Текст книги "Дамское счастье"

– Ну как, мадам?

– Ничего, спасибо. Можете отправить это в кассу десять на имя мадам Дефорж, не правда ли?

По обычаю торгового дома, она оставила свое имя в кассе и послала туда каждую из своих покупок, не следуя за продавцом. Когда она удалилась, Миньо моргнул глазами, повернувшись к своему соседу, которому он хотел бы сообщить о важных вещах.

– Ну? – резко пробормотал он. – Мы бы ее перчатили до самого конца!

Однако мадам Дефорж продолжала свои покупки. Она вернулась налево, остановилась у «белого» отдела, чтобы купить полотенец. Потом прошла дальше и в глубине галереи ринулась к шерсти. Поскольку мадам была довольна своей кухаркой, она пожелала подарить ей платье. Шерстяная секция была переполнена людьми; здесь были все маленькие буржуа, щупавшие ткани, питавшиеся немыми расчетами, и ей пришлось на мгновение присесть. В ящиках стояли огромные отрезы, которые один за другим, резкими усилиями рук опускали продавцы. Кроме того, они перестали узнавать друг друга на этих переполненных прилавках, где смешивались и рассыпались ткани. Это было волнующееся море нейтральных оттенков и приглушенных тонов шерсти: стального, серо-желтого, серо-голубого, где в кроваво-красной глубине фланели сияла шотландская пестрота. И белые этикетки отрезов выглядели как полет редких белых хлопьев, летящих на черную землю декабря.

За большой колонной поплина Ленар шутил с высокой девушкой с длинными волосами, из рабочего квартала, которую ее патрон опять отправил в дом торговли за тонкой шерстью, за мериносом. Он ненавидел эти дни больших продаж, которые оттягивали ему все руки, и старался уклониться от работы, широко поддерживаемый своим отцом, забавляясь продажами, делая лишь то, что позволило бы не быть изгнанным.

– Послушайте, мадмуазель Фанни, вы всегда спешите… – сказал он. – Вигонь22
  Вигонь – пряжа из хлопка с шерстью.


[Закрыть] сегодня лучше, чем вчера? Я у вас получу процент с продаж.

Но работница заторопилась, смеясь, и перед ним оказалась мадам Дефорж, которую он не мог не спросить:

– Что желает мадам?

Она хотела купить ткань на недорогое, ноское платье. И Ленар, чтобы сохранить руки, которые были его единственной заботой, стал маневрировать, чтобы показать ткани, уже разложенные на прилавке. Там были кашемир, саржа, вигонь, и он считал, что ничего нет лучше, и этому не видно было конца. Но ничто, казалось, не удовлетворяло покупательницу. Она увидела в коробке голубоватый эскот. Тогда он спустил ей отрез, который она посчитала слишком грубым. Вдруг нашелся шевиот, диагональный, серый, со всеми сортами шерсти, которого она коснулась для удовольствия, в глубине души решив что-нибудь взять. Молодой человек должен был передвинуть более высоко стоящую коробку. Его плечи затрещали, а прилавок исчез под шелковистым зерном кашемира и поплина, под шершавой рыжиной шевиота, под мягкой пушистой вигонью. Там были все ткани и все оттенки. Не имея никакого желания купить, она показала на гренадин и на марлевку из Шанбери. А потом, когда ей показалось достаточно:

– О, Боже мой! Первый еще лучше. Это для моей кухарки. Саржа немножко пунктиром. Это два франка.

И во время измерения Ленаром, бледным от гнева:

– Отправьте это, пожалуйста, на кассу десять, для мадам Дефорж.

Когда она удалялась, она увидела рядом с собой мадам Марти, в сопровождении дочери Валентины, высокой барышни четырнадцати лет, худенькой и дерзкой, кидавшей на товары взгляды преступницы.

– Вот как! Это вы, дорогая?

– Ну да, дорогая… Что? Какая толпа…

– Не говорите. Душегубка. Успех! Видели ли вы восточный салон?

– Потрясающе. Неслыханно.

И посреди ударов локтей, толкающихся в перекрещивающемся потоке маленьких сумочек, кидавшихся на дешевую шерсть, они обалдели от экспозиции ковров. Потом мадам Марти объяснила, что ищет ткань на манто. Но она не остановилась, а хотела указать на стеганый флис.

