Текст книги "Танцовщица"

– Думаю, что да, – ответила Лейла сухо. – Но, возможно, здесь у меня компания намного приятнее.

Более низкий уровень оказался более душным и жарким и еще более переполненным, чем тот, который она только что покинула. Но раздражение мгновенно исчезло, когда Лейла заметила Флоренс, сидящую в окружении девушек из их труппы. Радостно поздоровавшись с ними, Лейла узнала, что они спустились с первой партией, чтобы помогать ухаживать за детьми многодетных матерей. Салли мирно спала рядом с остальными, устав от игр, затеваемых ее временными няньками, которые составляли необычайно красивую группу, несмотря на то, что их лица осунулись, как и у всех женщин Кимберли, а тела исхудали.

День прошел довольно приятно в компании этих девушек, с которыми можно было поболтать о хорошо знакомых вещах, а вскоре прибыли распорядители с флягами «Осадного» супа – так его называли, чтобы избежать напоминания о конине, являвшейся основным компонентом. Роскошное меню из горячего наваристого супа, бутербродов и свежих фруктов, отсутствовавших в их рационе в течение нескольких недель, слегка нарушило беседу. Так же как и другие матери, Лейла удостоверилась, что находящийся под ее опекой ребенок наелся досыта, прежде чем принялась за свой собственный обед.

И поглощая суп, она вдруг заметила группу женщин, которых будет помнить до конца жизни. Казалось, кровь в венах превратилась в лед, когда она увидела их враждебные лица. Даже здесь, окруженная сотнями других людей, Лейла ощутила себя беспомощным зверьком, попавшим в капкан. Мгновение она не могла шевельнуться от ужаса, застыв с поднятой чашкой. Но все ожило вновь, когда она осознала, что они все разделяют один и тот же страх – страх за мужчин, оставшихся наверху.

Новости с поверхности не изменились: постоянный обстрел с позиций буров, никаких признаков наступления английских войск. Продолжительный плач уставших детей, прежде чем они смогли наконец заснуть, заставил женщин переживать еще больше, и эту ночь под землей они провели в подавленном настроении. Все страдали от духоты и желания помыться и переодеться. Потребность почистить зубы стала почти нестерпимой, а у Лейлы к этому прибавились тяготы ношения тяжелого театрального парика, который ей пришлось надеть, чтобы прикрыть неотросшие волосы. Ей было так плохо, что не раз она порывалась сорвать его с головы.

Чай и кофе, поданные на следующее утро, женщины признали самыми лучшими из всех, которые пробовали в своей жизни. Они постарались растянуть завтрак насколько возможно, так как поглощение еды хоть немного скрашивало скуку. Нервы были взвинчены, но как только какая-нибудь женщина пыталась пожаловаться, ее тут же затыкал хор сердитых голосов, напоминавших, что именно приходится выносить в это время мужчинам, защищающим город.

Новости были плохими, – прискакал разведчик, сообщивший, что армия лорда Робертса, усиленная новым пополнением из Англии, целеустремленно марширует в сторону от Кимберли. Женщины смолкли, забыв про неудобства. Те, у кого были грудные младенцы, прижали их к себе, раскачиваясь взад-вперед. Другие подозвали своих детей и обняли их. Бездетные сгрудились рядом. Неужели про них забыли? После всего, что они перенесли, неужели остается единственный выход – сдаться? И, что хуже всего, собираются ли мужчины там, наверху, проявлять свой глупый героизм, сражаясь до последнего человека?

Последняя мысль преследовала Лейлу все утро. Снова появился доктор Тривес, сопровождаемый другим врачом. Они осторожно прошлись между матрасами и покрывалами, заставляя детей выпить успокоительной микстуры. Попытки врачей облегчить положение женщин, разрешив им прогулки по туннелям, отходящим от камеры, где они находились, были встречены резкими протестами.

