Текст книги "Что же тут сложного?"

– Все в порядке, мисс? Осторожнее, смотрите под ноги, – гогочет продавец, и меня вдруг охватывает до того нелепая благодарность за то, что он счел меня достаточно молодой для такого обращения, сама диву даюсь. Забавно, но когда тебе нужна поддержка, мерзкие старые сексисты кажутся галантными джентльменами.

Уверенность, которую накапливаешь за годы успешной работы, испаряется мгновенно, и это не поддается объяснению. Весь многолетний опыт куда-то девается за считаные минуты.

– Сколько же лет назад вы уволились из Сити, миссис Редди, – семь?

Зычный глас Керслоу предназначен специально для того, чтобы на параде докричаться до солдата, который мается дурью в задней шеренге. Он орет на меня через стол шириной со Швейцарию.

– Прошу, зовите меня Кейт. Вообще-то шесть с половиной. Но за это время мне довелось выполнять немало новых обязанностей. Я совершенствовала профессиональные навыки, проводила регулярные финансовые консультации для жителей нашей деревни, каждый день читала финансовые газеты и…

– Вижу. – Керслоу держит мое резюме на вытянутых руках, словно от бумаги исходит противный душок.

Отставной военный с ежиком седых волос, похожим на шлем фигурки из конструктора “Лего”, коротышка, на блестящем лице застыла натянутая гримаса, какая бывает у тех, кто всю жизнь мечтал быть дюйма на три выше ростом. Полоски на пиджаке слишком широки, точно меловые линии на теннисном корте. Такие костюмы надевают ратующие за семейные ценности политики, и то лишь после того, как воскресная бульварная газетенка пропечатает историю их похождений – под кокаином, всю ночь, с двумя проститутками.

– Казначей ПС? – Он приподнимает бровь.

– Да, нашего приходского совета. В бухгалтерских книгах у них был страшный беспорядок, но я еле уговорила викария доверить мне тысячу девятьсот фунтов. Я раньше управляла фондом с уставным капиталом в четыреста миллионов, так что эта ситуация меня весьма позабавила…

– Ясно. Вы указали, что были “председателем совета управляющих в муниципальном колледже Беклз”, так? Какое отношение это имеет к нашей вакансии, миссис Редди?

– Пожалуйста, зовите меня Кейт. У школы возникли трудности, ее намеревались закрыть, и мне стоило немалых усилий исправить эту ситуацию. Пришлось поменять структуру управления, и это был настоящий дипломатический кошмар. Вы себе даже не представляете, какая в школах строгая политика, хуже, чем в каком-нибудь банке, и сколько законов приходилось учитывать и еще отчеты инспекторов. В общем, жуткая бюрократия. Неподготовленному человеку нипочем не разобраться. Я добилась слияния с другой школой, чтобы у нас появились средства на преподавателей и прочих сотрудников, которые работают с учащимися, и возможность уменьшить число учащихся в каждом классе. По сравнению с этой эпопеей любое слияние и поглощение покажется серией “Телепузиков”.

– Понятно, – без тени улыбки отвечает Керслоу, который явно никогда не смотрел с детьми “Телепузиков”. – И все это время, насколько я понимаю, вы не работали полный день, потому что ваша мать была больна?

– Да, мама, то есть моя мать, перенесла инфаркт, но сейчас, слава богу, ей гораздо лучше, она полностью поправилась. Я лишь хочу заметить, мистер Керслоу, что колледж Беклз – один из самых перспективных в Англии, там сейчас потрясающий новый директор, и он…

– Безусловно. Ответьте мне вот на какой вопрос. Предположим, назначено собрание директоров, а у вас в этот день заболел ребенок. Как вы поступите? Независимый член совета обязательно должен готовиться к собраниям и, разумеется, присутствовать на них.

Не знаю, сколько времени я на него таращилась. Несколько секунд? Минут? Не поручусь, что челюсть моя не упала на зеленую кожаную столешницу. Удостоить ли ответом этот вопрос? Тем более что теперь закон запрещает спрашивать о таком. Что ж, я все же отвечу. И я сообщаю этому уроду в пижонском пиджаке с красной шелковой подкладкой, что да, когда я управляла фондом, время от времени мои дети болели, и я, как добросовестный профессионал, всегда находила того, кто будет за ними ухаживать, так что любой совет директоров мог быть совершенно уверен в моей надежности и ответственности.

