Текст книги "Танцовщица"

Эмма Драммонд
Танцовщица

Часть первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лондонская публика такого еще не видела. Первое представление прошло в гробовой тишине, сменившейся по окончании спектакля неистовыми овациями. Теперь публика каждый вечер сходила с ума, но сколько бы она ни аплодировала и ни кричала «бис», номера никогда не повторялись. Если зрители хотели увидеть их еще раз, им следовало еще раз прийти в театр Линдлей, и они приходили.

Это стало повальным увлечением. Те, кто не видел представления, считались отсталыми. Оно изменило образ мыслей людей, диктовало моду и разбивало сердца. Им восхищались и мужчины, и женщины, хотя и по различным причинам; оно нравилось всем слоям общества. Богатые старались воссоздать в жизни то, что происходило на сцене, бедные видели в нем воплощение своей мечты. Режиссеры других театров пытались скопировать его, но оно было слишком в стиле Линдлей, и публика валом валила на представление. Она хотела видеть оригинал.

Как это часто случалось в истории театра, один пустяковый номер в ярком, талантливом представлении почему-то становился гвоздем программы и надолго оставался в памяти, даже когда само представление и участвовавшие в нем звезды исчезали в небытие. И то, что этот номер выбирался чисто случайно, тоже было в традиции театра. Так или иначе, но в том 1896 году ни для зрителей галерки, надевших свои выходные костюмы, ни для высших слоев общества, сверкающих в партере и ложах шелками, мехами и драгоценностями, это не имело никакого значения. Они заполняли театр Линдлей, чтобы увидеть представление снова и снова.

В тот вечер в одной из лож шестеро молодых мужчин с нетерпением ждали, когда же наступит тот особый момент, а одному из них предстояло пережить его впервые. Интенсивный загар на его лице, особенно заметный на фоне белокурых волос, выдавал тот факт, что он недавно вернулся из-за границы. Множество глаз было приковано к этой ложе, потому что все шестеро были в легком подпитии и весь вечер шумели, мало обращая внимание на окружающих, но даже они притихли, когда зал наполнил волнующий ритм нежной мелодии в стиле народных танцев Южной Америки. Белокурый мужчина подался вперед, подталкиваемый локтями своих друзей. Мрачные воспоминания о двух последних годах, проведенных в одном из самых диких уголков земного шара, постепенно стирались из его памяти под влиянием неумеренного количества вина, женщин и развлечений, таких как в этот вечер.

Прожектора погасли. В полумраке зазвучала странная музыка, ее медленный, неотступный ритм отдавался в висках замершего в ожидании мужчины. Затем зал, как по команде, вздохнул, потому что одна, затем еще одна, и еще, и еще – тридцать совершенно одинаковых девушек одна за другой появились из-за кулис. Все они были жгучими брюнетками, их волосы причудливыми завитушками были зачесаны наверх, что добавляло каждой из них лишних шесть дюймов росту. На фоне черного, бархатного задника кулис они выстраивали калейдоскоп фигур и походили на войско амазонок.

Девушки всего лишь ходили по сцене, но то, как они ходили и как были одеты, поражало воображение и заставляло зрителей трепетать. Они даже не ходили, а скорее качались: волнообразные движения их плеч и бедер были полны степенной грациозности и при этом вызывающе сексуальны. Это придавало девушкам особую чувственность, которая дразняще противоречила их надменно вздернутым головам и полному отсутствию выражения на поразительно красивых лицах. Одного этого было достаточно, чтобы взволновать молодого мужчину в ложе, даже если не принимать во внимание их очаровательные костюмы, целиком состоящие из белых страусиных перьев, искусно создающих впечатление, что под ними лишь изящные, обнаженные молодые тела. То тут, то там из плывущего по сцене потока подрагивающих перьев появлялось голое плечико, стройная ножка или изящная ручка. Эти картинки мелькали перед глазами так искушающе быстро, что молодой человек подался на стуле вперед, пытаясь понять, не показалось ли это ему. Медленный ритм музыки стал почти гипнотическим. Мужчина зачарованно смотрел на сцену, желая, чтобы действие длилось еще и еще.