Работники шахт сказали, что все туннели ведут к алмазоносным слоям. С одной стороны они так запутаны, что в них легко заблудиться, с другой – их посещение разрешено только персоналу компании «Де Бирс». Даже они подвергаются тщательному обыску каждый раз, когда заканчивают смену, с целью предотвращения любых попыток спрятать драгоценные камни. И, уж конечно, недопустимо, чтобы несколько сот женщин и столько же детей бродили там, где бесценные алмазы можно просто подобрать на полу.

Когда мистер Роде, как настоящий христианин, открыл свои шахты, чтобы спасти людей от смерти, он вовсе не предложил им возможность заодно и обеспечить себя до конца жизни, схватив камушек, который начнет блестеть, когда его огранят.

Обнадеженные женщины были вынуждены снова сесть на свои места.

– Пусть будут прокляты алмазы! – пробормотала мрачная рыжеволосая девушка рядом с Лейлой. – Все, что мне требовалось, это шанс немного прогуляться и порепетировать канкан. Почему я должна бегать за пыльными тусклыми булыжниками, когда без труда получу отличный бриллиант, к тому же оправленный в золото, от щедрого поклонника? Лейла попыталась улыбнуться.

– Я больше никогда не смогу смотреть на бриллианты, чтобы не вспоминать вид и запахи этого места и не подумать, стоят ли они наших мучений.

– А я буду носить только изумруды, – вмешалась соседка.

– Подозреваю, что их тоже добывают из-под земли, – заметила другая девушка. – А я скажу вам, девочки, что мои будущие вздыхатели могут сэкономить на драгоценностях. Все, что я от них потребую, – это роскошные ужины, с обильным возлиянием ледяного шампанского.

Так как она не остановилась, продолжая описывать прожаренных цыплят и тонкие розовые ломтики ветчины, рыжеволосая схватила покрывало и набросила его на голову говорящей. Наступила тишина. Это короткое возвращение к типичной для гримерной болтовне заставило подумать, а когда они вновь вернутся в привычную для себя жизнь и произойдет ли это вообще.

Лейла так глубоко погрузилась в размышления, что не заметила, как стала тихонько напевать маленькой Салли, которая зашевелилась, стараясь устроиться поудобнее. А потом, когда поняла, что делает, в памяти всплыл вечер Рождества три года назад, словно Рози сейчас стояла рядом.

«Это что-то иностранное. Майлс говорит, что очень красиво».

Мечта о любви. Едва ли она подозревала в тот день, что будет напевать ту же самую мелодию дочке Нелли Вилкинс на глубине полторы тысячи футов в алмазной шахте в сердце Южной Африки. Если бы Рози сейчас смотрела на нее, то, несомненно, заметила бы: «Ох, Лей, вот потеха».

Не в состоянии сдержать улыбку, Лейла принялась петь громче, немного покачиваясь, чтобы успокоить Салли, и вновь переживая в памяти драгоценную дружбу с девушкой, разделившей с ней столь короткий период ее жизни. И словно эхом другие девушки подхватили мелодию. Звуки заполнили все пространство, знавшее до того лишь клацанье лифта, грохот ботинок шахтеров, грубые мужские голоса и шум работающих машин. Прошлое ворвалось в настоящее, когда Лейла, оглядев лица вокруг, поняла, что ни одна из сидящих здесь девушек не выходила на сцену вместе с Рози Хейвуд и ею самой в те далекие времена. И все-таки ими владели сходные мечты, сходные желания, о которых они часто говорили с Рози. Они также оживали, когда занимались любимым делом.

Песня закончилась, звук хора замер вдали. И вдруг Лейла заметила, как стало спокойнее вокруг. Дети молчали, плач младенцев сменился сонным хныканьем, женщины немного расслабились. Шахтеры расплывались в улыбке от удовольствия, и их просьба продолжить была тут же поддержана остальными. Девушки были только счастливы пойти им навстречу. Сцена отсутствовала, а их ослабевшие тела едва ли могли произвести что-то подобное выступлениям в прошлом, но эта пещера отличалась изумительной акустикой, и они запели хором популярные песенки, поощряя своих слушателей петь вместе с ними.