– Посмотрите, маман, – сказала Валентина. – Это слишком вульгарно.

– Пойдите в «Шелка», – посоветовала мадам Дефорж. – Нужно видеть их знаменитое «Счастье Парижа».

На мгновение мадам Марти смутилась. Это будет очень дорого. А она категорически пообещала своему мужу быть экономной! В течение часа она уже купила целый огромный перечень товаров: колпак и рюши для себя, чулки для дочери. Она закончила тем, что велела продавцам отправить ей еще вигонь.

– Ладно, нет, я пойду в «Шелка», – сказала она. – Это не решит моего дела.

Продавец взял товары и стал предлагать их дамам.

В «Шелках» толпа также прибывала. Все сразу столпились перед внутренними полками, приготовленными Гутиным, где Мюре давал ему наставления мэтра. И в глубине холла, вокруг чугунных колонн, которые поддерживали витрину, кипело полотнище, словно струившейся ткани, падавшее сверху и распространявшееся почти до самого паркета. Сначала хлынули яркий атлас и нежные шелка: королевский атлас, атлас-ренессанс, жемчужных тонов родниковой воды, легкие прозрачные кристально чистые шелка зеленого Нила, индийского неба, майской розы, голубого Дуная. Потом принесли более плотные ткани: волшебные атласы, герцогские шелка жгучих оттенков, скрученные в большие рулоны. А внизу, в бассейне, спали тяжелые ткани, с фигурными переплетениями: камча, парча, перламутровые блестящие шелка, и в глубокой бархатной постели – все разновидности бархата: черного, белого, цветного, выразительные на фоне шелка и атласа, выкапывающего зыбкие пятна в приводимом в движение неподвижном озере, где, казалось, танцевали отражения неба и пейзажа. Женщины, бледные от желания, склонялись над тканями, словно чтобы рассмотреть их. Все они, лицом к этому уроненному водопаду, остались стоять с немым страхом быть плененными этой нахлынувшей роскошью, с непреодолимым желанием кинуться в водопад и пропасть в нем.

– А вот и ты, – сказала мадам Дефорж, увидев мадам Бурдоле, разместившуюся перед прилавком.

– Ну, здравствуй! – ответила та, пожав руки дамам. – Я вошла на минутку, чтобы хоть одним глазком посмотреть.

– А? Он великолепен, этот прилавок… Об этом можно только мечтать… Восточный салон… Ты видела восточный салон?

– Да, да экстраординарно!

Но с энтузиазмом, с которым она решила быть нотой элегантности этого дня, мадам Бурделе хранила холодную практичность домохозяйки. Она тщательно рассматривала отрез «Счастья Парижа», так как пришла исключительно для того, чтобы попробовать купить этот сверхъестественный шелк подешевле, если найдет сделку выгодной. Без сомнения, она была удовлетворена и спросила двадцать пять метров, хорошо рассчитав на платье для нее и на пальто для ее маленькой дочери.

– Как? ты уже уходишь? – спросила мадам Дефорж. – Ну, сделай милость, пройдись с нами.

– Нет, спасибо, меня ждут дома… Я не хочу рисковать детьми в этой толпе.

И она пошла, в сопровождении продавца, который нес двадцать пять метров шелка и вел ее в кассу десять, где молодой Альберт потерял голову, посреди счетов, которыми он был осажден.

Когда продавец смог приблизиться, после расчета этой продажи росчерком карандаша в своей тетради, он назвал эту продажу, зарегистрированную кассиром, потом возник встречный запрос, отрывной лист из тетради был наколот на железную пику, рядом с печатью квитанции.

– Сто сорок франков, – сказал Альберт.

Мадам Бурделе заплатила и дала свой адрес, так как она пришла пешком и ей не хотелось нести ткань в руках. Уже за кассой Жозеф держал шелк, складывая его в пакет. Пакет был кинут в корзину и спущен в сервис отправки товаров, который, казалось, с шумом поглощал их.

