Текст книги "Ловцы трепанга"

Глава двадцать вторая. Пленник

Несмотря на усталость, ни Ван-Горн, ни Корнелиус не могли сомкнуть глаз. Их беспокойство, вместо того чтобы улечься, побежденное усталостью, все возрастало: они боялись, что капитан, Ханс и Лю-Ханг, отправившись на поиски, только отдаляются от них.

Всю ночь они беспокойно ворочались на своем неудобном ложе. Каждую минуту то один, то другой настораживался, задерживая дыхание, как будто ловя какие-то далекие звуки: крики, выстрелы. Иногда они поднимались и всматривались в темноту, словно вот-вот появятся из-за деревьев их спутники.

Но час проходил за часом, и ничто не нарушало покоя лесной чащи.

Под утро, совершенно разбитые и усталые, они было совсем заснули. Но вдруг издалека донеслись какие-то крики. В одно мгновение и Ван-Горн и Корнелиус были на ногах.

– Ван-Горн, ты слышал? – спросил Корнелиус дрожащим голосом.

– Да, – ответил Ван-Горн, взволнованный не меньше Корнелиуса.

– Не крик ли это капитана?

– Как знать; но я начинаю надеяться скоро встретиться с ним.

– Бежим, Горн, не то они снова удалятся от нас.

– Побежишь тут, в этой тьме кромешной…

– А не выстрелить ли еще раз?

– Не надо. Может быть, это крики папуасов.

Они быстро пошли, почти побежали в ту сторону, откуда раздался крик. Но деревья то и дело задерживали их шаги, вызывая проклятия старого штурмана.

Снова послышался крик; во второй раз – еще явственнее первого. Можно было подумать, что кричавшие люди приближались.

Волнение Ван-Горна и Корнелиуса достигло крайних пределов. Не в силах сдержать его, они теперь бежали. Но лес становился гуще, и они все чаще налетали на деревья, падали, поднимались и снова бежали.

Они пробежали так, верно, больше километра. Впереди мелькнул между деревьями просвет; он все увеличивался, открывая вдали поляну.

Крики теперь смолкли.

Корнелиус снова хотел разрядить в воздух свое ружье, чтобы подать знак товарищам, но Ван-Горн удержал его.

– Не стреляй. Я вижу впереди огонь.

Тут и Корнелиус увидел между поредевшими деревьями метров в пятистах впереди огни костра.

– Они расположились там лагерем!.. – радостно воскликнул Корнелиус.

Но Ван-Горн охладил его пыл.

– Ты уверен в том, что это они, а не папуасы? – сказал он. – Будем осторожны: сперва узнаем, кто там, а потом подадим знак.

– Не оставаться же нам здесь…

– Не оставаться на месте, но и не подходить близко. Нужно издали рассмотреть, что там за люди.

– Хорошо, – нехотя согласился Корнелиус, сдерживая свое неудовольствие излишней, по его мнению, осторожностью Ван-Горна.

Огонь разгорался, освещая кругом стволы могучих деревьев.

Ван-Горн и Корнелиус, держа ружья наготове, направились к костру. Они шли тихо, все время скрываясь за деревьями и зарослями.

Только в шестидесяти шагах от костра они смогли наконец рассмотреть сидевших вокруг него людей. Жест удивления и разочарования невольно вырвался одновременно у них обоих.

Перед ними, вокруг костра, сидело двенадцать папуасов.

Они оживленно о чем-то говорили. Тринадцатый папуас, очевидно пленник, лежал, связанный лианами, на земле; он тщетно пытался разорвать свои путы.

Все двенадцать сидевших у костра папуасов были коренасты, мускулисты, с бронзовым цветом лица; грудь у них была очень широка, лица угловаты, как у малайцев, волосы короткие и вьющиеся. Они были совершенно голыми. Единственным их украшением была рыбья кость, продетая через хрящ носа.

Вооружение их состояло из палиц и копий.

Тот же, который лежал связанный на земле, принадлежал, по-видимому, к другому племени. Его тело имело более вытянутые формы, кожа была черна, как у африканцев, лицо овальное, а черты лица правильные. Длинные пышные волосы были подняты над лбом бамбуковым гребнем. Шея его была украшена браслетами, ожерельями из зубов зверей и ракушек. На груди у него была широкая лиственная повязка, а на бедрах висел короткий передник из красной материи.

– Что это за люди? – шепотом спросил Корнелиус.

