Текст книги "Смятение сердца"

Глава 41

Сэйбл шевельнулась во сне, протянула руку и ощупала место рядом с собой, уже угадывая, что оно окажется пустым. Она свернулась калачиком на боку, ощущая недавнюю близость с Хантером в сладкой, томительной пустоте, разлитой во всем теле. И было еще кое-что, что она прекрасно помнила: неприкрытую жадность его поцелуев, жестокую, дикую страсть, как если бы он хотел оставить отпечаток на ее коже, оставить в ее теле ощущение, которое время было бы не властно стереть. Он хотел, чтобы она помнила, несмотря ни на что. Как будто она могла забыть!

Сэйбл вздохнула, выше подтянув колени к подбородку.

Неожиданно она открыла глаза и села в постели рывком. Скомканная, местами порванная ночная сорочка валялась возле кровати. Она потянулась за одеждой с сильно бьющимся сердцем. Хантер приходил этой ночью, чтобы проститься.

Вскоре Сэйбл шла по коридорам спящего дома, направляясь к парадной двери. В горле ее образовался болезненный, мешающий дышать комок. «Зачем ты делаешь это, Хантер? И именно сейчас!» Ступив на веранду, она прежде всего огляделась в поисках конвойных. Их не было – очевидно, никто не предполагал, что она поднимется так рано. Подхватив повыше пышный подол платья, она заторопилась к кузнице через безлюдную в столь ранний час центральную площадь форта. При этом она молилась о том, чтобы не опоздать. К тому моменту, когда ее ладонь легла на грубую притолоку входа, в боку болезненно резало. Сэйбл вошла.

Первым, что бросилось ей в глаза, была спина Хантера. Тот седлал лошадь.

Она окаменела. Каждое биение сердца отдавалось в ушах громом. «Это невозможно!» – кричала душа. А Хантер, ничего не замечая, продолжал заниматься своим делом: подтянул подпругу, проверил поводья, похлопал по притороченным мешкам, открыл магазин каждого револьвера, убеждаясь, что они заряжены. Она видела все это множество раз, в той же самой последовательности! Неужели этот человек несколько часов назад любил ее, как безумный? Неужели Сальваторе Ваккарелло был прав в тот далекий день, утверждая, что она только и пригодна, что быть украшением гостиной знатного и богатого джентльмена?

Наконец Хантер взял лошадь под уздцы и повел к выходу из кузницы.

И остановился, увидев Сэйбл. Было еще совсем темно, и только керосиновая лампа, горящая в нише у самого входа, раздвигала сумрак внутри строения. Силуэт Сэйбл выделялся на фоне ночи, как призрак в белом одеянии. Грациозные линии ее тела просвечивали насквозь, и в мрачном, пропахшем гарью и навозом помещении она казалась чужеродно-прекрасной. Она почти светилась, словно их недавняя близость осияла ее неземной прелестью. Болезненный спазм стиснул сердце Хантера.

– Как же ты можешь? – прошептала она с нескрываемой болью. – Так любить меня… и сбежать под покровом ночи?

– Не смотри на меня с таким укором, Сэй, – ответил он серьезно, с видимым усилием. – Я не бегу от тебя под покровом ночи. Я сказал однажды, что не откажусь от тебя, и это правда.

– Тогда что же происходит? Ты дождался, пока я усну, и исчез так же незаметно, как и появился. Разве это не означает отказаться? Неужели я не заслуживаю хотя бы объяснения?

– Я еду домой, чтобы все исправить.

– Исправить? Что?

– Найти себя. Найти свою семью. И тем самым найти тебя, Сэйбл. Я должен научиться смотреть в зеркало без отвращения.

– Но я люблю тебя…

– А я нет! Я презираю себя! Посмотри на этого неудачника. – Он развел руки широким беспомощным жестом. – Перед тобой все, что у меня есть: пара кольтов, несколько седельных мешков и запаленная лошадь.

И это составляет все его имущество.

Ни дома.

Ни земли.

Ни семьи.

Сэйбл смотрела на человека, которого любила всем сердцем, и не могла понять, почему он так слеп. Она могла бы прийти к нему, в чем была, без гроша за душой, и не моргнув глазом разделить с ним жизнь. Она приняла бы его любым.

