Текст книги "Опасная скорбь"

Глава 4

– Вы хотите, чтобы я по-прежнему занимался драгоценностями? – спросил Ивэн с сомнением. Он явно не видел в этом никакого смысла.

И Монк готов был с ним согласиться. В любом случае драгоценности или давно выброшены, или уничтожены. Из-за чего бы ни погибла Октавия Хэслетт, Монк ни секунды не верил ни в грабителя с улицы, ни в алчного слугу, проникшего в комнату хозяйки с целью наживы. Ну не глупо ли лезть туда ночью, точно зная, что Октавия у себя, когда можно сделать это днем без лишних хлопот?

– Нет, – решительно заявил Монк. – Будет лучше, если вы потратите время на беседу со слугами.

Уильям обнажил зубы в улыбке, и Ивэн ответил ему точно такой же гримасой. Он уже дважды был в доме Мюидора, каждый раз задавая одни и те же вопросы и получая на них краткие нервные ответы. Ивэн прекрасно понимал слуг. Как им не бояться полиции, если каждая встреча с нею грозила их репутации, не говоря уже о том, что хозяева могли заподозрить, будто они и впрямь знают что-либо об убийстве.

– Ее убил кто-то из домашних, – добавил Монк.

Ивэн приподнял брови.

– Кто-то из слуг? – В его голосе звучало откровенное сомнение, да и глаза сержанта были при этом слишком уж невинны.

– Что ж, мысль хороша, – ответил инспектор. – Власти будут нам весьма благодарны, если мы арестуем кого-нибудь из прислуги. Но, думаю, для такого подарка у нас должны быть весьма веские причины… Нет, я просто надеялся, что, разговаривая со слугами, вы побольше узнаете о самом семействе. Слуги многое подмечают. Их, правда, приучили молчать о том, что происходит в доме, но если они почувствуют, что им угрожает обвинение в убийстве, языки у них могут и развязаться.

Беседа происходила в кабинете Монка, куда более тесном и темном, нежели кабинет Ранкорна. За окнами стояло светлое и холодное осеннее утро. Простой деревянный стол был завален бумагами, а ковер настолько затоптали, что на нем образовалась отчетливая дорожка от стола к двери.

– С большинством из них вы уже встречались, – продолжал Монк. – И каковы ваши впечатления?

– Обычная картина, – медленно произнес Ивэн. – Горничные в большинстве своем молоды, с виду ветрены, любят поболтать и похихикать. – Солнечный луч, ворвавшийся сквозь тусклое оконце, упал на приятное лицо сержанта, придав его чертам рельефность. – Тем не менее жить им приходится в довольно суровом мире, под присмотром хозяев, которые не видят в них людей и требуют беспрекословного подчинения. Жизнь у них куда труднее моей. Некоторые из них еще совсем дети. – Он взглянул на Монка. – Будь я на пару лет старше, я годился бы им в отцы. – Эта мысль, казалось, озадачила Ивэна, и он нахмурился. – Одной из девочек всего двенадцать. Мне пока не удалось выудить из них хоть что-нибудь достойное внимания, но я не верю, чтобы это был кто-то из них.

– Из молоденьких служанок? – уточнил Монк.

– Да… Те, что постарше, – другое дело. – Ивэн произнес это и сам усомнился. – Хотя все равно не могу себе представить, что их могло на такое толкнуть.

– А мужчины?

– Кто угодно, только не дворецкий. – Ивэн криво усмехнулся. – Это сухарь, старый педант армейской закалки. Если когда-то его и одолевали какие-либо страсти, то сейчас, полагаю, он о них уже и думать забыл. Да и с чего бы, скажите на милость, дворецкому, уважаемому человеку, убивать дочь хозяина, да еще в ее собственной постели? Как он вообще мог там оказаться посреди ночи?

Против воли Монк улыбнулся.

– Вы не читаете бульварную прессу, Ивэн. Послушайте, что распевают иногда на улицах.

– Чепуха, – искренне сказал Ивэн. – Только не Филлипс.

– Лакеи? Конюхи? Посыльные? – настаивал Уильям. – И как насчет женщин постарше?

Сержант присел на подоконник.

