Текст книги "Рукопись Бэрсара"

– Ты спятил, – грустно сказал Тубар. – Как это я тебе людей дам? Это измена называется.

– Добровольцы… – начал было я, но он покачал головой:

– А это уже зовётся дезертирством!

– Совсем иначе это зовётся, биил Тубар! Если две сотни солдат из целой армии попросят в отпуск…

– А ежели они не воротятся?

– Все мы смертны, биил Тубар. Говорят, и в своей постели умирают.

– Не боюсь, – сказал он ус усмешкой, – с тобой такое не стрясётся. Ну, а ежели они в отпуск уйдут, – с тобой такое не стрясётся. Ну, а ежели в отпуск уйдут, а в плену объявятся? Лагар-то не воюет.

– Там, где мы будем, пленных не берут. Да и среди олоров лагарцы встречаются.

– Ты что вообразил: мои вояки захотят, как олоры, на кол садиться?

– Биил Тубар, – сказал я ему устало, – все, кто со мной идёт, знают, чего им ждать. И если кто-то хочет уйти, я его не держу и не упрекаю. Я говорю о двух сотнях потому, что именно в стольких я уверен.

– Из всего-то моего войска?

– Да. И это значит, что у вас очень хорошее войско, и солдаты ваши – не ружейное мясо, а честные и смелые люди.

– Ну вот! От такого-то охальника похвалы дождался! А все затем, чтобы взять моих лучших да перебить?

– Не позорьте лагарцев, доблестный тавел! Если нас победят, придёт ваш черёд драться с кеватцами – но уже на вашей земле. Не мешайте хоть кому-то из лагарцев не пустить врага на землю отцов!

– Эх, – сказал он печально, – мне б ещё день-другой пересидеть. Чуял ведь… Что ты со мной творишь, парень! И дать боязно, и не дать совестно… Ладно, будь по-твоему. Три дня на прошение – и чтоб не самолично. А командиры? – глянул на меня и закивал. – Ну ясно, Ланс – кто ещё? Давно копытом бьёт. Как же: две войны прошёл, а ещё живой – людей стыдно! Эх, не пускать бы дурака… ладно, бери! Но уж гляди!

– Я зря никем не рискую.

– Окромя себя. Ладно, Тилар, – сказал он устало, – вон уже брезжит, а дел тебе не прикупать. Дай-ка я тебя благословлю на битву правую… и прощай. Будет господь милостив – так и свидимся.

Я в Тардане. Доделываю дела и жду добровольцев. Приятная неожиданность: первый мой караван уже пришёл. Не стали ждать, пока просохнут дороги, а шли по тропам лесовиков.

Караван – это деньги, деньги – это кони, кони – это поход…

Хорошо, что в здешних домах не бывает зеркал, потому что я просто боюсь повстречаться с тобой взглядом. Я – вовсе не я, а какой-то другой человек, напяливший моё тело, как краденую одежду, и даже голос его чужой – надменный, самоуверенный голос болвана, который уверен, что знает все.

Я ничего не знаю. Я знаю, что завтра меня потащат в поход, и там, должно быть, убьют. Я помню, что было со мною в прошлый раз, а в этот – меня убьют. Даже не страх: покорность и тупая тоска. Кто-то, одетый в моё тело, доделывает дела, чтобы скорее отправить меня на смерть…

«Что такое счастье?» – не спросят у меня. А я бы ответил. Счастье – это тот коротенький промежуток, когда все решено, но решение ещё не стало делом.

Счастье – это лесная база в забытом богом углу, где сходятся три страны. Нет, конечно, никто никогда не проводил здесь границ. Просто поедешь прямо – на третий день выедешь к полноводной Истаре, а ещё через неделю увидишь Кайал. Вправо – каких-то два дня – и появятся стены Исога, назад – смотришь, и доберёшься до Каса.

«Счастье – это свобода», – думаю я. Эгон забрал своих людей и уехал к Исогу, Эргис забрал своих людей и уехал к Дарну, Сибл со своими людьми сидит возле Каса, и только мои лагарцы скучают со мной.

Когда мы выехали, в Тардан цвели сады. Когда мы ехали через Бассот – голосила пора птичьих свадеб. А здесь уже набухает лето; деревья одеты в листву, и трава по колено.