Однако в «Шелке» царила такая перегруженность, что мадам Дефорж и мадам Марти сначала не могли найти свободного продавца. Они оставались стоять, смешавшись с толпой дам, рассматривавших и щупавших ткани, стоявших там часами, ни на что не решаясь. Но повсюду был отмечен большой успех «Счастья Парижа», вокруг которого вырос всплеск увлеченности, внезапная лихорадка вокруг него создавала моду сегодняшнего дня. Все продавцы были заняты отмериванием этого шелка. И видно было поверх шляп бледное сияние туда и сюда поворачиваемого материала; взад и вперед сновали пальцы, отмеривая его дубовым метром, висевшем на медном стержне. И слышался шум ножниц, отрезающих ткань, и все это без остановки, по мере распаковки, поскольку не хватало достаточного количества рук для напряженных и ненасытных клиентов.

– Ткань не слишком безобразна за пять шестьдесят, – произнесла мадам Дефорж, которой удалось ухватиться за отрез на краю прилавка.

Мадам Марти и ее дочь Валентина испытали разочарование. То, о чем так говорили журналы, должно было иметь больше силы и больше блеска. Но Бутмонт узнал мадам Дефорж и желал сопровождать ее, чтобы поухаживать за прекрасной дамой, имевшей такую власть над его патроном, и он пошел впереди, немного излишне демонстрируя свою любезность. Как! Ее не обслужили! Это непростительно. Она должна проявить великодушие, так как в торговом доме не знали по-настоящему, где голова. И он стал искать стулья посреди соседних юбок и смеялся своим смехом большого ребенка, в котором проявлялась откровенная любовь к женщине, которая, казалось, не сердила Генриэтту.

– Скажите, – пробормотал Фавьер, подходя, чтобы взять бархат в коробке за Гутиным, – вот Бутмонт, он займется вами отдельно.

Гутин забыл о мадам Дефорж, говоря со старой дамой, которая после пятнадцатиминутного рассматривания пришла купить метр черного атласа на корсет. В часы толчеи не делали больше подсчетов в отчетной таблице: продавцы обслуживали случайных клиентов. Он ответил мадам Бутарей, пытавшейся завершить свой день в парижском «Дамском счастье», где она оставалась уже три часа, попав сюда утром, когда предупреждение Фавьера стало для нее причиной вспышки.

Бутмонт очень громко произнес:

– Пожалуйста, господа, кто-нибудь сюда!

Тогда Гутин провел мадам Бутарей к незанятому Робино.

– Ну, мадам, обратитесь ко второму продавцу. Он вам ответит лучше, чем я.

И он приблизился, передав товары мадам Марти продавцу шерсти, сопровождавшему дам. Эта нервное волнение дня должно было затуманить тонкость его чутья. Обычно по первому взгляду, брошенному на женщину, он мог сказать, что и в каком количестве она покупает. Потом он руководил клиенткой, спеша отправить ее, чтобы заняться другой, навязывая ей свой выбор, убеждая, что знает лучше, какая ткань ей нужна.

– Мадам, какой вид шелка? – спросил он самым любезным тоном.

Мадам Дефорж только немного открыла рот, как он сказал:

– Я знаю, у меня ваш заказ.

Когда отрез «Счастья Парижа» был разложен, в тесном углу прилавка, между скоплением других шелков, мадам Марти и ее дочь приблизились. Немного обеспокоенный Гутин понял, что сначала нужен материал для этих дам. Словами вполголоса мадам Дефорж давала советы подруге.

– О! без сомнения, шелк за пять шестьдесят никогда не будет выглядеть на двенадцать и даже на десять, – сказала она.

– Это хорошая ткань, – повторяла мадам Марти. Боюсь, что для пальто она недостаточно плотная.

В это замечание вмешался продавец. Он говорил с вежливостью человека, который не мог обмануть.

– Но мадам, мягкость – свойство этого шелка. Это не тряпка, это абсолютно то, что вам нужно.

Впечатленные такой уверенностью, дамы замолчали. Они снова стали проверять ткань, когда почувствовали чье-то прикосновение. Это мадам Жибаль, в течение часа медленно бродившая по магазину, дала глазам радость богатых даров, не купив ничего, кроме одного метра коленкора. Так возник еще один повод для разговора.

– Как! это вы!

– Да, это я, просто немного затолканная.