В течение получаса добровольные затворницы испытывали удовольствие, о существовании которого в этих условиях они и не подозревали. Лейлу попросили спеть несколько баллад, а потом и сольную песню, которую она исполняла в «Наследнице из Венгрии», столь популярную на концертах в Кимберли.

Моя далекая любовь, лишь о тебе тоскую…

Это был финал их выступления. Слова оказались удивительно созвучными общему настроению. И молчание, воцарившееся после, объединило женщин, как ничто другое. Даже те, чья набожность привела их к попытке разрушить то, что они считали распутством, осознавали себя как одно целое вместе с другими женщинами, в том числе и актрисами. У каждой наверху остался любимый, защищавший город. Это сделало их всех сестрами.

Вечер был отмечен прибытием супа, бутербродов и плохих новостей. Бомбардировки не прекращались, несколько солдат убиты, когда взорвался склад боеприпасов.

Очередная ночь тянулась бесконечно. Многие дети страдали от температуры. Воздух стал невыносимо спертым и вонючим. Врачи забеспокоились– скоро в шахтах станет опаснее, чем на поверхности; эпидемия лихорадки под землей унесет больше жизней, чем обстрел.

Лейла тревожилась за Салли, которая ночью была необычайно разгоряченной и беспокойной. Она и сама спала плохо, преследуемая мыслями о прошлом и о будущем, не несущем ничего, кроме душевной пустоты. Боязнь замкнутого пространства стала сильнее, и было трудно подавить стремление оказаться под настоящим ночным небом со звездами.

И другие желания посещали ее, например, сорвать одежду и помыться холодной водой и душистым мылом, выбросить парик и намыливать волосы до тех пор, пока они не станут блестящими и пушистыми, оказаться в своей прохладной спальне в коттедже и спать, пока тело не восстановит былую силу. И эти мечты об открытом пространстве и комфорте сдерживались только мыслями о Вивиане, которому сейчас намного тяжелее.

Третье утро под землей они смогли различить, когда появились люди с серыми морщинистыми лицами и принялись раздавать завтрак.

– Откуда мы знаем, что сейчас утро? – спросила безжизненно Флоренс, протирая личико Салли подолом своего платья. – Они могут врать. Клянусь, мы здесь почти неделю.

– Им нет необходимости говорить неправду, – возразила Лейла раздраженно. – Что это им даст?

Девушка пожала плечами.

– Не знаю. Возможно, город пал, а они не сообщили бурам, что мы здесь.

– Побойся Бога, Флоренс! Только попробуй распустить этот слух, и мы окажемся окруженными толпой истеричных женщины. Если не можешь говорить что-нибудь умное, лучше помолчи! – рявкнула Лейла, хотя сама была почти готова согласиться с предположением девушки. Они не могли определить время и даже число, если не спрашивали тех, кто приносил еду.

Других, казалось, волновала та же проблема, судя по вопросам, которыми они засыпали спустившихся. Обсуждался еще один факт, вызывавший подозрения. Если английские войска ушли, то что мешает бурам взять город? Им не надо бороться на два фронта, почему же они все еще продолжают обстреливать Кимберли с дальнего расстояния? Говорят ли им правду? Что действительно происходит на поверхности? Где их мужчины? Остался ли кто-нибудь в живых?

Буря возмущения заставила мужчин обратиться к дежурившему врачу. Тот, узнав о причине волнений, вызвал с поверхности одного из военных хирургов, чтобы тот успокоил испуганных женщин. Вдвоем им удалось уговорить всех, что сегодня 15 февраля и что город по-прежнему в руках англичан. Их уверенные слова в комбинации с успокоительными лекарствами значительно улучшили настроение, а уверения хирурга, что он бездельничает последние три дня, частично успокоили тех, кто волновался о безопасности мужей. Один из врачей, с которым Лейла была немного знакома, подошел к ней, спросив, не могла бы она помочь.

– Я слышал, что вы устроили импровизированный концерт вчера, – заметил он, улыбаясь. – Нельзя ли повторить его?