– Конюхи спали рядом со стойлами, а дверь черного хода по ночам запирают. Посыльный? Возможно, но ему всего четырнадцать лет. Да и какой у него мог быть мотив? Женщины постарше? Ну это еще куда ни шло: могла сыграть свою роль ревность, или же хозяйка попросту третировала горничную… Но все это повод к неприязни, а не к ненависти, да еще такой, чтобы послужила причиной убийства. Ни одна из горничных не выглядит безумной или склонной к вспышкам ярости. А ведь нужно было совсем потерять голову, чтобы на такое решиться. Если страсти и закипают, то в их собственном кругу. Они терпят всякое обращение от членов семейства. – Ивэн посмотрел на Монка и хмуро усмехнулся. – Но друг другу вольностей не спускают. У них там строгая иерархия, и если уж они и готовы пролить кровь, то выясняя, кто какую работу обязан выполнять.

Ивэн заметил, что при словах «пролить кровь» Монк насторожился.

– Нет, не убить. Поставить пару синяков, в крайнем случае пробить голову, – объяснил он. – Но думаю, что слуги, как правило, ссорятся друг с другом, а не с хозяевами.

– А что, если миссис Хэслетт выведала какую-то тайну, порочащую одного из слуг? Какой-нибудь старый грех – воровство или распутство, – предположил Монк. – В этом случае слугу уволили бы, а без рекомендации он уже не нашел бы себе нового места. Такому человеку особо не из чего выбирать – потогонная мануфактура или улица.

– Возможно, – согласился Ивэн. – Есть еще лакеи. Их двое – Гарольд и Персиваль. Оба ничем особенным не отличаются. Я бы сказал, что Персиваль чуть поумнее и, пожалуй, тщеславнее.

– Кем мечтает стать лакей? – несколько язвительно спросил Монк.

– Полагаю, дворецким, – с легкой улыбкой ответил Ивэн. – Вы зря смеетесь, сэр. Дворецкий – почтенный, влиятельный, всеми уважаемый человек. Дворецкий считает себя куда выше полицейского. Он живет в прекрасном доме, ест и пьет все самое лучшее. Я знавал дворецких, которые пили кларет покачественнее, чем тот, что они подавали своим хозяевам…

– А их хозяева об этом знали?

– Некоторые хозяева не могут отличить кларет от столового вина. – Ивэн пожал плечами. – Как бы то ни было, дворецкий – это король в своем крошечном королевстве, а многие находят такое положение весьма привлекательным.

Монк саркастически приподнял брови.

– И как убийство дочери хозяина могло бы приблизить лакея к такой заветной цели?

– Да никак. Если только она действительно не узнала о нем нечто такое, после чего увольняют без рекомендаций.

Звучало вполне правдоподобно, и Монк это оценил.

– Тогда будет лучше, если вы сейчас отправитесь туда и вновь попытаете счастья, – распорядился он. – А я тем временем пообщаюсь с членами семейства. Как это ни прискорбно, но я тоже полагаю, что виновен кто-то из них. Надеюсь поговорить с каждым наедине, в отсутствие сэра Бэзила. – Лицо его на секунду застыло. – В прошлый раз, по сути дела, он сам всех опрашивал, словно меня там и не было.

– Хозяин в своем доме. – Ивэн спрыгнул с подоконника. – Чему тут удивляться!

– Вот потому-то мне и хотелось бы повидаться с каждым из них где-нибудь подальше от Куин-Энн-стрит, – вздохнул Монк. – Боюсь, что на это потребуется не меньше недели.

Ивэн закатил глаза, изображая ужас, и молча вышел. А через секунду Уильям услышал его шаги на лестнице.

На разговоры с членами семейства вне стен дома действительно ушла почти вся неделя. Сначала Монку сильно повезло – он встретил в Грин-парке Ромолу Мюидор, совершавшую там променад. Она шла по зеленой аллее параллельно Конститьюшн-роуд, разглядывая деревья возле Букингемского дворца. О том, что она окажется в это время именно здесь, Монка известил лакей Персиваль. Ромола приехала сюда с Киприаном, который затем отправился завтракать в свой клуб на Пикадилли.