– Не правда ли? Здесь весь свет… никто больше не уходит… А восточный салон?

– Восхитительно!

– Мой Бог! Какой успех! Отдохните, и пойдем наверх вместе.

– Нет, спасибо. Я уже пришла.

Гутин, ожидая, спрятал свое нетерпение за улыбкой, которая не покидала его губ. Что они держат его так долго? Женщины на самом деле немного раздражали, как если бы они крали деньги у него из кошелька. Наконец, мадам Жибаль удалилась, продолжая свой медленный променад, оборачиваясь с восхищенным взглядом на полки и витрины с шелками.

– На вашем месте я купила бы готовое пальто, – сказала мадам Дефорж, вновь возвращаясь к «Счастью Парижа», – это вам будет стоить не так дорого.

– Это правда, с отделкой и с фасоном. Есть выбор, – бормотала мадам Марти.

Все три поднялись. Мадам Дефорж произнесла, стоя рядом с Гутиным:

– Пожалуйста, отведите нас в «Готовую одежду».

Он останется в плену, хотя не привык к подобным пораженьям. Как! Брюнетка не хочет ничего купить! Чутье, однако, обмануло его! Он бросил мадам Марти и сконцентрировал внимание на Генриэтте, пытаясь на ней показать свою власть хорошего продавца.

– А вы, мадам, не желаете ли увидеть наши атласы и наш бархат? У нас экстраординарные поставки.

– Спасибо, в другой раз, – ответила она спокойно, глядя так же, как она смотрела на Миньо.

Гутин должен был вернуться за товарами мадам Марти и отвести дам в «Готовое платье». Но он имел еще наказание видеть, как Робино пытается продать мадам Бутарей большой метраж шелка. Решительно, он не имел больше чутья и не сделает даже четыре су. Гнев человека ограбленного, озлобленного, съеденного другими, возник под любезной корректностью его манер.

– На первый, дамы, – сказал он, без конца улыбаясь.

Это не было легче, чем подняться по лестнице. Сплошное движение голов катилось по галерее, расширяясь в выходящую из берегов реку посреди холла. Поднялась вся торговая баталия; продавцы держались благодаря женской части населения, идя от одной к другой, сражаясь в ускоренном темпе. Настал час замечательного полуденного рывка, когда разгоряченная торговая машина танцевала с клиентками и вытаскивала из них деньги. И сразу в «Шелках» вздохнуло безумие, «Счастье Парижа» возбудило толпу так, что в течение нескольких минут Гутин не мог сделать и шагу. И Генриэтта, еле дыша, подняв глаза, увидела высоко на лестнице Мюре, который всегда приходил на это место, откуда мог лицезреть свою победу. Она улыбнулась, надеясь, что он спустится, чтобы освободить ее. Но в этой давке ее невозможно было отличить от толпы дам, а с ним был еще и Валлогноск, которому Мюре с лицом, сияющим от своего триумфа, показывал торговый дом. Теперь внутреннее трепетанье заглушало шум снаружи. Не слышно было больше ни движения фиакров, ни стука дверей. Ничего не оставалось, кроме шепота продаж и чувства огромного Парижа, необъятности, которая всегда обеспечивает покупателей. В неподвижном воздухе, где духота калорифера смягчала запах тканей, нарастал гомон: шумы, непрерывный топот, даже рокот фраз, сотни раз повторенных вокруг прилавков, золото звона меди на кассах, осаждение касс с помощью кошельков, движущиеся корзины, в которые без остановки падали в широко разверстый подвал пакеты с товарами. И под тонким слоем пыли все прибывало и сливалось, и невозможно было узнать, из какой секции. Галантерея, казалось, была затоплена. Еще дальше, в отделе белого – солнечный угол между витриной на улице Нов-Сэн-Огюстан был как вспышка золота на снегу. Здесь, «В перчатках» и в «Шерсти», – толстая масса шляп и шиньонов преграждала магазинную даль. Здесь нельзя было увидеть туалетов; только прически, увитые перьями и лентами; черными пятнами поднимались несколько мужских шляп, так что бледный оттенок женских лиц в этой жаре и усталости приобретал прозрачность камелий. Наконец, благодаря энергичности локтей, Гутин, идя впереди, открыл дамам проход. Но когда они поднялись по лестнице, Генриэтта больше не увидела Мюре, утопившего Валлогноска в толпе, чтобы окончательно поразить его; у него была физическая необходимость искупаться в успехе. Он с наслаждением вдыхал запах толпы, в противоположность другим участникам событий, словно хотел широко обнять всех своих клиенток.

