Текст книги "Царица амазонок"

Моргая изо всех сил, Мирина пыталась понять, где она очутилась, но, прежде чем ее глаза успели привыкнуть к тусклому свету факела, она услышала звук металла, ударяющегося о камень. Мужчины открыли черную дыру в полу, прямо у ее ног.

Мирина попыталась рвануться в сторону, но ее тут же крепко схватили чьи-то руки.

Не говоря ни слова, мужчины толкнули ее к краю дыры, и Мирина с криком упала в темноту.

Глава 9

Тот уголок мира улыбался в моих глазах ярче всех остальных.

Гораций. Оды

Остров Джерба, Тунис

Из забытья меня вывел громкий звон старомодного телефонного аппарата. Он стоял на прикроватном столике буквально на расстоянии вытянутой руки, но в то же время как будто бесконечно далеко.

– Алло? – пробормотала я, не до конца осознавая, где нахожусь.

– Простите, что звоню так рано, – произнес консьерж бодрым голосом, – но пришел мистер Ахмед.

– Кто?..

Только тут я наконец сумела выкарабкаться из сладких объятий сна. Если верить моим наручным часам, я спала всего пару часов, и полосы слабого света на красноватых плитках пола лишь подтверждали мою догадку: за окном темнота понемногу превращалась в рассвет.

– Мистер Ахмед ждет вас, – настаивал голос. – Он просит, чтобы вы спустились к нему прямо сейчас.

Весь отель еще спал, когда я тихонько вышла на галерею. Меня слегка подташнивало из-за того, что столь необходимый мне отдых оказался таким коротким. И хотя меня попросили не задерживаться, я все же ненадолго прислонилась к перилам балюстрады, чтобы вдохнуть безмятежность лежавшего внизу двора. Одинокая кошка, задрав хвост, горделиво вышагивала между растениями в горшках; единственным звуком, нарушавшим утреннюю тишину, был шорох соломенного веника, которым кто-то подметал каменный пол.

И только теперь я наконец заметила человека, притаившегося за колоннадой по другую сторону двора, прямо напротив моего номера. Человек в длинном белом балахоне, с куфией на голове, закрепленной каким-то шнурком, выглядел очень по-арабски, и меня пробрала дрожь, когда я поняла, что это, должно быть, и есть Ахмед.

Как только я спустилась по лестнице, он тут же отделился от колоннады и пошел мне навстречу, словно я заставила его ждать несколько часов. Я неуверенно остановилась. Если это и был Ахмед, подумала я, борясь с неожиданно подступившей тошнотой, то его внешность было довольно трудно увязать с щеголеватостью мистера Людвига и финансовым благополучием мистера Сколски. Вблизи стало заметно, что белизна одежд незнакомца скомпрометирована мириадами пятен и прорех, а его мрачное лицо портила неухоженная черная борода и дешевые солнцезащитные очки.

– Доктор Майо? – Он протянул мне грязную руку.

– Кто?.. А…

Я была настолько сбита с толку, что колебалась куда дольше, чем следовало. Уверена, мое промедление заняло не более двух секунд, но их оказалось достаточно, чтобы Ахмед отдернул руку с недовольным хмыканьем.

– Сюда, – сказал он, жестом приказывая мне следовать за ним.

Я была слишком потрясена, чтобы задать хоть какой-то вопрос, и потому машинально пошла за ним через вестибюль на улицу, где тут же сощурилась от яркого утреннего света.

Перед отелем, как раз там, где накануне вечером остановилось наше с мистером Людвигом такси, стоял теперь чудовищно побитый джип, если только слово «джип» применимо к такой развалюхе.

– Прошу. – Ахмед распахнул передо мной пассажирскую дверь, но в его жесте было куда больше нетерпения, чем галантности. – Вы путешествуете налегке. Это хорошо.

Я уставилась на него, ладонью прикрыв глаза от солнца:

– Погодите… Мы что, не вернемся в отель?

Хотя я и не могла видеть его глаза сквозь обшарпанный черный пластик, я почувствовала, как они буквально буравят меня взглядом.