Она собиралась встретиться с некой миссис Кетеридж, но Монк улучил момент, когда Ромола еще прогуливалась в одиночестве – по-прежнему в трауре, как и подобает женщине, чья семья только что понесла утрату, однако наряд ее был весьма привлекателен: многоярусные широкие юбки отделаны бархатом, рукава вздувались черным шелком, шляпка чудом держалась на самом затылке, а волосы уложены по последней моде.

Увидев Монка, Ромола вздрогнула; встреча была ей неприятна. Но избежать ее, не показавшись при этом невежливой, не было уже никакой возможности. Кроме того, Ромола, очевидно, помнила указания сэра Бэзила о том, что все домочадцы обязаны содействовать полиции. Сам Монк, правда, этих его слов не слышал, но что-нибудь в этом роде должно было прозвучать.

– Доброе утро, мистер Монк, – холодно сказала Ромола, останавливаясь и глядя на него, как обычно глядят на прилипчивого бродячего пса перед тем, как отогнать его зонтиком. Кстати, зонтик Ромола и впрямь держала, чуть выдвинув его в сторону Уильяма и как бы готовясь сделать выпад.

– Доброе утро, миссис Мюидор, – ответил он, вежливо наклонив голову.

– Я в самом деле не знаю ничего такого, что могло бы вам пригодиться. – Ромола пыталась уклониться от разговора даже теперь, когда было ясно, что он неизбежен. – Я понятия не имею, как такое могло случиться. Мне до сих пор кажется, что вы ошиблись… или были введены в заблуждение…

– Вы любили вашу золовку, миссис Мюидор? – осведомился инспектор самым светским тоном.

После некоторых колебаний Ромола все же решила, что гораздо естественней будет вместе пройтись по дорожке, тем более что Монк, кажется, и сам был не против. Однако мысль о прогулке с полицейским была ей неприятна, о чем ясно говорило выражение ее лица. С другой стороны, никто здесь не мог знать его положения в обществе, да и одет он был под стать ей, и вел себя вполне пристойно.

– Конечно! – с жаром воскликнула она. – Если бы я хоть что-нибудь знала, уж я-то не стала бы выгораживать убийцу! Но я ничего не знаю.

– Я не сомневаюсь в вашей честности и в вашем праведном негодовании, мэм, – сказал он, хотя это было не совсем правдой. Пока что Монк сомневался во всех домочадцах сэра Бэзила. – Я просто думаю, что поскольку вы были близки с миссис Хэслетт, то должны ее хорошо знать. Что она была за человек?

Ромола несколько удивилась; она не ожидала такого вопроса.

– Я… ну… Об этом весьма трудно говорить, – запротестовала она. – В самом деле, это просто бестактно! Бедняжка Октавия мертва. О мертвых положено говорить только хорошо, тем более если смерть была столь ужасна.

– Я высоко ценю вашу деликатность, миссис Мюидор, – терпеливо продолжал Монк, стараясь приноровиться к ее шагу. – Но полагаю, что правда, сколь бы бестактна она ни была, в данный момент куда важнее. И раз уж нам пришлось волей-неволей прийти к неизбежному выводу, что убийца, кем бы он ни оказался, до сих пор находится в вашем доме, вам стоило бы подумать о собственной безопасности, равно как и о безопасности ваших детей.

Ромола остановилась, словно налетев лбом на одно из деревьев, выстроившихся вдоль аллеи. Она выдохнула почти со вскриком, затем вспомнила, что на них могут обратить внимание, и закусила кулачок.

– Что за человек была миссис Хэслетт? – повторил вопрос Монк.

Ромола продолжила движение по дорожке; лицо ее было бледно, юбки подметали гравий.

– Очень эмоциональной и очень импульсивной, – ответила она после недолгого раздумья. – Когда Октавия влюбилась в Гарри Хэслетта, вся ее семья была против, но она настояла на своем. Ни о ком другом и слышать не желала. Я всегда удивлялась, как мог сэр Бэзил такое позволить, хотя, с другой стороны, они были идеальной парой – это признавала даже леди Мюидор. Гарри происходил из прекрасной семьи, у него были вполне сносные виды на будущее… – Она пожала плечами. – Довольно отдаленные, но считалось, что Октавия, будучи младшей дочерью, может и подождать.