– Тебе нужен человек, который даст тебе надежную крышу над головой и достойную пищу на столе, – говорил Хантер. Ее мрачный взгляд заставил его схватить ее за плечи и встряхнуть. – Я видел кусочек твоей жизни накануне вечером! Ты заслуживаешь всего этого, дорогая! Роскошные наряды, драгоценности…

– Не смей оскорблять меня! – не выдержала Сэйбл. – Разве человек – это сумма того, что он имеет: тряпок, недвижимости, побрякушек? Неужели ты до сих пор не понял меня? Неужели я для тебя – такая пустышка? Я никогда, ни за что не потребовала бы, чтобы ты изменил себе самому.

– Я знаю, милая, знаю, – вздохнул Хантер, и она отшатнулась с воинственным выражением лица, приготовившись к схватке, на которую он совсем не рассчитывал. – Но если тебе не нужно от меня большего, чем я уже представляю собой, то это меня не красит. Пойми меня сейчас, иначе для нас не будет никакого будущего. Выслушай. До тех пор, пока ты не вошла в мою жизнь, я жил незатейливо: ел, спал, разговаривал. Но чаще всего я пил. В сущности, Сэй, меня не было, это двигалось по земле подобие человека, лишенное души. Примерно то же самое, что ходячий мертвец. Моя семья давно потеряла всякий мой след. Возможно, я даже мертв для них. Пять лет, пять долгих лет все равно что вычеркнуты из моей жизни!

– Но почему ты обязательно должен предстать перед ними один?

Неужели он боится познакомить ее с родителями?

– Я не могу забрать тебя с собой…

Лицо Сэйбл разом утратило все свое воинственное оживление, всю готовность к долгому спору – подавленное выражение было теперь на нем. Если бы только он был уверен, что поступает единственно правильным образом! Возможно, существовал и другой выход: просто похитить ее сейчас. Это было бы романтическим завершением их трудного путешествия. Вот только ему некуда было увезти Сэйбл. Хантер знал, что будет мучиться сомнениями, и помочь этому было нельзя.

– Я должен сам, один, выплатить свои долги, принять на себя ответственность, которая лежит на старшем сыне и наследнике и которую я так долго оставлял другим. Я был обязан вернуться с войны домой и помочь наладить хозяйство. Я уклонился от этого. Время шло, и долг мой рос. Теперь будет непросто разобраться с ним.

Сэйбл стояла, глядя в землю, и думала о том, как рискованно выпускать обретенное счастье из рук даже ненадолго. Но счастье не было неуязвимым даже в ее руках, если его продолжали подтачивать изнутри последние из демонов Хантера. Было страшно представить себе одинокую жизнь, жизнь, в которой его не будет рядом. Благословив его отъезд, она добровольно обрекала себя на жалкое, беспросветное существование. Но был ли хоть шанс, что он уступит мольбам и останется? Что могло остановить его? Только не слезы. Может быть, рассказать ему о подозрениях насчет возможной беременности? Сознание того, что она носит его ребенка, конечно же, остановит его! А если нет? Он ведь ни разу не упомянул о том, что может жениться на ней, что он может хотя бы прожить с ней жизнь, не отягощая себя узами брака. Сказать ему о ребенке – все равно что упасть в ноги и пресмыкаться, умоляя не бросать ее.

– А как же я? – спросила Сэйбл тихо, давая Хантеру последний шанс одуматься. – Как же все то, что было между нами?

Тишина, показавшаяся ей ледяной, длилась несколько минут. Сознавая, что мольбы и слезы могут подточить его решимость, Хантер еще раз спросил себя, так ли уж он хочет уехать. Возможно, он слишком многого требовал, молча предлагая ждать своего возвращения. Сэйбл любила его, и он не сомневался в прочности ее чувств… теперь. Кто мог сказать, что будет через день, через неделю, через месяц? Однако он чувствовал себя, как змея, поменявшая кожу. Он испытывал властную потребность стряхнуть остатки прошлого, очистить себя полностью и окончательно.

– Придется пока отложить то, что было между нами. Пусть оно подождет.

Его слова прозвучали сухо, но Сэйбл в отчаянии отмахнулась от голоса рассудка.