– Те, что сидят у огня, – так же тихо ответил ему Ван-Горн, – альфуры или арфаки – племя, живущее внутри острова; а пленник, по-моему, должен принадлежать к одному из племен с побережья.

– Что они собираются с ним сделать?

– Убить, я думаю. Они сейчас, должно быть, обсуждают, оставить ли его заложником или убить.

– Спасем этого несчастного!

– Хорошо. Тем более, что пленник принадлежит к одному из тех наименее диких племен побережья, которые поддерживают торговлю с европейцами. Возможно, что и этот, если нам удастся его спасти, поможет нам если не найти капитана, то во всяком случае добраться до берегов Дорга. Но ты не торопись: узнаем сперва, что они собираются с ним сделать.

Им недолго пришлось ожидать. Очень скоро к костру подошел еще один дикарь, ростом несколько выше других, также совершенно голый, но украшенный ожерельями и металлическими кольцами в ушах; пучок ярких перьев в густых волосах венчал его голову.

– Вождь… – шепнул Корнелиусу Ван-Горн.

Пришедший подошел к пленнику. При его приближении тот содрогнулся от ужаса. Очевидно, начался допрос. Закончив его, вождь сделал знак сидевшим у огня папуасам; они тотчас же поднялись и принялись сносить и укладывать полукругом груды хвороста и колючих веток, приготовленных, очевидно, заранее.

После этого они грубо схватили пленника, подняли, еще крепче скрутили его руки, но развязали ноги.

– Они сожгут его! – ужаснулся Корнелиус.

– Не думаю.

– Разве ты не видишь, что они разжигают хворост.

– Вижу. Но я думаю, что его собираются пытать. Будь готов и стреляй, как только я подам тебе знак.

Дикари волокли теперь своего пленника к дереву, у подножия которого была разложена груда хвороста. Папуасы зажгли хворост.

Несчастный пленник испускал нечеловеческие крики; с бешенством, удваивавшим его силы, он пытался разорвать лианы, которыми были связаны его руки. Он бросал отчаянные взгляды на полукруг Огня, к которому его вели папуасы. Но он только бился в крепких руках своих мучителей, не имея никакой возможности вырваться и бежать.

Дикари привязали охапку хвороста к спине пленника и зажгли ее. Так они подвели его к дереву, у подножия которого пылал костер. Они толкали его вперед, заставляя перешагнуть через огонь и подойти к дереву.

Пленника привязали спиной к дереву. Хворост разгорался; языки пламени взвивались, каждую минуту угрожая сжечь несчастного.

– Негодяи! – прохрипел Ван-Горн. – Огонь, Корнелиус!

Оба выстрела раздались одновременно. Около костра два дикаря свалились на землю, а остальные, испуганные выстрелами и не понимая, откуда исходит этот грохот, с криками бросились врассыпную, оставив на земле своих убитых или раненых товарищей.

В одно мгновение Ван-Горн и Корнелиус очутились у костра. Одним скачком Корнелиус перепрыгнул через широкий круг огня. Прежде всего он выдернул из-за спины несчастного горящий пучок трав; затем он разрезал лианы, которыми пленник был привязан к дереву, и вынес его из огненного круга. Когда же он был далеко от костра, он бросил несчастного ка землю.

– Не бойся! – крикнул Корнелиус дикарю, распутывая его руки. Ван-Горн уже торопил Корнелиуса:

– Скорее. Альфуры, оправившись от неожиданного нападения, соберутся и атакуют нас.

– Нельзя же оставить так этого малого.

– Если он дорожит своей шкурой, он побежит за нами. Папуас, почувствовав себя на свободе, вскочил на ноги и протянул руку Корнелиусу.

– Спасибо, белый человек, – произнес он по-голландски.

– Да он по-нашему говорит! – воскликнул Корнелиус.

– Ну так что ж, – невозмутимо отвечал Ван-Горн. – Значит, я прав: он принадлежит к одному из тех племен, которые общаются с голландскими моряками и торговцами.

– Пойдешь с нами? – спросил Корнелиус дикаря.

Но ответа не последовало… Дикарь молча разглядывал своих освободителей, как бы стараясь угадать их намерения.

– Он знает, вероятно, только два—три слова по-голландски, – предположил Корнелиус.

— По-малайски с ним легче будет объясняться, – сказал Ван-Горн и повторил предложение Корнелиуса по-малайски.

– Я ваш раб, – ответил папуас, – я пойду за вами, куда вы велите…

– Очень надо мне еще рабами обзаводиться, – проворчал Ван-Горн. – Будешь нам товарищем. Идем!