– Разве Джон вас не предупредил?

– Джон? – переспросила я.

– Да. – Ахмед заколебался, как будто тоже усомнился в пользе нашего сотрудничества. – Джон Людвиг. Тот человек, который привез вас сюда.

– А… конечно! – Я наконец смогла выдавить улыбку.

Мистер Людвиг. Человек, пообещавший мне академическую славу и пять тысяч долларов.

– В хорошую погоду нам добираться до места двадцать четыре часа. – Ахмед рукавом обмахнул пассажирское сиденье. – И мы и так уже опаздываем. Так что поехали.

К чести моего нового сопровождающего надо заметить, что, когда я снова вышла из отеля со своим багажом, он держался куда более цивилизованно.

– Прошу прощения, – сказал он, пряча в складках своего неопрятного балахона некое подобие сотового телефона. – Мне никто не сказал, что вы приехали так поздно. Ну вот. – Он взял мою сумку и с удивительным проворством забросил ее на заднее сиденье джипа, отделенное от передних металлической решеткой. – Готовы ехать?

Чем дальше мы отъезжали от отеля, тем сильнее меня беспокоило безумие всего происходящего. Если бы пару месяцев назад меня спросили, насколько вероятно, что я вдруг окажусь в машине с незнакомцем неопределенной этнической принадлежности, одетым в лохмотья, и позволю увезти себя в совершенно незнакомое мне место в чужой стране, я бы наверняка ответила, что вероятность подобной ситуации равна нулю.

И тем не менее все вышло именно так.

Хотя на дворе был октябрь, ветер, дувший мне прямо в лицо, был сухим и теплым и настолько сильно контрастировал с холодной сыростью Оксфорда, что я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, как будто меня перенесла в Тунис машина времени. В моей наспех собранной сумке лежала одежда, предназначенная для Амстердама, к которой я совершенно случайно добавила несколько летних вещей. Но из-за утренней спешки мне пришлось напялить на себя джинсы и джемпер, которые надевала накануне.

– Кофе? – Потянувшись назад, Ахмед достал два батончика мюсли и замусоленный термос.

– Я, вообще-то, не большой любитель кофе, – ответила я.

– Тогда вот. – Он подал мне бутылку с водой. – Не бойтесь, она в заводской упаковке.

Пока я жевала батончик, мы пересекли мост, соединявший Джербу с собственно Тунисом. По мере нашего удаления от побережья ландшафт материка резко менялся. Без смягчающего воздействия океана и неустанных усилий гостиничных садовников растения постепенно тонули в гладких волнах песка, накатывавших с юга. Поля, рощи, фруктовые сады… Хотя наступление пустыни и было неразличимо взглядом, оно было неудержимым, и вдоль дороги то и дело возникали удивительные образования из песчаника самых разнообразных форм и размеров.

– Песчаные розы, – объяснил Ахмед, когда заметил мои попытки разглядеть всю эту красоту. – Минералы. Они здесь образуются естественным образом. Туристы их покупают.

Я сидела молча, потрясенная необъятностью пустыни, окружавшей нас, стараясь не забывать о том, что это всего лишь капля в океане песка, который называется Сахарой. Тысячи лет назад этот край был плодороден и густо населен, но природа решила околдовать его и предать сыпучему забвению, и разбудить его ото сна было не под силу даже целому своду прославленных ученых.

– Вы не против, если я позвоню? – спросила я наконец.

– Если только вы никому не скажете, где находитесь, – ответил Ахмед. – И вы не должны пользоваться собственным телефоном. Ни при каких обстоятельствах. Вот… – Он поставил свой стаканчик с кофе на приборную панель и порылся в кармане. – Пользуйтесь вот этим. Это спутниковый, так что будет небольшая задержка.