– Налево, дамы, – сказал Гутин своим предупреждающим тоном, несмотря на росшее раздражение.

Наверху беспорядок был такой же. Покупатели запрудили все, почти до секции мебели, обычно самой спокойной. Шали, меха, белье шевелили толпу. Когда дамы пошли по направлению к секции «Кружев», состоялась новая встреча. Мадам де Бове была там, со своей дочерью Бланш, и обе погрузились в изучение товаров, предложенных Делошем. И Гутину с пакетом в руке пришлось сделать еще одну остановку.

– Здравствуйте, я думала о вас.

– По-моему, я вас искала. Но как вы хотите увидеться посреди этой толпы?

– Это великолепно, не правда ли?

– Замечательно, моя дорогая. Мы уже не можем стоять.

И вы уже купили?

– Нет, мы смотрим. Надо отдохнуть, посидеть немного.

На самом деле, у мадам де Бове не было денег в кошельке, кроме денег на карету, но она пыталась вытащить из коробок все сорта кружев, чтобы полюбоваться и коснуться их. Она почувствовала в Делоше продавца-дебютанта, с медлительной угловатостью, который не мог противостоять причудам дам-покупательниц. Она злоупотребила его растерянной любезностью и держала его в течение получаса, все время спрашивая о новых товарах. Прилавок был переполнен, и она нырнула руками в этот поднимающийся гипюровый поток: мехеленский, валансьенский, шантильский; пальцы трепетали желанием, лицо все более и более горячилось чувственной радостью, в то время как Бланш рядом с ней трудившаяся с той же страстью, была очень бледна, вздыхала и млела.

Однако разговор продолжился. Гутину хотелось ударить их, пока он неподвижно ожидал длящееся удовольствие.

– Ну, – сказала мадам Марти, – посмотрите на галстуки и на вуалетки, подобные моим.

Это правда; мадам де Бове, которую кружева мадам Марти преследовали, начиная с субботы, не могла устоять перед необходимостью пощупать, по крайней мере, те же виды кружев, из-за досады, что муж не позволил приобрести их. Она слегка покраснела и объяснила, что Бланш хочет увидеть испанские белые галстуки. Потом добавила:

– Вы идете в «Готовое платье»? Хорошо. Увидимся.

– Хотели бы вы посмотреть восточный салон?

– Да, восточный салон – это восхитительно!

Они расстались на этом посреди беспорядка, создаваемого из-за продажи по низкой цене маленьких гарнитуров в простенке. Делош, счастливый от работы, вернулся, чтобы опустошить коробки перед матерью и дочерью. И медленно, среди групп толкающихся на фоне длинных прилавков прохожих инспектор Жуве прогуливался со своей воинской выправкой, выставляя напоказ собственные регалии, следя за ценной и тонкой торговлей того, что можно было легко спрятать в глубине кармана. Когда он проходил перед мадам де Бове, удивленный, что видит руки, ныряющие в такой поток кружев, он кинул быстрый живой взгляд на ее лихорадочные руки.

– Направо, дамы, – сказал Гутин, возобновляя свое шествие.

Он был вне себя. Однако разве этого недостаточно, чтобы он пропустил продажу внизу?

Вот они его задерживают сейчас, и каждая еще раз обходит магазин! И в его раздражении сквозила особенная обида секции «Тканей», по сравнению с секцией «Готовой одежды». Продолжавшаяся борьба, споры за клиента, кравшего их процент и выручку. Отдел «Шелка» более бесился, чем отдел «Шерсти», когда нужно было вести даму в готовое платье, если после показа тафты и фая дама решила посмотреть пальто.

– Мадмуазель Вадон! – сказал Гутин сердитым голосом, когда он, наконец, оказался у прилавка.