Номер был великолепно придуман и поражал своей простотой. Он был не таким сексуальным, как если бы девушки выступали в трико или коротких юбках, но он очаровывал гораздо больше, чем кордебалет со своим обилием оборок и лент, в огромных причудливых шляпах, исполняющий номер за номером, которые так обожают свистящие мальчишки-посыльные. Девушки мюзик-холлов покоряли зрительские сердца своей индивидуальностью, излучая в зал теплоту и радушие. Девушки Линдлей, наоборот, все были одинаковы и равнодушны. Они словно говорили: «Мы здесь, и мы знаем, что вы там, но если вы хотите узнать нас получше, то это вам нужно проявить инициативу».

Популярные актрисы театра Линдлей, такие, как Эллалина Террис, Мари Темпест, Ада Рив и примадонна этого шоу Аделина Тейт имели успех, потому что умели создать впечатление, будто выступают для каждого отдельного человека в зале, от герцогини до продавщицы. А этот парад высоких надменных девушек с огромными колышущимися перьями, укрепленными на их головах с помощью гребней, украшенных драгоценными камнями… Каждая, казалось, намекала, что где-то в темноте зала есть только один мужчина, который, если отважится, может завоевать ее.

Каждый мужчина в зале говорил себе, что он мог бы стать тем единственным, если бы не жена и не подруга, сидящая рядом, если бы было чуть побольше денег, если бы он был чуть повыше и чуть помоложе. Каждая женщина в зале говорила себе, что и она могла бы, как эти девушки Линдлей, вертеть мужчинами, если бы не муж или друг, сидящий рядом, не строгий отец, если бы она не была блондинкой или шатенкой, если бы у нее были такие перья и… сила воли!

Номер подходил к концу. Девушки, покачиваясь, одна за одной скрывались за кулисами. Музыка становилась все громче, пока на сцене не осталась последняя девушка. Она мгновение поколебалась и, прежде чем скрыться за черным бархатным занавесом, с королевской гордостью вскинула голову и надменно посмотрела в зал.

Партер уже вскочил на ноги, требуя «бис», балкон взорвался аплодисментами. Очарованный молодой человек в ложе знал, что «биса» не будет: друзья его уже предупредили. Но он чувствовал, что возбуждение еще не покинуло его. Он уже выбрал девушку. Они все были высокие, изящные брюнетки, но лишь одна пленила его взгляд. Седьмая, согласно программке, по имени Лейла Дункан. В ее лице было что-то, не соответствующее нарочито равнодушному выражению на нем. Какой-то дерзкий наклон головы, который свидетельствовал, что она знает жизнь не по книжке. Меланхолично покачивавшаяся, она могла показаться холодной, но если посмотреть в театральный бинокль, то среди множества пар карих глаз выделялись ее наполненные упоением, пугающе глубокие, голубые глаза. За надменным выражением скрывается бешеный темперамент, подумал мужчина, и он будет рад ощутить его на себе.

Остальное шоу ничего из себя не представляло, несмотря на великолепие костюмов и заводную музыку. Даже финальный номер Аделины Тейт, одетой как южноамериканская принцесса, не мог поднять настроение зрителей. Импресарио Лестер Гилберт переставлял номер «Прогулка» все ближе к концу представления, потому что даже несравненная Аделина Тейт с ее яркой индивидуальностью не могла появиться на сцене после плывущих страусиных перьев. То, что задумывалось как вставной номер, чтобы заполнить промежуток между выступлениями, теперь приобрело самостоятельное значение и требовало переноса в финал. Мисс Тейт была от этого совсем не в восторге, и Лестер Гилберт тоже. Но каждый вечер публика заполняла театр до отказа, и программа оставалась без изменения.

