Текст книги "Принц Лестат"

Антуан передернулся. Ему никогда не хватало отваги хотя бы попробовать. Но если это правда, если нет даже призрачной надежды когда-либо покончить со своим одиночеством, создав вампира-отпрыска, что ж, тем больше причин стоять на своем.

Убивец негромко рассмеялся.

– А ведь когда-то это было так просто. В те времена, когда я создавал членов старой-доброй банды «Клык». Но теперь везде кишит грязное отребье, подонки. Даже если ты сам их и создал, они ополчатся на тебя, ограбят, предадут, сбегут с кем-нибудь другим. Говорю тебе – все эти убийства не на пустом месте. Это было неизбежно. Взять хоть мерзавцев, что торгуют Кровью. Можешь себе представить? Торгуют Кровью. Во всяком случае, они и вправду были. Подозреваю, они тоже выдохлись и вынуждены бежать, спасая шкуру, как и все остальные.

Убивец снова умолял Антуана остаться с ним.

– Насколько мы знаем, Арман, Луи и Лестат в этой истории – все заодно. А вдруг это всё они и затеяли, герои «Вампирских хроник». Но я уже говорил – оно было неизбежно. И Бенджи, я уверен, точно так же думает, только вслух не скажет. Не смеет. Но нынче-то еще хуже стало. Ты их слышишь – голоса? Прошлой ночью случилось аутодафе в Катманду. Ты вот обмозгуй все, старик. Оно, что бы это ни было, движется через Индию, а оттуда переберется на Ближний Восток. Все еще хуже, чем в прошлый раз. Куда тщательнее. Я прямо нюхом чую. И все помню. Я знаю.

Они со слезами расстались чуть дальше, к юго-востоку от Нью-Йорка. Убивец не согласился идти дальше. Очередной выпуск передачи Бенджи лишь подтвердил его худшие опасения. Очередное аутодафе произошло в Калькутте. Вампиры на сотни миль вокруг видели мысленным взором изображение бойни и в ужасе бежали на запад.

– Ну ладно, – сказал Убивец. – Уж коли ты твердо решился, расскажу тебе все, что знаю. Арман и все остальные живут в особняке в Верхнем Ист-сайде, в полквартале от Центрального парка. У них три дома соединены в один, и у каждого свой выход на улицу. На каждом крыльце стоят колонны в греческом стиле, а со стороны улицы растут старые деревья, окруженные маленькими железными оградками. Дома довольно высокие, этажей пять, наверное, и под окнами такие, знаешь, как бы балкончики с железными перильцами, только на самом деле никаких балконов нет.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – признательно отозвался Антуан. На самом деле он просто считывал образы из мозга Убивца, но побоялся, что признаваться в том будет грубо.

– Внутри там сплошные роскошества, – продолжал Убивец, – ну чисто дворец, а окна они на ночь оставляют открытыми, и, понимаешь, заметят тебя задолго до того, как ты сам их увидишь. Они ж могут оказаться за любым окном. Углядят тебя, ты и близко подойти не успеешь. Особняк называется «Врата Троицы» – и многие кровопийцы тебе подтвердят: попробуй мы туда хоть нос сунуть, для нас это будут врата смерти. И помни, мой друг, убивает всегда Арман. Много лет назад, когда Лестат уехал в Новый Орлеан – после встречи с Мемнохом-Дьяволом, – именно Арман не подпускал к нему никакого отребья. Лестат спал в часовне старого монастыря…

– Да-да, я помню по книгам, – кивнул Антуан.

– Ну так вот, город очистил именно Арман. Антуан, прошу тебя, не ходи ты туда! Он сотрет тебя с лица земли.

– Я должен идти, – ответил Антуан. Как мог он объяснить этому простому парню, заботящемуся лишь о том, как бы выжить, что для него самого нынешнее существование совершенно невыносимо? Даже новоприобретенное общество другого вампира не заполнило гложущую пустоту внутри.

Они обнялись на прощание. Убивец повторил, что направляется в Калифорнию. Раз побоища смещаются к западу, он тоже двинется на запад. Он слышал рассказы о великом вампирском целителе, обитающем в Южной Калифорнии – бессмертном по имени Фарид, который изучал Темную Кровь под микроскопом и иногда давал приют бродягам навроде Убивца, если они пожертвуют ему немного крови и тканей для экспериментов.