– Как долго? – воскликнула она с истерической ноткой в голосе.

– Этого я не знаю, – вздохнул Хантер, отводя взгляд.

Неопределенность. Самое страшное, что только бывает в любви. Уклончивость его ответа означала, конечно, что он не готов связать себя ни с чем и ни с кем, даже с ней, даже ненадолго. Как ей жить, пока Хантер играет в благородство? И так ли уж невозможно для него было взять ее с собой? Наверное, он просто не хотел этого. Он вычеркивал ее из своей жизни после всего, что им пришлось пережить вместе, и даже не давал мало-мальски конкретного обещания, за которое можно было бы ухватиться, которым она могла бы жить в его отсутствие. Гнев ее вспыхнул, как факел.

– А если я не дождусь тебя?

Хантер вздрогнул. Он был так глубоко погружен в свои раздумья, что обвел окружающее ошеломленным взглядом. Ему бросился в глаза подол дорогого платья Сэйбл, кромкой подметающего земляной пол кузницы. Она была здесь созданием чужеродным.

– Ты не хочешь сделать меня частью своей жизни, – продолжала она, повышая голос, – и при этом ждешь, что я буду вышивать салфетки и ждать? Что я буду жить надеждой? Возможно, когда-нибудь мой рыцарь решит, что достаточно хорош для меня – и вернется? Ну уж нет! Нельзя постоянно сомневаться в себе, Хантер. Нельзя стать белым как снег, без малейшего пятнышка. Прошлое – это наша тень, она есть у каждого человека, но ты не хочешь смириться с этим. Тогда лучше уходи. Убедись в том, что никто, кроме тебя самого, не судит тебя. Семья примет старшего сына с распростертыми объятиями, но наступит ли тогда мир в твоей душе? Только мать может ждать всю жизнь, Хантер, но не любимая женщина!

Сэйбл почувствовала, что сломается и разразится рыданиями, если скажет еще хоть слово. Повернувшись на подкашивающихся ногах, она зашагала к двери.

Хантер молча смотрел ей вслед. Он надеялся, что она остановится, повернется, бросится к нему, и Сэйбл действительно помедлила у двери… только чтобы, подхватив юбки, броситься прочь бегом.

Он был один.

Она не просто оставила его – она надавала ему словесных пощечин, выставила поступок, который он расценивал как благородный, в глупом и подлом свете.

Она сказала, что не станет ждать.

Блуждая пустым взглядом по кузнице, Хантер увидел ящик, из которого в день их встречи Дугал Фрейзер достал фляжку с виски.

Выпить захотелось так, что горло стиснул спазм.

Он часто хватался в жизни за бутылку, но никогда еще эта потребность не была так сильна.

Но Хантер не открыл ящик. Ему показалось, что он целую вечность смотрел на распахнутые двери кузницы, не находя сил на то, чтобы потянуть лошадь за поводья. Но, главное, он не находил сил выйти наружу и там, быть может, увидеть вдали Сэйбл, убегающую прочь от кузницы, от него – убегающую из его жизни. Наконец неподвижность стала невыносимой. Пересекая двор, Хантер держал голову низко склоненной.

Часовой у запертых ворот не выказал при виде него никакого удивления: он еще с вечера получил приказ выпустить Мак-Кракена затемно. Мейтланд охотно распорядился на этот счет, меньше всего желая в ближайшем будущем снова столкнуться с Хантером на территории форта. Проводник Сэйбл Кавано отныне был для коменданта живым напоминанием о допущенных ошибках.

Именно поэтому часовой с готовностью отпер для Хантера ворота и приоткрыл одну из тяжелых створок. Он проделал это в одиночку и с усилием, и петли пронзительно и жалобно заскрипели. Унылый, безнадежный звук не прибавил Хантеру оживления.

Позже он должен был встряхнуться, но пока испытывал только боль.

Он уже приготовился дернуть лошадь за узду, когда за спиной раздался звук – что-то вроде приглушенного окрика. Хантер обернулся. Там стояла Сэйбл, одной рукой придерживая подол платья, другую прижав ко рту, словно сожалея о том, что окликнула его. Лавандовые глаза смотрели с нескрываемым страхом. Он понял: она считала, что видит его в последний раз. Молча он бросился к ней и до боли сжал в объятиях.

