Текст книги "Танцовщица"

Яростно замотав головой– так, что посыпались шпильки из волос, – Нелли запротестовала:

– Я испугалась за маленькую Салли.

– Конечно, – согласилась Лейла, немного смягчившись, когда ее взгляд упал на худенькую девочку, сжатую в руках матери. Ребенка едва ли можно было назвать привлекательным – заостренное личико, мышиного цвета волосы и темные, близко посаженные глаза, – но она обладала веселым нравом, неотразимо привлекательным для Лейлы. Присутствуя при рождении малышки и наблюдая, как она учится говорить и ходить, Лейла чувствовала себя близким родственником девочки. Иногда она грустно задумывалась, какое будущее ждет незаконнорожденную Салли Вилкинс. Соблазнит ли ее в один прекрасный день какой-нибудь солдат, который затем уедет, оставив тридцать шиллингов и фальшивый адрес?

– Разве вы не согласны со мной? – спросила Нелли, отвлекая Лейлу от раздумий.

Та улыбнулась и покачала головой.

– Те, кто распускают такие слухи, видимо, считают нас совсем глупыми и способными поверить, будто английские женщины и их дети будут отданы чернокожим, когда падет Кимберли. Ерунда! – объявила Лейла резко, снова промокая платочком мокрый от пота лоб и проклиная жару, которая становилась сильнее день ото дня. – Черные люди работают на нас, в шахтах или как домашние слуги. И они зависят от нас. Послушай, Нелли, – продолжила она, лихорадочно подбирая сравнение, которое та поняла бы, – раньше ты работала на Кливдонов. Разве можно представить, что сэр Фредерик и его семья испугаются угрозы, что их отдадут тебе и кухарке?

Помедлив, чтобы абсурдность этого предположения получше дошло до сознания Нелли, она продолжила:

– Так и в нашем случае. Если я тебя все еще не убедила, вспомни, что черные племена имеют больше причин ненавидеть буров, чем нас.

Нелли перестала плакать и только изредка шмыгала носом, смотря на Лейлу опухшими от слез глазами.

– Не знаю, что бы я без вас делала, честно, даже не знаю.

– Тебе и не придется ничего делать без меня, так что не стоит волноваться, – быстро проговорила Лейла, чувствуя, что больше не выдержит. – Ты купила ткань для нового платья Салли?

Отвлекшись, Нелли достала отрез хлопчатобумажной ткани.

– На рынке творилось настоящее столпотворение, – заметила она, – торговцы ужасно подняли цены, так все торопятся сделать запасы, пока есть возможность. Женщины просто сошли с ума от злости. Одна заявила, что непорядочно извлекать выгоду из бедствий людей, а другие собираются идти к полковнику или кому-то еще, чтобы об этом поговорить. Вам стоило бы посмотреть цены на чай, печенье и другие вполне обычные продукты.

– Это неизбежно, – откликнулась Лейла, – но уверена, скоро еда будет распределяться поровну. Полковник Кекевич в настоящий момент слишком занят вопросами обороны – все случилось так быстро, что ничего еще не готово.

Нелли села, подхватив на колени Салли.

– Мистер Чьютон что-нибудь говорит о нашем будущем?

– Я сейчас иду в театр, где собирается труппа, чтобы узнать его планы. Бедняга, не представляю, как ему удастся заработать сейчас хоть какие-нибудь деньги. Комендантский час положил конец обычным выступлениям, и я не думаю, что военные разрешат нам давать концерты днем – если, конечно, кто-то придет на эти концерты.

Подозреваю, что всех в Кимберли волнует лишь возможное появление противника; лишь глаза бедного мистера Чьютона прикованы к графе расходов в бухгалтерских книгах. Он уже и так пытается сэкономить на чем только можно, – например, переселил нас в этот коттедж, а хористок – в более дешевые комнаты, – и, как я предполагаю, объявит сегодня, что не в состоянии выплачивать жалованье, пока шоу закрыто. Мы-то скорее всего справимся, но некоторым девушкам придется туго.