Речь моя сошла бы куда лучше, если бы телефону в эту самую минуту не приспичило заиграть мелодию из “Розовой пантеры”. Я смотрю на Керслоу, он на меня. Смешной рингтон для старого зануды-директора. И лишь через несколько секунд понимаю, что развеселая мелодия доносится из сумочки под моим стулом. Черт. Наверное, Бен снова поменял мне рингтон. Ему это кажется забавным.

– Прошу прощения. – Я засовываю руку в сумочку, лихорадочно пытаюсь нащупать мобильник, стараясь при этом держать спину прямо. Почему, когда срочно нужно что-то найти, сумочка превращается в кадку с отрубями, в которой прячут рождественские подарки? Кошелек. Салфетки. Пудреница. Что-то липкое. Фу. Очки. Ну же! Он должен быть где-то здесь. Наконец-то. Переключаю неуловимый телефон в беззвучный режим, краем глаза смотрю на экран, вижу пропущенный вызов и сообщение от мамы. Она никогда не пишет эсэмэски. Это такой же тревожный знак, как если бы подросток написал письмо от руки. “СРОЧНО! Мне нужна твоя помощь. Целую. Мама”.

Надеюсь, что мне удается сохранять спокойную улыбку и Керслоу видит перед собой лишь идеального кандидата на пост члена совета директоров, но в голове у меня лихорадочно мечутся мысли. О боже. Что с ней стряслось? Я перебираю варианты:

1. У мамы снова был инфаркт, она едва доползла до телефона, заряда в котором осталось минуты на полторы.

2. Растрепанная мама в ночной рубашке бродит по “Теско”, не понимая, где она и что с ней.

3. На самом деле она имела в виду “Не волнуйся, дорогая, в реанимации ко мне очень внимательны”.

– Видите ли, миссис Редди, – Керслоу складывает пальцы домиком, как какой-нибудь архидьякон из романа Троллопа, – проблема в следующем. Несмотря на впечатляющие достижения в Сити и блестящие рекомендации, которые это подтверждают, за семь лет после увольнения из “Эдвин Морган Форстер” вы не делали ничего, что могло бы заинтересовать моих клиентов. К тому же и возраст нельзя сбрасывать со счетов. Вам скоро пятьдесят, а следовательно, вы вот-вот перейдете в другую возрастную группу, в которой…

У меня пересыхает во рту. И когда я его открываю, то кажется, что не смогу выдавить ни слова.

– Пятьдесят – это новые тридцать пять, – хриплю я. Держись, Кейт, не теряй лицо. Давай просто уйдем отсюда, не нужно устраивать скандал. Мужчины ненавидят скандалы, а этот особенно, да и не стоит он того.

Я стремительно поднимаюсь, словно это я решила закончить собеседование.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Керслоу. Я вам благодарна. И согласна даже на более низкую должность, если подвернется такая вакансия. Я не гордая.

Как же долог путь до двери. А ворс на ковре у Керслоу такой длинный, что каблуки утопают в нем, словно я иду по лужайке.

12:41

На улице я тут же перезваниваю маме и едва не плачу от облегчения, услышав ее голос. Она жива.

– Мама, где ты?

– Привет, Кэт, я в “Мире ковров”.

– Где?..

– В “Мире ковров”. Здесь выбор больше, чем в “Ковросоюзе”.

– Мам, ты написала, что тебе срочно нужна моя помощь.

– Так и есть. Как думаешь, что мне лучше выбрать? В гостиную. Цвета лотоса или овса? А, и еще тут есть оттенок ростков пшеницы. Но учти, он очень дорогой. Семнадцать девяносто девять за квадратный метр!

Одно из самых важных собеседований в моей жизни пошло под откос, потому что мама не может решить, какого цвета ковер выбрать.