И все трое быстро удалились.

Папуас, хорошо знавший леса своей родины, шел впереди, а за ним пробирались Ван-Горн и Корнелиус. Боясь неожиданного нападения альфуров, голландцы шли осторожно, все время оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, не затаились ли где дикари. Но альфуры были так напуганы выстрелами и смертью двух своих воинов, что попрятались в лесу, не смея выглянуть оттуда. Ни один звук человеческого голоса не долетал теперь до ушей голландцев.

Так они дошли до поляны и расположились отдохнуть. Пока Корнелиус возился с огнем, готовя завтрак, Ван-Горн заговорил с папуасом.

– Ты как думаешь: твои враги будут преследовать нас? – спросил штурман папуаса.

– Нет, они слишком испугались ваших ружей, – ответил тот.

– А что ты им сделал? За что они собирались тебя сжечь? Откуда ты пришел? Кто ты?

– Я с берегов Дорга. Меня зовут Ури-Утаната, как и моего отца – вождя племени.

– С берегов Дорга? – повторил Ван-Горн. – Вот так удача! Твоя деревня далеко отсюда?

– Два дня ходьбы.

– А зачем ты ушел так далеко?

– Я поклялся убить Оранго, альфура, врага моего отца и моего племени.

– И ты сам попал в плен к Оранго? Это он отдавал приказ сжечь тебя?

– Да.

Корнелиус, знавший по-малайски только несколько слов, как ни вслушивался в разговор Ван-Горна и Ури-Утаната, ничего не понял. Он попросил Ван-Горна перевести ему слова папуаса.

Передав Корнелиусу все, что он успел узнать, Ван-Горн добавил:

– Когда два племени папуасов ведут между собой войну, лучшие воины дают клятву перед богами убить вождя их врагов. Молва об этом распространяется по всем племенам. Вождей предупреждают об этом; они принимают меры предосторожности и, со своей стороны, всячески стараются захватить в плен тех, кто дал такую клятву. А захватив, отправляют на костер. Это-то и случилось с Ури-Утаната.

Корнелиус был чрезвычайно обрадован, узнав, кто был их пленник: он уже видел себя на берегу Дорга вместе с капитаном, Хансом и Лю-Хангом.

– Все случилось так, как я предвидел, – торжествовал Ван-Горн.

– Стало быть, Ури-Утаната покажет нам дорогу к реке? Ты сказал ему, что мы направляемся туда?!

– Об этом я сейчас и буду говорить с ним.

И Ван-Горн рассказал папуасу об их неудачной охоте и о разлуке со своими путниками.

– Вы спасли мне жизнь, – сказал Ури-Утаната, выслушав рассказ Ван-Горна, – и я вам помогу, как только смогу. Мы отыщем ваших товарищей, а после этого вы получите большую пирогу для возвращения на родину. Наше племя не очень любит белых людей: у нас есть на что пожаловаться в их поведении, но моим спасителям и мой отец, и все племя окажут самый радушный прием.

– А как же нам найти наших товарищей?

– Я знаю, где находится большой лес с мускатными деревьями. Там я охотился на голубей, которые питаются косточками плодов мускатника. Мы пойдем прямо туда.

– Но подожди: твое плечо все в ожогах. Нужно как-нибудь унять боль.

– Ури-Утаната воин и он закален в боях; он не боится боли! – гордо ответил папуас.

– Тогда в путь!

– Идем!

– Солнце уже высоко, нужно торопиться.

Солнце действительно уже золотило верхушки деревьев. Птицы просыпались на ветвях и оглашали лес своим пением.

Тут были стаи charmascynapapua и cossanamata, с ярким оперением, в котором мешалось красное, желтое и черное; они щебетали, греясь в первых лучах солнца. Потом проснулись cicimurasregia, с ярко красными спинками; великолепные parozies, бархатисто-черные с изумрудно-зеленым полуожерельем и головкой, увенчанной пятью длинными лазоревыми хохолками, ослепительно блестящими на концах. В вышине носились несколько пар крупных, как голуби, птиц; их оперение было как фиолетовый шелк, шейку охватывал воротник в золотистых точках, который топорщился, как у испанских придворных пятнадцатого века, а округленный великолепный хвост был раз в пять длиннее туловища.

По правде сказать, наши путники не слишком-то обращали внимание на это редкостное зрелище. Они торопились к опушке леса с мускатниками, где оставили своих товарищей, и ни о чем другом сейчас не могли и думать.