– Как и всем другим, по словам Билли. Лейла нахмурилась.

– Кто такой Билли?

– Билл Седжвик. Он сержант, с которым я недавно познакомилась, – призналась Нелли, покраснев.

– Ох, Нелли…

– Он хороший, – последовал быстрый ответ. – Билли – джентльмен, Лейла. Он никогда не сделает ничего плохого.

– Надеюсь, ты не собираешься проверять это на практике, – резко возразила Лейла. – Не позволяй себе расслабляться. Мужчины все одинаковы, Нелли. Они вовсе не достойные, мужественные существа, которых мы должны вознаграждать слепой преданностью… или чем-то еще.

Широкая улыбка осветила лицо Нелли, когда та взъерошила волосы своего незаконнорожденного ребенка.

– Вы повторяете эту речь насчет мужчин так часто, что я могла бы ее пересказать по памяти слово в слово. Я никогда не считала Джима достойным или мужественным, Лейла, а вот вы были замужем за солдатом… или по крайней мере, считали, что это так.

Поставив Салли на ноги, она подошла ближе к Лейле, устроившись рядом с ее стулом.

– Я знаю, что допустила ошибку с Джимом, но есть и другие, и они на него не похожи. Я, конечно, глупая девушка, которая верит почти всему, что ей говорят, но есть одна вещь, которую я понимаю лучше, чем вы. Все эти подарки – браслеты и ожерелья – не изменят того, что сделал с тобой Френк. И более того, они не помогут, когда ты останешься одна, и не будут ухаживать за тобой, если ты заболеешь или состаришься. И они не принесли тебе счастья. Давно я не видела у тебя такого грустного лица, как со времени начала осады. Это ведь не буры тому виной? Может быть, тебе действительно нравился капитан Блайз? Ты выглядишь несчастной со дня приема у немецкого барона, а ведь Блайз с тех пор ни разу не заглядывал к нам.

– И вряд ли осмелится, – заметила Лейла, чувствуя, как возвращается боль в сердце. – Нет, Нелли, дорогая, я никого не люблю, за исключением тебя и Салли.

Выдавив улыбку, она добавила:

– Эти самые браслеты и ожерелья могут сослужить нам хорошую службу, если осада затянется надолго. Нам придется продать их, чтобы жить, как подобает ведущей актрисе. Как сказал бы Лестер Гилберт: «Волшебное очарование должно сохраняться любой ценой».

Артисты собрались в здании театра, ощущая, как грустно выглядит пустой зрительный зал. Мередит Чьютон поговорил с полковником Кекевичем, который, естественно, был озабочен множеством более важных проблем, чем вопрос о группке актеров и музыкантов, означавших для полковника не что иное, как лишние голодные рты. С точки зрения военных представлялось немыслимым разрешить толпам народа собираться в здании театра даже в дневное время. Пара снарядов, и последствия будут весьма трагичными.

Управляющий был у Сесила Родса. Великий человек уверил его, что власти в Кейптауне плюс правительство Великобритании в Лондоне вполне понимают необходимость немедленного освобождения Кимберли. Пройдет всего пара дней, прежде чем жизнь вернется на свою колею. А в настоящее время мистер Роде с удовольствием разрешает проводить небольшие концерты в домах его друзей, призванные развеять напряжение и доказать, что все в порядке в городе алмазов. Он, мистер Роде, держит ситуацию под контролем.

Перспектива «дрыгать ногами и заливаться соловьем перед местной аристократией», как назвал это один из членов труппы, не слишком подняла настроение актеров. Они так и остались стоять, разбившись на маленькие группы, когда Мередит Чьютон, несчастный и взволнованный, ушел из театра.

Лейла и Франц прошли на сцену, по-прежнему украшенную декорациями, изображавшими виноградник, где эрцгерцог впервые встречается с Кати в самом начале оперетты. Их шаги эхом отдавались в зале, все еще наполненном знакомыми запахами дорогих духов и сигар, но брошенном теми, кто ранее сидел, наслаждаясь придуманным миром.