– Цвет овса подойдет ко всему. – Я сама не соображаю, что говорю. Шумят машины, ноги вопят, чтобы я сняла шпильки, в горле стоит тошнотворный комок: мне отказали. Я слишком старая. Из другой возрастной группы. Старая.

– Доченька, у тебя все хорошо?

Нет. Ничего хорошего, даже наоборот. Я возлагала большие надежды на это собеседование, но не могу признаться в этом маме. Она не поймет и только расстроится. Прошло то время, когда мама могла решить любые мои проблемы. В какой-то неуловимый момент, в самый обычный день, точка опоры переворачивается и приходит очередь ребенка успокаивать родителей. Наверное, и Эмили когда-нибудь станет меня утешать, хотя сейчас в это трудно поверить. Мой же переломный момент наступил четыре года назад, когда умер отец. И хотя родители давным-давно развелись, в глубине души мама все же надеялась, что в старости отец приползет к ней. Или раньше, когда разорится, растеряет прыть и не сможет заводить подружек моложе собственных дочерей. Вот тогда придет ее черед торжествовать. А через десять месяцев после того, как его обнаружили мертвым в постели Джейд, роскошной модели, обитавшей над его любимой букмекерской конторой, мама и сама перенесла инфаркт. Оказывается, разбитое сердце – вовсе не метафора. В общем, вы понимаете, почему я уже не могу излить маме душу, опереться на ее плечо или обременить своими проблемами. И почему мне приходится следить за словами.

– У меня только что было собеседование.

– Правда? Уверена, оно прошло великолепно, дорогая. Лучше тебя им ни за что не найти, в этом я даже не сомневаюсь.

– Да, все хорошо. Я моментально все вспомнила. Как себя вести и что делать.

– Тебе виднее, милая. Значит, я возьму цвета овса. Хотя, пожалуй, овес – это слишком заурядно. Нет, мне все же больше нравится лотос.

После того как мама благополучно решила вовсе не покупать ковер, я перевожу дух и понимаю, что нужно делать дальше. Я сказала Керслоу, что не гордая, но, похоже, ошиблась. Я гордая, и он меня раззадорил. Амбиции теплились во мне, точно огонек горелки, дожидаясь, когда разожгут пламя. Раз уж я слишком стара, значит, черт побери, надо стать моложе, верно? Если для того, чтобы получить работу, с которой я справлюсь одной левой, придется помолодеть, я так и сделаю. Следовательно, отныне Кейт Редди не сорок девять с половиной и она не жалкая нетрудоспособная недотепа, вышедшая в тираж. И она не “перейдет в другую возрастную группу”, куда, как видно, не входят такие хмыри, как Керслоу, эта шишка на ровном месте, да и вообще мужчины, а входят, увы, только женщины. Ей теперь… ей теперь сорок два!

Да, точно. Сорок два. Ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого[12]12
  Кейт имеет в виду роман Дугласа Адамса “Автостопом по галактике”, где число 42 названо “ответом на главный вопрос жизни”.


[Закрыть]. Если уж Джоан Коллинз скостила себе двадцать лет, чтобы роль в “Династии” оставили за ней, то и я, черт побери, могу сбросить семь лет, чтобы меня взяли в финансовую компанию и моя собственная династия не пошла по миру. Отныне, вопреки голосу разума и стараясь не думать о том, что сказала бы мама, я буду всем врать.

(“В поисках Немо”. Наконец-то Рой раскопал название фильма о той беспамятной рыбке.)

3. Откуда ноги растут

Четверг, 05:57

Суставы ноют и болят, точно у меня грипп, который никак не проходит. Должно быть, снова Перри и его прелестные симптомы, как в тот раз, когда я проснулась в три часа ночи с лужей пота между грудями, при том что в спальне стоял леденящий холод. Я бы с огромным удовольствием перевернулась на другой бок и повалялась еще часок в постели, но ничего не попишешь. После мучений в когтях лукавого, этого директора в полосочку, пора осуществлять план по возвращению на работу.