Но она не услышала его, целиком занятая той продажей, которую наработала. Комната была полна, и очередь следовала до самого края, входя и выходя в «Кружева» и в «Белье», которые находились лицом друг к другу, так что в глубине клиенты в теле мерили одежду, поясницы изгибались перед зеркалами. Красный ковер приглушал шум шагов. Снизу доносились высокие и далекие голоса. Не было ничего, кроме сдержанного бормотанья и жаркости салона, обремененного целой толпой женщин.

– Мадмуазель Прюнер! – воскликнул Гутин.

И поскольку они там не останавливались, он добавил сквозь зубы, так чтобы не быть услышанным:

– Куча мартышек…

Он едва ли любил их, сбивая ноги, пробиравшийся по лестнице, чтобы привести сюда покупательниц, разъяренный прибылью, которую, как он считал, они украли из его кармана. Это была немая борьба, с равной остротой, и в их общей усталости, все время на замученных ногах; представление о женщине исчезло, и не осталось больше ничего, кроме противоположных интересов, раздраженных ажиотажем торговли.

– Что же, никого нет? – спросил Гутин.

Но он увидел Денизу. Все утро она была занята раскладкой товара, у нее не было ничего, кроме двух сомнительных продаж, которые она упустила. Когда он ее узнал, занятую освобождением прилавка от огромного множества одежды, он подбежал к ней.

– Займитесь, мадмуазель, обслужите этих ожидающих дам.

Живо он вручил ей товары мадам Марти, поскольку был уже утомлен. К нему вернулась улыбка, и в этой улыбке было тайное злорадство опытного продавца, не колебавшегося в смущении, когда он бросал этих дам на юную девушку. Однако Дениза взволновалась этой неожиданной, представившейся ей продажей. Во второй раз он представал перед ней в качестве незнакомого друга, по-братски и нежно готового, оставшись в тени, незаметно спасти.

– Я желаю манто, – сказала мадам Марти.

Тогда Дениза спросила ее, какого типа манто. Но клиентка ничего не знала, у нее не было идеи, она хотела увидеть модели торгового дома. И молодая девушка, уже очень уставшая, одурманенная людьми, потеряла голову. Она никогда не обслуживала высоких клиенток такого необычного типа у Корнеля, в Валони. Она еще не обратила внимания на множество моделей и не знала их мест в шкафах. Кроме того, она не закончила отвечать двум подругам, которые находились в нетерпении, когда мадам Орелия заметила мадам Дефорж, о любовной связи с которой должна была знать, поэтому поспешила спросить:

– Мы занимается этими дамами?

– Да, эта барышня ищет там, – ответила Генриэтта. – Но она не очень знает, где и что, и ничего не нашла.

Вдруг первая продавщица совершенно сковала Денизу, вполголоса сказав ей:

– Вы хорошо видите, что не знаете. Держитесь спокойнее, я вас прошу.

И позвала:

– Мадмуазель Вадон, манто!

Она стояла, пока Маргарита показывала модели. С клиентами та говорила вежливым и сухим тоном, с неприятной уверенностью девушки, одетой в шелк, накрашенной со всей элегантностью она хранила ревность и обиду. Когда она услышала, что мадам Марти не хочет пальто за двести франков, она сделала на лице гримасу жалости. О, мадам должна истратить больше: невозможно за двести франков найти что-нибудь приемлемое. И она бросила на прилавок манто с жестом, означавшим: «Видите. Здесь все низкого качества!» Мадам Марти не осмелилась найти это хорошим. Она наклонилась, чтобы пробормотать на ухо мадам Дефорж:

– Ну, вам больше нравится быть обслуженной мужчиной? Здесь более удобно.

Наконец Маргарита принесла шелковое манто, отороченное стеклярусом, которая она с уважением представила. И мадам Орелия позвала Денизу.

– Сделайте что-то, по крайней мере. Положите это себе на плечи.

Дениза, со стучащим сердцем, в отчаянии никогда не преуспеть в доме торговли, оставалась неподвижной, балансируя руками. Без сомнения, ее уволят, и дети останутся без хлеба. Гомон толпы гудел в ее голове. Она чувствовала, что шатается; истерзанные мышцы, поднимавшие охапки одежды, нуждались в движениях, которых она никогда не исполняла. Однако ей пришлось повиноваться, она должна была позволить Маргарите надеть на себя манто, как на манекен.