– У ее жениха была небезупречная репутация? – спросил Монк.

– Не припомню.

– Тогда почему сэр Бэзил был против этого брака? Прекрасная семья, виды на будущее – такого жениха можно только приветствовать.

– Думаю, дело здесь в личных отношениях. Я знаю, что сэр Бэзил учился вместе с отцом Гарри и с тех пор сильно его недолюбливал. Отец Гарри был года на два старше сэра Бэзила, и ему в большей степени сопутствовал успех. – Ромола вновь слегка пожала плечами. – Сэр Бэзил никогда, конечно, не заговаривал об этом, но, может быть, тот в чем-то обманул его? Или совершил какой-нибудь другой недостойный поступок…

Она взглянула мимо Монка. Навстречу двигалась компания дам и кавалеров, и Ромола кивнула им, впрочем, без особой приветливости. Она была явно раздосадована неловкой ситуацией. Уильям заметил, как на ее щеках вспыхнул румянец, и оценил всю затруднительность ее положения. С одной стороны, ей бы не хотелось вызвать слухи, что она гуляла с кем-то в парке наедине, но еще меньше ей хотелось признаться в том, что спутником ее был полицейский.

Он невесело усмехнулся, адресуя эту усмешку скорее самому себе. Во всяком случае, он был уязвлен не меньше, чем Ромола. Монк досадовал на нее за то, что она не смогла скрыть свои чувства, а на себя самого – за то, что вообще обратил на это внимание.

– Он был грубоват, дерзок? – продолжал допытываться Уильям.

– Вовсе нет, – запальчиво возразила Ромола. – Он был обаятелен, дружелюбен, отличался остроумием, но, как и Октавия, всегда поступал по-своему.

– Трудноуправляемый человек? – предположил Монк, которому все больше и больше нравился Гарри Хэслетт.

– Да, – сказала она, и в ее голосе прозвучала зависть, смешанная с настоящей тоской. – Он был внимателен по отношению к другим, но никогда не скрывал своего истинного мнения.

– Можно подумать, вы описываете почти идеального человека.

– Это так и есть. Октавия была потрясена, когда он погиб – в Крыму, как вам известно. Помню тот день, когда пришла эта страшная новость. Я думала, Октавия не оправится от удара… – Она поджала губы и моргнула, словно к горлу подступали слезы. – И я не уверена, что она оправилась до конца, – тихо добавила Ромола. – Она очень его любила. Мне кажется, никто в семье не понимал этого как следует, пока не случилось несчастье.

Они невольно замедлили шаг, но, ощутив порыв холодного ветра, вновь пошли быстрее.

– Мне очень жаль, – искренне сказал Монк.

Мимо прошла няня, толкая перед собой детскую коляску – недавнее наделавшее шуму изобретение, куда более удобное, чем прежние тележки, которые приходилось не толкать, а тянуть. Рядом с коляской семенил маленький застенчивый мальчик с обручем.

– Она даже и не помышляла о новом замужестве, – продолжала Ромола, не дожидаясь нового вопроса и невольно провожая коляску глазами. – Конечно, с тех пор прошло всего два года, но сэр Бэзил не раз заводил об этом разговор. Молодая вдова, детей у них не было. Действительно, почему бы и нет?

Монк вспомнил мертвое лицо, увиденное им в то памятное утро. Даже несмотря на страшную бледность, можно было предположить, какой была Октавия Хэслетт. Это лицо при жизни наверняка выражало страсть, волю, мечтательность.

– Она была очень привлекательна? – Монк задал вопрос, хотя уже сам на него ответил.

Ромола засомневалась лишь на миг.

– Да. Даже красива, – медленно проговорила она. – Но особенно привлекали ее живость и цельность натуры. После смерти Гарри она стала хмурой, страдала… – Ромола отвела глаза. – Страдала головными болями. Между приступами она снова становилась похожей на себя прежнюю. Но когда она была… – Ромола вновь запнулась, подыскивая нужное слово. – Когда ей нездоровилось, она замыкалась в себе и не предпринимала ни малейших усилий выглядеть обаятельной.