Конор из фитнес-клуба в обход правил согласился заниматься со мной по специальной программе для невест – женщин, которые в самый важный день своей жизни хотят выглядеть сногсшибательно. Я объяснила ему, что цели у меня примерно те же, что и у свежепомолвленной девицы: мне нужно убедить мужчину – или мужчин – решиться на длительные отношения со мной и регулярно выдавать мне деньги на воспитание детей и ремонт ветшающего дома. У нас тоже будет медовый месяц, во время которого мне придется внушить им, что я всегда буду гореть желанием, радовать взор и выполнять любые капризы.

– В общем, мне нужно сбросить девять фунтов, а лучше стоун, и выглядеть как моложавая женщина сорока двух лет, – пояснила я.

– Ясненько-понятненько, – ответил Конор. Он из Новой Зеландии.

Так я начала подготовку к возращению на настоящую работу. Под “настоящей” я имею в виду хорошо оплачиваемую, в отличие от моих так называемых совместительств последних лет. Почитать женские журналы, так совместительство покажется сущей идиллией: героиня в длинном пастельном кашемировом кардигане поверх кипенно-белой футболки порхает от проекта к проекту, один другого успешнее, и при этом еще ухитряется печь всякие вкусности для своих очаровательных детей на кухне, неизменно окрашенной в приятный глазу цвет голубиного крыла.

На деле же, как я вскоре поняла, это значит работать по совместительству в нескольких фирмах, которые рады-радешеньки не включать тебя в ведомость, чтобы не платить НДС, да и тебе норовят не заплатить, поэтому уйма времени уходит на то, чтобы получить-таки свои деньги. У меня странная фобия – тем более для человека, который работал в финансовой сфере. Я стесняюсь спрашивать о деньгах – по крайней мере, своих. Так что в итоге у меня на руках оказалось несколько проектов, предполагавших высокую ответственность и низкую оплату, и вдобавок их приходилось совмещать с основными моим обязанностями водителя, закупщицы продуктов, прачки, воспитательницы, кухарки, организатора вечеринок, сиделки, выгульщицы собак, надзирательницы за выполнением домашних заданий и кайфоломщицы, которая выгоняет из интернета. Мой офис, он же кухонный стол, был завален грудой бумаг, а вовсе не полезной выпечкой. Моих годовых доходов никак не хватало на кашемир, а белые футболки посерели в общей стирке.

Все успешные проекты требуют соблюдения простых условий – нужно четко понимать, откуда у того или иного события ноги растут, и ставить перед собой реальные цели. Домашние крепко спят; я запираю дверь ванной, одним движением стягиваю через голову ночнушку (один мой любовник говорил, что это “невероятно эротично”) и изучаю отражение в зеркале. Вот так и выглядят сорок девять с половиной. Грудь потяжелела и обвисла, и придирчивому глазу (а мой именно таков) может показаться, что она больше похожа на вымя, нежели на прежних дерзких щенят. Впрочем, я еще легко отделалась. Кое у кого из моих подруг после рождения детей грудь и вовсе пропала: сперва набухла, а когда молоко ушло, сдулась, как воздушные шарики после вечеринки. Джудит из моей родительской группы вставила импланты, после того как близнецы высосали ее досуха и мужу противно стало смотреть на эти, как он галантно выражался, “ведьмины сиськи”. Впрочем, он все равно ушел к секретарше, а Джудит осталась с двумя силиконовыми бурдюками, от тяжести которых у нее начались проблемы со спиной. Моя грудь сохранила и размер, и форму, но с годами ощутимо утратила плотность. Так свежий авокадо отличается от того, что размяк в кашицу внутри своей кожистой оболочки. Наверное, в этом и заключается суть юности – в упругой спелости.

Я невольно вздрагиваю. В ванной свежо, даже холоднее, чем на улице, потому что до водопровода у Петра еще руки не дошли. Сказать по правде, я цепенею при мысли о том, что он обнаружит, сняв половицы. Древний радиатор под окном испускает скупое тепло, доносящиеся из него плеск и бульканье говорят о серьезных проблемах с внутренностями.

Набросив на плечи полотенце, снова смотрю на тело в зеркале. Ноги по-прежнему хоть куда, только над коленками появилась складка, словно кто-то взял иглу и наложил шов. Талия расплылась, отчего фигура приобрела более прямые очертания, сменившие соблазнительные изгибы молодой женщины, которая отродясь не боролась за внимание мужчин и ни на мгновение не задумывалась о том, какими такими чарами их манит ее тело.