– Пустой театр так же печален, как дом, куда больше не приходит любимая, – тихо заметил Франц. – По крайней мере такое же ощущение тоски.

Лейла повернулась к партнеру.

– Ты когда-нибудь любил, Франц?

Его темные глаза остановились на ней с необычайной серьезностью.

– Как ты думаешь, мог бы я иначе заставить зрителей поверить, что я люблю Кати – или любую другую героиню?

– «Забудь о чувствах, когда снимаешь грим», – процитировала Лейла его собственные слова, слегка подсмеиваясь. – Что же, у вас пошло наперекосяк?

Он положил ей руку на плечо.

– В те дни я отбрасывал настоящие чувства, накладывая грим. Она же не смогла понять этого и считала каждую партнершу на сцене моей любовницей. Мы так часто ссорились… но все же жить без нее было невыносимо.

Пораженная признанием мужчины, которого считала неспособным на глубокие чувства, Лейла спросила:

– Но ты никогда не думал бросить театр ради нее?

– Бросить?! – переспросил он удивленно. – Мой голос – это дар от Бога, а театр – призвание. Неужели ты можешь расстаться с этим ради любви?

«Да, да, – кричал внутренний голос. – Ради Вивиана ты готова пожертвовать всем».

– Нет, разумеется нет, – твердо произнесла Лейла вслух. – Кстати, Франц, необходимо договориться о наших репетициях. Если запретят использовать здание театра, то надо перенести пианино ко мне в коттедж. Там мы сможем репетировать с большими удобствами, чем в твоем номере гостиницы. Согласен?

Франц кивнул.

– Вокальные упражнения в домике, расположенном в глубине вельда. Гилберт был бы вне себя от восторга.

– Скорее, вне себя от ярости, кляня буров, не давших нам закончить гастроли, за отсутствие у них художественного вкуса. – Отсмеявшись, она продолжила более серьезно:

– Как ты думаешь, это продлится долго? Франц пожал плечами.

– Я разговаривал сегодня утром с бароном фон Гроссладеном. Он думал, что мы соотечественники, и мне пришлось разочаровать его.

На лице Франца вновь заиграла широкая улыбка, столь характерная для него.

– Я вовсе не желаю быть холодным и упрямым пруссаком, когда во мне бьется сердце настоящего жителя Вены.

– Он показался мне человеком с большим самомнением, – заметила Лейла, вспоминая худенькую женщину с серебристо-белыми волосами, которую тот представил как своего «дорогого друга».

– А кто бы на его месте не был таким? Барон – один из ближайших соратников Родса, с огромным состоянием. Роде практически владеет Кимберли. Компания «Де Бирс» является собственником множества домов, а ее склады ломятся от запасов. Она содержит свое войско, вооруженное до зубов. Основные запасы угля также находятся на территории, принадлежащей компании. Город не выживет без «Де Бирс», а учитывая, что Роде ее владелец, можно говорить, что он хозяин города и всех его жителей. И хотя военные на ножах с Родсом, они по любому вопросу вынуждены обращаться к нему. Именно компания выделила мины, которые расположили по периметру города, а ее работники откомандированы для рытья траншей и возведения укреплений на отвалах земли около каждой шахты. Вокруг протянули мили колючей проволоки, а прожектора освещают каждый метр равнины. В общем, по словам барона, мы в абсолютной безопасности.

– Ты ему веришь?

– Нет… и думаю, что другие также не верят. Стал бы Роде отчаянно взывать о помощи к своим высокопоставленным друзьям, если бы не было опасности?

– Что же нам делать, если буры прорвутся в город?

– Я знаю, что я буду делать, – последовал немедленный ответ. – Я позволю им считать, что, подобно барону, я немец и симпатизирую африканерам. – Быстро улыбнувшись, он добавил: – Если хочешь, можешь сделать вид, что ты моя фрау. И они отнесутся к тебе с огромным уважением.