К тому же на каждом шагу они встречали препятствия: корни, упавшие стволы деревьев, низко растущие ветви мешали им продвигаться вперед и заставляли быть внимательными.

В довершение трудности часов в девять утра они наткнулись на сплошную широкую стену ползучих растений, так густо сплетшихся что пробраться через них не было никакой возможности.

– Что это за заросли? – заинтересовался Корнелиус.

– Перец. Здесь его столько, что им можно было бы наполнить весь трюм бедной «Хай-Нам», и такой груз окупил бы все наши труды.

– Целое богатство…

– Да, но у нас есть более серьезные заботы, чем мечты о сборе перца.

Глава двадцать третья. Но где же они?

Эта часть леса была действительно непроходима. Тут были тысячи ростков одного и того же растения; его семена попали, верно, на благоприятную почву – должно быть, аллювиальный слой – ростки захватили его, бесконечно распространялись, разбросав во все стороны ползучие ветви, поднялись наверх и зацепились за деревья. Так рос перец, а у нас так растет дикий виноград.

Существует несколько сортов перца, растущего в Индии, на Цейлоне, во Французской Гвиане и на многих островах Океании. Но родина перца, по-видимому, острова Малайского архипелага, где он растет в диком виде. Здесь, в Новой Гвинее, он тоже рос в диком виде, и никто не заботился не только об уходе, но и о сборе его плодов. Все ветви перца были засыпаны гроздями цветов без чашечек, удлиненных, белых, которым предшествовали маленькие ягоды, сперва зеленые, потом красноватые и, наконец, желтые.

Ягоды собирают до того, как они поспевают, так как в спелом виде они лишены своего обжигающего вкуса и аромата. Их сушат на солнце или у слабого огня, пока они не становятся коричневыми. Так получается то, что называется черным перцем и ценится выше других сортов. Белый перец, менее крепкий и ароматный, приготовляется из того же черного перца: его погружают в теплую воду и потом снова просушивают. Тот перец, что растет на Новой Гвинее и на Молуккских островах, и после сушки остается серым, а ароматом он отличается от других сортов.

Любопытно отметить, что это ароматическое зернышко в значительной степени содействовало установлению в древние времена постоянных контактов между Индией и европейскими странами, Грецией и Римом.

У римлян торговля перцем была по оборотам одной из крупнейших; за перцем пускались в море и в далекие азиатские страны, не останавливаясь перед опасностью плавания по неизведанным морям. Перец тогда продавался положительно на вес золота, что запечатлелось даже в латинской поговорке: «дорог, как перец» и осталось до наших времен в поговорках многих народов.

Но это богатство теперь не прельщало наших путников. Они обошли заросли перца, но крепко запомнили его, так как его запах еще долго заставлял их чихать.

Они снова углубились в лес, следуя за Ури-Утаната, который уверенно вел их все вперед.

После трехчасовой непрерывной ходьбы они расположились наконец отдохнуть у подножия громадного текового дерева. Вдруг Ван-Горн и Корнелиус увидели, как папуас внезапно нагнулся и скрылся за листвой раскидистого кустарника.

– В чем дело? – всполошился Корнелиус. – Опять альфуры?

– Ничего не вижу, – проворчал Ван-Горн, никак не представляя себе, чем объяснить движение дикаря.

Но и он в свою очередь нырнул вдруг под куст и зашептал Корнелиусу.

– Прячься, скорее.

– Что ты увидел? – недоумевал Корнелиус, но все же последовал примеру Ван-Горна.

– Чудесный завтрак… Видишь, на верхушке тека сидят птички. Красивые, а?

Корнелиус поднял глаза и едва удержался от возгласа восхищения.

На самой верхушке дерева сидело пятнадцать или двадцать птичек, но каких птичек! Все оттенки самых драгоценных тканей, весь блеск и отсветы металла, все лучи призмы – все гармонически мешалось в их оперении.

Головки их были цвета золотисто-желтого сверху и изумрудно-зеленые – снизу, спинки – каштановые с золотистым отливом, а снизу, из-под крыльев, вырывались пучки перьев, длинных, легких, окрашенных в желтый цвет с серебристыми отсветами.

Под солнцем, заставлявшим искриться все это красочное богатство, птичек можно было принять за букеты цветов, осыпанных драгоценными камнями.

– Какие восхитительные птицы! – восторгался Корнелиус. – Таких нет, верно, больше ни в одной стране.