Монка внезапно посетило краткое видение: он представил женщину, которая была обязана вечно очаровывать людей, поскольку от этого зависело ее признание, возможно, даже финансовое благополучие. Ей приходилось ежедневно идти на уступки, подавлять свои самые сокровенные мысли и чувства, ибо она понимала, что кто-то еще просто не желает об этом знать. Какое постоянное унижение, какая саднящая боль!

Хотя, с другой стороны, какое отчаянное одиночество должен испытывать мужчина, разговаривая с женщиной и зная, что она скажет только то, что ему хочется услышать.

– Мистер Монк!

Оказывается, Ромола продолжала говорить, а он демонстрировал вопиющее невнимание.

– Да, мэм… Прошу прощения…

– Вы спросили меня об Октавии. Я стараюсь удовлетворить ваше любопытство. – Она не скрывала своего раздражения. – Октавия была очень привлекательной, за ней ухаживали многие, но она никому не отвечала взаимностью. Я думаю, что проводя расследование в этом направлении, вы скорее всего зайдете в тупик.

– Полагаю, вы совершенно правы. А мистер Хэслетт погиб в Крыму?

– Капитан Хэслетт? Да. – Она помолчала в нерешительности, глядя куда-то вдаль. – Мистер Монк!

– Да, мэм?

– Мне пришло в голову, что некоторые люди… некоторые мужчины… имеют весьма странное представление о том, как себя обычно ведут вдовы… – Ромола явно испытывала неловкость и не находила слов, с помощью которых могла бы выразить свою мысль.

– В самом деле, – подбодрил ее Уильям.

Налетевший порыв ветра сбил набок ее шляпку, но Ромола этого даже не заметила. Монку вдруг пришло в голову, что она, возможно, пытается сказать то, чему научил ее сэр Бэзил.

Две маленьких девочки в платьицах с оборочками прошли мимо, ведомые гувернанткой, которая держалась подчеркнуто прямо, вышагивая, как солдат на плацу.

– Быть может, кто-то из слуг… мужчина, разумеется… тешил себя такой… такой нелепой идеей, забыв о приличиях…

Они почти остановились. Ромола ковыряла гравий острием зонтика.

– Если так… то, получив отпор, он мог взбеситься… я имею в виду, обезуметь… – Она замолчала с несчастным видом, по-прежнему не глядя на Монка.

– Среди ночи? – с сомнением переспросил он. – Как же нужно было обнаглеть, чтобы проникнуть к ней в спальню со столь неблаговидной целью!

Щеки Ромолы порозовели.

– И все же кто-то это сделал, – твердо сказала она, уставясь на гравийную дорожку под ногами. – Я знаю, это может показаться нелепым. Не будь Октавия мертва, я бы сама подняла себя на смех.

– Вы правы, – нехотя согласился Монк. – Или же она узнала об одном из слуг нечто такое, что выплыви это на свет, он лишился бы места.

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– О… да, я полагаю, что и это… возможно. Но что это за тайна? Вы имеете в виду что-то недостойное, безнравственное? И каким образом Тави могла все это обнаружить?

– Не знаю. Нет ли у вас каких-либо соображений, где она побывала в тот день? – Монк снова двинулся по дорожке, и Ромола пошла рядом.

– Нет, даже представить не могу. Она почти не разговаривала с нами в тот вечер, если не считать этого глупого спора за столом.

– А о чем был спор?

– Нечего конкретного, немного повздорили, дали волю нервам. – Ромола глядела прямо перед собой. – О том, куда она ходила, даже просто о чем-то необычном, не было сказано ни слова.

– Благодарю вас, миссис Мюидор. Вы были весьма любезны, согласившись со мной побеседовать. – Уильям остановился, и она – тоже, явно испытывая облегчение при мысли, что неприятный разговор скоро закончится.

– Я бы очень хотела помочь вам, мистер Монк, – сказала Ромола, и лицо ее стало печальным. В глазах уже не было ни страха, ни тревоги – одна лишь скорбь. – Если я что-нибудь вспомню…

– Сообщите мне. Или мистеру Ивэну. Всего доброго, мэм.