Не в состоянии придерживаться такого же легкомысленного тона, Лейла, тем не менее, заметила:

– Тебе придется взять и мою служанку с ее дочкой. Нелли, правда, вряд ли удастся выдать себя за немку. Сегодня утром она прибежала в ужасе от распускаемых сплетен, что все женщины и дети будут отданы чернокожим.

Франц обнял ее за плечи и повел за кулисы подальше от пустоты зрительного зала.

– Я тоже слышал эту сплетню, распространяемую бурами. Их женщины много работают, лишены чувства юмора и весьма недоверчивы по отношению к чужакам. Они, должно быть, считают нас безбожниками – особенно тебя, моя дорогая Лейла, – твоя одежда так подчеркивает обаяние женственности и заставляет всех мужчин мечтать о встрече с мисс Дункан.

– Все мужчины будут заняты, защищая жителей города, включая и лишенных юмора трудяг-буров. И у них едва ли останется время восхищаться мною – или любой другой женщиной, – добавила Лейла поспешно, проходя мимо группки хористок, все еще обсуждавших сложившееся положение.

– Ерунда! Именно в такое время людям как никогда нужны красота и нежность. И эта война может предоставить тебе твой самый большой шанс преуспеть, моя дорогая.

– Каким же образом?

– Поймав в сети титулованного мужа, который до скончания века обеспечит тебе место ведущей актрисы, выполнив тем самым твое самое сокровенное желание.

Лейла покачала головой.

– В данный момент, Франц, мое самое сокровенное желание – это покинуть Кимберли. И ни один человек не может его выполнить, за исключением, конечно, командира буров.

Лейла в одиночестве возвращалась в свой коттедж, думая, что даже Лестер Гилберт согласился бы, что поддержание образа таинственности, свойственной ведущей актрисе, едва ли можно назвать важной задачей в условиях осажденного города. Улицы были заполнены жителями, решившими воспользоваться возможностью немного побыть на свежем воздухе, прежде чем начнется комендантский час. Ее продвижение было сильно затруднено многочисленными мужчинами, отдававшими салют или приподнимавшими в приветствии шляпы, предлагая проводить ее домой. Отвечая каждый раз, что она не осмеливается отрывать собеседника от важных дел, Лейла быстро уходила, упреждая поток бурных протестов.

Большинство встречных женщин улыбались ей, хотя отношение некоторых плохо одетых жен голландских поселенцев заставило ее вспомнить недавние слова Франца. Актрис по-прежнему часто рассматривали как дам полусвета, и большинство мужчин, вежливо здоровавшихся с ней, скорее всего, разделяли эти представления. Никто из мужчин ничего не значил для Лейлы, за исключением одного, чье мнение было высказано тоном, явно свидетельствующим о его желании унизить ее, как и он когда-то был унижен ею.

Вдруг Лейла заметила показавшегося невдалеке одинокого всадника. Ее сердце лихорадочно забилось. Сейчас, когда все мужчины оделись в хаки, было трудно различать их, но этого человека она узнала сразу. Они не могли избежать встречи, но каждый инстинктивно замедлил свое движение, пока расстояние между ними становилось все меньше.

Тогда, на вечере, она убежала от Вивиана. Ее молчаливый уход после его жестоких слов был полон достоинства, но все равно это было бегство. Позже она узнала, что он в этот вечер свалился с приступом лихорадки, и заставила себя поверить, что его поведение было вызвано наступающей болезнью. Сейчас же, когда, придержав Оскара, Вивиан замер перед ней, она осознала, что ни одна лихорадка в мире не может так изменить человека. Форма цвета хаки резко отличалась от ярких мундиров, которые он носил в Лондоне, а шлем отбрасывал тень на его лицо. Он мог показаться незнакомцем, но ее сердце и ее тело знали его как никакого другого мужчину.

Молчание тянулось бесконечно, и он, казалось, был бессилен нарушить его. Но все-таки он заговорил первым.

– Ты по-прежнему считаешь, что никогда не освоишь верховую езду?

– А Оскар по-прежнему может выполнять разные трюки по твоей команде? – ответила она вопросом на вопрос.