– Не забывай, что ты моя, не забывай никогда! Я просто не смогу уехать навсегда, Сэй. Даже если тебе вдруг взбредет в голову спрятаться от меня, я найду тебя, куда бы ты ни убежала. И я знаю, что ты будешь ждать меня, по своей воле или против нее. Я уже говорил, что люблю тебя, и повторяю это сейчас. Верь мне так же, как верила до сих пор. – Он отстранил ее, вгляделся в искаженное лицо и добавил:

– Не сомневайся во мне.

«Вот теперь мы и посмотрим, достаточно ли сильно ты его любишь, – прошептал, голос ее души. – Если достаточно, ты не откажешь ему в праве заключить мир с самим собой».

– Я верю, верю тебе! – воскликнула Сэйбл, из последних сил борясь с подступающими рыданиями. Она вся дрожала, закусив губу, но все-таки сумела произнести недрогнувшим голосом. – Я люблю тебя, Хантер.

Напряжение стало невыносимым для каждого из них. Не говоря ничего больше, он отстранил руки, которыми она безотчетно цеплялась за его плечи, вскочил в седло и вскоре исчез за приоткрытыми воротами.

Створка качнулась на место с горестным стоном, а когда звук умолк, стал слышен отдаленный стук копыт, стремительно стихающий. Сэйбл не замечала, что продолжает задерживать дыхание, чтобы уловить самое отдаленное эхо его. Но за стенами форта все было тихо, слабый свет нарождающегося дня выделил из темноты контуры спящих зданий. Медленно-медленно волоча ноги, побрела она домой. В своей комнате, недавней свидетельнице их счастья, она уронила голову на руки и зарыдала, надеясь выплакать все слезы и впредь не плакать никогда.

Глава 42

Торговец лошадьми протянул вперед мозолистую ладонь. Пока монеты сыпались в нее с мелодичным звоном, на лице его оставалось застывшее выражение равнодушия: какая разница, кому и зачем нужна лошадь, лишь бы щедро платили. Дождавшись, пока он исчезнет между лавчонками форта, Сэйбл вскочила на купленное животное и поспешно втащила сестру в седло. Одной рукой держась за гриву, другой Лэйн прижимала к себе объемистый армейский ранец. В нем был спрятан небольшой баул. Сэйбл знала, что сестра скоротала дни разлуки за шитьем одежды для сына (не столько веря в то, что он когда-нибудь будет носить эту одежду, сколько пытаясь сохранить здравый рассудок). Только это она взяла с собой из родительского дома.

Сэйбл подстегнула лошадь. Теперь, когда форт остался далеко позади, можно было не бояться погони. Впрочем, отец и Мейтланд были слишком заняты исправлением недавних просчетов, чтобы следить за ней и Лэйн так же строго, как раньше. Условленное место находилось в тополиной роще, единственной в окрестностях форта. После долгих часов в седле Лэйн спешилась с трудом. Было видно, что у нее ломит все тело, однако, не в силах бездействовать, она принялась ходить взад-вперед по крохотной поляне.

– Ты уверена, что он приедет?

– Как я могу быть уверена? Мы три дня не могли выбраться из форта!

Сэйбл пожалела, что не умеет лазать по деревьям, даже в мужском наряде, и не может как следует осмотреться. Она напряженно прислушивалась, опасаясь уловить топот коней целого взвода кавалеристов. Им удалось выскользнуть за ворота с помощью Дугала Фрейзера, который вывез их в неприметном фуражном фургоне. Оставалось лишь надеяться, что никто не заподозрит добряка-шотландца в пособничестве беглянкам и он не заплатит неприятностями за свое мягкосердечие. Разумеется, он поступил так благодаря многолетней дружбе с Хантером. Заметив, что мысли вот-вот повернут в нежелательном направлении, Сэйбл подняла пригоршню камешков и начала швырять в кусты. Все, что угодно, любое занятие – только не воспоминания о нем.

Лэйн успела пройтись перед ней не меньше двадцати раз – туда и обратно.

– Сядь, Лэйни, ты мне действуешь на нервы!

– Мои, и подавно, на пределе! Я не смогу сидеть, я так соскучилась по нему, Сэйбл!