– Всего доброго. – Она повернулась и пошла прочь. Но отойдя ярдов на десять-пятнадцать, обернулась – просто убедиться, что Монк уже сошел с гравийной дорожки и направляется в сторону Пикадилли.

Уильям знал, что Киприан находится в клубе, но не хотел просить разрешения войти и побеседовать с ним. Слишком легко было получить отказ и пережить жгучее унижение. Поэтому Монк решил подождать на мостовой и заодно обдумать вопросы, которые он собирался задать Киприану.

Инспектор прогуливался перед зданием уже минут пятнадцать, когда мимо него, направляясь к Хаф-Мун-стрит, прошли два человека. Что-то в походке одного из них показалось Монку настолько знакомым, что он невольно устремился за ними, но пройдя с полдюжины шагов, опомнился и остановился. Он понял, что не знает этих людей, просто на секунду облик одного из них напомнил Монку какого-то близкого, а ныне забытого человека. И в этот миг в нем смешались надежда, печаль и острое предчувствие беды.

Еще минут тридцать Уильям стоял на ветру и пытался восстановить в памяти столь стремительно промелькнувший образ – аристократическое красивое лицо старика лет шестидесяти. Почему-то Монк был уверен, что изъясняется этот человек легко, культурно, даже несколько вычурно; он знал, что именно этот голос некогда направлял его в жизни. Монк подражал этому человеку во всем: копировал его манеру одеваться, вести себя, перенимал даже его интонации, мало-помалу избавляясь от тягучего нортумберлендского акцента.

Но внезапно все выхваченные было из мрака фрагменты воспоминаний вновь рассыпались, оставив Монку лишь чувство невосполнимой потери и какого-то неисполненного долга.

Так он и стоял в нерешительности, когда на крыльце клуба появился Киприан Мюидор. Он сбежал по ступеням и заметил инспектора только в последний момент, едва с ним не столкнувшись.

– О… мистер Монк? – Киприан остановился. – Вы меня ждете?

Уильям заставил себя вернуться к действительности.

– Да… С вашего позволения, сэр.

Киприан встревожился.

– Вы что-нибудь… что-нибудь обнаружили?

– Нет, сэр. Я только хотел задать вам несколько вопросов, касающихся вашей семьи.

– О… – Киприан двинулся в сторону парка, и Монк был вынужден последовать за ним. Выглядел Мюидор-младший безукоризненно, и лишь преобладание темных тонов в костюме напоминало о том, что он носит траур по сестре. – А что, дома этого нельзя было сделать? – осведомился он, нахмурившись.

– Я только что говорил с миссис Мюидор, сэр. В Грин-парке.

Киприан, казалось, был удивлен таким известием, даже слегка растерян.

– Сомневаюсь, чтобы вы могли услышать от нее что-нибудь существенное. Что вы, собственно, желаете узнать?

Монк был вынужден прибавить шагу.

– Давно ли проживает в доме вашего отца миссис Сандеман?

Киприан чуть поморщился, на лицо его набежала тень.

– С тех пор, как умер ее муж, – довольно резко ответил он.

Монку приходилось лавировать, то и дело обходя замешкавшихся или встречных пешеходов.

– Она в близких отношениях с вашим отцом? – Уильям знал ответ заранее; он не забыл неприязненного взгляда Фенеллы, брошенного на сэра Бэзила во время его первого визита на Куин-Энн-стрит.

Киприан помешкал, затем решил, что ложь все равно обязательно откроется – не теперь, так позже.

– Нет. Тетушка Фенелла оказалась в стесненных обстоятельствах… – Лицо Киприана застыло – кому приятно обсуждать домашние дрязги? – Папа предложил ей поселиться у нас. Естественно, он чувствовал ответственность за судьбу родственницы.

Монк мысленно набросал следующую картину: родственные обязательства, вынужденная благодарность и, как следствие, – внешние проявления покорности. Куда больше ему хотелось бы знать о том, что скрывается за чувством долга, но обращаться за этим к Киприану не имело смысла. На прямой вопрос тот ответил бы очередной отговоркой.

По краю мостовой прокатил экипаж; колеса взметнули жидкую грязь, и Монк отпрыгнул в сторону, спасая брюки.