Счастье – один-единственный миг, вот этот самый, украденный у судьбы…

– Биил Бэрсар! – зовёт меня Ланс, и я улыбаюсь ему. Он так завидно и так нескрываемо молод! Ветеран двух войн, владелец высшей из боевых наград и двадцати одного года.

– Приветствую вас, алсах, – говорю я ему – уже без улыбки. Юные ветераны ужасно боятся насмешек, а мои друзья умеют уесть – особенно тихоня Эгон.

– Биил Бэрсар, – говорит он сурово и смотрит прямо в глаза. Честный и бестрепетный взгляд, ещё не замутнённый войной, ещё не омрачённый жизнью; мне нравится этот мальчик, но, может быть, завтра я поведу его в бой и позволю его убить, а если и пожалею о нем, то после – когда смогу.

И я уже не противен себе.

– Я хотел бы с вами поговорить!

– К вашим услугам, алсах.

– Насколько я помню, вы звали нас на войну!

– Господи помилуй, алсах! С кем это вы собирались воевать? Пока никакой войны нет.

– Так может, и не будет?

Мне не хочется уходить от солнца и трав, но я ухожу. Приглашаю его с собой и спускаюсь в землянку. Здесь стоит полумрак и запах сырой земли. Здесь стол, за которым можно писать – и все для письма. Подставка, на которой лежит ружьё – и все для стрельбы. И маленький воронённый ящик в углу, а вот он для чего – не знает никто.

– Послушайте, Ланс, – сказал я ему, – мне не хочется вас обижать. Мне очень долго не хотелось вас обижать, но, кажется, пора. Когда мы встретились в первый раз, я вам ничего не предложил. Я только просил вас разузнать обо мне. Расспросить подробнее друзей и врагов, чтобы решить, стоит ли вам ещё раз встречаться со мной.

– Я это сделал, – сказал Ланс. – Ваши друзья сказали, что вы – храбрец, а ваши враги, что вы – колдун.

– А истина посредине. Я – политик.

Он посмотрел удивлённо и засмеялся. Расхохотался, как мальчишка, услыхавший отличную шутку. Мне бы очень хотелось улыбнуться в ответ!

– Боюсь, что из нашего главного разговора вы запомнили только слово «война».

– Я запомнил ещё кое-что. Под чужим именем, без славы, почти без надежды. И в случае особой удачи – позорная казнь.

– Очень романтический вариант! Должен вас поздравить: вы запомнили пустяки, а главное упустили.

– Святой Гайт! Если уж для дворянина и офицера позор – пустяки!..

– А вот это и было главным, алсах. Вам следовало забыть, что вы – дворянин и офицер. Вы шли ко мне просто добровольцем, таким же, как любой из наших солдат.

– Ну, был такой разговор, – согласился он неохотно.

– Не разговор, а условие, и вы его не выполняете. Мне очень жаль, Ланс, но если это для вас невыполнимо, нам стоит расстаться. Вас никто не упрекнёт…

– Никто? – он перегнулся ко мне через стол, словно собрался боднуть.

– Что я вам сделал, биил Бэрсар? Что я вам такого сделал, что вы решили меня опозорить? Я…

– Довольно, Ланс! В нашем уговоре есть такой пункт: всякий, кто передумал или кому не нравлюсь я, может нас оставить. Конечно, до начала дела, потом, боюсь, это будет… сложно.

– Думаете, я струшу?

– Да бросьте вы эти глупости, – сказал я устало. – В нашем деле храбрость… это так. Для личного употребления. Ваша храбрость понадобится вам самому. Мне от вас нужно только послушание. Вы что думаете, мы здесь подвигами заниматься собрались? Не-ет. Мы здесь для того, чтобы сделать невозможное. Работа, конечно, грязная, но после неё все наши подвиги на войне – преснятина. Но…

Он усмехнулся.

– Но проглоти язык и слушай команду?

– Да. Пока хоть чему-то не научитесь.

– А вы… добряк, биил Бэрсар, – с угрюмой усмешкой сказал мне Ланс.

– Все наверняка? Если я вас сейчас брошу – значит, трус? Если не стану вашим слугой послушным – значит, дурак и слабак. Не понял, что обещал, а то, что обещал – не смог выполнить? А если я сейчас вас ударю?

– Позову Дарна? Вы что думаете: я драться с вами стану? Рисковать страной из-за мальчишки?

– А за мальчишку…

– Запишите где-то для памяти. Выживем – сочтёмся.

– Хорошо, – сказал он угрюмо. – Я принимаю ваши условия. Приходится принять. Но мы сочтёмся.