– Я тоже скучал по тебе, костер моего сердца.

– Черный Волк!

Лэйн стремительно повернулась. Сэйбл медленно отступила в тень дерева, вытирая о брюки внезапно вспотевшие ладони.

Двое стояли очень близко друг от друга, не прикасаясь. Сэйбл не видела взгляда индейца, но догадывалась, что он испытующий, пронзительный.

– Так ли жена должна встречать мужа, в разлуке с которым провела много дней? – наконец спросил Черный Волк.

Голос его звучал сурово, почти сухо. Тем не менее Лэйн что-то расслышала в нем, потому что бросилась мужу на шею.

Было заметно, что достоинство вождя борется в Черном Волке с потребностью приласкать ее. Наконец он стиснул Лэйн в объятиях так, что она издала возглас боли и счастья. Их тела начали двигаться, прижимаясь все более исступленно, все более страстно. Сэйбл громко прокашлялась, сгорая от зависти. Индеец тотчас отстранился, возвращаясь к обычному своему внешнему бесстрастию.

– Как Маленький Ястреб? – спросила Лэйн.

– Он был бы счастливее в руках матери.

Отвернувшись, Черный Волк исчез в ближайших кустах, но очень скоро появился оттуда, ведя под уздцы жеребца. У Лэйн вырвался невольный крик при виде колыбели, укрепленной на спине лошади. В несколько движений она сняла ее и опустила на землю, подхватив на руки сына. И тут силы оставили ее. Она опустилась на траву, склонив голову и покачивая Маленького Ястреба в объятиях. Когда Черный Волк помог ей подняться, она отбросила всякую сдержанность и несколько минут осыпала поцелуями то его, то ребенка. Сэйбл еще никогда и никому так не завидовала, как в этот момент сестре

– Мое сердце всегда будет благодарно тебе, Фиалковые Глаза, – сказал индеец, поддерживая и бессознательно слегка покачивая жену.

– Фиалковые Глаза? – удивилась Лэйн.

– Так называет ее Бегущий Кугуар, – объяснил Черный Волк с легкой улыбкой на губах.

– Называет? – встрепенулась Сэйбл. – Значит ли это, что ты видел его, вождь?

Она почувствовала не надежду, а страх. Неужели Хантер снова обосновался в хижине? Где еще мог видеть его Черный Волк?

– Я встретил его однажды, по дороге в иные края, – ответил индеец с оттенком печали в голосе. – Я не знаю, где теперь Бегущий Кугуар. Не дело мужчины осуждать своего брата, но он поступил неразумно, расставшись с тобой.

Его суровый взгляд упал на раскрасневшееся лицо жены и сразу смягчился, став почти счастливым. Сэйбл испытала новый приступ зависти. Это было несправедливо – оставаться брошенной и нежеланной, в то время как Лэйн… Нет, Лэйн пережила довольно, она трудно заработала свое счастье! Некрасиво завидовать другим черной завистью только потому, что сама ты несчастна! Но надолго ли хватит ей выдержки, спросила себя Сэйбл. Разве не случалось, что она часами спорила с собой, то готовясь броситься на поиски Хантера, то ненавидя его за причиненную ей боль? Не раз она находилась на грани того, чтобы обратить взор к другим, но так и не сделала этого, потому что по-прежнему любила. Надежда не была еще утрачена, но истончалась, как снежный покров весной.

Топот копыт вывел Сэйбл из задумчивости. Она резко вскинула понуренную голову и обнаружила, что Черный Волк уже на лошади и прижимает к себе Лэйн. Сестра, в свою очередь, изо всех сил сжимала колыбель с ребенком. Сэйбл вгляделась в приближающегося по прогалине всадника и крикнула:

– Это отец! Уезжайте скорее!

Индеец сдавил бока лошади коленями и исчез в подлеске. Кавано последовал за ним, и Сэйбл ничего не оставалось, как вскочить в седло. Когда она вынырнула из тополиной рощи на открытое место, жеребец Черного Волка продолжал удаляться. При всей его выносливости он шел медленнее с двойным грузом на спине. Кавано, однако, не преследовал их. Вместо этого он целился в лошадь из винтовки.

– Вернись, Лэйн! – крикнул он. – В последний раз прошу тебя, вернись!