– Для нее, вероятно, было большим ударом оказаться вдруг на иждивении родственников, – с искренним сочувствием сказал инспектор. Кто-кто, а уж он-то мог представить себе отчаяние Фенеллы.

– Да, – неохотно ответил Киприан. – Но вдовы часто оказываются в подобных обстоятельствах после смерти супруга. Это можно было предвидеть.

– И она это предвидела? – поинтересовался инспектор, машинально стряхивая воду с рукава.

– Понятия не имею, мистер Монк. Я ее не спрашивал. С моей стороны это было бы весьма бестактно. Это не мое дело, да и не ваше. Все произошло много лет назад – двенадцать, если быть точным – и к нынешней трагедии никакого отношения не имеет.

– А мистер Терск оказался в столь же печальной ситуации? – Монк по-прежнему шагал рядом, не отставая; они стремительно миновали трех модно разодетых леди, вышедших подышать свежим воздухом, и нежно воркующую парочку, которой, видно, и холод был не страшен.

– Он живет с нами, потому что его преследовали неудачи. – Киприан, казалось, постепенно утрачивал свою обычную бесстрастность. – Если вы спрашиваете именно об этом. Понятно, что причиной в данном случае было не вдовство. – Он саркастически улыбнулся.

– Он давно живет с вами на Куин-Энн-стрит?

– Лет десять, насколько мне помнится.

– Он – брат вашей матери?

– Вам это уже должно быть известно. – Киприан обошел компанию джентльменов, увлеченных разговором и не замечающих, что они мешают остальным. – В самом деле, если это образец ваших сыскных способностей, то я удивляюсь, как вас до сих пор не уволили. Дядюшка Септимус больше, чем это принято в обществе, увлекается горячительными напитками, и состоятельным его не назовешь. Но это добрый и порядочный человек, чьи неудачи опять-таки не имеют никакого отношения к гибели моей сестры. Так что сведения о его слабостях вряд ли помогут вам в вашем расследовании.

Монку понравилось, как решительно Киприан (неважно, из каких соображений) защищает своего родственника. Однако про себя он отметил, что следует выяснить, о каких же это жизненных неудачах дядюшки Септимуса шла сейчас речь и не узнала ли случайно Октавия про мистера Терска нечто такое, за что сэр Бэзил мог изгнать иждивенца из своего дома.

– Он – азартный игрок, сэр? – спросил он вслух.

– Что? – На щеках Киприана проступил румянец, и он, чуть не столкнувшись с каким-то пожилым джентльменом, вынужден был остановиться и принести извинения.

Мимо прокатила тележка торговца; владелец ее выкрикивал нараспев всяческие похвалы своему товару.

– Мне пришло в голову: не азартный ли он игрок? – пояснил Монк. – В последнее время многие джентльмены играют по-крупному, особенно если им не хватает острых ощущений или, скажем, денежных средств.

Лицо Киприана снова стало непроницаемым, но вспыхнувший на щеках румянец не проходил. Монку оставалось лишь предположить, что он затронул чувствительную струнку если не дядюшки Септимуса, то самого Киприана.

– Он состоит в том же клубе, что и вы, сэр? – Уильям повернулся лицом к Киприану.

– Нет, – ответил тот и после паузы снова двинулся дальше. – Дядюшка Септимус посещает свой собственный клуб.

– Ваш – не в его вкусе? – как бы невзначай поинтересовался Монк.

– Нет, – быстро ответил Киприан. – Просто он предпочитает общаться с людьми одного с ним возраста… и, я полагаю, опыта.

Они пересекали Гамильтон-плейс, удачно маневрируя между проезжающими кебами.

– Так я угадал? – спросил Монк, когда они вновь ступили на тротуар.

Киприан промолчал.

– А сэру Бэзилу известно, что мистер Терск время от времени поигрывает в карты? – настаивал Монк.

Киприан набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Уильям понимал, что ему неприятно отвечать на такой вопрос и что он явно скрывает грешки Септимуса от отца. Эта черта Киприана тоже понравилась Монку.

– Наверное, нет, – сказал Мюидор-младший. – Но я буду весьма вам обязан, если вы не станете информировать об этом отца без крайней необходимости.