– Это был не концерт, – запротестовала Лейла. – Девушки спели колыбельную, и всем так понравилось, что мы исполнили несколько известных песен. Это произошло случайно.

– Понимаю, – протянул он задумчиво. – Но пребывание под землей может продлиться много дней. Большинство женщин здесь– это простые люди, которые ничего не в состоянии сделать, кроме как сбиться в кучу в поисках безопасности. Вы же одарены способностями, которые возвышают вас над остальными. Я заклинаю вас, используйте их для спасения людей.

Слегка поклонившись, он вернулся к коллегам. Лейла была обескуражена. Концерт – здесь? Невероятно. Колыбельная песня была подхвачена девушками, которых затем попросили спеть еще, и они исполнили несколько известных мелодий. Это был просто способ скоротать время, выход энергии для молодых девушек, любящих петь, и для скучающих, обеспокоенных женщин, чей ум требовал противоядия от постоянного страха. Но концерт? – какая чепуха! И все же Лейла не могла забыть слов врача. Лестер Гилберт настаивал, чтобы она «сохраняла волшебство любой ценой и в любое время», но включал ли он в это определение шахту глубиной в полторы тысячи футов? Что-то подсказывало, что Лестер был бы ошарашен, узнав, о чем просят известную певицу.

Короткое развлечение в виде обеда в середине дня почти не подняло настроения. Утром умер ребенок, и все женщины переживали эту смерть как нечто личное. В подобных условиях проводить концерт было неприлично. Но когда Лейла посмотрела на детей, скучающих и совершенно отбившихся от рук после трех дней заточения, она поняла, как может выполнить просьбу врача. Своими играми шумные мальчишки и девчонки доводили женщин до истерики: наступали соседям на руки, спотыкались о протянутые ноги и будили младенцев, которые только-только с большим трудом заснули. Они раздражали и всех окружавших. Конечно, их можно было понять, но только способность к пониманию почти исчерпалась здесь.

Лейла приказала девушкам рядом с ней собрать . детей в кружок около нее и Салли. Радуясь любой возможности хоть чем-то заняться, девушки повиновались, а одна даже приволокла особо возражавшего мальчишку, держа его одной рукой за воротник, а другой– за штаны. С ухмылкой она призналась, что у нее несколько братьев, и сила всегда была лучшим аргументом в споре с ними. Но даже так оказалось непросто привлечь внимание детей, и нескольких пришлось уговорами возвращать, когда они собрались сбежать.

Понимая, что главное здесь – быстрота и натиск, Лейла сказала Салли, что они будут петь ее любимую колыбельную. Лейла запела, а девочка подхватила, как это у них было заведено. Результат превзошел все ожидания. Каждая девушка постаралась, чтобы ближайший к ней ребенок участвовал в общем хоре, и они действительно пели, радуясь возвращению чего-то знакомого. Звуки детских голосов зазвучали по всей пещере, когда они всю свою энергию направили, чтобы петь любимые мелодии и колыбельные песни.

Постепенно к ним присоединились и некоторые женщины, сначала тихо, затем все громче и громче, испытывая удовольствие от такого истинно женского времяпрепровождения. Когда вдруг вмешались звучащие не в тон голоса– крики становились громче и настойчивее, – Лейла, поглощенная пением, раздраженно повернула голову к тем, кто нарушал гармонию, но ее голос мгновенно замолк, когда она увидела лица шахтеров и их возбужденную жестикуляцию. Пение стихло, и крики обрели смысл.

«Английские войска! Они приближаются. Они приближаются! Кимберли спасен!»

Несколько сот женщин вскочили с каменного пола. Детей подхватывали на руки, чтобы их не затоптали. Матрасы и подушки отбрасывали в сторону, кидаясь к лифту, кабина которого была единственным способом вернуться на поверхность. Жажда и истощение, слабость, лихорадка и голод забылись мгновенно и больше не являлись причиной отчаяния. Женщины торопились побыстрее покинуть место, где добывалось богатство, на котором стоял их город. Поддавшись эмоциям, они толкали друг друга, истерично крича, когда прокладывали себе дорогу к лифту, который, однако, мог взять не больше, чем дюжину из них. Шахтеры безуспешно пытались успокоить людей. Мелодия исчезла, ее заменил рев толпы.