Бедра у меня всегда были худые, как у мальчишки, теперь же нарос жирок. Я до боли сжимаю пальцами складку кожи. Первым делом нужно избавиться вот от этого. Кожу под горлом на ключицах испещряют мелкие штрихи, словно художник исцарапал ее ножом. Это от солнца. С ними, пожалуй, ничего уже не поделаешь. (Рой, напомни мне спросить у Кэнди, она перепробовала все процедуры, какие только существуют на свете.) Не спрячешь и шрам от кесарева. С годами он порябел и выцвел, но из-за сделанного наспех разреза – хирург торопилась вынуть Эмили – образовался валик, который не согнать никаким пилатесом. Уж поверьте, я пыталась. Прежде я презирала тех звезд, которые после планового кесарева делали подтяжку на животе. Почему бы не гордиться своими шрамами? Теперь этот шрам мне кажется не самым подходящим объектом для гордости. Хотя живот, в общем, плоский, пусть местами и в мелких складках, точно жатый ситец.

А что же то место, откуда ноги растут? Я поворачиваюсь и заглядываю в зеркало через плечо. Вроде все на месте, и даже без целлюлита, но… жопа-жопа-жопа. Скажем так: я не стала бы ее фотографировать и выкладывать на фейсбук.

Удивляться и стыдиться тут совершенно нечего, вот так время и меняет наше тело. Перемены эти до того малы и, к счастью, до того постепенны, что мы их практически не замечаем, пока в один прекрасный день, глядя на собственную фотографию из отпуска или мельком поймав отражение в рябом зеркале за барной стойкой, не изумляемся на мгновение: а это еще кто?

Впрочем, порой старение подбрасывает шокирующие сюрпризы. Моя подруга Дебра клянется, что на днях обнаружила на лобке седой волос. Седые волосы на лобке? Нет, серьезно? Бр-р. Мои по-прежнему темные, хоть и поредели – не включить ли, в самом деле, лысеющий лобок в список климактерических унижений? – да и волосы на ногах отрастают медленнее. Зато можно сэкономить на депиляции. Вся фолликулярная активность переместилась на подборок и шею, где проклюнулись семь или восемь подлых волосков. Прут, что твои сорняки. Лишь пинцет да моя вечная бдительность не дают им превратиться в бороду, как у Распутина.

Лицо. Его я приберегла напоследок. Освещение в ванной слишком снисходительно ко мне. Мягкий рассеянный южный свет из сада, который до сих пор дремлет, а сейчас мне нужно что-то пожестче. Я дергаю за шнур люминесцентной лампы над зеркалом. Один из плюсов слабеющего зрения в том, что с возрастом хуже себя видишь, хоть в этом каверзная старая ведьма, матушка-природа, не оплошала. Обычно я утешаюсь тем, что мне все говорят, будто для своего возраста я выгляжу молодо. Но это успокаивает, когда тебе тридцать девять, а не когда тебе без пяти минут цифра-которую-нельзя-называть.

В безжалостном кислотно-желтом свете отражение сообщает, что подбородок начинает расплываться. Линия его бугрится, как смесь для кекса, в которой толком не успели размешать муку, хотя, конечно, это еще не жуткий двойной подбородок. Из каких-то мазохистских побуждений я на днях погуглила “складки на лице и шее” и вот что нашла: “мясистые наросты, свисающие с разных частей головы или шеи у некоторых видов млекопитающих и птиц”. Похоже, что и меня они настигнут. Прижимаю два больших пальца снизу к подбородку и на мгновение вижу в зеркале прежнюю юную себя – изумленную, печальную, прекрасную.

Область вокруг глаз пока что в порядке – спасибо антивозрастному крему “Сислей” (к тому же я никогда не курила, это тоже играет роль), а вот носогубные складки как у грустного клоуна, и между нахмуренными бровями появился небольшой, но заметный восклицательный знак. Все это придает мне сердитый вид. Я провожу пальцем по вертикальным морщинам. Вроде бы в них можно вколоть ботокс или рестилайн. Правда, мне пока что не хватало духу, и вовсе не по этическим соображениям, ничего подобного, это все предрассудки. Но если и без того выглядишь неплохо, зачем пытаться что-то исправить, рискуя превратиться в уродца?