Несмотря на толстый слой пыли и грязи, которым была покрыта трубка, телефон Ахмеда позволил мне без труда связаться с Англией и с тем единственным человеком, которому, как мне казалось, я должна была позвонить, – с Джеймсом Моузлейном. Не только потому, что лучше Джеймса никто не умел нажать на тайные пружины, не насторожив при этом ненужных людей, но и потому, что слова, произнесенные им у моего порога два дня назад, позволяли смело надеяться на то, что моя безопасность беспокоит его больше, чем мне до сих пор казалось.

Конечно, я прекрасно понимала, что Джеймса отнюдь не обрадует мой побег, и испытала огромное облегчение, когда услышала голос автоответчика. В самых беззаботных словах, какие только у меня нашлись, я коротко попросила Джеймса, если его это не слишком затруднит, отменить мои лекции и семинары на ближайшую неделю. Желательно, чтобы профессор Ванденбош ничего об этом не узнал.

Когда я возвращала телефон Ахмеду, то заметила в глубине его бороды, похожей на воронье гнездо, слабое подобие улыбки, и решила трактовать ее как приглашение к диалогу.

– Ну и… – нерешительно начала я, – что за человек этот ваш мистер Сколски?

– Мистер Сколски? – Ахмед завернул крышку термоса и сунул его через плечо куда-то на заднее сиденье, где он с легким звоном ударился о груду баллонов с пропаном. – Понятия не имею. Никогда с ним не встречался.

Я посмотрела в окно на пустынный пейзаж и увидела какого-то мальчишку, гнавшего нескольких коз через соляную равнину.

– Но вы на него работаете?

– Скажем так, меня наняли… для выполнения некой работы.

Несмотря на то что Ахмед держался более чем отстраненно, я была заинтригована. Он представлял собой довольно парадоксальную личность, потому что внешность бедуина сочеталась в нем с чисто западными манерами. Если же отбросить акцент, то и его английский звучал подозрительно естественно, это был обычный разговорный язык. Я была уже почти готова поверить в то, что на самом деле Ахмед – просто какой-то чудаковатый американец, склонный наряжаться в соответствии с местным колоритом, – но тут зазвонил телефон, и Ахмед, взяв трубку, заговорил на арабском.

– Что-то не так? – нерешительно поинтересовалась я, когда он закончил разговор.

– Когда имеешь дело с чиновниками, разве что-то может быть в порядке? – проворчал он, барабаня пальцами по рулевому колесу. – Но нет, все нормально. Мы просто обсуждали, где лучше пересечь границу.

Кровь застучала у меня в висках.

– Какую границу?

Ахмед покачал головой:

– Доктор Майо, мы в Тунисе и едем на запад. Разве в школе вы не учили географию?

На свой десятый день рождения Ребекка получила от какой-то разведенной тетушки, склонной к странным поступкам, гигантский пазл карты мира. Но ей не разрешили собирать эту карту дома; ясно было, что тысяча кусочков этой глупой игры, сложенных вместе, займет слишком много места в скромном жилище приходского священника.

Поэтому в конце концов нам пришлось разместить этот пазл на чердаке у бабули. Мы положили его на пол под окном и принялись собирать, начиная с краев. К ужину мы сумели собрать воедино только четыре угла и маленькую часть середины.

Когда же мы вернулись на чердак на следующий день после школы, весь пазл оказался полностью собранным и лежал на шатком столе в центре комнаты.

– Бог ты мой! – воскликнула Ребекка и восторженно прижала ладонь к губам, став вдруг очень похожей на свою мать. – Вы сами его собрали, миссис Морган?

Мы обе уставились на мою бабушку, как обычно сидевшую в своем кресле и рассеянно смотревшую в окно, ритмично покачивая ногой в такт одной ей слышимой мелодии. Я немного огорчилась из-за того, что бабушка лишила Ребекку удовольствия самостоятельно собрать подаренный на день рождения пазл, и сказала:

– Зачем ты это сделала?

– Это было нетрудно, – пожала плечами бабуля. – Но карта неправильная…

– Нет! – Ребекка забралась на стул, чтобы восхититься картой, глядя на нее сверху. – Карта отличная! Смотри, Диана… она даже все океаны собрала!