Проигнорировав ее слова, Вивиан заметил неожиданно резко:

– Похоже, ты достигла своей цели, избавившись от всех помех?

– У меня еще есть к чему стремиться, – бросила Лейла.

– Думаю, ты получишь все без труда. Что, слава настолько сладка, как ты воображала раньше?

– А что, женитьба так же сладка, как ты считал раньше?

– Уж ты-то должна знать все о прелестях семейной жизни, – если, конечно, тот дикарь не врал, утверждая, что он твой муж.

Невозможно было рассказывать историю простой девушки, продавшейся за тридцать шиллингов, поэтому она нашла спасение в еще одной лжи.

– Как ты сам догадался, это было просто частью моего замысла.

Потемневшие глаза Вивиана сказали ей, что слова затронули по-прежнему кровоточащую рану.

– А потом, когда все другое провалилось, возник Миттельхейтер.

– Франц появился, чтобы дать мне совет, подбодрить меня и рекомендовать мистеру Гилберту на главную роль. Это и стало основой нашей дружбы, – сказала она тихо. – Именно ему я обязана своим успехом.

– Как же ты забыла мужчин, подобных Саттону Блайзу? Миттельхейтер, возможно, снабдил тебя советами и рекомендациями, но это именно они – весь этот батальон дураков – обеспечивают тебе дорогую жизнь ведущей актрисы. – Он снова окинул ее взглядом с ног до головы. – Думаю, что сейчас ты позволяешь мужчинам одевать тебя.

– Вивиан, пожалуйста, остановись, – умоляла она, не в силах ни выносить дальше подобный разговор, ни уйти.

– Прими совет человека, который имеет достаточный опыт в подобных делах, – безжалостно продолжил ее собеседник. – Не стоит ценить себя слишком высоко. Я бы сказал, Что подаренный Блайзом камень – достаточная плата за несколько часов в твоих объятиях.

Ее самообладание ей изменило. Все, что она сейчас хотела, – это ранить его так же глубоко, как он ранил ее.

– Ты заплатил слишком высокую цену за пару часов в объятиях Джулии, и окружающие не могут не догадываться об этом. Можно было заранее сказать, что она не удовлетворится ничем меньшим, чем полная власть над твоим телом и душой. Она разрушает тебя, Вивиан.

– Другая девушка потребовала от меня большего, чем Джулия. И это она меня уничтожила.

Не в состоянии пошевелиться или сказать хоть слово, Лейла стояла, наблюдая, как Вивиан тронул поводья и поскакал прочь. Вскоре он был лишь маленькой фигуркой вдалеке, контуры которой размывали поднимавшиеся с земли потоки горячего воздуха.

Мужчина, который признался, что все еще любит ее… Пребывание в одном городе с ним уже не казалось невыносимым. Но вдруг Лейла с ужасом поняла, что его жизнь, весьма вероятно, будет отдана, как и жизни большинства солдат, во имя защиты Кимберли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К середине ноября все уже в полной мере прочувствовали суровые последствия нахождения в осажденном городе. Не имея достаточно сил, чтобы осуществить прорыв блокады, полковник Кекевич мог действовать лишь по двум направлениям. Проводя регулярные вылазки на прилегающую к городу территорию, он заставлял буров концентрировать силы вокруг Кимберли и не двигаться к стратегически важному району реки Моддер. Посылая на врага кавалерию, поддерживаемую стрелками на бронированном поезде, он надеялся предотвратить продвижение буров на позиции, слишком близко расположенные к городу. Но если с первым Кекевич преуспел, то удержать противника вдали от города ему не удалось.

Предложив женщинам и детям покинуть Кимберли в течение сорока восьми часов, что англичане проигнорировали, и потребовав за этим сдачи города, что также осталось без ответа, командир буров Весселс начал обстрел. Первые несколько дней царила паника, вызванная постоянными выстрелами пушек, звуками разрывающихся снарядов, запахом пороха, наполнившим улицы. Война и возможность умереть стали реальностью.