Лучше уж видеть в зеркале знакомое лицо в легких морщинках, чем выглядеть как та актриса, которую я на днях встретила в кафе. В семидесятых она не сходила с экрана телевизора, снималась во всех картинах по романам Диккенса и Остин – простая, естественная красота, о которой слагают сонеты. Уж не знаю, что она с собой сотворила, может, пыталась вернуть щечки-яблочки, как в юности, и в итоге стала выглядеть так, словно набрала полный рот бразильских орехов. Щеки округлились, но как-то неровно, и один краешек пухлых силиконовых неподвижных губ опустился вниз, будто собирался расплакаться, но остальное лицо не позволило. Я изо всех сил старалась не пялиться на нее и все равно нет-нет да и поглядывала, чтобы оценить масштабы бедствия. Взгляд мой, точно попрыгунчик на резинке, то и дело возвращался к этому жалкому резиновому лицу. Лучше ходить со своим привычным лицом, чем вот так вдруг оказаться с чужим.

Я выключаю жесткий свет и переодеваюсь в спортивный костюм. Внизу скулит Ленни, он знает, что я встала. Надо будет выпустить его пописать. Прежде чем спуститься, окидываю женщину в зеркале последним честным оценивающим взглядом. Очень даже неплохо, Кейт, можешь даже не сомневаться, девочка. Конечно, есть над чем поработать, но мы справимся. Мы, некогда горячие штучки, можем снова ими стать. Ну ладно, для начала хотя бы теплыми, а там поглядим. Пока же остается лишь прибегнуть к помощи тонального крема и надеяться на то, что благодаря персональному тренеру я сумею выглядеть на свой новый возраст.

06:14

Как и собиралась, продолжаю: развожу в горячей воде две ложки яблочного уксуса, напоминая себе, что вода с уксусом понижает уровень сахара в крови, подавляет аппетит – наверное, потому, что от этого пойла тошнит. Тем более что у меня сегодня разгрузочный день, когда можно максимум пятьсот калорий, и я готовлю себе роскошный завтрак из одной-единственной овсяной лепешки, подумывая, не пуститься ли во все тяжкие и не добавить ли к ней ложку хумуса. Количество калорий в овсяной лепешке написано на коробке сбоку такими крошечными буквами, что их разберет разве что эльф, да и то в электронный микроскоп. И как прикажете соблюдать эту чертову быструю диету, если даже килокалории не прочесть? Иду за очками, которые всегда лежат на своем месте, чтобы Кейт не забыла, где ее очки. Но их там нет. (Рой, ты спишь, что ли? Рой?! Куда я дела очки? Мне нужны очки. Пожалуйста, найди мои очки.)

Не отвечает. Черт. Откусываю кусок лепешки, подумываю, не выпить ли зеленую слизь, которую приготовила Эмили, завалив всю раковину посудой. Открываю холодильник, перебираю всякие вкусности и тут же ставлю на место. Мнусь возле хлебницы, куда Ричард вчера положил купленный в кулинарии итальянский хлеб ручной работы. Хрустящая корка, хрустящая корка, о как же ты манишь меня!

Держи себя в руках, Кейт. И не введи нас в искушение, и избави нас от глютена. Мне суждено сменить эластичные легинсы, тихое отчаяние и возрастную полноту на юбки-карандаши и полноту карьерных возможностей.

От кого: Кэнди Страттон

Кому: Кейт Редди

Тема: Унижение на собеседовании

Ты сходила на одно-единственное собеседование, там какой-то мудак-кадровик сказал, что раз тебе 49, то тебя пора усыпить, И ТЫ ЕМУ ПОВЕРИЛА? СЕРЬЕЗНО? Куда девалась та шикарная женщина, у которой я работала? Тебе нужно отредактировать резюме и врать напропалую. Говори всем, что обязанности, которые ты там перечислила, ты выполняла в последние полтора года, ок? А я дам тебе отличные рекомендации.