Лейла так и осталась сидеть на подстилке, держа в руках Салли. Осада закончилась. Она не могла сразу принять это известие, не была в состоянии осознать его. Ничто больше не держало ее в Кимберли – в этом краю необычайной красоты, жары и алмазов. Жизнь потечет, как прежде: труппа вернется в Лондон, Вивиан вернется в объятия своей жены.

Глядя на обезумевших и ликующих женщин, Лейла поняла, что она единственная в городе, кто не сможет обнять любимого. Подняв руку, она стащила с головы парик, высвободив короткие темные кудри. Никто их теперь не заметит. И никого не взволнует, что волшебство исчезло. Лейла Дункан выполнила свою роль и могла быть свободна. Все кончено. Прижавшись щекой к мягким волосикам незаконнорожденной дочки Нелли Вилкинс, она начала плакать – единственная из женщин в пещере, за стеной которой скрывались алмазы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сначала это напоминало мираж, который постепенно становился реальностью. Опаленную солнцем землю пересекали ровные ряды всадников – не что иное, как авангард английских войск.

Осада закончилась, военные защитили Кимберли и не посрамили воинскую честь. Но чувство радости отсутствовало у изможденных, уставших, пропахших потом мужчин в хаки, не спавших три ночи, готовясь отражать штурм города. Они молча стояли около наваленных мешков с песком, а на загорелых до черноты лицах отражалось лишь одно – гордость. Некоторые глотали слезы. Большинству удалось справиться с таким немужским проявлением слабости, непроизвольно выпрямив спины или одернув мундиры.

Вивиан медленно опустил бинокль, закончив прием световых сигналов. Когда он заговорил, его слова прозвучали в непривычной тишине, наступившей, когда смолкли пушки.

– Буры спасаются бегством. Они отказались от мысли бороться за Кимберли.

Помолчав, он хрипло добавил:

– Я думаю, можно позволить людям сесть, мистер Крауфорд.

Когда младший офицер бросился выполнять этот уже ненужный приказ, Вивиан повернулся к Генри Синклеру, командующему артиллерийским расчетом на этой позиции, и пожал ему руку.

– Нам удалось… даже без орудий, которые вы с Блайзом советовали приобрести.

Артиллерист устало кивнул, сдвинув шлем, чтобы стереть пот со лба.

– Наш рапорт, без сомнения, в данный момент возобновил свое передвижение в Кейптаун, где наши предложения отклонят. «Вы и так справились» – станет их главным аргументом. Неважно, что правильно построенная защита спасла бы несколько тысяч жизней, потерянных во время попыток пробиться сюда, и еще несколько тысяч, погибших от снарядов, голода и лихорадки в самом городе. Мы и так справились. Кимберли вернется в свое прежнее состояние после некоторой реконструкции. Ты, Вивиан, отправишься в свой полк в Кейптаун, а я поступлю в распоряжение лорда Робертса. Только я надеюсь, что никогда больше не окажусь в осаде. Здесь появляется ужасающее чувство безысходности, словно ты игрушка в руках судьбы. Жду не дождусь, когда смогу отряхнуть пыль этого города со своих ног. А ты?

Вивиан промолчал, повернувшись, чтобы снова взглянуть на расстилающуюся перед ними равнину. Он не мог описать свои чувства в данный момент. Четыре месяца мир был ограничен городом и теми, кто находился в нем. И он не был уверен, что готов присоединиться к приближающимся всадникам. Однако у него не было выбора.

Хотя солнце палило нещадно, а он чувствовал слабость, граничащую с обмороком, Вивиан остался на своем посту, молча наблюдая, как далекие всадники приближаются к городу. Мозг, казалось, утратил способность мыслить, а ноги не желали двигаться. Он так давно не снимал форму, что даже желание сорвать ее и надеть свежую исчезло. Описанное Синклером чувство бессилия, ощущение, что ты игрушка в руках судьбы, лучше всего характеризовало его состояние в данный момент.