– Не смей, отец! – Подскакав вплотную, Сэйбл схватилась за дуло винтовки и отвела его. Глаза, белые от бешенства и боли, обратились на нее. – Ты не сознаешь, что делаешь, опомнись! Пойми, они муж и жена, они – семья! Если ты выстрелишь сейчас, я никогда тебе этого не прощу!

Услышав ее крик, Черный Волк натянул удила и остановил жеребца. С удивительным достоинством он повернулся лицом к противнику, к ружейному дулу.

– Я не позволю ей, не позволю… – рычал Кавано, стараясь вырвать оружие из рук Сэйбл.

– Чего ты хочешь? Сделать дочь несчастной до конца ее дней? Посмотри же на них внимательно, папа! Она уходит с ним добровольно! Добровольно, слышишь! Это совсем не то, что было с мамой! Лэйн любит Черного Волка! Что ты знаешь о нем, чтобы судить? Он готов умереть за нее, папа. Разве не такого мужа ты хотел для каждой из нас? Разве ты не хотел для нас любви, настоящей любви? Так оставь же их в покое! Отпусти Лэйн! Прошу тебя!

Кавано вдруг выпустил оружие из рук и склонился к гриве лошади. Потом, пошатываясь, как смертельно усталый человек, он тяжело сполз с седла. Несколько секунд он держался за подпругу, не находя в себе сил выпрямиться, потом проковылял несколько шагов по направлению к застывшему в отдалении всаднику с его драгоценной ношей. Птицы, умолкшие было во время стычки, снова робко начали подавать голоса. Нагретый солнцем воздух мерцал и струился над морем травы. Черный Волк тронул коня и медленно поехал по направлению к полковнику. Шагах в десяти от него он остановился вновь, и мужчины долго смотрели в лицо друг другу. Сэйбл ждала с сильно бьющимся сердцем, до крови прикусив губу.

Потом Кавано поднял руку. Не зная, что он собирается делать, Сэйбл затаила дыхание. Он слабо помахал в знак прощания.

Индеец ответил тем же и повернул жеребца в прерию. Последним, что видела Сэйбл, когда животное скрылось за высоченной «бизоньей травой», была вскинутая в прощальном жесте тонкая рука сестры.

– Я никогда больше не увижу свою дочь, – угрюмо сказал Кавано, не отводя взгляда от того места, где они скрылись.

– Не будь таким пессимистом, папа, – мягко возразила Сэйбл. – Лэйн не позволит Маленькому Ястребу забыть, что в нем течет также и кровь Кавано.

– Кто знает, – вздохнул полковник. – Что ж, по крайней мере ты все еще со мной, тыквочка.

Сердце ее сжалось, но она не разрешила тоске отразиться на лице.

– Да, папа, – подтвердила она, обводя безнадежным взглядом пустынную равнину, – я все еще с тобой.

Эндрю Мак-Кракен заслонил глаза козырьком ладони и прищурился на облако пыли, быстро приближавшееся по дороге. Недоумевая, кто бы это мог быть, он поднялся со стула на веранде, отложив упряжь, с которой возился все утро, и спустился по ступенькам во двор. Вскоре верховой приблизился достаточно, чтобы его можно было рассмотреть. Кровь отхлынула от лица Эндрю, Не доверяя своим глазам, он ждал, пока всадник спешится.

– Шарлотта! – взревел он в следующий момент. – Иди сюда, да поскорее!

Он не обернулся, чтобы убедиться, что жена спешит на зов. Не отрывая взгляда от гостя, он пошел через двор, все ускоряя шаг.

Женщина, поразительно моложавая для своих пятидесяти с лишним, появилась в дверях, на ходу заправляя выбившийся локон, темный с проседью, в тяжелый узел на затылке. Поспешая следом за мужем, она оцепенела на полдороге и всмотрелась в лицо гостя.

– Хантер… – неуверенно окликнул Эндрю, боясь обознаться – слишком уж всадник был покрыт пылью после многодневной дороги.

– Хантер, дорогой мой, это ты? – поддержала его Шарлотта со счастливым неверием в голосе.