– Тут написано, – бабушка наконец встала и махнула рукой в сторону коробки от пазла, – что это карта мира. Но это не так. – Она показала на сложенную картину. – Это неправильный мир.

– В самом деле? – Ребекку охватило любопытство. – Как это?

Еще до того, как бабуля начала излагать свои наблюдения, я уже знала, что мы сейчас услышим какую-то затейливую ерунду, от которой меня всю перекорежит. Я ничего не имела против таких затей, когда мы оставались с бабушкой наедине, но мне стало не по себе от одной мысли о том, что лицо Ребекки может исказить выражение предельной вежливости, как у человека, который только что столкнулся с проявлением безумия.

– Прежде всего, – начала бабуля, хмуро наклонившись над картой, – чего ради вот здесь находится эта ерунда?

Мы обе проследили за ее пальцем.

– Вы имеете в виду… Америку? – озадаченно спросила Ребекка.

– Я имею в виду все это… – Бабуля широким жестом обвела весь Новый Свет. – А это, – показала она на статую Свободы, – должно стоять здесь.

Мы с Ребеккой снова уставились на ее палец и увидели, что бабушка перемещает прославленный монумент в Алжир.

– Я так не думаю, миссис Морган, – возразила Ребекка уверенным тоном, которому я всегда завидовала. – Видите ли, здесь находится пустыня Сахара. Там ничего особенного не происходит. Если только я не ошибаюсь…

– Ошибаешься! – Бабушка резко подалась вперед. – Это все лишь прикрытие. Три верблюда и ничего больше? Глупость! Разве ты не видишь? – Она постучала костяшками пальцев по границе между Тунисом и Алжиром. – Мы родились здесь. Именно здесь все началось!

– Что началось? – спросила Ребекка, не обращая внимания на мои попытки ее остановить. – Вы говорите, что родились в Алжире? Но вы не похожи на алжирку. То есть я не то чтобы видела в своей жизни много алжирцев…

Лицо бабушки исказилось от внезапной боли. Ребекка, конечно, понятия не имела о том, что вопрос происхождения бабушки был в нашей семье запретной темой, потому что мой дедушка – весьма язвительный старик – унес эту тайну с собой в могилу. Что касается самой бабули, то ее ум был настолько рассеян и запутан, что никто, кроме меня, вообще не решался напрямую спрашивать ее о чем-либо. Независимо от темы, мои родители постоянно отмахивались от ее слов, как от «побочного действия лекарств», или же говорили что-нибудь вроде: «Ну чего еще ожидать от человека, прошедшего через такое?» Они никогда в моем присутствии не упоминали о лоботомии; и если бы я не увидела этого слова в документах много лет спустя, то могла и вовсе ничего об этом не узнать.

Как ни грустно, но в то время, когда она жила с нами, я никогда полностью не понимала причин ни бабушкиной амнезии, ни ее внезапной боязливости, ни приступов ребячества. Я искренне полагала, что, если бы бабушка действительно захотела, она, конечно же, смогла бы вспомнить свое детство. И меня до слез огорчало то, что она, как мне казалось, просто не хотела ничего рассказывать.

Откуда все это взялось – необычайно широкий рот и переменчивые, как Северное море, глаза, которые я, безусловно, унаследовала от нее? Мне отчаянно хотелось найти какие-то корни, услышать историю о том, кто я, к какому народу принадлежу – ведь были же где-то еще такие же высокие, мечтательные женщины с волосами цвета зрелой пшеницы… но вместо этого я частенько ощущала, что мы с бабушкой – парочка инопланетянок, пытающихся ужиться с узколобыми землянами.

– Думаю, – сказала бабуля, снова сосредоточенно рассматривая карту-пазл, – я когда-то бывала здесь. – Она провела пальцем по Криту, потом по материковой Греции, как будто следуя за каким-то невидимым потоком. – А может быть, здесь… – Ее палец переместился к северной части Турции и двинулся дальше, на север, к Болгарии и Румынии. – Я носила меховую одежду. Однажды нам пришлось разделить одно яйцо на одиннадцать ребятишек. И еще я помню…

– Какое яйцо? – уточнила Ребекка.