– Да, и поэтому-то они называются райскими птичками.

– Так вот она, знаменитая райская птичка…

– И мы не зря ими восхищаемся: они так же вкусны, как и красивы: они ведь питаются плодами мускатника. Гляди, как жадно смотрит на них Ури-Утаната. Он будет рад, если мы собьем парочку райских птиц и ему достанутся их перья.

– Перья? На что они ему?

– Об этом потом, а сейчас прицелься хорошенько.

Оба выстрелили. Две райские птички свалились с дерева и, кружась в воздухе, упали на землю, а остальные вспорхнули и улетели.

Корнелиус поднял упавших птиц и замер, любуясь их чудесным оперением.

Папуас, в восторге от сбитых голландцами птиц, схватил одну из них и тут же принялся ощипывать, бережно откладывая в сторону выдернутые перья.

– Для чего он это делает? – удивился Корнелиус.

– Из каждой из этих птиц он изготовит два или три чучела и продаст их китайцам, малайцам или европейцам.

– Как? Из каждой два или три чучела?

– Удивляться нечему. Перья райских птиц очень высоко ценятся богатыми китайцами, которые украшают ими свои парадные комнаты, а также европейцами и американцами, у которых они идут как украшения для женщин. Туземцы знают, что эти перья стоят очень дорого, и потому беспрестанно охотятся за райскими птичками. В результате эта порода птиц исчезает – так усердно туземцы истребляли их, а между тем райские птички водятся только на Новой Гвинее и на островах Ару.

В охоте папуасы очень ловки. Для того чтобы не испортить оперения райских птиц, они пускают в ход особые стрелы – очень тонкие тростниковые стрелы с глиняными наконечниками; они мечут их при помощи сарбаканов. Обычно, чтобы сбить райскую птичку, папуасы становятся под деревьями, куда слетаются на ночь эти птицы, и стреляют по ним при первых лучах восходящего солнца. Удар глиняного наконечника стрелы так силен, что оглушает птицу, и она валится вниз.

– Вот ловкачи!

– Да, ловкачи, и не только на охоте. Они не менее ловки при приготовлении чучел. Из одной птицы они умудряются сделать не одно, а два или три чучела, и таким образом из одной убитой птицы извлекают двойной или тройной доход. Кроме того, райские птицы линяют; папуасы поэтому в определенные времена года рыщут по лесам в поисках упавших перьев, тщательно собирают их и потом делают из них чучела. В самих чучелах они часто подменяют перья райских птиц перьями других птиц, и так ловко, что ни один знаток не отличит подделки. В этих проделках виноваты прежде всего сами европейцы: они-то всегда показывают туземцам пример недобросовестной торговли.

– А что получит Ури-Утаната за этих птичек?

– Какие-нибудь грошовые, но очень ценимые туземцами побрякушки или несколько бутылок водки. Торговля с туземцами тем и выгодна, что их продукты, высоко ценящиеся на европейских рынках, торговцы обменивают на грошовые изделия и таким образом здорово наживаются.

– Ну, это не дело…

– Хорошо, если бы европейцы честно вели торг, а то, не ограничиваясь этим, они попросту надувают туземцев.

– Теперь я понимаю, почему папуасы, и даже наш Ури-Утаната, не слишком любят белых.

– Да, они, может быть, отчасти и правы…

Пока Ван-Горн и Корнелиус беседовали, Ури-Утаната успел ощипать птиц и бережно завернул их перья в большой лист арека. Тогда птицами завладел Ван-Горн и искусно зажарил их над костром.

После вкусного завтрака все трое двинулись дальше в путь. Папуас, истинное дитя лесов, без всякого компаса, руководствуясь одним только инстинктом, уверенно шел к мускатной роще. Пройдя несколько километров, он остановился и указал своим спутникам куда-то вдаль.

– Мускатная роща, – сказал он, – находится за этим массивом. Ван-Горн поспешил передать Корнелиусу радостную новость.

– Так мы сейчас увидим и капитана и Ханса! – радостно воскликнул Корнелиус.

– Отсюда они должны услышать выстрел. Стреляй, Корнелиус, – предложил Ван-Горн.

– Да, да, – заторопился Корнелиус.

Он поднял ружье и выстрелил в воздух. Но и на этот раз никто из них не услышал ответного выстрела.

Ван-Горн и Корнелиус беспокойно переглянулись.

– Ничего! По-прежнему ничего… Голос Ван-Горна дрожал.

– Да где же они, наконец?