И тут, наконец, я смог улыбнуться. Если будем живы…

А ночью ожил передатчик. Страшный и упоительный звук – он бы поднял меня и со смертного ложа, и пока я бежал к нему, сквозь томительный ужас начала всё равно пробивался восторг. И когда я нажал на кнопку и услышал голос Эргиса – сквозь дали, сквозь леса, сквозь многие дни пути… всё равно, что он говорит, просто радость…

– Выступили, – сказал Эргис. – Идут покорпусно. Арьергардом командует Абилор.

– Слышу, – ответил я. – Проводи их до границы. Встреча – где условились.

Началось! Я не дал себе думать об этом, чтобы допить свою радость. Перешёл на другую волну и вызвал Сибла. Сквозь дали, сквозь леса, сквозь многие дни пути.

– Началось! – сказал я ему. – Выходите прямо с утра. Иди на Биссал. Люди Эгона встретят вас у границы.

– Во имя святого Тига! – гаркнул Сибл. – Живи, Великий!

Сегодня захвачен Балнор. Терновый венец границы – четырнадцать крепостей, и не обойдёшь ни одну. Фортификация Приграничья: деревянные стены покрытые слоем земли, гарнизон из смертников – и жестокий расчёт. Каждая крепость продержится несколько дней. Каждая крепость сожрёт несколько тысяч кеватцев.

Балнор защищали саданцы.

Только боль, потерь у нас нет. Ни я, ни Крир ещё не вступал в бой.

Тринадцатый день вторжения: воюет пока Приграничье. Пули из-за каждого дерева и ямы на каждой тропе. И пала четвёртая крепость.

Кеватцы не поумнели. Отчаянным напором пытаются пробить Приграничье, прорвать, пропороть его. И теряют каждый день по тысячи человек – но на это им наплевать. И по сотне коней – это важнее. Моим людям приказано истреблять лошадей. У Валдера отличная конница – особенно корпус Сифара. Стоит выбить её из игры.

Сегодня у нас передышка. Третий раз за тринадцать дней мы устраиваем привал и разбиваем лагерь. Обычно мы даём отдохнуть только коням – люди выдержат все.

Почти одновременно с Эргисом вы выехали из леса на топки берег реки, спрыгнули с коней и обнялись.

Это моя передышка – радость встречи. Острая и печальная радость: опять мы вместе. Я не лишился тебя.

Вкусный запах дыма. Люди разбили лагерь, развели костры и готовят еду. Тихие голоса и фырканье лошадей, звуки и запахи лагеря, а закат уже догорел и пеплом лежит на воде; замолкли крикливые соги, и в зарослях за рекой посвистывает тигал.

Люди заняты жизнью, а мы с Эргисом сиди у реки. На поваленном дереве, посреди пустого пространства, под охраной невидимых часовых.

– Вот здесь, – говорит Эргис. Наконец-то я приучил его к карте. Он не то, что не мог – не хотел её принимать, превращая знакомое место в вялый штрих на бумажном клочке. – Но народу надо! Одной охраны две сотни, да ещё скоренько растащить, пока не наскочат.

– Сорок упряжек, говоришь?

– Ну!

– Неплохо. Оставишь проводников. Люди будут завтра.

– Сколько там у Сибла!

– Людей хватит. Отрядами Приграничья командует Лесные братья. Огил нашёл, куда их пристроить.

– А связь?

– Пятеро сотрудничают со мной, остальные работают по нашей наводке.

– Лихо!

Тигалом засвистел часовой.

– Ланс, – сказал Эргис. – Пускай?

– Пускай.

Эргис просвистел в ответ.

И к нам на бережок вышел Ланс. Поздоровался с Эргисом и сел в стороне. Мы с ним почти не разговаривали эти дни. Я приказывал – он выполнял. Правда, мне было не до него. Не до кого мне было в эти дни.

– Тактическая, – говорю я Эргису, и он кивает в ответ. Данные тактической разведки.

Лучше с умным потерять… Тирг, поставленный во главе армейской разведки, тоже из бывших Лесных. Занятно, но с врагами-друзьями мне легче, чем с теми, кто числится просто в друзьях. Он скромно «не знает» о том, что я в Приграничье, и молча берет у меня всё, что я ему передам.