Занавес закрылся, и началась толкотня, но шестеро молодых мужчин в ложе не спешили. Они деловито писали записки и прикрепляли их к цветам, которые принесли с собой. После непродолжительных споров каждый выбрал себе девушку и намеревался провести с ней вечер у Романе Записки написаны, обитая красным плисом ложа опустела, плащи и шляпы надеты. Молодые люди обошли здание и подошли к служебному входу подмаслить швейцара Монктона, чтобы тот передал выбранным девушкам цветы. Щедро вознагражденный, Монктон выразил готовность услужить джентльменам, и они двинулись к нанятым кебам, предвкушая веселую поездку в известное кафе и ужин.

Однако в кафе поехало только пять пар. Лейла Дункан вернула букет вместе с полной изысканной лести запиской. Мальчик-посыльный, что принес его, ухмыльнулся и сказал:

– Простите, господин, мисс Дункан сегодня занята и просила вам сказать, что будет занята и все последующие вечера.

Молодой человек машинально взял цветы. С ним такое было впервые. Девушка отказалась принять его приглашение! Эта неудача была особенно чувствительна в сравнении с успехом его пятерых друзей. Их веселые советы выбрать себе другую девушку он пропустил мимо ушей, так как не собирался, черт возьми, предлагать этот букет белых и желтых тепличных роз остальным двадцати четырем девушкам в надежде, что одна из них соблаговолит принять его. Он только выставит себя на посмешище перед Лейлой Дункан. Велев друзьям отправляться, он сказал, что навестит одну свою старую подругу, которую знал ещё до отправления за море, и присоединится к ним позже.

Молодой человек подозвал кеб и дал извозчику адрес модистки, которая когда-то была его любовницей. В кебе он откинулся на спинку сиденья и обнаружил, что ужасно сердит. Мисс Дункан ничего о нем не знала и никогда его раньше не видела. Кто она такая, чтобы так невежливо швырнуть цветы ему в лицо? Он выглянул из окна кеба, стараясь выкинуть из головы дразняще покачивающееся тело и голубые глаза, которые, казалось, взглянули прямо на него, когда он смотрел в театральный бинокль.

Ноябрьский туман уже поднимался с Темзы, распространяясь по освещенным лампами улицам в сторону Вест-Энда. По мере того как он заполнял город, облик Лондона менялся. Грохочущие по улицам кебы замедлили движение, цокот копыт стал тише. Встречные повозки внезапно появлялись из серой мглы, заставляя лошадей нервно шарахаться в сторону. Обычный вечер приобретал загадочный, даже зловещий вид. После заседаний возвращались домой политики, покидали хозяев отобедавшие гости, зрители после театральных представлений разбредались по закусочным.

На перекрестках продавцы жареных каштанов охрипшими от тумана голосами зазывали прохожих, которые собирались вокруг них, чтобы согреться теплом жаровни и обжигающими руки каштанами. Жрицы ночи выглядывали из дверей, пытаясь заманить прохожих, пугая целомудренных и оскорбляя набожных, прежде чем им удавалось подцепить наконец своего клиента, и то скорее случайно, нежели с помощью безошибочного чутья, отказавшего в такую сырую мрачную ночь.

Когда кеб подъехал к указанному адресу, туман стал таким густым, что было невозможно разглядеть, горит ли свет в окнах верхнего этажа.

– Приехали, сэр. Лиссинг Лейн, четырнадцать, – сообщил кебмен скрипучим голосом.

Белокурый пассажир не двигался. Он смотрел через окно в неприветливую мрачную ночь. Потом он вздрогнул и поднял воротник плаща.

– Я передумал. Поезжай в Мейфэйр!

– В Мейфэйр, господин? В такую погоду на это уйдет много времени.

– Сколько уйдет, столько уйдет, черт побери. Я никуда не спешу, – донесся резкий ответ пассажира. – Если довезешь, получишь отличные чаевые… а вот это возьмешь домой, своей жене. – Он махнул дорогим букетом роз в сторону извозчика, смотревшего на него сверху через окно в крыше.

– Тогда, сэр, я сделаю все, что смогу. И спасибо от имени моей жены.

Но, избавившись от букета, молодой человек не смог избавиться от мыслей о Лейле Дункан, и они еще долго отравляли ему вечер, пока он, добравшись до своего пустого дома, не лег спать.