– Не понимаю.

– Может быть, они спят?

– Среди бела дня, все трое? Это невозможно! Скорее, они отправились искать нас. Пойдем быстрее, сейчас мы все узнаем.

Сгорая от нетерпения увидеться со своими друзьями или узнать, по крайней мере, не случилось ли с ними какой беды, Ван-Горн и Корнелиус уже не шли, а бежали к мускатной роще.

Вот и мускатники… Злосчастные охотники прекрасно узнавали местность, которую покинули только накануне, погнавшись за бабирусой.

– Их нет, – прошептал Корнелиус; в его голосе слышалось настоящее отчаяние. – Где их найти теперь? Что делать?

– Подожди, не может быть, чтобы они не оставили ничего, не уведомили нас, куда они отправились.

Ван-Горн нашел место, где накануне был раскинут лагерь голландцев. И сейчас там были видны прогоревшие угли костра, кусочки хлеба из саго, но ничего больше.

– Поищем крутом, – предложил Ван-Горн.

И все трое принялись шарить по всей поляне. Папуас, ушедший дальше других, вдруг вернулся бегом.

– Там, там, – кричал он, показывая на группу деревьев.

– Что там?

– Иди сюда.

Корнелиус и Ван-Горн подбежали к нему. Ури-Утаната повел их к шалашу, сплетенному из ветвей, у подножия громадного дерева. На примятой траве тут и там валялись остатки хлеба, расстрелянные патроны, оторванный рукав от куртки капитана, изорванная в клочья шляпа Лю-Ханга, а вокруг, в стволах деревьев, торчали стрелы, и на земле валялось сломанное копье.

– Что тут случилось? – спрашивал Корнелиус, не желая поверить своим глазам.

А между тем представившаяся им картина не оставляла никаких сомнений.

– Они убиты! Все: дядя, Ханс, Лю-Ханг… Корнелиус плакал.

– Сюда, сюда! – закричал в это время Ури-Утаната. Он увидел прикрепленный шипом к стволу дерева клочок бумаги. Бережно взяв его в руки и увидев на нем какие-то непонятные ему знаки, он поторопился передать его Корнелиусу.

– Читай! – кричал Ван-Горн.

Но Корнелиус не мог ничего прочесть, так дрожали у него руки. Наконец он овладел собой и прочел:

Ми взяты в плен дикарями. Они ведут нас к Дорга.

– Взяты в плен дикарями! – воскликнул Ван-Горн. – Но каким племенем? Живущим на побережье или внутри острова? Ури! – позвал он папуаса.

Но тот не услышал зова, поглощенный рассматриванием стрел, застрявших в стволах деревьев.

– Ури! – повторил моряк.

Папуас на этот раз услышал. Но вместо того, чтобы подойти к Ван-Горну, он произнес, не сходя с места:

– Мне знакомы эти стрелы…

– Что?

– Они принадлежат воинам моего племени.

– Ты не ошибся?

– Нет.

– Но как они очутились здесь?

– Мой отец вел свое войско.

– Он искал белых?

– Нет, отец не мог знать, что здесь находятся белые. Попавший со мной в плен к альфурам воин бежал оттуда. Он добрался, верно, домой и рассказал отцу о моей беде. Отец шел выручать меня.

– И чтобы отомстить за тебя, напал на белых!

– Мы часто воюем с белыми, когда они притесняют и обманывают нас. Мой отец не мог знать, что ваши товарищи – не враги наши.

– И он убьет их?

– Нет, мое племя не убивает пленных: они становятся рабами.

– Но мы освободим их, хотя бы пришлось спалить для этого всю деревню и перестрелять всех воинов.

Папуас улыбнулся.

– Ури-Утаната – сын вождя, – сказал он, – он спасен вами и сам ваш раб. Когда отец узнает, чем я обязан вам, он станет другом белых.

– Веди нас в твою деревню…

– Идем.

– Она еще далеко?

– Полтора дня ходьбы.

– А когда была тут битва, как ты думаешь?

– На рассвете. Концы сломанных ветвей еще влажны; если бы они высохли, значит, битва была раньше.

– Я не успокоюсь, пока не увижу капитана живым и невредимым. Ван-Горн вскинул винтовку и, обращаясь к Корнелиусу, сказал:

– Поторопись: этим дикарям ни в чем нельзя доверять.

– Мы дойдем быстро, – ответил Корнелиус. – Я чувствую себя таким сильным, что пройду километров шестьдесят без остановки.