И сходи к парикмахеру, сделай мелирование. Хватит красить волосы дома над ванной. Обещаешь?

ХХ

К.

06:21

Уже собираюсь уходить на тренировку, как вдруг слышу незнакомый звук: где-то звонит телефон. Я не сразу соображаю, что это городской. И еще дольше ищу сам аппарат, одиноко заливающийся за листом гипсокартона, который Петр прислонил к стене кухни. Кто бы это мог быть в такую рань? В наши дни, когда у всех и каждого мобильник, по городскому телефону звонят лишь рекламные агенты да те, кого Ричард упорно зовет “стариками”. Даже у Бена есть сотовый. Когда ему стукнуло двенадцать, пришлось уступить. Он грозился “сообщить в государственные органы”, что мы “жестоко обращаемся с ребенком”, то есть отказываемся купить телефон, а вдобавок заявил, что если не получит мобильник, то не покажет мне, как перенести файлы со старого ноутбука на новый. С таким аргументом не поспоришь.

Телефон припорошен белесой строительной пылью. Разумеется, звонит один из “стариков” и очень вежливо объясняется с равнодушным автоответчиком. Дональд. Я слышу его йоркширский выговор, некогда столь звучный и густой, хоть режь ножом, как имбирный пирог, теперь же, на восемьдесят девятом году жизни, тонкий и дрожащий, как голос флейты. Оставляя сообщение, папа Ричарда произносит слова медленно и членораздельно, делает паузу после каждого предложения, чтобы безмолвный его собеседник успел ответить. Дональд говорит, говорит и все никак не закончит. “Пап, давай короче!” – обычно кричит Ричард через всю кухню. Но я люблю свекра за его задумчивую обстоятельность в духе сэра Алека Гиннесса и за то, как любезно он обращается к машине. Это как напоминание об утраченном мире, где люди разговаривали друг с другом.

Вполуха слушая Дональда, пытаюсь отыскать киви в вазе с фруктами. Уж лучше, чем банан. Наверняка в нем не больше сорока калорий. Ну почему всегда одно и то же? Когда я принесла их из магазина, они были твердые, как ручные гранаты, но за эти два дня успели превратиться в кашу, даже в руки взять неловко, такое ощущение, будто щупаешь яйцо бабуина.

– Ричард, Кейт, прошу прощения, что беспокою вас в такую рань. Это Дональд, – зачем-то добавляет свекор. – Я звоню насчет Барбары. Она поссорилась с нашей новой помощницей. Впрочем, ничего серьезного.

О господи, только не это. После двух месяцев переговоров с социальной службой Ротли, которые истощили бы дипломатические возможности Кофи Аннана и Амаль Клуни вместе взятых, мне удалось выбить для Дональда и Барбары помощницу. Это значило, что будет кому убрать в доме, искупать Барбару, поменять повязку на ее обожженной ноге. Правда, времени им выделили всего ничего, так мало, что помощница порой даже не снимает пальто, но, по крайней мере, хоть кто-то навещает их каждый день. Родители Ричарда наотрез отказываются продавать фамильное гнездо, каменный крестьянский дом на склоне холма, потому что тогда придется расстаться с садом, за которым они с любовью ухаживают вот уже сорок лет и знают все эти кусты и деревья так же хорошо, как собственных внуков. Барбара вечно обещает, что они обязательно переедут, “когда придет пора”, но, боюсь, они уже упустили момент, причем лет семь назад, и теперь сидят, как в ловушке, в просторном доме, который отказываются отапливать (“нельзя же так сорить деньгами”), с крутой лестницей. Бен свалился с нее на Пасху, когда ему было три года.