Ее вопрос вывел бабулю из транса, и она разочарованно посмотрела на нас обеих:

– Не знаю. Куриное, наверное.

Когда позже тем же вечером я вернулась к этой теме, наблюдая за тем, как бабушка расчесывает волосы перед сном, она как будто совершенно забыла о нашем разговоре.

– У тебя очень милая подруга, – вот и все, что она сказала, глядя на меня в зеркало. – Но она очень уж много болтает. Она не охотница.

Мне так и не удалось ничего больше узнать о бабулиных корнях. И сколько бы самых разных карт и атласов я ни приносила к ней на чердак, все, что нам с ней удалось определить, так это то, что Северную Африку, похоже, многие недооценивают совершенно напрасно.

Из воспоминаний меня выдернул голос Ахмеда, размахивающего перед моим носом спутниковым телефоном:

– Это вас. Джеймс Моузлейн.

Ощутив легкую нервную дрожь, я прижала трубку к уху:

– Простите, что была вынуждена вас побеспокоить…

– Морган! – Голос прозвучал так, словно Джеймс сидел на соседнем сиденье. – Я правильно понял, что вы действительно отправились в Амстердам?

Его вопрос заставил меня поморщиться. Мне хотелось ответить «нет», но я понимала, что тогда последуют другие вопросы, на которые мне отвечать запретили. И поэтому я сказала:

– Скажите, вы очень рассердитесь, если я попрошу вас об одной услуге?

Последовал какой-то шум, похожий на хлопок металлической двери, а потом я услышала, как взревел мотор автомобиля.

– Я в полном вашем распоряжении, мадам, – сказал Джеймс, и по его тону было ясно, что я хватила через край, однако он предпочитает оставаться джентльменом.

– В моей квартире есть аквариум, – начала я. – Я просто забыла упомянуть о нем в своем сообщении. В принципе, какое-то время они могут позаботиться о себе сами…

– Продолжайте.

Я откашлялась, понимая, что требую слишком многого.

– В холодильнике есть корм для рыбок…

Я вкратце объяснила Джеймсу, как именно следует кормить гуппи профессора Ларкина, надеясь, что мой ласковый тон слегка смягчит наглость просьбы.

Когда Джеймс наконец заговорил, я с облегчением уловила улыбку в его тоне.

– Должен признаться, я надеялся на более рыцарские задачи. Почему вы не попросили своих студентов покормить этих несчастных рыбок? У них бы нашлось хоть какое-то занятие на время вашего отсутствия.

И хотя наш разговор закончился на юмористической ноте, тем не менее у меня остался неприятный осадок. Было в Джеймсе что-то такое… некая старомодная прямота, которая заставляла меня всегда быть с ним абсолютно честной. И вот теперь мне приходилось ему лгать, пользуясь его добротой.

Я ведь даже как-то раз за чашечкой кофе рассказала ему о бабушкиной болезни, хотя и понимала, что это непременно наведет его – как и меня иной раз наводило – на мысль о том, что мои гены запятнаны безумием. Но поскольку предательство Федерико до сих пор преследовало меня, я прикрывалась беспечной дерзостью и не слишком заботилась о том, чтобы соблюдать внешние приличия, даже с Джеймсом.

– По шкале от одного до десяти, – сказала я тогда, расставляя сахар и сливки на разные концы нашего столика, – и считая, что десять – это состояние безумного серийного убийцы, которому требуется смирительная рубашка, а единица – это мы с вами, я бы оценила состояние моей бабушки на четверку. – Я переместила свою чашку на соответствующую позицию. – Я хочу сказать, что в общем и целом ее единственной проблемой было абсурдное убеждение в том, что она некая воинственная амазонка по имени Кара. Так что она не из тех, кто стремится взорвать Букингемский дворец…

– Ну, прежде всего, – Джеймс протянул руку, чтобы отодвинуть кувшинчик со сливками еще дальше, – я возражаю против того, чтобы считаться единицей. Вы позволите начать отсчет с нуля?