Сейчас мы с Эргисом заняты именно этим – данными для армейской разведки. Обсосём, прокатаем, сверим источники, а ночью мы с Дарном залезем поглубже в чашу, и я включу передатчик. А утречком Сибл отправит связного, и ещё до полудня Крир получит привет от меня.

Вот так мы теперь работаем.

Дислокация кеватских частей, потери, изменения в командном составе. Фураж, продовольствие, боезапас. Эргис прав: кеватской армии будет несладко, если мы перехватим этот обоз. А нашим людям не помешает сорок упряжек продовольствия и пулевого свинца. И двести сорок лошадей. Тоже неплохо!

Эргис говорит, я уточняю, а если данные разошлись, мы прикидываем, какому из источников верить; слава богу, дело не в людях, просто мои глубже сидят. Мы говорим, а Ланс молчит. Свёл к переносью брови и смотри то мне, то Эргису в лицо. И в светлом его бесстрашном взгляде ещё непривычное напряжение мысли.

– Тадор?

– Мнётся, – говорит Эргис. – Мнётся и жмётся, ждёт, куда дела повёрнут.

– Нажми, – говорю я ему. – Напомни об Эфарте. Лоэрдан ему этого не простит.

Нахмурился: противное дело.

– Эргис, – говорю я мягко, – в стакане у Лоэрдана голо. Лоэрдан – внучатый племянник Тибайена, а старик любить менять лошадей. Если дней через десять Валдер не прорвёт Приграничье, его ждёт опала.

– Куда ему! – бормочет Эргис. – Заводиться неохота. Склизкая тварь!

– Ничего, Эргис. Не успеет.

Вскинул голову и смотрит в глаза: так ляпнул? Проболтался?

Нет, Эргис, я сказал то, что хотел сказать.

Улыбнулся и кивает: все понял.

Самое важное, что я хотел ему сообщить. И единственное. Об этом нам нельзя думать вместе. Об этом надо думать порознь.

– А что теперь? – не выдержал Ланс. Спросил и пожалел: нахмурился, глядит исподлобья – ну, чего хорошего можно ждать от меня?

– Передадим в армию.

И ясная мальчишеская улыбка на его лице. И восторг в глазах: он мне все простил. Ненадолго – но все.

Семнадцатый день вторжения, и мы уже побывали в бою. Нарвались на мародёров в одной из брошенных деревень. В Приграничье нет живых деревень. Население вывезли, имущество закопали, и кеватцы от злости жгут пустые дома.

Нам пришлось их всех перебить. Как только кеватцы узнают, что я в Приграничье, нам станет намного трудней, потому что начнётся охота. Тибайен прямо жаждет заполучит меня.

Первые потери в первом бою – я к этому быстро привыкну. Я люблю моих бравых лагарцев, терпеливых и бодрых вояк, они как-то свободней, чем квайрцы, и немного другие в бою. Делают войну деловито и просто, и я уважаю их.

Но пора привыкать к потерям: прогрызая Приграничье, кеватцы расползаются вширь, и все чаще мы будем встречать их на нашем пути.

Непрерывная работа войны. Я всего лишь диспетчер войны, превращаю её беспорядок в работу, раздаю информацию, определённые места ударов, и каждый удар – живыми людьми по людям. Не получается у меня об этом забыть.

Я могу ненавидеть Кеват – как слово или как символ. Кеват, Кеватская империя – провозвестник Олгона. Но разве я ненавижу Олгон? Нельзя ненавидеть страну, в которой родился. Правительство – да. Законы – да. Образ жизни – да. Но есть телесная память прожитой жизни, и часть этой памяти – мой прежний язык. И это язык скорее кеватский, чем квайрский – интонации, выговор, построение фраз.

Все немного сложнее в этом году. Только рисунок похож, а внутри все иначе. Баруф опять уступил мне эту войну. Этакий жест: делай по-своему, я не мешаю. И Крир не мешает: чем лучше сражается Приграничье, тем дольше армия не вступает в игру. Он просто кружит, пощипывая кеватцев, и ждёт, когда мы их загоним ему под нож. Новое в этой игре – только радиосвязь, люди Эгона, внедрённые в каждый отряд, и Сибл – мой двойник в самой гуще событий.

В прошлом году мне не надо было скрывать себя от своих.

Именно в этом, наверное, дело. В прошлом году я был просто среди своих, и не было никаких иных вариантов. Есть мы – есть они, враги – и свои, чужие – и наши.