Лейла палила Нелли чашку чая, велев сесть и выпить ее. Бедная девушка выглядела измученной и дрожала от холода в промокшем пальто, которое годилось только для лета. От ненависти к своим прежним хозяевам, у которых до сих пор работала Нелли, голос Лейлы стал резким, словно это на нее Кливдоны свалили всю работу после рождения их внучки.

Нелли посмотрела на Лейлу, и на ее сморщенном лице появилось сомнение; обхватив чашку, она грела раскрасневшиеся руки. Слепая верность хозяевам не давала ей высказать свои мысли.

– Маленькая мисс Эмма требует столько внимания, ее нужно так часто купать, ты просто не поверишь. Мисс Бенедикт, которую взяли на твое место, по-моему, только и делает, что каждые пять минут меняет пеленки и с утра до ночи требует горячую воду.

Лейла сердито сделала глоток из своей чашки. Когда-то ей приходилось все делать по дому. Девушек, подобных ей, легко берут на такую работу и так же легко вышвыривают на улицу, если у них не окажется достаточно сил и энергии тащить этот воз.

– Мисс Бенедикт! – ехидно воскликнула Лейла. – С таким именем нужно быть не прислугой, а хозяйкой.

Нелли почти с испугом посмотрела на нее, хотя Лейла произнесла это святотатство в своей собственной подвальной квартире, по крайней мере в десяти милях от дома Кливдонов.

– Миссис Хилдрет называет ее «мисс Бенедикт», и леди Кливдон тоже. Я полагаю, что даже сэр Фредерик ее так зовет. Кухарка говорит, что это потому, что у нее есть диплом сиделки и потому, что она пришла к нам от Медларов, которые привезли ее из Швейцарии, куда ездили четыре года назад. – Серые глаза Нелли были полны ужаса. – Кухарка сказала, что она бегло говорит по-французски.

– Ха! – презрительно воскликнула Лейла. – Хотела бы я послушать, как она будет разговаривать с джентльменами, которые приходят к нам в театр. Они переходят с одного языка на другой в мгновение ока.

– О! – пришла в восхищение Нелли. – А как же ты с ними разговариваешь?

– Я с ними не разговариваю, – решительно ответила Лейла. – Я не хочу иметь дел с такими мужчинами и держу рот закрытым.

– О, я чуть не забыла. Пришло еще одно письмо. – Нелли порылась в сумочке, которую она в прошлом году выглядела в телеге старьевщика, и достала скомканный конверт. – Оно пришло из места с таким смешным названием. Только подумай, твой Френк столько увидит в чужих странах, – мечтательно произнесла она. – А ведь он такой же, как ты и я. Ты бы не хотела поехать с ним?

Лейла встала и подошла к каминной полке, где уже закипел старый железный чайник. Из-под его прыгающей крышки с шипением выбивался пар. Лейла обернула его ручку тряпкой и налила кипяток в глиняный кувшин. Нелли смутила ее своим вопросом. Год назад Лейла, не задумываясь, ответила бы «да», но сейчас она промолчала.

– А шустрый Десмонд тоже зовет ее мисс Бенедикт? – спросила Лейла, возвращаясь к столу. – Держу пари, он не осмелится ущипнуть ее за задницу, как меня. Я была вся в синяках от его шаловливых пальчиков.

Нелли нервно огляделась, словно в квартире мог прятаться шпион, который все потом расскажет ее хозяевам.

– Ты не должна так называть мистера Хилдрета, – прошептала она.

Лейла улыбнулась и села.

– Теперь я могу называть его, как хочу, и это еще ерунда в сравнении с прочим. Десмонд известный ловелас.

– А что это такое?

– Ловелас? Это тот, кто делает вещи, которые настоящий джентльмен делать не должен. И слишком часто. – Она положила свою ладонь на натруженную руку Нелли. – Когда Джим женится на тебе и заберет тебя из этого места?

Бледное лицо Нелли с постоянно красным носом стало еще несчастнее.