В жилах Фарида текла очень древняя кровь: его создал вампир по имени Сет, почти такой же старый, как сама Великая Мать. Сету и Фариду никто не страшен. Короче, Убивец считал, что это его единственная надежда – и собирался поискать этого лекаря в Калифорнии. Он умолял Антуана передумать и отправиться с ним. Но Антуан не передумал. Не мог.

Потом Антуан долго рыдал. Снова один-одинешенек! В то утро, ложась спать, он услыхал многоголосый плач – стенания могучих вампиров, передающих от одного к другому горестную весть. В Индии случилось очередное массовое сожжение. Антуана охватило чувство глубокой обреченности. Вспоминая долгие годы, что он бесцельно бродил по свету или спал в глубинах земли, он думал, что понапрасну растратил дар, переданный ему Лестатом. Растратил. Никогда прежде он не сознавал, как драгоценен этот дар. Раньше ощущал лишь, какие муки этот дар несет с собой.

Однако не так дело обстояло с Бенджи Махмудом.

– Мы – единый народ, мы должны думать как единый народ, – частенько повторял Бенджи. – С какой стати позволять Аду взять над нами верх?

Антуан твердо решился не отступать. Он разработал план. Он не станет и пытаться вступать в разговоры с этими могущественными вампирами. Пусть музыка говорит за него. Разве не так было всю его долгую жизнь?

На подступах к городу – перед тем, как украсть машину и отправиться в ней на Манхэттен – он зашел в благоухающий ароматическими свечами парикмахерский салон и велел очаровательной крошке подстричь и уложить его черные волосы по современной моде, а затем нарядился в элегантный черный костюм от «Армани», белую рубашку от «Хьюго Босс» и глянцевитый шелковый галстук от «Версаче». Даже ботинки на нем были наимоднейшие, из итальянской кожи. Антуан старательно натер белоснежную кожу маслом и чистой золой, чтобы она не так сверкала и светилась в ярких городских огнях. Если все эти ухищрения позволят ему выгадать хоть миг промедления, он воспользуется этим мгновением, заставит скрипку запеть!

И вот он добрался до начала Пятой авеню, бросил украденный автомобиль в каком-то переулке и тут услышал неистовую, безумную игру Сибель. Он узнал ее с первой же ноты. И да, прямо перед ним стоял описанный Убивцем величественный комплекс «Врата Троицы». На красивом фасаде мягко светились окна. В ушах у Антуана звучал могучий ритм сердцебиения Армана.

Антуан кинул под ноги футляр и торопливо настроил скрипку. Сибель тем временем оборвала длинную тревожную пьеску, которую играла, и вдруг перешла к мягкому и нежному этюду «Грусть».

Антуан пересек Пятую авеню и двинулся к дверям особняка, на ходу подхватив музыку Сибель, вслед за ней выводя ускользающую, нежную и невыразимо печальную мелодию этюда – и вместе с ней убыстряя темп бурных музыкальных фраз. Сибель отчетливо заколебалась, но продолжала играть, теперь уже снова медленно и нежно – и скрипка Антуана пела вместе с ней, вплеталась в ее песнь. По щекам Антуана катились слезы, он не мог их унять, хоть и знал, что они будут окрашены кровью.

Он все играл и играл вместе с Сибель, подчиняясь ей, спускался к самым глубоким и мрачным нотам, какие только мог выжать из басовой струны.

И вдруг Сибель остановилась.

Тишина. Антуану казалось, он сейчас упадет. Вокруг собралась толпа смертных, но он видел лишь нечеткие, расплывающиеся фигуры. Внезапно решившись, он снова поднял смычок и от мягкой ласковой мелодии Шопена перешел к сильной, полнокровной музыке бартокского концерта для скрипки – исполняя партии и оркестра, и скрипки вихрем неистовых, мучительных, диссонирующих нот.

Взор у него помутился, он более не видел ничего вокруг, хоть и чувствовал, что толпа зрителей все росла. Клавиши Сибель безмолвствовали. Но теперь, все глубже и глубже погружаясь в Бартока, ускоряя темп до почти нечеловеческой скорости, Антуан чувствовал: это его песня, его сердце рвутся наружу.

Душа его пела вместе с музыкой. Теперь мелодия принадлежала лишь ему одному, выражала его думы и переживания.