Скоро, однако, все поняли, что снаряды сделаны очень плохо, и обстрел, скорее, является для буров способом приятно провести время, не исключая возможности немного подзаработать. Многие снаряды не взрывались, а те, что взрывались, почти не причиняли вреда. Вскоре ежедневный обстрел стал чем-то вроде рутины. На отвалы шахт поместили наблюдателей с флагами, которые должны были давать сигналы, заметив клубы дыма орудий буров. Обыватели, увидев поднявшиеся флаги, спешили в укрытие на несколько минут, пока снаряд со свистом пронзал воздух. И после глухого разрыва, означавшего его приземление, торопились к месту падения, спеша растащить осколки на сувениры, которые на местном рынке стоили не менее пяти фунтов.

Обычным зрелищем стали стайки ребятишек, носящихся по городу во время обстрела, невзирая на опасность. На предупреждения Кекевича никто не обращал внимания.

Но бомбежки увеличили напряжение в городе. Цены на продовольствие стали регулироваться указами военных, что сорвало планы торговцев, начавших быстро обогащаться в первые дни осады. Ограничили также выдачу мяса и муки в одни руки, пытаясь помешать богачам скупать их в больших количества. Конечно, это нельзя было назвать в полной мере нормированием еды, но правила вводились с прицелом на грядущие трудности. Свист пуль и разрывы снарядов каждый день, невозможность выйти из дома ночью во время комендантского часа и отсутствие новостей извне (так как буры перерезали телеграфные линии) скоро превратило людей в раздраженные и постоянно жалующиеся существа. А те новости, которые достигали Кимберли через прорывавшихся гонцов, были неутешительными.

В конце октября стало известно, что огромное войско англичан отступило после неудачного боя с армией фермеров и окружено в стратегически важном городке Ледисмит, где пересекалось несколько железнодорожных путей. Головы военного командования были заняты только этим. Жителям Кимберли и Мафекинга передали «держаться до последнего», но, так как никаких указаний о сроках этого «последнего» не было, дисциплина заметно упала.

Некоронованный король Роде давал одни указания, военное командование – другие. Однако многие граждане были в той или иной степени зависимы от «Де Бирс», так что выигрыш неизменно оказывался на стороне Родса. Солдаты разрывались под гнетом этого двойного подчинения, не говоря уже о тяжести повседневных военных забот, от которых они были освобождены только в воскресенье, когда буры по религиозным соображениям не воевали.

И лишь один человек среди защитников Кимберли приветствовал любые тяжелые задания. Вивиан наслаждался каждой вылазкой в стан врага, каждым столкновением с возможной смертью. В палаточном лагере, где обитали одни военные, Вивиан нашел странное ощущение покоя: его товарищи не ожидали от него ничего такого, чего они сами не могли бы выполнить, – ему не нужно было доказывать своего превосходства.

Кавалеристы Кимберли оценивали Вивиана по сегодняшним делам, не зная, да и не желая знать о его прошлом, за исключением того, что майор участвовал в битвах в Ашанти, поэтому его мнением дорожили, его команды выполняли с готовностью. В свою очередь, Вивиан доверял советам людей, хорошо знавших территорию вокруг их родного города. И здесь не было более горячего добровольца, чем майор Вейси-Хантер из сорок девятого уланского полка; командующий кавалерией постоянно пользовался его услугами, едва ли понимая причины, лежащие за подобной жаждой сражений у человека, волей обстоятельств разлученного с его собственным полком.

Обнаружив, что когда бы он ни отправлялся в город поговорить с матерью, ему не избежать барона фон Гроссладена– во плоти и крови или в виде постоянных упоминаний о нем, – Вивиан использовал свои военные обязанности как повод отказаться от выполнения сыновнего долга. Регулярного обмена записками вполне хватало Маргарет Вейси-Хантер, которая, казалось, уже пришла к определенному мнению по поводу будущей семейной жизни.