Наши взгляды встретились, и за его улыбкой, за платоническим фасадом нашего разговора я вдруг увидела, что он прекрасно осознает: он для меня что угодно, только не ноль.

– Во-вторых, – продолжил Джеймс, выдвигая вперед собственную чашку, – боюсь, вашей бабушке следует понизить оценку до трех, если учесть моего дядюшку Тедди, который был настолько помешан, что хотел жениться на собственной кобыле и даже написал двадцать девять писем епископу, доказывая в них логичность подобного союза. – Чашка Джеймса встала вплотную к моей. – Вот это, Морган, настоящая четверка. – Он откинулся на спинку стула и скрестил ноги в лодыжках. – А почему не пятерка, спросите вы? Ну, видите ли, дядя Тедди первоначально был женат на некой девице по фамилии Гнедая…

К тому времени, когда Джеймс наконец умолк, семейство Моузлейнов было представлено всеми имевшимися на столе предметами сервировки, а бабушка оказалась пепельницей на соседнем столике.

В тот день я возвращалась в колледж на велосипеде и в лучах редкого по тем дням солнца впервые призналась себе в том, что безнадежно влюблена в Джеймса и что никакого другого мужчины для меня просто не может быть, даже если я проживу добрую сотню лет, так и не дождавшись от него хотя бы невинного поцелуя в щеку.

До алжирской границы мы добрались к полудню. Судя по нетронутым пластам песка, покрывавшего дорогу, никто не проезжал здесь уже много часов, если не дней, и я начала понимать, почему Ахмеду нужна была такая мощная машина.

Когда мы подъехали к небольшому пограничному пункту, я принялась рыться в сумочке в поисках паспорта. В этот момент машина резко повернула налево, потом тут же направо, и я ударилась головой о бардачок.

– Ох! – вскрикнула я, хватаясь за ушибленную голову. – Что за…

Пограничный пункт был уже позади нас.

– Вы в порядке? – как ни в чем не бывало спросил Ахмед.

– Нет! – Я развернулась на сиденье и посмотрела назад. – Вы же объехали шлагбаум заставы!

– Там никого нет, – пожал плечами Ахмед. – Закрыто.

– Но мы же не можем просто…

Я была ужасно зла, отчетливо представляя себе пограничников, палящих нам вслед из винтовок.

– Что? – Ахмед даже не посмотрел в мою сторону. – Вам действительно хочется ехать назад, искать другой пограничный пункт, получать визу, ждать два дня? – Он кивнул на мой паспорт. – Уж поверьте мне, вам совершенно ни к чему иметь в нем подобный штамп.

– Но мне ни к чему также проводить двадцать лет в алжирской тюрьме!

Ахмед расплылся в улыбке:

– Ну, по крайней мере, мы очутимся там вместе.

Я просто не нашлась что ответить. Вся ситуация выглядела абсурдной, хотя сарказм Ахмеда, пожалуй, можно было понять. За нашими спинами осталось заброшенное строение размером с небольшой сарайчик для инструментов. Единственным, что отмечало границу, был шлагбаум высотой примерно полтора метра – ни стен, ни колючей проволоки…

В мгновение ока я вновь превратилась в семилетнюю девочку, бредущую домой из школы в полном одиночестве. Само собой, меня тут же облепила стайка веснушчатых хулиганов с мерзкими ухмылками, которых недавно выбранил мой отец. Они принялись дергать меня за волосы, а один из них даже взял палку и очертил вокруг меня круг.

– Стой здесь, Горгон! – приказал он мне. – Пока мы не разрешим тебе идти.

Даже после того, как мальчишки исчезли, хохоча и отбирая друг у друга палку, я боялась тронуться с места. Немного погодя начался дождь, и линию на земле размыло, но я не была уверена в том, что и теперь мне можно уйти.