Пустите меня к себе, умоляю, пустите. Луи, пусти меня к вам. Я создан Лестатом, но не имел возможности узнать вас. В те давние времена я не хотел причинить вред ни тебе, ни Клодии. Прости меня, впусти меня к вам. Бенджи, мой путеводный свет, впусти меня. Бенджи, утешение мое в бесконечной тьме, отвори мне. Арман, умоляю тебя, найди в своем сердце хоть уголок для меня, впусти меня к вам.

Но скоро слова пропали, затерялись, Антуан мыслил уже не словами или хотя бы слогами, все заменила музыка – пульсирующими живыми нотами. Антуан раскачивался из стороны в сторону. Его уже не заботило, похож ли он на человека, звучит ли его мелодия привычно для смертного уха. В глубине сердца он сознавал, что, если ему и суждено погибнуть сейчас, на месте, он не станет роптать на судьбу, ни единой частицей своего существа не восстанет против гибели, ибо сам навлек на себя смертный приговор. Если он и погибнет, то от собственной же руки и за то, кто он есть. Музыка. Он – это музыка.

Молчание.

Надо вытереть кровавые слезы с глаз. Никуда не деться. Он медленно вытащил из кармана носовой платок и, по-прежнему не видя ничего перед собой, сжал его в трепещущей руке.

Они были близко. Рядом. Антуану не было дела до толпы смертных. В ушах звучало биение могучего, древнего сердца – сердца Армана. Руки его коснулась сверхъестественно холодная плоть. Кто-то вынул платок из дрожащих пальцев, промокнул ему глаза, стер с лица тонкие струйки крови.

Антуан открыл глаза.

Да, это был Арман. Каштановые волосы, мальчишеское лицо – и темные, пылающие глаза бессмертного, скитающегося по земле более пяти веков. О, лицо серафима с росписи на сводах собора!

Моя жизнь в твоих руках.

Люди со всех сторон рукоплескали, восторгаясь его игрой. Мужчины и женщины, невинные, даже не подозревающие, кто он такой. Даже не заметившие кровавых слез, этой роковой, предательской особенности. Вечернюю улицу освещали яркие фонари и множество залитых желтым светом окон, от мостовой еще исходило дневное тепло, а молодые гибкие деревца покачивали крохотными листочками в порывах теплого ветра.

– Заходи, – мягко произнес Арман, обнимая Антуана. О, сколько силы в этих руках! – Не бойся.

В дверях, улыбаясь, стояла ослепительная Сибель, а рядом с ней протягивал руку безошибочно узнаваемый Бенджи Махмуд в своей неизменной черной шляпе.

– Мы позаботимся о тебе, – пообещал Арман. – Входи к нам.

Глава 8
Мариус и цветы

Он писал вот уже много часов подряд. Единственным источником света в старом разрушенном доме была старомодная лампа.

Однако в разбитые окна лились отсветы городских огней, а рев многочисленных машин на бульваре напоминал грохот реки, умиротворял и успокаивал художника.

На большом пальце левой руки Мариуса крепилась старомодная деревянная палитра, карманы оттопыривались от тюбиков акриловых красок. Он использовал одну и ту же кисть, пока она окончательно не разваливалась. Растрескавшиеся стены были покрыты яркими изображениями деревьев, виноградных лоз, цветов, которые он видел в Рио-де-Жанейро – и лиц, да, лиц прекрасных бразильянок, с которыми он сталкивался на каждом шагу, гуляя в ночи по дождевым лесам Корковаду, по бесконечным городским пляжам или в ярко освещенных ночных клубах, куда он нередко захаживал в погоне за выражениями лиц, образами, проблесками волос или стройных ножек – так иные коллекционируют камешки на пенном морском берегу.

Все это он вкладывал в свои лихорадочные росписи, торопясь закончить изображение, точно в любой момент снова могла появиться полиция с вечными своими утомительными нотациями.

«Сэр, мы же вам говорили, нельзя рисовать в пустующих зданиях».

Зачем же он все продолжал писать? Отчего ему так претило любое общение с миром смертных? Почему он не состязался с чудесными местными художниками, что предпочитали жанр наива и расписывали переходы под мостами и осыпающиеся стены трущоб?