Они сидели, время от времени утоляя жажду из фляжек с водой. Усталые веки падали сами собой, закрывая глаза, болевшие от лучей солнца. Но все-таки, когда всадники были почти рядом, Вивиан и Генри Синклер вскочили на ноги, строя своих людей как положено, чтобы достойно встретить столь долго ожидаемое подкрепление.

Скачущие лошади поднимали облака пыли, но ждущим было все равно. Первое впечатление Вивиана было впечатлением кавалериста – он с завистью глядел на сильных здоровых лошадей, сравнивая их с теми костлявыми животными, на которых он и его люди сейчас ездили. Затем он перевел глаза на всадников – высокие сытые мужчины с улыбками на лицах. Но улыбки померкли, когда первые ряды остановились и офицер рысью подскакал к Вивиану, спешился и пожал сначала его руку, а затем руку Синклера.

– Боже мой, мы вовремя, – заметил он сочувственно, изучая их изможденные тела. – Вы заслужили наше горячее восхищение, джентльмены, и сейчас можете отдохнуть. Основные обозы идут с отставанием на день, но мы с собой взяли достаточно продуктов, чтобы предложить вам обед намного лучше, чем вы ели в течение последних недель.

Ни Вивиан, ни его товарищи ничего не ответили. Им казалось невозможным сразу привыкать к дружелюбию, здоровью и самоуверенности, излучаемым офицером. Как ни странно, но Вивиан поймал себя на том, что рассматривает военного словно чужака. Чувство, странно похожее на возмущение, овладело им, когда командование взял в свои руки кто-то из стоящих во главе эскадрона людей. Мужчины Кимберли боролись за город в течение ста двадцати четырех дней. Это был их город, и они не собирались его отдавать тем, кто ничего не знал о его улицах, о его людях и их страданиях. Длительная блокада не могла быть просто забыта при появлении сытого мужчины с рукопожатием и обещанием прекрасного обеда.

К этому моменту прибывшие солдаты спешились и подходили к защитникам города. Их отношение было таким же теплым, как и у их командира, – и сталкивалось с отсутствием ответного дружелюбия. Долгожданный момент наконец наступил, но он не стал сверкающей победой, которую они себе представляли. Скорее на память приходили слова: «Ну хорошо, а вот и мы», и ни один не мог их принять с удовольствием. Они брали кисеты с табаком, яблоки, другие не менее роскошные подарки, но проделывали это механически, крайнее истощение не позволяло поверить в реальность происходящего.

Основная часть колонны уже въехала в город и мимо них скакали замыкающие, когда офицер, представившийся как майор Клане, сказал Вивиану:

– Больше нет необходимости дежурить на этом месте. Поедем со мной, и я расскажу, что нам пришлось преодолеть, чтобы добраться сюда.

Вивиан не услышал последние слова, так как его внимание было приковано к лицу усатого лейтенанта, который слегка выбился из строя и скакал рядом. Лошадь была из конюшен Шенстоуна, а всадником был его брат Чарльз. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем Вивиан прошел мимо окруживших его солдат, направляясь к брату. При его приближении Чарльз медленно спешился. Ни один из братьев не улыбнулся и не протянул руки; они внимательно осматривали друг друга.

Затем Вивиан произнес вслух единственную бьющуюся у него в голове мысль.

– Это безумие! Если тебя убьют, то не станет наследника!

Слова Чарльза были суровы.

– Ты стоишь словно скелет с ввалившимися глазами, и все думаешь о проклятом наследстве, которое ты никогда не получишь.

Когда он уже поворачивался, Вивиан устало ответил:

– Это ты должен думать о проклятом наследстве. Это твой долг. А моя обязанность– воевать. И не пытайся поспеть везде. Чарльз, – позвал он резко, когда тот собрался вновь сесть в седло, – рад был встретить тебя.