Гость сдернул с головы видавшую виды шляпу, отер пот со лба и стоял, переминаясь с ноги на ногу возле лошади. Вот он сунул шляпу под мышку, выхватил снова, комкая ее и выкручивая. Не сразу решился он встретить взгляд отца. Эндрю смотрел без упрека, с откровенной радостью, но это не мешало Хантеру сознавать, сколько боли он принес своим близким.

– Привет, па. Привет, ма.

У Шарлотты вырвался пронзительный крик. Она бросилась вперед бегом и с размаху упала на грудь блудному сыну, стискивая и целуя его, то отстраняя, то снова прижимая к груди. Она бормотала что-то о том, как заждалась, как не чаяла увидеть его снова, как любит его. Она спрашивала, почему он не писал и что заставило его вернуться. Она не позволяла ему вставить ни слова. Чуть позже руки отца сомкнулись вокруг них обоих. В довершение ко всему послышались дикие вопли из-за угла дома, и оттуда галопом вылетели Айан и Люк. Они неслись с такой скоростью, что налетели на всех троих и едва не опрокинули их в пыль.

Хантер крепко зажмурился и просто позволял тискать себя и хлопать по спине, ощупывать и прижимать к груди.

– Я вижу, в этом пироге уже не найдется места для самого маленького орешка.

Обернувшись через плечо, Хантер увидел Камиллу, застенчиво остановившуюся в нескольких шагах от дружеской свалки. Семья потеснилась, позволив ей вклиниться и попасть в объятия старшего брата.

– Благослови тебя Бог, сынок, и добро пожаловать домой!

Одной рукой обнимая за талию мать, а другой – отца за плечо, Хантер позволил им увлечь себя в дом. Когда они уже были в дверях, сзади раздалось:

– С возвращением, мистер Мак-Кракен!

Во дворе, как по мановению волшебной палочки, возникли все три наемных работника ранчо. Тот, что его приветствовал, так и явился с мотком веревки в руках.

– Хорошо, что вы вернулись, мистер Хантер, сэр, – добавил второй.

– Я так и знал, что вранье все эти истории про вашу смерть, – ухмыльнулся третий и вскочил в седло, собираясь отправиться с каким-то ранее данным поручением.

Хантер не верил своим ушам. Сэйбл оказалась совершенно права: его принимали с распростертыми объятиями, его не упрекали ни в чем.

– Ты что-то похудел, – тревожилась мать.

– Да перестань, ма, – запротестовал он, улыбаясь. Никто не сказал ни слова про слезы на его глазах.

– Ее зовут Сэйбл, знаешь ли.

– Что? – удивился Эндрю, сдвинув густые брови.

Шарлотта не подняла глаз от рубашки, которую шила. Яблоня, под которой она устроилась, была развесистая и тенистая. Звонкий стук молотка долетал со стороны реки и сюда.

– Это я к тому, что наш сын во сне повторяет ее имя.

– Откуда ты знаешь? – прищурился Эндрю, задержав руку с дымящейся трубкой на полпути ко рту. – Небось прокралась к нему в спальню и потихоньку лила слезы над сынком? Так не годится, Шарлотта. Он теперь взрослый парень и сам может поправлять себе подушку.

– Знаю, знаю! Но мне все время кажется, что однажды утром я проснусь, а Хантера нет, и все это был просто сон. – Она всхлипнула, не переставая, однако, класть на ткань ровные, по струнке, стежки. – Как я могу не переживать за него? Ведь я его мать, Эндрю. После всех этих лет…

Сообразив, что сейчас последуют слезы, тот подсел поближе, привлек жену к себе и погладил по щеке. Справившись с собой, Шарлотта снова принялась за рубашку.

– Я знаю, каково тебе, – сказал Эндрю после долгого молчания. – Я и сам беспокоюсь за него до сих пор.

– Сколько же горя бывает порой отпущено на долю одного человека!

– Ты не спрашивала его, кто такая эта Сэйбл?

– Я не посмела. Порой – когда ему кажется, что никто не видит, – он смотрит вдаль с такой тоской в глазах, что хочется обнять его и погладить по голове, как в детстве. Вот только он и впрямь уже взрослый. – Шарлотта вздохнула, переменила нитку в игле и украдкой отерла слезу со щеки. – Чем мы можем помочь ему, Эндрю?

– Только своей любовью.