Мне очень не хочется думать об этом, но слишком долги лесные пути – гораздо дольше, чем нужно для мыслей о деле. Мы мчимся, крадёмся, просачиваемся сквозь лес, и хмурые лоцманы леса, лесовики Эргиса, без компаса, карт и часов приводят отряд в условный миг в условное место. Охраною ведает Ланс, разведкою – Дарн, пока мы в пути, мне просто нечего делать; я успеваю обдумать все – и приходит другие мысли, несвоевременные, ненужные мне, но прилипчивые, как пиявки.

Став квайрцем, я заново становлюсь олгонцем.

Квайр – моя родина, к которой меня влечёт. Мой дом, мои близкие, почти всё, что дорого мне, – в Бассоте. Мои боевые товарищи, что сегодня роднёй, чем родня, – лагарцы. А рядом, в Кевате, есть тоже десятки людей, природных кеватцев, сроднённых со мною целью. И сам Кеват, как ни странно, не безразличен мне. Империя рабства, нищеты и безмерных богатств, невежества – и утончённой культуры. В ней зреют стремления, которых не знает Квайр. Жестокая жажда свободы – хотя бы духа. Болезнь справедливости наперекор рассудку. Все жаркое, все мучительное, все больное, но эти ростки человечности из-под глыбы страшного гнёта волнует меня сильнее, чем все достижения квайрцев. Я тоже такой, как они, и всё, что сложилось во мне, вот так же проталкивалось сквозь несвободу.

И все эти страны мелькают вокруг, как стекла в безрадостном калейдоскопе. Одни и те же леса, похожие города, почти однозвучная речь, и что-то во мне противится однозначности определений «мои» и «чужие» – кто мне чужой, а кто свой? И есть ли хоть что-то чужое на этом огромном пространстве от северных тундр до ещё не построенных верфей Дигуна?

Крир опять заменил кеватцев к Исогу! Не знаю, чему удивляться – умению Крира или глупости кеватских вельмож. Кто был под Исогом, тот его не забудет. Завалы и топи, и хмурая крепость, надёжно перекрывшая путь. Ни разу не открывшиеся для врага ворота страны.

Все, как тогда: они подошли к Исогу, а Крир ударил их с тыла и направил в болота. И в болотах растаяли корпус Кадара и корпус Фрата – без малого шестнадцать тысяч солдат.

Победа, которая ещё не победа, потому что Валдер сумел перейти в наступление, и Криру пришлось поскорей отвести войска.

Наши силы нельзя соизмерить – вот в чём несчастье. За минувшие дни Приграничье вместе с Исогом проглотило тридцать тысяч врагов – войско, равное нашему – и теперь их осталось лишь три: три таких войска, как наше.

А мои ликуют. Радость первой победы! Мы в дороге или в бою, а иногда и в бою, и в дороге; мы дерёмся, защищаясь, и дерёмся, чтобы сменить лошадей, и всё-таки делаем проклятую работу войны.

Олоры предали нас. Слишком большая охрана у кеватских обозов, и олоры вернулись в свои леса. А наших сил не хватает, и хотя бы один из трех обозов всё равно доходит к своим. Они не голодают пока, но им уже не хватает пуль.

А нам не хватает людей. Мы теряем людей, и никто не приходит взамен, потому что мы заперты в Приграничье и отрезаны от страны. Жестокая уловка Баруфа: истребить и нас, и врагов. Я припомню это ему, если чудом останусь жив; я что-то не очень верю, что вырвусь и в этот раз, но мы делаем работу войны, крутим её колесо, и Сибл – второе моё «я» – уже стянул к Исогу людей, и я уже знаю, что Валдер отстранён. Послезавтра он получил указ и поедет держать ответ, и я нанесу свой главный удар – подлый, конечно, удар, но они виноваты сами – зачем их настолько больше, чем нас?

Передышка. Ночью должен приехать Эргис. Люди спят вповалку – свалились, едва накормив коней. Кончились бивуаки с разговорами и стряпнёй, мы едем, дерёмся или спим; я и сам бы свалился, как куль, но скоро прибудет Эргис, и я должен знать, что я ему скажу.

Не спят часовые, не сплю я, и поэтому не ложится Ланс. Сидит и молча смотрит в костёр и думает о чём-то таком, о чём положено в двадцать лет. А о чём я думал в двадцать лет? О физике, о чём ещё?

– Биил Бэрсар, – говорит он вдруг, – а если мы не удержим их в Приграничье?