– При такой зарплате – никогда. Мистер Маркс обещал перевести его в контролеры и платить на девять пенсов больше, но когда Джим спрашивает его о сроках, он увиливает. А таскать весь день бочки очень тяжело, к тому же Джим никак не оправится от пневмонии, которую перенес зимой. Шиллинг уходит на оплату квартиры его матери. – Она горестно взглянула на Лейлу. – С тех пор как его мать овдовела, Джим вынужден это делать. А теперь еще приходится платить доктору, потому что одна бочка упала и раздавила ему палец. Он сейчас даже не может ходить. Лейла вздохнула.

– Мистер Маркс должен платить за доктора, если несчастный случай произошел на его территории.

Нелли опустила голову.

– Он сказал, что Джим был неосторожен и неправильно поставил бочку.

– Этого и следовало ожидать, – кисло ответила Лейла, – но твой Джим должен быть понастойчивее. Такие, как мистер Маркс, всегда выходят сухими из воды. – Увидев, что Нелли выжидательно смотрит на тарелку с печеньем, она пододвинула ее к ней. – Давай, бери еще.

– Ты теперь так хорошо живешь, – сказала Нелли, протягивая руку за имбирным печеньем. – У тебя печенье на тарелке, как у миссис Хилдрет. То, что они тебя выгнали, обернулось для тебя большой удачей. Я имею в виду, что ты попала в театр Линдлей и смогла снять такую квартиру. Бьюсь об заклад, это лучше, чем быть прислугой у миссис Хилдрет.

Сама Лейла воздержалась от печенья. Ей приходилось следить за фигурой.

– Да, но они не знали, что я попаду в Линдлей, когда давали мне расчет, и я полгода жила на пустом холодном чердаке на одном чае и булках, не забывай об этом. Этот подвал первое теплое место, куда я попала с тех пор, как они выкинули меня на улицу. – Ее голос стал тверже. – Я хочу обставить его, как когда-то мечтала.

Маленькая служанка взяла еще одно печенье и спросила с набитым ртом:

– Это означает, что у тебя есть настоящий кавалер?

– Нет, – резко ответила Лейла. – Ты это отлично знаешь.

Она встала и нервно прошлась по крошечной комнате, еще более темной в этот ноябрьский вечер: противоположная стена находилась всего в трех футах от ее единственного окна.

– Когда я сюда приехала, здесь было очень мало мебели, но я уже кое-что купила.

Ее пальцы легко коснулись черного лакированного подноса, медных часов, высокого комода с белесыми кружевными салфетками, расшитыми по краю бисером, вышитой подушки, абажура с кистями и китайского блюда с восковыми фруктами.

– Я хочу превратить это место в настоящий дом. Я хочу, чтобы зимой здесь было тепло, я буду есть не из разбитых тарелок, а из настоящих, с рисунками, и если на улице будет такой темный, мрачный день, то у меня будут гореть лампы.

Увлеченная своими мечтами, она кружила вокруг девушки.

– В Линдлей я зарабатываю больше, чем когда была прислугой, но мне приходится и больше тратить: на одежду, на кеб. Мистер Гилберт не позволяет нам приезжать в театр на трамвае. Мы всегда должны быть красиво одеты, если нас вдруг узнают. Я все время продвигаюсь вперед в нашей цепочке. Сейчас я седьмая. Когда я стану первой, моя зарплата повысится.

Лейла подошла к столу и облокотилась на него, чтобы ее следующая фраза прозвучала эффектнее.

– Я собираюсь купить ковер, красный турецкий ковер, который закроет весь пол.

– Не может быть! – выдохнула Нелли. – Что подумает Френк, когда вернется домой?

Реальность вторглась в хрупкую ткань мечтаний Лейлы, и образ ее будущей шикарно обставленной квартиры мгновенно пропал. Она опустилась на стул. Комната вдруг стала холодной и мрачной.

– Шоу, по-видимому, снимут со сцены раньше, чем я дойду до начала цепочки, – сказала Лейла пессимистично. – Мисс Тейт устроила мистеру Гилберту скандал из-за своего финального номера, и я не удивлюсь, если нашу «Прогулку» выкинут из программы.