Чарльз кивнул, взбираясь на лошадь. Оттуда он заметил:

– Джулия передала мне, что ты и мама в Кимберли. И я очень беспокоился за безопасность мамы. С ней все в порядке?

– Было в порядке три дня назад.

После некоторых колебаний его брат спросил:

– Может быть, ты поедешь со мной? Нам надо многое обсудить.

Чарльз был несказанно поражен видом Оскара, но это не шло ни в какое сравнение с его чувствами, когда Вивиан заметил, что по крайней мере боевые лошади избежали участи стать едой для людей. Тот факт, что старший брат ел конину, было чем-то, во что Чарльз не мог поверить и что не мог понять, поэтому Вивиан быстро сменил тему разговора.

– Расскажи мне о вашей дороге сюда, – предложил он, думая, как странно видеть рядом этого уравновешенного хрупкого человека одетым в костюм военного. Что могло заставить его выбрать подобный путь, столь чуждый его природе?

Некоторый свет пролил рассказ о том, как страну повергли в шок сообщения о трех осажденных городах и серьезных неудачах, постигших отступающую армию. Как следствие, почти все молодые люди кинулись записываться в добровольцы, и корабли отправлялись в Южную Африку, как только их палубы оказывались заполненными.

– Мы были в Кейптауне лишь неделю, – говорил Чарльз, – и то лишь потому, что многие ждали прибытия поездов, идущих к линии фронта. Поверь мне, сейчас в Южной Африке скопились такие силы, что война будет выиграна за короткое время. В распоряжении Робертса находятся новозеландцы, индусы и местные подразделения, не говоря уже о самой огромной за всю историю Англии армии. Ты даже не представляешь, какой дома патриотический подъем. Девушки соревнуются, предлагая свои услуги в качестве медсестер, титулованные леди собирают деньги и привозят их сюда лично. Джулия тоже работает, несмотря на ее… хм… ее положение.

Вивиан медленно скакал, устало раскачиваясь и стараясь побороть последствия трех бессонных ночей. Чарльз нанес ему удар, напомнив о том, что он не хотел помнить. Пока их лошади преодолевали защитный рубеж, от его былой свободы, казалось, остались только руины, как и от домов вокруг.

– Новость о нашем прорыве вызовет бурю восторгов в Англии, – продолжил Чарльз с ноткой гордости. – Буллер уже почти на окраинах Ледисмит и должен освободить его гарнизон через пару дней. Это вновь докажет миру нашу непобедимость, попомни мои слова.

Выведенный из себя столь воинственным настроем брата, Вивиан спросил:

– А ты уже участвовал в бою, Чарльз?

– Еще нет, – последовал обиженный ответ. – Я присоединился к войскам Робертса у реки Моддер на прошлой неделе.

Вивиан кивнул.

– Ах да. К нам добрался гонец, который сообщил, что вы маршируете подальше от Кимберли. На какое-то время мы думали, что о нас забыли.

Его брат бросил на него негодующий взгляд.

– Вы думали… Не верю своим ушам. Вы не могли не знать, что Роберте был готов достать звезды с неба, лишь бы добраться до Кимберли.

Ответом стала циничная усмешка.

– После четырех месяцев нам просто пришла в голову мысль, что если за это время нельзя победить небольшую группу буров, то «звезд с неба» может оказаться тоже недостаточно. Пожалуйста, не стоит возмущаться. С октября мы были отрезаны, не зная, что творится вокруг. И, вполне естественно, ожидали, что лучшие в мире войска скоро придут нам на помощь. А вместо того столкнулись с ситуацией Давида и Голиафа, измучились голодом, обстрелами и лихорадкой. И доброе имя английской армии вряд ли оставалось таким в Кимберли. Хочу предупредить, что этому во многом способствовал сам Роде. А сейчас он наверняка провозгласит себя «Спасителем Кимберли», не признавая заслуг военных.

Вивиан кивнул в сторону разрушенного Гранд-Отеля.