– Не удержим, – отвечаю я. – Это всего лишь разминка, Ланс.

– Значит, они прорвутся в Квайр?

– Конечно. Надеюсь только, что не дальше Биссала.

– Спокойно вы об этом!

Молчу. Есть мысли и есть боль, и лучше держать их в разных карманах.

– Но почему вы думаете…

– Потому, что нас мало, а будет ещё меньше. В прошлом году было достаточно двухкратного превосходства, чтобы квайрская армия с бездарным командующим дошла до Гардра. И великий полководец – тавел Тубар – не смог этого отвратить. Здесь превосходство трехкратное, и Тибайен может выставить ещё шестьдесят тысяч. Это плохая война, Ланс, нечестная и несправедливая.

– Не понимаю, – говорит Ланс. – Это вы точно сказали: неправильная война. Войска должны воевать, – говорит он. – Это благородно – воевать. Дело благородных. Моя жизнь, моя кровь за мою страну. А тут…

– А разве то, что делаем мы, неблагородно? Именно мы прикрыли собой и Квайр, и Лагар. Поясок Приграничья, – говорю я ему, – а за ним только Квайр. Восемь дней для гонца или месяц для войска – и они уже вступят в Лагар…

– Я знаю, зачем я здесь, биил Бэрсар! Но так не воюют! Это убийство, а не война!

Представь себе, мальчик, я думаю так же, и мне самому противна эта война. Но я отвечу:

– Всякая война – это убийство, Ланс. И когда одетые в разные мундиры убивают друг друга, и когда проходят по завоёванной земле, убивая беззащитных. Как бы и зачем один человек не лишил жизни другого – это всегда убийство.

Смотрит с недоверчивою усмешкой, и в незамутнённых, не тронутых жизнью глазах превосходства юнца и уверенность профессионала.

– Говорите, как поп!

– Или как человек. Я воюю потому, что ненавижу войну, – говорю я ему, – и убиваю потому, что ненавижу убийство. Да, это нечестно – нападать из засады или бить в спину, – говорю я ему (или себе?), – и у меня нет ненависти к несчастным, которые не по своей воле явились сюда. Но они явились сюда, чтобы убить вас всех и сделать рабами наших детей – и нам приходится убивать ради себя самих и ради своих детей. Поверьте, Ланс, – говорю я ему, – будь их немногим больше, чем нас, я бы с охотой уступил это дело Криру. И это было бы война в вашем вкусе с большими сражениями и боевым грабежом. Мне противны эти леса, – говорю я ему, – набитые мертвецами и пропахшие смертью, но это только начало, Ланс. Здесь, в Приграничье, мы должны измолоть половину их войска («И не дать Тибайену прислать подкрепление», – думаю я, но это уже не для Ланса). Мы должны сохранить нашу армию, – говорю я ему, – потому что главное предстоит сделать всё-таки ей. Они облегчили нашу задачу, когда пошли на Исог…

– Они не возьмут Исог, – говорю я ему, – но это станет началом их поражения.

И – замолкаю, потому что он смотрит во все глаза, и в бесстрашных его глазах суеверный ужас. И я улыбаюсь, хоть мне не до смеха.

– Я жду Эргиса – только и всего. Отдыхайте, Ланс. Завтра опять драться.

Дипломатия леса: я, Эргис и Тайор, один из вождей Приграничья. Отец – его беглый раб, мать – дикарка из племени хегу, из затей цивилизации Тайор признает лишь ружьё, но на левом плече у него висит самострел, а у пояса – чёрный колчан, где кивают перьями стрелы. Он коряв нескладен, как здешний лес, беспощаден, как судьба, и верен… Как что? Что есть в мире, чтобы не изменяло?

Это и есть Приграничье – не приручённое Баруфом, а истинное, признающее из всех законов только вечный закон лесов. Люди, загнанные бедой и жаждой свободы в эти скверные, гнилые леса, на эти скудные горькие земли и не верящие никому. Тайор родных не отправил в Квайр, а укрыл в какой-то лесной чащобе.

И – свободен.

Сегодня он воюет с Кеватом, потому что кеватцы стоят на его земле. А завтра он встанет против Квайра, если Квайр введёт в Приграничье свои войска. И это то, чего я хочу.

Как предписано этикетом, мы сидим на поляне втроём, а поодаль за нашей спиной поредевший отряд Эргиса и мой поредевший отряд, а за спиною Тайора полтора десятка его людей.