– А вы держите справа, – сказала мадам Орелия.

Но почти сразу о Денизе забыли: вошел Мюре в сопровождении Валлогноска и Бурдонкля. Он приветствовал дам и в ответ услышал комплименты о великолепной выставке зимних новинок. Прозвучали одобрительные восклицания насчет восточного салона, и Валлогноск, закончивший прогулку по отделам, свидетельствовал скорее об удивлении, чем о восхищении, так как после всего думал с беспечностью пессимиста, что никогда за раз не видел столько ситца. Что касается Бурдонкля, тот забыл, что он из магазина, и был так счастлив за своего патрона, что тот развеял все сомнения и беспокойные проблемы утра.

– Да, да, все идет достаточно хорошо, я доволен, – произнес сияющий Мюре, отвечая улыбкой на нежные взгляды Генриэтты. – Но, дамы, я вам, наверное, помешал?

Тогда все глаза обратились к Денизе. Она находилась в руках Маргариты, и та медленно пыталась повернуть ее.

– Ну, что вы думаете? – спросила мадам Марти мадам Дефорж.

Эта последняя считалась высшим арбитром моды.

– Это неплохо, к тому же оригинальный крой… Только ваш ли размер…

– О! – прервала мадам Орелия. – Нужно увидеть на самой мадам… Вы понимаете, никакого эффекта, когда это на девушке, которая недостаточно фигуриста. Ну-ка, выпрямитесь, мадмуазель, придайте этому значение.

Все улыбнулись. Дениза очень побледнела. Стыд взял верх, как будто она превратилась в машину, которую проверяют и о которой так свободно шутят. Раздраженная нежным лицом молодой девушки, мадам Дефорж, испытывавшая антипатию к противоположным натурам, добавила сердито:

– Без сомнения, будет лучше, если платье мадмуазель будет менее широким.

И она бросила на Мюре насмешливый взгляд парижанки, которую развеселила забавная провинциальность одежды Денизы. Мюре почувствовал любовную нежность во взгляде, триумф женщины, счастливой своей красотой и вкусом.

– Потом, нужно быть причесаннее, – пробормотал он.

Это происшествие стало последней каплей. Директор изволил смеяться, и все барышни тоже. Маргарита рискнула бросить легкий смешок воспитанной девушки; Клара оставила торговлю, покраснев от удовольствия. Даже продавщицы белья зашли, привлеченные шумом. А дамы веселились более осторожно, в благовоспитанном светском духе. Один только имперский профиль мадам Орелии не смеялся, как будто прекрасные дикие волосы и тонкие девственные плечи дебютантки опозорили хорошее состояние дел ее отдела. Дениза побледнела, посреди всех этих людей, смеявшихся над ней. Она чувствовала себя поруганной, обнаженной и беззащитной. Что за изъяны были в ней, что на нее набросились за тип, слишком тонкую талию, за слишком тяжелую копну волос? Особенно она страдала от смеха Мюре и мадам Дефорж, инстинктивно настороженная их согласием; сердце ее изнемогало от неизвестного страдания; эта дама была очень неприятна, она взяла верх над ничего не говорившей бедной девушкой; Дениза застыла от страха, в ее душе темнели все другие чувства, которые она не могла анализировать. И тогда в этой осужденности отверженной, задетая до самой интимной стыдливости и возмущенная против несправедливости, она задушила слезы, поднимавшиеся к горлу.

– Не правда ли? Она причешется завтра, это неприлично, – повторяла мадам Орелия ужасному Бурдонклю, который пришел осудить Денизу, полный презрения к ее маленькому телу.

И первая продавщица, наконец, сняла манто с ее плеч, тихо сказав:

– Хорошо, мадмуазель, вот красивое начало. Поистине, если вы захотите показать себя, вы в состоянии… Не надо больше глупостей.