– Джордж Лабрам был убит здесь почти сразу после того, как построил и успешно испытал огромное орудие. Мне кажется, что ты так увлекся описанием патриотизма и мощи империи, что не замечаешь разрушений вокруг. После нескольких месяцев подобной жизни, Чарльз, люди склонны верить во что угодно.

Чтобы еще сильнее подчеркнуть значение своих слов, Вивиан придержал коня, вынуждая брата проделать то же самое. Чарльз затих, его красивое лицо под шлемом внезапно потеряло выражение презрительного негодования, когда он стал замечать разрушенные здания, глубокие воронки посреди улиц, печатные объявления о раздаче конины и похожих на скелеты людей, тащившихся на рыночную площадь, чтобы поглазеть на английские войска, в тщетной попытке найти причину, почему их не было так долго. Затем, явно начиная понимать серьезность происходившего здесь, он повернулся к Вивиану.

– Ты хочешь сказать, что мама тоже подвергалась опасности во время бомбардировок, что она тоже ела конину?

Раздраженный видом этого чистенького необстрелянного солдата, Вивиан резко заметил:

– Ты что, совершенно не понимаешь, что означает блокада? Я-то думал, что такого галантного и бесконечно лояльного спасателя наши генералы наверняка просветили, почему ваша помощь была так необходима?

Чарльз вспыхнул от гнева, в то же время пытаясь удержать лошадь, шарахнувшуюся при виде большой группы приветственно кричащих и размахивающих руками женщин.

– Перенесенные испытания ничуть не изменили твою привычку ставить меня на место, как только подвернется возможность, – отрезал он, и гарцующая лошадь развернула его лицом к Вивиану. – Я здесь не из-за стремления сравняться с тобой в воинском звании, а просто из чувства долга. Позволь уверить тебя, что я вовсе не завидую твоему положению в жизни и не собираюсь наносить по нему удар. Ты вполне доказал свою способность к саморазрушению, в котором мог и преуспеть, если бы не беззаветная помощь жены, которой ты не стоишь. Ты даже не поинтересовался здоровьем Джулии или тем, есть ли у меня для тебя письма от нее.

Качнувшись, когда лошадь снова резко подала в сторону, он продолжил:

– Я собирался забыть о разногласиях между нами в свете тех обстоятельств, при которых мы встретились, но ты, очевидно, настроен по-прежнему враждебно.

Осознав, что появление на улицах толп женщин и детей означает, что они поднялись из шахт, Вивиан рассеянно ответил:

– Если между нами и было непонимание, то только с твоей стороны. Я пытался объясниться, ты не захотел слушать. Я хотел встретиться – ты запретил мне появляться в родном доме. Я собирался вернуть тебе земли, которые по праву принадлежат наследнику Шенстоуна, – ты швырнул мое предложение мне в лицо.

Подгоняя Оскара из страха встретить Лейлу среди оборванных и немытых, но радостных женщин, он бросил через плечо:

– Мне страшно надоела твоя роль мученика, Чарльз. После долгого заточения в Кимберли я могу сравнить ее лишь с капризами примадонны.

Через несколько минут, потраченных на осторожную езду между осколками снарядов, которые, без сомнения, будут убраны до того, как основная часть пришедших на помощь войск гордо проскачет рысью по городу, Чарльз снова оказался рядом с братом. Он, однако, ничего не сказал, и так получилось, что Вивиан первым нарушил молчание.

– Мама была в полной безопасности, находясь во время последнего обстрела в подвале под домом барона фон Гроссладена – я сам отвез ее туда, – добавил он горько, вспоминая ее категорический отказ на его предложение, чтобы Лейла, как и Франц Миттельхейтер, побыла вместе с ней в этом относительно комфортном убежище. Подобный всплеск аристократического снобизма, когда речь шла о вопросах жизни и смерти, Вивиан не мог простить. Из-за этого ему пришлось укрыть девушку, которую он хотел бы видеть своей женой, в шахте, где за три дня и три ночи условия наверняка стали невыносимыми.