Тайор доверяет мне. Шесть сотен воинов собираются на его призов, но он пришёл только с роднёй.

Эргис излагает наш план. Он говорит на наречии хегу, языке бассотских лесов, который он знает, как свой, я вставляю слово по-квайрски.

Зря поглядел на людей Тайора. Среди них есть девушки хегу. У хегу девушки войны, как и мужчины, потому Бассот и нельзя победит, что каждый из хегу воин. Коренастая девчонка в потёртых мехах, только крепкая грудь да коса вокруг головы. Мне нельзя улыбнуться ей и спросить, как её зовут. Не стоит даже глядеть на неё.

Мне незачем на неё глядеть. Не она, а Суил, её волосы, её грудь, запах её тела…

– Тилар! – говорит Эргис, и все отрублено, все забыто. Есть сегодняшний день и сегодняшний лес, и гнусное дело, которое мы совершим.

– Мой брат! – говорю я Тайору. – Мы убиваем тех, кто пришёл сюда поневоле, так пусть умрут и те, кто привёл их сюда! Мой брат! – говорю я Тайору, – смерть голодна, давай же накормим её, чтобы она не сожрала нас и тех, кто нам дорог!

– Я хочу накормить смерть, – отвечает Тайор, – но я не верю тебе. Ты говоришь «брат», а завтра ты скажешь «раб». Сейчас ты с нами, а завтра ты против нас.

И белесое лесное упрямство в его немигающем взгляде.

– Мы накормим смерть, – говорю я ему, – но сначала смешаем кровь на братство. Дай руку, Тайор, – говорю ему и сам подаю ему руку. Кинжал в руке у Эргиса, короткая боль, и яркая лужица крови на бурой земле. – Мой род и твой род – одно, – говорю я Тайору, – и пусть твоя кровь убьёт меня, если я вас предам.

Этот брат уже из третьей сотни. Ну и семейка!

Мы сделали это. Уничтожили ставку Лоэрдана. Это было необходимо, и я ни о чём не жалею. И хватит.

Главное сделали люди Тайора, мы с Эргисом должны были их прикрывать. И прикрыли. Я потерял семерых, Эргис – больше десятка. Терпимые потери, но лишь потому, что Крир не подвёл; ударил тогда, когда его просили ударить.

И начался разгром. И мы отошли.

Я не рассчитывал, что это начало победы, но так хотелось надеяться… Не получилось. Сифар и Каррот – опальные любимцы Валдера, ночевали в своих корпусах и сумели ослабить удар.

Заслонили собой бегущее в панике войско и не позволили Криру его истребить. А сзади уже подходил нетронутый арьергард во главе с Абилором.

Потери квайрцев – до двадцати тысяч, у Крира – тысячи две, у нас троих – пятьдесят.

А Тибайен уже не пришлёт подкрепленья, потому что в Афсале начался бунт. Горцы Афсала жаждут свободы, там было достаточно слов. Оружием мы снабдили Гирдан. Да, Тибайен, Гирдан – это очень серьёзно. Не знаю, сумеешь ли ты его удержать.

Кеватцы опять пошли на Исог, и Крир опять отступил. Второй заход.

А на меня началась охота. Тибайен меня ценит: отборный отряд в две тысячи сабель, и занят он только мной, Жаль, что я не тщеславен.

Им хорошо, подлецам! Только лишь ловят меня, а мне, огрызаясь и ускользая, надо делать работу война, а батареи уже на исходе, и скоро мой передатчик умрёт, и тогда уже – хочешь – не хочешь! – а давай, пробивайся к Исогу, где свои поопасней врагов.

Огрызаясь и ускользая… Наши кони не могут идти, люди валятся с ног – кони попросту умирают, а работе войны нет конца…

Бой, а в бою две раны. В плечо и в душу. Мы напали на них из засады. Мы уже не могли уходить, оставалось напасть самим.

Отогнали. Сотня остервенелых людей, которым наплевать на жизнь. Теперь уже меньше. Намного.

Дарн. Он заслонил меня и забрал себе мою смерть.

Мой Дарн. Жил молча и умер без стона.

Искажённое мукой лицо, где нет ничего от него. Что я знаю о нем? Телохранитель и нянька, безмолвная тень за спиной. Рядом столько дней и ночей, но что я знаю о нем? Как я себе прощу?