Нелли машинально взяла еще одно печенье.

– Кухарка говорит, что в газете написано, что вы под этими перьями совершенно голые. Это правда?

– Конечно нет, глупышка. У нас есть цензор. Мистеру Гилберту пришлось показать ему все костюмы, прежде чем мы появились в них на сцене.

– Как бы я хотела быть такой же красивой, как ты, – вздохнула Нелли.

– Не стоит, – ответила Лейла, покачав головой. – Красота приносит девушке одни неприятности. Мужчины хотят получить только одно. Все мужчины, включая твоего Джека. Помни об этом, глупышка Нелли, и не позволяй ему водить тебя ночью в темные переулки.

От этого предупреждения у Нелли заалели щеки; она поднялась и поблагодарила Лейлу за чай и печенье.

– Ты знаешь, я всегда рада тебя видеть и днем, и вообще в любое время, – сказала Лейла, провожая ее до дверей.

Нелли смущенно посмотрела на нее и сказала:

– Я думала, что теперь, когда ты поступила в Линдлей, ты больше не захочешь, чтобы я тебе надоедала. Ты стала так красиво говорить, и у тебя платья, как у миссис Кливдон. Просто не верится, что мы когда-то вместе хихикали на чердаке.

– Но я осталась такой же, – заверила ее Лейла, зная что это ложь. – Спасибо, что принесла мне письмо… и за то, что хранишь мой секрет.

Нелли в дверях резко обернулась.

– Когда-нибудь он вернется домой и обнаружит, что писал не по тому адресу. Почему бы тебе не сказать ему правду, Лили? Обманывать своего мужа – это больший грех, чем пойти с моим Джимом в темный переулок.

После ухода Нелли Лейла не сразу вскрыла письмо. Оно лежало на столе и напоминало о чем-то уже почти нереальном. Пока оно оставалось непрочитанным, Френк был не более чем миф. Через минуту она вскрыла письмо и прочитала: «Дорогая Лили…» В письме не было ничего нового. Опустившись в кресло-качалку, купленную в ломбарде, и наслаждаясь теплом, идущим от плиты, Лейла погрузилась в свои мысли.

Сэр Фредерик Кливдон взял Лили Лоув в штат домашней прислуги. Благодаря своей привлекательной внешности, высокому росту (она хорошо смотрелась в черно-сером платье прислуги) и образованности, девушка быстро получила место личной горничной единственной дочери сэра Фредерика, которая в этот момент вышла замуж за обаятельного повесу Десмонда Хилдрета. Обожаемой родителями Пенелопе Кливдон было позволено выбрать мужа по своему усмотрению, ибо она закатывала жуткие сцены, если ей в чем-нибудь отказывали. Сэр Фредерик настаивал, чтобы новобрачные жили под его крышей, и он мог быть уверен, что его любимая дочь имеет все, к чему привыкла, и чтобы можно было приглядывать за нежеланным зятем. Десмонд Хилдрет принял это наказание без радости. Он хотел собственный дом в городе, место в правлении угольной компании сэра Фредерика и неограниченную свободу прирожденного донжуана. В противном случае брак с самого начала становился очень шатким.

Несмотря на это, ребенок был зачат почти сразу. Со стороны Десмонда это был мудрый ход, потому что давал ему больше свободы, а его жене – объект утешения во время его отсутствия. Но по мере того как срок рождения ребенка приближался, будущие бабушка с дедушкой начали проявлять странное волнение. Ввиду того что Лили Лоув не обучалась уходу за ребенком, они решили, что нужно найти другую няню, и самую лучшую. Лучшая прислуга стоила дороже, и это вместе с расходами на тунеядца-зятя вынудило их сократить траты по другим статьям. После шести лет преданной службы Лили уволили. Кливдоны не знали, что их служанка два месяца назад вышла замуж.