Дениза, из страха, что слезы хлынут из глаз, поспешила повернуться к куче одежды, которую она перетаскивала и разбирала на прилавке. Там, по крайней мере, она потерялась в толпе, усталость мешала ей думать. Рядом с собой она почувствовала продавщицу белья, которая сегодня утром приняла ее под свою защиту. Последняя, следившая за сценой, пробормотала на ухо Денизе:

– Моя бедная девочка, не будьте, однако, так чувствительны. Выбросьте это из головы, тогда у вас все будет по-другому… Я из Шартра. Да, отлично, Полина Куньо. Мои родители – мельники. Ну, меня бы съели в первые дни, если бы я себя так вела. Давайте смелее, дайте мне руку, мы мило поговорим, когда вы захотите.

Эта рука, которую она держала, усилила смущение Денизы. Она пожала ее украдкой и поспешила поднять тяжелый груз пальто, боясь за плохую работу получить нагоняй из-за новой подруги.

Однако мадам Орелия сама накинула манто на плечи мадам Марти. И все воскликнули:

– О! очень хорошо! Восхитительно!

Это все переменило. Мадам Дефорж заявила, что нет ничего лучше. Начались прощания, так как Мюре собрался уходить, тогда как Валлогноск, заметив в «Кружевах» мадам де Бове и ее дочь, поспешил предложить свою руку матери. Маргарита, стоя перед коробками на антресолях, называла разные покупки мадам Марти, которая заплатила и дала распоряжение отправить пакет в ее карету. Мадам Дефорж заново пересмотрела все наименования товаров в кассе десять. Потом обе дамы еще раз встретились в восточном салоне. Они уходили, и это происходило посреди восхищенной болтовни. Мадам Жибаль превозносила сама себя.

– О! наслаждение, говорят, там…

– Не правда ли? Настоящий гарем? И недорого!

– Смирна… ах! Смирна… Какие оттенки… Какая тонкость…

– А этот Курдистан! Вы видели? Делакруа!

Толпа медленно убывала. Удары колоколов с интервалом в час, уже прозвонили часы вечерних застолий. Был приготовлен уже третий стол, и в отделах, понемногу опустевших, не осталось никого, кроме поздних клиентов, которые в ярости расходов забыли о времени. Снаружи уже не слышалось ничего, кроме звуков последних фиакров, посреди густого голоса Парижа, насыщенного гулом и храпом людоеда, жующего полотно и сукно, шелка и кружево, которыми его напичкали с утра. Внутри, под пламенем газового фонаря, горевшего в сумерках, сияли высшими рывками продажи, как поле сражения, еще горячее от изрезанных тканей. Продавцы, утомленные днем, устроились среди открытых шкафчиков и прилавков, казавшихся разграбленными яростными вздохами урагана. Надо было с трудом идти по галерее подвального этажа, заставленной стульями с покупками; нужно было перешагнуть через «Перчатки», пройти баррикаду из картонок, нагроможденных вокруг Миньо. В «Шерсти» вообще невозможно было пройти. Ленар спал поверх моря тканей, где стояли наполовину разрушенные колонны, казавшиеся домами, которые несла переполненная река, превратив в руины, и еще дальше снегом ложилось на землю белое, разбивая льдины из полотенец, и надо было ступать сквозь легкие хлопья платков. Хаос был даже на антресолях: меха покрывали паркет. Одежда в отделе готового платья смешалась, как солдатские шинели, оказавшиеся вне сражения; кружева и белье, развернутые, помятые, кинутые случайно, рассмотренные множеством женщин, раздевавшихся там, лежали в беспорядке внезапного желания; а внизу, в глубине дома торговли, в отделе отправки товаров, полном активности, все время извергавшем пакеты, сиявшие, уносимые каретами, виднелись последние движения разгоряченной машины торговли. Но особая толчея клиентов была в секции «Шелка». Тут дамы заняли удобные места. Здесь проходили свободно, холл оставался пустым, все колоссальные поставки «Счастья Парижа» были разворочены, подметены, как в полете – ненасытными кузнечиками. И посреди этой пустоты Гутин и Фавьер, запыхавшись от борьбы, листали финансовые тетради, подсчитывая свои проценты. Фавьер сделал пятнадцать франков. Сражавший в тот день Гутин мог прийти к тринадцати, разъяренный своим слабым везением. В их глазах загоралась страсть прибыли, и весь магазин вокруг них был связан с цифрами и кипел той же самой лихорадкой в жестокой веселости вечернего боя.