Прекращение выплаты щедрого денежного пособия Вивиан как-нибудь перенес бы, но слепая преданность его матери по отношению к немцу заставила его прийти к весьма неприятному выводу: юношеское обожествление матери являлось ошибочным. Она, конечно, была жертвой жестокого обращения со стороны лорда Бранклиффа, но только весьма пассивной. Сейчас-то Вивиан понимал, что это по его настоянию мать приняла приглашение родственников в Родезии, таким образом распрощавшись с ужасной жизнью в Шенстоун-Холле. И осталась с родными в тени их заботливого внимания, потому что так было проще. А когда все решения стал принимать за нее барон фон Гроссладен, Маргарет с удовольствием прекратила опекать сына.

Новый и болезненный взгляд на прошлое позволил Вивиану понять еще одну свою ошибку. Причуды наследственности так перемешали черты характера и внешность, что вслед за светловолосым мальчиком с характером отца на свет появился темноволосый – настоящий Вейси-Хантер, судя по внешнему виду, – но более близкий по духу к их матери. Из двух сыновей достойным наследником череды решительных и энергичных мужчин являлся именно он, Вивиан, а не слабый, постоянно колеблющийся Чарльз.

Эта мысль занимала его несколько дней, приведя и к другому выводу: ненависть деда была более сложной по природе, чем он думал. Способность мальчика противостоять нападкам не могла не вызвать уважения деда. А бесхарактерность Чарльза, что также, естественно, должна была презираться человеком с иной натурой, отсюда и его стремление женить Чарльза на Джулии – чтобы вновь привнести в семью сильный характер.

С растущим удивлением Вивиан осознавал, что жестокое, безжалостное отношение деда вызывалось желанием наказать судьбу за то, что вместо настоящего крепкого наследника ему достался тихий, сдержанный младший сын, которого старик не любил. Издевательства, стремление разрушить волю старшего мальчика были естественной реакцией Бранклиффа. Неудивительно, что он относился к нему так жестоко. Для старика это было единственным способом притворяться перед самим собой, что внук, которым втайне он восхищался, является на самом деле позором семьи, пятном на известном имени и совершенно не подходит для роли наследника.

На этом этапе своих удивительных открытий Вивиан понял, насколько велик оказался удар, нанесенный им деду, когда он женился на Джулии. Впрочем, судьба уже сполна отомстила ему за это. Вивиан постоянно думал о девушке, пойманной в ловушку вместе с ним в Кимберли. Со времени той встречи они несколько раз случайно сталкивались. Он молча ей салютовал, но желание спешиться и пойти рядом с ней, быть ее постоянным спутником раз от разу все более разгоралось.

Отчаянно ревнуя к каждому мужчине в Кимберли, знакомому с Лейлой или говорившему о ней, постоянно тревожась за ее безопасность во время обстрелов, преследуемый воспоминаниями о тех сладостно-горьких шести месяцах, проведенных вместе, Вивиан никак не мог уговорить себя, что былая любовь умерла. Если когда-нибудь эта женщина поманит пальчиком, если покажет, что все еще любит его… Он знал, что не устоит тогда.

Понимая это, Вивиан резко обрывал разговор с друзьями, когда те начинали рассказывать о ее концертах в зданиях компании «Де Бирс» или других домах по приглашению Сесила Родса. Уже велись приготовления к выступлениям любимицы публики в военных лагерях для поднятия боевого духа солдат. Свой собственный дух Вивиан мог поднять, лишь вызываясь добровольцем в любую вылазку, которая позволяла убежать как можно дальше от города, где жила его мать, более не нуждающаяся в сыне, и девушка, которую он не осмеливался увидеть снова.

К середине ноября Вивиан уже привык к поездкам на Оскаре или Тинтагеле рядом с огромным бронированным поездом, из бойниц которого высовывались готовые к бою стрелки. Иногда он присоединялся к группе всадников, отвлекавших на себя основные силы буров, пока другой отряд захватывал ослабленные позиции противника. Это приводило лишь к потерям с обеих сторон и незначительному ослаблению артиллерийских обстрелов. Гарнизон Кимберли был слишком мал, чтобы предпринять попытку прорыва блокады, а противник, казалось, не собирался атаковать город. Единственной надеждой оставалось прибытие подкрепления извне, прежде чем голод заставит сдать город.