Френк Дункан встретился на жизненном пути Лили в один из ее свободных дней. Он сразу покорил ее сердце своим крепким сложением, буйством черных кудрявых волос и озорными карими глазами. Солдат кавалерийского полка, он держался самоуверенно и рассказывал небылицы о своей храбрости. Молодая, одинокая и впечатлительная Лили сочла, что встретила самого главного человека в своей жизни. Осознав это, Френк жадно и со льстящей решимостью стал преследовать ее до тех пор, пока как-то летом, через четыре месяца после знакомства, он не взял ее за город на пикник. От солнца и сэндвичей Лейла была как во сне. В расстегнутом кителе, открывавшем мускулистую шею и волосы на груди, Френк выглядел неотразимо мужественным. Позже она поняла, что он, должно быть, поставил себе задачу в этот день покорить крепость, однако в ее падении была виновата ее собственная вспышка страсти. Вокруг нее ароматно благоухало сено, в вышине томительно-сладостно пели жаворонки, а искушение было так сильно, так огромно, что Лили потеряла голову. Лишь когда страсть была растрачена, возникло чувство стыда, и она расплакалась.

Все следующие недели Лили разрывалась между врожденным страхом и страстью; она была не в силах отказать требованиям Френка и из боязни, что он уйдет к другой девушке. Но однажды дождливым днем, в парке, он сказал ей, что их полк отправляют на четыре года в Индию. Это известие совпало с ужасным открытием Лили, что она, возможно, находится в том же положении, что и ее хозяйка. В отчаянии она во всем призналась Френку и поклялась, что убьет себя, если ее страхи подтвердятся. К ее изумлению и радости, Френк предложил пожениться в ближайший выходной.

Это было не так просто, как она думала. После гражданской церемонии Френк сказал своей молодой жене, что она не сможет поехать с ним в Индию, потому что он не получил согласия на женитьбу у старшего офицера. «Просто не было времени», – заявил он. С очаровательной улыбкой Френк убедил ее, что ей лучше оставаться до его возвращения у Кливдонов. По крайней мере у нее будет крыша над головой, приличная еда и немного собственных денег. Это означало, что он не будет высылать ей деньги из своего жалования. Ему нужно сберечь как можно больше денег за время четырехлетнего отсутствия, чтобы по возвращении домой они смогли зажить как порядочная семейная пара. А пока она должна хранить в секрете свое замужество. В высшем обществе предпочитают нанимать в прислугу либо вдов, либо незамужних женщин.

Чтобы успокоить ее страхи, Френк дал ей адрес своей матери в Шотландии и тридцать шиллингов – все свои сбережения. «Если ты беременна, – сказал Френк, – ты можешь поехать к моей матери вместе с ребенком: там будет и дом, и помощь». Изумленная Лили взяла деньги и клочок бумаги, пообещав, что останется на своем нынешнем месте до тех пор, пока ее положение не станет очевидным. Тогда она поедет в Шотландию.

Френк заставил ее поклясться, что она будет правдива с ним, и уехал, оставив ее, испуганную и смущенную, прислуживать молодой женщине, которую баловал весь дом. Беременность оказалась ложной тревогой, связанной, по-видимому, с малым сексуальным опытом Лили, и она вздохнула с облегчением. Но ни она, ни ее беззаботный муж не предвидели, что Кливдоны могут ее уволить.

С отъездом Френка из жизни Лили исчезло и искушение, к ней вернулись гордость и самообладание. Она решила не отдаваться на милость какой-то незнакомой женщины в Шотландии, которая даже не знала о ее существовании, и не особо полагаться на мужа, который в другом полушарии сражался с дикими племенами. Ей пришлось заняться поиском новой работы, но, не имея опыта ни в чем, кроме домашнего хозяйства, это было нелегко. В рекомендации Кливдоны неосмотрительно написали, что она уволена из-за несоответствия должности, забыв упомянуть, что речь идет о должности няни, а не горничной.