– Так кто она такая, парень? – спросил Эндрю за спиной Хантера, рука которого с зажатым в ней молотком застыла над головой.

– Ее зовут Сэйбл Кавано.

С этими словами он так стукнул по гвоздю, что вогнал его в доску одним ударом.

– Насколько я понимаю, ты сбежал от нее. А можно как-нибудь это исправить?

– Да… нет… не знаю!

Отбросив молоток, Хантер спустился по приставной лестнице и присел рядом с отцом на скамейку. Вытянув из кармана скомканный платок, он вытер разгоряченное лицо и влажную шею.

– Ты прав, я сбежал от нее. Она вернула меня к жизни, она любила меня, а я… я просто сбежал.

– Сбежал, не попрощавшись, или оставил ее с мыслью, что вернешься? Пари держу, ты взял с нее обещание ждать, – фыркнул Эндрю. – Значит, она любила тебя… Не настолько ли сильно, чтобы позволить тебе наградить ее ребенком?

Хантер багрово покраснел, что случалось с ним крайне редко.

– Ага! А я-то думал, ты набрался ума за те пять лет, что слонялся по индейской территории.

– Да уж, ума у меня не прибыло.

– И ты говоришь, она до сих пор тебя любит?

– Очень может быть.

Это прозвучало с уверенностью, которая понравилась Эндрю.

– Я здесь благодаря ей, – задумчиво продолжал Хантер. – Она каким-то образом ухитрилась показать мне, во что я превратился за пять лет. И я понял, что меня ждет, если я не вернусь к людям.

– А теперь?

– Теперь? – горько усмехнулся он. – Теперь я пропадаю без нее. Если бы я чувствовал, что окончательно разобрался со своей жизнью, я бросился бы назад сломя голову. Но я слишком долго был вдали от вас и должен заново привыкнуть жить в семье. Только тогда я буду иметь право предложить ей свою руку и сердце.

Эндрю волей-неволей округлил глаза. Так, значит, его сын оставил любимую женщину, даже не намекнув ей, что собирается когда-либо жениться на ней?

– Не смотри так, па. Я хотел быть уверен, что сумею жить среди людей. Что за радость связать жизнь с человеком, который так долго прятался от жизни, что совсем отвык вести простую житейскую беседу?

– Помнишь того волчонка, которого ты подобрал как-то на охоте? Тебе тогда было лет шесть или семь, и я часто брал тебя с собой. – Хантер кивнул, и глаза Эндрю потеплели. – Я разрешил тебе оставить волчонка. Он был для тебя просто щенком и скоро впрямь стал веселым, добродушным зверенышем.

– Добродушным, как же! Когда он был голоден, он буквально выволакивал меня из кровати!

Эндрю только засмеялся.

– А когда он вырос, ты заставил меня отпустить его.

– Потому что в душе он оставался диким зверем и имел полное право жить среди себе подобных.

– И все-таки мне было обидно. Прошло много времени, прежде чем я забыл его.

– Зато он не забыл тебя. Однажды я заметил его на задах дома. Насколько я понял, он искал тебя по запаху. К тому времени это был настоящий хищник, с внушительными белыми клыками, явно вожак стаи. Однако он вернулся сюда, потому что помнил руки, которые выкормили его.

Хантер живо представил себе красавца волка с серебристо-серой шкурой, который так любил облизывать ему лицо шершавым, как терка, языком.

– Отменный был зверюга, правда? – продолжал Эндрю. – И все же до поры до времени он барахтался с тобой в траве и ел чуть ли не из твоей тарелки.

– Па, если ты напомнил мне эту историю с какой-то целью, то, прости, я не уловил смысла притчи.

– Наверное, все-таки уловил, просто не хочешь признаться в этом. После Дугала Фрейзера ты – самый упрямый шотландец из всех, кого я знал. Даже волк, самый дикий из зверей, не забывает того, кто его воспитал. И какой бы кровожадной ни была его натура, как бы часто он ни убивал, он испытывает потребность вернуться домой. Он чувствует, что там его примут любым. Пристало ли сомневаться в этом человеку? Вот это я и хотел сказать.

– Но ведь он все равно вернулся в лес.

– Потому что там его ждала самка. Пара нужна каждому, Хантер.