Двадцать седьмого ноября на постоянные сигналы прожектором был получен ответ. Издалека засверкали вспышки, был установлен контакт с британскими войсками, наступавшими от Кейптауна. Хотя обмен сигналами был всего лишь подтверждением их присутствия, он позволил определить, что идущие на помощь войска находятся у реки Моддер, не далее чем в двадцати милях от города.

Кимберли обезумел от радости. Несмотря на комендантский час, тут же были созваны многочисленные вечеринки, а жители выложили на столы припрятанную именно для такого праздника снедь. После шести недель осады они с нетерпением ждали освобождения. Двадцать миль казались «почти рядом» – по крайней мере, для гражданских лиц.

С точки зрения военных, двадцать миль представляли собой однодневный марш-бросок. И когда на следующее утро обстрел города внезапно прекратился, полковник Кекевич решил, что окруженный противник обнаружил английские войска и собирается их атаковать. По совету своих командиров он разработал план атаки в тылу буров и принялся его осуществлять. В палаточных лагерях зазвучали многочисленные приказы, заставляя людей с энтузиазмом хвататься за оружие. Наконец-то их ждал настоящий бой против врага.

Вивиан разделял общее возбуждение: поднимаясь с походной кровати и натягивая мундир и шлем, он приказал груму немедленно оседлать Оскара.

Полуденное солнце заливало все горячими лучами, когда Вивиан ехал на сборный пункт, где около двух тысяч военных суетились, погруженные в подготовку к бою. Это было волнующее зрелище, и большая часть населения города высыпала на улицы, чтобы поглазеть на происходящее. Чувствуя какое-то почти праздничное возбуждение, они смотрели на солдат, как на лучших людей – благородных героев, бросающих вызов врагу.

Замечая их радость, Вивиан лишь криво улыбался – ведь до сих пор, по примеру Родса, обыватели считали их лишь напыщенными, самодовольными дураками.

Присоединившись к большой группе всадников – по его оценке, около шестисот человек, – Вивиан узнал план сражения, представленный Скотт-Тернером. Они проведут комбинированную атаку позиций буров на юге – между городом и рекой Моддер, – что позволит отвлечь внимание врага от приближающихся войск и освободит ключевые позиции на двух перевалах, с которых буры могли контролировать обширные площади. Отряд, включавший почти всех пехотинцев, должен был атаковать один перевал под прикрытием сильного артиллерийского огня из шести орудий, а кавалерия будет поддерживать их на правом фланге, пытаясь захватить остальные три укрепления, если буры начнут отступать, деморализованные поражением на первом рубеже. В это же самое время бронированный поезд дойдет до того места, где враги взорвали пути, и солдаты в поезде отвлекут на себя внимание части буров.

Это был отличный план, внушающий доверие, несмотря на то, что им придется выступать на открытой равнине под палящим солнцем, не имея преимущества внезапности. Если товарищи жертвуют собой, чтобы пробиться в город, их долг– показать такое же мужество и героизм.

Вивиан получил в подчинение группу местных жителей, которых хорошо узнал во время предыдущих рейдов. Некоторые были просто отчаянными парнями, отличаясь больше энтузиазмом, чем умением воевать, но в основном группу составляли люди, чей изумительный талант наездников восполнял отсутствие боевого опыта. Они доверяли ему и выполняли любой приказ. Вивиан улыбался им, втайне желая, чтобы на их месте были его собственные уланы. В этот момент он вдруг понял, что вскоре сможет вернуться в свой полк, и радостное настроение исчезло. Нахождение в составе гарнизона Кейптауна ничуть его не привлекало, так же как перспектива вернуться к беременной жене, которой придется объяснять внезапное уменьшение доходов, вызванное замужеством матери. Вивиан пока еще не представлял, как компенсировать финансовые потери.