И то подумать – ему бы давно пора перейти к чему-нибудь более интересному, требующему большего мастерства, о да – и он много думал об этом. Отправиться в какую-нибудь забытую всеми богами пустыню, где можно расписывать скалы и горы, твердо зная: рано или поздно они вернутся к первозданному состоянию – неизбежные дожди смоют все следы его творчества. Тогда бы он уже не состязался со смертными художниками, не ранил бы ничьи чувства. Не причинял бы никому вреда.

Похоже, последние двадцать лет жизни девизом его стало древнее правило целителей: «Первое: не навреди».

Основная проблема с возвращением в пустыню состояла в том, что Дэниелу бы там не понравилось. А счастье Дэниела стало вторым законом жизни Мариуса, поскольку собственное его благоденствие, способность каждый вечер открывать глаза, хоть сколько-то желая подняться из мертвых и насладиться дарами жизни, напрямую были связаны со счастьем Дэниела.

А тут, в Рио-де-Жанейро, Дэниел и в самом деле был счастлив. Сегодня он охотился в старинном квартале Леда, медленно и неуклонно насыщаясь в гуще танцующей и поющей праздничной толпы, упиваясь не только кровью, но и музыкой. Ах, эта ненасытная жажда молодежи!

Однако Дэниел отлично овладел самодисциплиной, стал мастером в деле насыщения Маленькими Глоточками, а убивал лишь злодеев и преступников. В чем-чем, а в этом Мариус не сомневался.

Прошло уже много месяцев с тех пор, как сам Мариус касался человеческой плоти, приникал устами к животворному эликсиру, ощущал хрупкое, но неукротимое биение сердца живого существа, сознательно или бессознательно борющегося с его безжалостным голодом. В тот раз жертвой его стал рослый, крепко сложенный бразилец. Мариус выследил его в темных лесах Корковаду, шел за ним по пятам все глубже и глубже в самую чащу, пока не уволок из тайного логова для долгого и медленного ритуала насыщения.

Когда это случилось? С каких пор артериальной крови стало Мариусу уже недостаточно, с каких пор ему требовалось вырвать и высосать досуха сердце жертвы? С каких пор он полюбил облизывать самые глубокие раны на теле смертного, вытягивая из них последние капли драгоценной влаги? Он прекрасно мог существовать и без этого, но не в силах был устоять перед соблазном, а потому всякий раз, как дорывался до добычи, старался – во всяком случае, так говорил он себе – насладиться ею по максимуму. Когда он покончил с жертвой, хоронить было особо нечего, лишь бесформенную груду исковерканных останков. Однако он оставил себе трофеи: и не только несколько тысяч нажитых наркоторговлей американских долларов, но и превосходные золотые часы марки «Патек Филипп». Почему? Ну, во‑первых, глупо было бы зарывать в землю такую прелестную вещицу – но с неких пор приборы для измерения времени поистине завораживали его. Пришли поистине примечательные времена – а часы отражали это самым затейливым и красивым образом.

Что ж, пусть пока так и будет. Никакой охоты. Да охотиться и не надо. А часы плотно обхватывали его левое запястье. Неожиданное для него украшение, ну так и что с того?

Мариус закрыл глаза и прислушался, отключая от слуха шум машин под окнами. Взамен рева моторов зазвучали голоса Рио-де-Жанейро: как будто раскинувшийся во все стороны город с одиннадцатью тысячей обитателей превратился в хор, подобного которому еще не слышали на земле.

Дэниел.

Мариус без труда отыскал своего спутника: высокого молодого человека с мальчишеским лицом, фиолетовыми глазами и пепельными волосами. Именно его Лестат так уместно окрестил Любимцем Дьявола. Это он, Дэниел, несколько десятилетий тому назад взял интервью у вампира по имени Луи де Пон дю Лак, тем самым, в невинной неосмотрительности своей, положив начало серии книг, получившей известность как «Вампирские хроники». Это он, Дэниел, пленил разбитое сердце вампира Армана и был обращен им ко Тьме. Это он, Дэниел, много лет страдал и чах – не в силах оправиться от потрясения, отыскать себя, даже самому о себе позаботиться. Мариус взял его под крыло лишь несколько лет назад и сумел вернуть ему рассудок, честолюбие и способность мечтать.