Когда все деньги Френка были потрачены, Лейла встала в очередь у театра Линдлей, где проходило прослушивание в хор. Она не умела ни играть, ни танцевать, но умела петь, и вполне прилично. Правда, ей не довелось воспользоваться этим случаем и дать комиссии возможность услышать ее голос. Смотря из-за кулис репетицию сцены из нового шоу, Лили получила выговор от сердитого краснолицего мужчины за то, что без умолку и слишком громко разговаривала с девушкой по имени Рози, стоящей перед ней в очереди на прослушивание. Ее негодование по поводу тона, которым это было сказано, еще более усилилось, когда он произнес, что она сбила с ноги мисс Тейт в середине самой трудной сцены. Лили с жаром ответила, что ее нетрудно сбить с ноги, если она будет их так ставить.

– Она же должна быть принцессой, так ведь, – сказала Лили. – Настоящие леди не ходят такими быстрыми, прыгающими шагами.

– А как же они ходят, наша умница? – спросил мужчина.

– Медленно и слегка покачиваясь. А когда поворачиваются, вот так придерживают юбку одной рукой.

Лили продемонстрировала это с таким преувеличенным пылом, что вывалилась на сцену, где импресарио Лестер Гилберт проводил репетицию. Он немедленно потребовал объяснений, которые натолкнули его на неожиданную мысль. Так появился номер «Прогулка».

Лили тут же взяли, и она получила имя Лейла Дункан. Но хотя она и являлась невольным вдохновителем этой сцены, которая произвела фурор в Лондоне, потребовалось еще девять месяцев и серьезные занятия речью, танцем и актерским мастерством, чтобы занять седьмое место в шеренге из тридцати девушек.

Лейла Дункан теперь красиво говорила, была элегантной и абсолютно независимой. Она совсем не походила на ту Лили Лоув, которой Френк писал письма, доставляемые Нелли от Кливдонов. Нынешняя Лейла ничего не рассказала ему о своей новой жизни, и не потому, что хотела уберечь его от беспокойств и переживаний, пока он там сражался, а потому, что он был частью ее прошлого, которое закончилось в тот момент, когда она переступила порог театра Линдлей. Время сделало менее яркими ее воспоминания о нем: Лейла с трудом могла вспомнить его лицо, звук его голоса. И меньше всего она помнила, что заставило ее влюбиться в него и сдаваться каждый раз, когда он просил об этом.

По правде говоря, ей казалось, что Френк Дункан никогда не существовал, и, если бы не редкие письма, она бы вообще о нем не вспоминала. В такие моменты, как сейчас, она чувствовала себя в ловушке. Она боялась, что вскроет конверт и узнает, что он возвращается раньше, чем собирался.

Понимая, что рано или поздно она должна узнать содержимое письма, она взяла смятый конверт, который принесла Нелли. Оно было отправлено из места под названием Пешавар. Письмо, написанное на листке, выдранном из блокнота, начиналось: «Дорогая Лил…». Ее глаза скользили по письму в поисках того, чего она так боялась. Затем она облегченно вздохнула. У Лейлы Дункан есть еще время.

Она опустилась на стул и закрыла глаза. На улице темнело. Однажды он вернется… если только копье или пуля… О нет, нет! Поворачивая голову на расшитой подушке, Лейла пыталась прогнать эти мысли из головы.

Монти Монктон поприветствовал Лейлу из своей будки у служебного входа. Она улыбнулась ему в ответ.

– Туман такой же густой, как и прошлой ночью, Монти. Надеюсь, он не помешает зрителям приехать в театр.

– Ну уж нет! – энергично возразил швейцар. – Их остановит только землетрясение. Мужчины настаивают на посещении театра, а их жены не отпускают их одних. – Он лихо подмигнул. – Они знают, что если мужчины пойдут в театр одни, то вернутся вдвоем.

Лейла шла по коридору, ведущему в душную гримуборную, где переодевались девушки. Ее встретил смешанный запах пота и грима. Невозможно было устоять перед волнующей атмосферой кулис. Те, кто, как и Лейла, были заняты в первом отделении, уже были здесь. Они хотели одеться и загримироваться до того, как придут девушки, занятые в «Прогулке». Лейла прошла в свой обычный угол, еще больше возбуждаясь от ярких ламп, освещающих зеркала, и оживленных лиц, отраженных в них.