Вот тогда-то я и встретилась в первый раз с Ребеккой, которая была на год старше меня. Она вприпрыжку неслась по аллее, громко напевая что-то, и чуть не сшибла с ног меня, стоявшую в луже с прижатым к груди школьным портфелем.

– Дорогая мисс Морган! – воскликнула Ребекка веселым высоким голосом, каким всегда говорила ее мать с самыми старыми из прихожан викария. – Что это вы тут делаете в такую ужасную погоду? Пойдем! – Она схватила меня за руку и выдернула из невидимого уже круга. – Ты только взгляни на себя… Просто катастрофа!

Это воспоминание заставило меня поморщиться. Пожалуй, и в двадцать восемь лет я по-прежнему нуждалась в ком-то, кто выдернул бы меня из круга, начерченного на песке хулиганами.

Ахмед посматривал на меня, возможно гадая, что именно меня огорчило.

– На тот случай, если вы не заметили: мы пытаемся замести следы.

– Я прекрасно это поняла, – ответила я, сожалея о своей вспышке. – Я просто не понимаю, к чему все это? Возможно, вы будете настолько любезны, что просветите меня?.. Могу я называть вас Ахмедом?

Он вдруг заерзал на своем сиденье, как будто это был для него больной вопрос.

– Вы хотя бы представляете себе, насколько велик черный рынок антикварных предметов? Вы знаете, сколько людей вовлечено в нелегальные раскопки, сколько занимается разграблением могил, мародерством? – Он достал телефон и уронил его мне на колени. – Почему бы вам не позвонить еще раз вашему другу? Он может рассказать вам парочку отличных историй о том, как люди пытаются защитить собственное прошлое.

Я была настолько сбита с толку, что мне даже показалось, будто я его не расслышала.

– Вы… вы знаете Джеймса?

– Я знаю его семью. Да и кто их не знает? И кстати, меня зовут вовсе не Ахмед. Я Ник Барран. Так что можете называть меня Ником.

Я уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. В конце концов я выдавила из себя:

– Ник значит Николас?

– Не зря вам доктора-то дали.

Эта небольшая перепалка определила тон наших отношений на остаток пути, в течение которого я так и сяк пыталась подобраться к теме Фонда Сколски со всех возможных сторон, однако все мои попытки были безуспешны. В деле саркастических замечаний и уклонения от ответов Ник был настолько искусен, что даже мистер Людвиг по сравнению с ним казался дилетантом.

И я решила, что это не имеет значения. Ведь к концу дня работа Ника будет выполнена и я встречусь с людьми, которые и пригласили меня сюда.

Мы достигли нашей цели примерно через час после захода солнца. Я успела задремать, пристроив сумочку вместо подушки, и проснулась от чьих-то голосов и шума открывавшихся железных ворот. Ночь в пустыне была темной – хоть глаз выколи, и мне понадобилось несколько мгновений, чтобы окончательно осознать, что рядом находятся какие-то люди, а в лицо светит белый луч фонаря.

Поначалу мне показалось, что нас ведут на какую-то верфь, потому что вокруг громоздились контейнеры и подъемные краны, а вокруг суетились люди в касках и спецовках и площадка освещалась прожекторами на высоких металлических шестах. Но прежде чем я успела спросить Ника, где мы находимся, к нам подошел какой-то мужчина с пышными баками и фонарем на шлеме.

– Как раз к ужину! – рявкнул он, кивая Нику. – Я велел Эдди придержать несколько фрикаделек. – Он повернулся ко мне и продолжил немного более вежливым тоном: – Доктор Майо? Я бригадир Крэйг. – Он осторожно пожал мою руку, как будто боялся раздавить ее в могучем шотландском кулаке. – Добро пожаловать на буровую площадку Тритонис.

– Вообще-то, – сказала я хриплым от сна голосом, – меня зовут Диана Морган. – (Крэйг недоуменно посмотрел на Ника.) – Не беспокойтесь, – улыбнулась я им обоим, прижимая к себе сумочку с бабулиной тетрадью. – Я именно тот человек, который вам нужен.