– Я не думаю, что такая необходимость возникнет, – согласился Монк. Он уже сделал вывод, основанный на особенности клуба, из которого недавно вышел Киприан. – Это же относится и к вашей склонности к азартным играм, сэр.

Киприан остановился и повернулся к Монку, широко раскрыв глаза. Впрочем, вглядевшись в лицо инспектора, он расслабился, и губы его тронула легкая улыбка. Оба продолжили свой путь.

– А знала ли об этом миссис Хэслетт? – спросил Монк. – Не может ли так быть, что, услышав о картежных подвигах мистера Терска, она намекнула ему об этом?

– Понятия не имею, – с несчастным видом откликнулся Киприан.

– Что еще могло их связывать? – продолжал инспектор. – Общие интересы, похожие судьбы… Что обычно сближает людей? Мистер Терск был вдовцом?

– Нет… Он никогда не был женат.

– Но ведь не всегда же он обитал на Куин-Энн-стрит! Где он жил до этого?

Киприан шел молча. Они миновали Гайд-парк, несколько минут плутали среди движущихся карет и кебов, тележек торговцев и метельщика, поспешившего убрать свежий помет с их дороги в надежде, что джентльмены бросят ему монетку. Монку было приятно видеть, что Киприан не обманул его ожиданий, и он поспешил сделать то же самое.

Вскоре они достигли начала Роттен-роу и зашагали по траве к озеру Серпентайн. Несколько джентльменов проехали верхом вдоль Роу, копыта глухо ударяли о влажную землю. Двое всадников громко засмеялись и пустили лошадей галопом, забренчали сбруи. Три женщины проводили их взглядами.

Киприан наконец собрался с мыслями.

– Дядюшка Септимус был военным. Ему пришлось уйти в отставку. Этим и объясняется его нынешнее бедственное положение. Отец принял его в дом. Иного выхода для дядюшки Септимуса просто не предвиделось – будучи младшим сыном, он ничего не унаследовал от своего отца.

– Как это все печально, – сказал Монк, не притворяясь. Он вполне мог представить себе, как страшно разом лишиться всего: денег, офицерского достоинства, положения в обществе. Когда человека изгоняют из армии, все отворачиваются от него, и он становится совершенно одинок и беспомощен.

– Но причиной было не бесчестье и не трусость, – продолжал свой рассказ Киприан, и голос его звучал с неподдельной горечью и сочувствием. – Он влюбился, и любовь его не была безответной. По его словам, не существовало никакой преступной связи, но это не меняет дела…

Монк был озадачен. Услышанное просто не имело смысла. Офицерам не возбраняется жениться, многие из них имеют семьи.

Лицо Киприана исполнилось жалости и горькой иронии.

– Я вижу, вы не понимаете. Сейчас все поймете. Это была жена полковника.

– О… – К услышанному добавить было нечего. Подобные случаи считались несмываемым оскорблением. Была затронута честь и даже больше того – тщеславие. Униженный полковник, не в силах отомстить иначе, пустил в ход свою власть. – Понимаю.

– Да. Бедный Септимус. Он так никогда больше никого и не полюбил. Тогда ему было за сорок, он дослужился до майора, имел прекрасную репутацию… – Киприан замолчал, потому что навстречу им шла пара, судя по всему, знакомые, ибо они обменялись с ним вежливыми кивками. Поправив цилиндр и подождав, когда пара отойдет подальше, Киприан продолжил: – Он и сам стал бы полковником, если бы его семья могла себе это позволить… Но офицерские патенты в те времена стоили весьма недешево. И чем выше чин… – Он пожал плечами. – Так или иначе, а его офицерской карьере пришел конец. Септимус был в ту пору мужчиной средних лет, всеми презираемый и без гроша в кармане. Понятно, что он обратился за помощью к моей матушке и вскоре поселился в нашем доме. И если он ударяется подчас в азартную игру, кто может осуждать его за это? В его жизни не так уж много радостей.

– Но ваш отец этого не одобрил бы?

– Нет, не одобрил бы. – Лицо Киприана на секунду стало сердитым. – Тем более что дядюшка Септимус, как правило, выигрывает.