виднелись не только на лице, но и на шее, и на руках, считала себя некрасивой, но со временем смирилась. Когда ей было двадцать, она отдыхала в санатории, в Ессентуках, и какой-то пожилой грузин сказал ей восхищенно:

– Вы на наш грузинский царица Тамар похож!

Новый, 1995 год Тамара встречала дома, с мамой. Ей было грустно. Казалось, не только наступивший год, но и вся жизнь пройдет у Тамары вот так, неинтересно, однообразно и одиноко. Завтра она в который раз скажет сама себе: «Не горюй!» – и уткнется в зареванную подушку.

В новогоднюю ночь Тамара увидела сон: она в каком-то ресторане, освещение сумеречное, на столике голубая скатерть. А рядом с ней за столиком сидит очень известный политик. И смотрит на Тамару влюбленно, как будто жить без нее не может. И Тамара во сне понимает: этот человек – любовь всей ее жизни. Проснувшись, Тамара поразилась: приснившийся человек никогда не был в числе ее кумиров. Она вообще не интересовалась политикой. В течение месяца Тамара не могла забыть счастливый сон, и, если видела того политического деятеля на экране телевизора, думала о своем сне и загадочно улыбалась.

Когда действие волшебного сна закончилось, в один из выходных дней, сочувственно посмотрев на себя в зеркало и увидев едва ощутимую припухлость усталых век, Тамара подумала: «Пономарев воспринимает мое присутствие необходимым оборудованием, без которого остановится хорошо налаженная работа компании. Хватит разбазаривать лучшие годы».

Но как изменить жизнь? Тамара никогда ни отличалась активностью и плыла по течению.

Как-то в середине апреля она поехала за покупками на рынок и неожиданно увидела свою одноклассницу Галю. Было радостно встретить друг друга после стольких лет. Они обнялись. Года два Тамара с Галей сидели за одной партой. Кажется, это было в восьмом и девятом классе. Галка была страшной аккуратисткой. Она всегда на перемене готовилась к уроку, когда Тамара болтала с девчонками. Дневник, учебник, тетрадка лежали идеально ровно на уголке парты. Тамара попробовала делать, как Галя, но скоро сникла. Тамара пускала солнечных зайчиков прямо в глаза учителю математики – Галка была тихоня. Тамара улыбнулась. Она редко вспоминала школу, хотя всегда умела жить прошлым больше, чем настоящим. Еще она жила будущим, то есть своими мечтами. Чем выразительнее получалась картинка, которую Тамара рисовала карандашом мечты, тем с большей уверенностью Тамара могла сказать: картинка никогда не станет жизнью. И наоборот: если картинка была неотчетливой, тогда можно было рассчитывать на судьбу.

Тамара была рада Гале, но необходимость «отчитываться» перед женщиной, теперь чужой и далекой и рассказывать о себе, была неприятна. Но Тамара вспомнила золотое сердце Галки, и ее собственное смягчилось. И в конце мая Тамара решила, что поедет к ней в гости.

Галя жила довольно далеко от центра, на проспекте Просвещения, в девятиэтажке, на шестом этаже. Она встретила Тамару ароматными куриными колбасками с чесноком, печеночным рулетом, нарезанным тоненькими ломтиками, как в ресторане, салатом оливье и вафельным тортом собственного приготовления. Галины дочери-близнецы, Оля и Женя, с длинными русыми хвостами, учились в шестом классе. Девочки застенчиво поздоровались и ушли готовить уроки. Бывшие одноклассницы остались вдвоем.

– Ванюша свой ларек открыл. Я ему помогаю. Торты вафельные пеку, крем сама придумала. Народ хорошо берет! Со временем цех кондитерский откроем. Еще за границу Ваня челночит за товаром. Так что у нас скромный семейный бизнес. Тома, около шести обещал подъехать Курочкин. Помнишь его? Сказал, сто лет тебя не видел и будет очень рад. Между прочим, он не женат сейчас. Вдовец. Жена его спилась. Он за ней, как за ребенком, ходил, а чуть он отвернется, она опять к бутылке. Говорит, очень страдала, что детей у них не было. Аборт когда-то сделала, девчонкой еще, вот и не смогла родить. На работу приходила после попойки с трясущимися руками. Ей прямо там наливали и давали закусить, иначе дрожала, тряслась вся. Потом совсем перестала приходить, ее уволили. Еще страшнее запила. И погибла: печень… Я думаю, как странно жизнь складывается, как будто где-то там, в небесах, написано, кому на ком жениться, кому с кем жить, да? Помнишь, как мы с тобой мечтали о любви? Давай выпьем. Вино очень вкусное. Болгарское. Ваня из-за границы привез. Чувствуешь? Да, любовь, любовь, а жизнь другая, совсем другая. Ваня, Тамара, добрый. Детей любит. Выпить может, конечно, но только в праздник. Нет, он не алкоголик какой-нибудь. Надеется трехэтажный дом на побережье Финского залива построить. Заработаем денег – купим землю. А там потихонечку-полегонечку, глядишь, – приедешь к нам в гости, Тома! Поселю тебя в отдельной комнате на втором этаже. Розовое вечернее небо… Летящие розовато-дымчатые облака… Выйдешь на балкон, вдохнешь кислорода… Ой, что же я все о себе? Как мама твоя? Помнишь, мы после уроков придем, она нас кормит?

– Мама здорова, слава богу. На пенсии.

В дверь позвонили. Пришел сначала Галин муж, крупный и толстый светловолосый Ванюша, с виду напоминавший мясника, следом угловатый застенчивый Курочкин. Он изменился в лучшую сторону! Как-то посерьезнел. В школе, в десятом классе, Тамара ему нравилась. Она поймала себя на мысли, что не помнит, как зовут Курочкина. Галя спасла положение.

– Витя, проходи, вот она, наша Тамара.

– Я давно хотел тебя увидеть. Помнишь, как ты стихи читала на последнем звонке? Про фотографию из школьного альбома?

– Нет, не помню.

Они вспомнили пожилого физрука: у него была покалечена рука, и все девчонки его боялись, как Фантомаса. И учителя черчения вспомнили, которому дали кличку «козел», он и вправду походил на козла. Как-то раз они всем классом удрали с его урока, их потом вызывали к директору.

Тамара засобиралась домой, но Галя все не отпускала. Ее муж ушел в соседнюю комнату. Видно, был предупрежден женой о «вечере воспоминаний», как назвала их встречу Галя. Они просидели у Гали допоздна, потом Курочкин пошел провожать Тамару. Они еще немного постояли у Тамариного подъезда. Курочкин попросил телефон и обещал ей позвонить.

Тамара засыпала со смутным ощущением возможных перемен в своей одинокой унылой жизни.