– Нам так неловко вас обременять… – слышу я, шнуруя кроссовки. Смотрю на часы. Опаздываю на первую тренировку с Конором. Увы. Будь я хорошим самоотверженным человеком, непременно взяла бы трубку, но еще одного разговора с Дональдом в духе “Дня сурка” я сейчас не вынесу. – Но дело в том, что Барбара ее вчера оскорбила – сказала, что Эрна толком не знает английского, раз не понимает, что ей говорят. Барбара приготовила Эрне чашку чая, Эрна поблагодарила, а Барбара ответила: “Не стоит благодарности”, а Эрна подумала, что она так сказала про ее старания, мол, Эрна не делает ничего такого, за что стоило бы благодарить, но Барбара ничего такого не имела в виду, вы же понимаете. Эрна рассердилась, нагрубила Барбаре, ушла и вот уже несколько дней не показывается. Я сам меняю Барбаре повязку, слава богу, еще помню, как оказывать первую помощь, но в ванную она меня не пускает, а вы же помните, как она получила этот ожог. Открыла горячую воду и забыла добавить холодной.

Судя по голосу, человек, который без малого семьдесят лет назад летал на тяжелом бомбардировщике “Ланкастер” в коварном ночном небе над Европой, – а ведь он тогда был всего лишь на четыре года старше Эмили, и при мысли об этом у меня всегда наворачиваются слезы, – покорился судьбе: он спокоен, сдержан, стоек и совершенно, абсолютно беспомощен.

– Если вас не очень затруднит…

Ох, ладно, ладно. Иду.

– Доброе утро, Дональд. Да, это Кейт. Нет, что вы, ничуть. Меня вовсе не затруднит. Нет, к сожалению, сообщений мы не получали. Мы не всегда проверяем… Да, если можно, лучше звоните на мобильный. Я записала наши номера у вас в календаре. О боже. Барбара застукала помощницу с сигаретой возле епископа Лландаффа? (Постойте-ка, а что это валлийский прелат делал в растительных владениях моей свекрови?) А, так “епископ Лландаффа” – это сорт… Да, я поняла, Барбара не одобряет, когда курят возле георгин. Нет, что вы. Да. Да. Понимаю. То есть ей хотелось бы помощницу из местных. Хорошо, я позвоню в социальную службу.

Наверняка же у них есть некурящая англоязычная помощница, которая любит георгины и готова являться по первому требованию, правда?

Наконец мне удается повесить трубку, пообещав Дональду, что мы обязательно их навестим, как только дети освоятся в школе, как только Эмили сдаст экзамены, как только я найду новую работу, как только мы отремонтируем кухню, а Ричард сумеет выкроить время между велогонками и сеансами психотерапии дважды в неделю. То есть двенадцатого никобря.

Отправляю Конору сообщение – мол, прошу прощения, семейные проблемы, обязательно увидимся в четверг на тренировке. Если меня когда-нибудь хоть ненадолго оставят в покое. Неужели я слишком многого хочу?

07:17

– Господи, Кейт, ты только послушай.

Ричард сидит за столом на кухне. Поднимает взгляд от газеты и, щурясь от резкого света, смотрит в окно. Большие георгианские окна очень красивы, вот только сломался подъемный механизм, так что окно теперь не открывается, и на подоконниках цветет плесень.

– Нет, ну ты представляешь? – вздыхает Ричард. – Пишут, что хакеры получили доступ к сотне тысяч фотографий из снэпчата и собираются их опубликовать, в том числе и снимки обнаженных несовершеннолетних. У наших детей есть снэпчат?

– Не в курсе, – буркаю я.

– Мы-то, слава богу, знаем, что Эмили не станет выкладывать на всеобщее обозрение фотографии своих половых органов, но ведь масса родителей понятия не имеет, чем занимаются их дети в социальных сетях.

– Угу.

– Это же недопустимо.

– М-м-м.

С тех пор как мужа огрел кризис среднего возраста, он подписался на прогрессивные издания левого толка и часто вставляет в речь словечки вроде “недопустимо” и “вопросы, связанные с тем-то и тем-то”. Теперь вместо “бедность” он говорит “вопросы, связанные с ухудшением экономического положения”. Не знаю, почему больше никто не использует слово “проблемы”, – наверное, потому, что проблемы надо решать, но это невозможно, “вопросы” же звучат солидно, а решения не требуют.

– Я сначала к психологу, – сообщает Рич, – а потом сразу на лекции. Джоэли из центра социально-медицинской помощи просила меня обустроить зал для медитации. Мы подумываем устроить краудфандинг.