– Биил Бэрсар! – окликнул над ухом Ланс, и меня поднимают с колен и отводят в сторону. А его накрывают плащом и опускают в могилу. В неглубокую яму, где уже проступила вода. Прямо в воду.

Длинный ряд накрытых плащами тел. И мокрые пятна на плащах. Ему будет плохо лежать в воде. И липкие комья сырой земли. И молитва.

Нет никого за этим безмолвным небом. Нет никого и нет ничего. Только одна короткая жизнь, случайно зажжённая, случайно погасшая.

Сколько тысяч единственных жизней оборвано в этом лесу? Сколько их будет оборвано, если я жив и покуда я жив? Как я себя прощу?

Исог. Девственная крепость, ворота страны. Нет Исога. Двадцать дней продолжался штурм, и Исог сожжён. Мы уходим из Приграничья.

Я и Эргис – Сибл с Эгоном давно впереди, я уже послал их к Биссалу. Мы с Приграничьем сделали нашу работу, теперь пойдёт война в классическом стиле – армии против армий. История будет помнить только эту войну. Ну и ладно.

Кеватцы вошли в Южный Квайр, но теперь я уверен в победе. Они надломлены Приграничьем, и их немногим больше, чем нас. Если б не страх перед Тибайеном, они бы уже повернули назад. Нам тоже пора уходить, мы пока не нужны войне. Отдохнём и посмотрим, чем кончится дело.

Меня измучила рана. Не заживает, как в прошлом году у Эргиса, и я почти не владею рукой. Мой новый телохранитель Бараг, густоусый и многословный – он так не похож на Дарна! – но опекает меня не хуже, чем Дарн. Он сам появился рядом со мной, и это значит, что они всё-таки любят меня… те, что остались живы.

И мы приезжаем на нашу лесную базу. Землянки – это вершина комфорта. Трава по пояс, сухая земля… А мы своих мертвецов оставили в той, зловонной и мокрой земле Приграничья. Девять из десяти остались лежат в той земле, а нас только тридцать – три десятка и трех сотен. Отряд Эргиса и мой отряд, и мы никак не привыкнем к тому, что живы. Что можно раздеться на ночь и есть до отвала, а вечером просто сидеть у костра. Что есть запасные батареи, и мой передатчик опять живой.

Они могут шутить и смеяться, я ещё нет – Приграничье меня не отпустило. А война не отпускает Эргиса, он все рвётся к Биссалу… зря! Они уже обойдутся без нас, пускай обходятся сами, нам ещё столько предстоит, столько всего…

А ночью мы с Эргисом вдвоём; сидим голова к голове у меня в землянке, и сумрачный огонёк над шкалой высвечивает его подбородок и губы.

И тусклый, измученный голос Сибла. Война уже подкатилась к Биссалу. Предместье Торан сожжено («О господи, – думаю я, – наш Торан!»), кеватцы готовятся к штурму.

– Не плачь, – говорю я ему. – Крир не отдаст Биссала. Свяжись с Зелором, – командую я, – пусть выдадут Тиргу подземные ходы в Торан и Кавл. Кстати, их казну охраняет корпус Оссара. Не забудьте об этом, когда начнётся штурм.

– Зря я тут, – говорит Эргис. Передатчик выключен, и только светильник подслеповато мигает нам со стола. Червячок света в тяжёлом мраке.

– Эргис, – говорю я ему, потому что уже пора, – что могут десять человек там, где дерутся армия? Научись ты себя ценить, чёрт возьми! То, что ты сделал, не мог сделать никто, кроме тебя. И после этого влезть в драку, убить троих – и самому умереть? Когда все ещё только начинается?

– Ты это о чём? – спрашивает он. – Что начинается?

– Главное. Крир стоит десятка спесивых Абилоров, и он разгромит кеватцев. Вот тут и кончится последняя отсрочка – для Огила и для нас.

– Ты о чём? – снова спрашивает Эргис. Не потому, что не понял. Он давно уже понял – ещё когда выбрал меня. Но так не хочется думать, что это начнётся сейчас.

– Это начнётся сейчас, – говорю я ему. – Никто не решался сделать первого хода, пока не развяжется эта война. Квайр или Кеват. Теперь уже ясно, что Квайр, – говорю я ему. – И теперь они станут делить страну и рвать её на куски.

Молчит. Я знаю его молчание, как он знает моё. Не может, и не хочет признать, что я прав.