Вот он, Дэниел, – в обтягивающей белой футболке-поло и мешковатых штанах – неистово отплясывает под красными лампами какого-то небольшого клуба с двумя фигуристыми шоколадными красотками. Крохотный зальчик забит битком, кажется – это танцует единое, извивающееся живое существо.

Хорошо. Очень хорошо. Дэниел улыбается. Дэниел счастлив.

Чуть раньше Дэниел с Мариусом посещали в Муниципальном театре представление Лондонского балета. Дэниел в обычной своей обаятельно-рыцарской манере уговаривал старшего друга пойти в клуб вместе с ним. Но Мариус не мог заставить себя согласиться.

– Ты же знаешь, чем мне надо заняться, – ответил он, направляясь к выбранному для работы старому полуразрушенному дому с бледно-голубыми стенами. – А ты держись подальше от клубов, куда часто ходят другие вампиры. Обещай!

Нет, они не воевали с этими маленькими дьяволятами. Рио огромен. Самые большие охотничьи угодья в мире: безбрежные толпы народа, высокое, усыпанное звездами небо, зелень огромных сонных деревьев, бесконечное биение жизни от заката и до рассвета.

– Малейшие проблемы – хоть даже слабый признак, немедленно возвращайся ко мне.

Но что, если проблемы и вправду уже начались?

Что – если?

А вдруг правдив рассказ Бенджи Махмуда о том, как вампирский приют в Токио был безжалостно испепелен дотла, а все, кто пытался из него бежать – испепелены на месте? Когда на следующую ночь сгорело вампирское убежище в Пекине, Бенджи сказал: «Что, если это новое Великое Сожжение? Будет ли оно таким же страшным, как прошлое? И кто стоит за всем этим ужасом?»

Во время последней массовой бойни Бенджи еще не родился на свет. Честно говоря, Мариус сомневался, что это и впрямь новое Великое Сожжение. Да, вампирские приюты в Индии гибли один за другим. Но скорее всего, это просто разборки среди отребья. Мариус достаточно повидал в жизни и знал: такого рода стычки и войны неизбежны. Или, может, какой-нибудь древний вампир, устав от грызни молодежи, вышел на тропу войны и уничтожает тех, кто посмел задеть его.

И все же сегодня вечером Мариус велел Дэниелу: «Держись подальше от приюта вампиров в Санта-Терезе». Сейчас он еще раз послал юноше телепатическое сообщение, вложив в свои слова все силы, что только мог собрать. «Увидишь другого вампира – немедленно возвращайся!»

Был ли ответ на его послание? Слабый шепот?

Мариус сам не знал.

Он застыл на месте, сжимая в левой руке палитру, а в правой занесенную кисть. В голову ему пришла диковиннейшая, самая неожиданная в мире идея.

А что, если самому отправиться к вампирскому приюту и всех там сжечь? Он знал, где находится приют. Знал, что там сейчас отсиживаются два десятка юных вампиров, считающих это место безопасной гаванью. Что, если прямо туда и отправиться, выждать предрассветного часа, когда они все возвращаются домой и укрываются в грязных самодельных могилах под фундаментом – а тогда и сжечь всех до единого? Измолотить крышу у них над головой ударами Огненного Дара, стереть здание со всеми его обитателями с лица земли?

Он так и видел, как делает это! Так и чувствовал, как Огненный Дар сбирается у него в голове, так и предвкушал дивный выплеск силы, когда телекинетическая сила вырывается на свободу подобно змеиному жалу.

Языки пламени, всюду пламя. Дивное, дикое пламя, пляшущее у него в воображении, точно в замедленной съемке – вздымающееся все выше, бьющее во все стороны.

Но нет! Он совсем не хотел этого делать. За все свое долгое существование Мариус никогда не хотел этого – уничтожать своих же соплеменников лишь чистой радости ради, лишь ради самого уничтожения.

Он стряхнул наваждение, сам не понимая, как ему вообще в голову пришли подобные мысли.

Но ты ведь хочешь этого.

– В самом деле? – переспросил он и снова увидел мысленным взором, как пылает старый колониальный дом, многоэтажный особняк в Санта-Терезе – как белые арки тонут в пламени, а юные вампиры дергаются и вертятся в огне, точно вращающиеся дервиши.

– Нет! – вслух произнес Мариус. – Отвратительное, гнусное зрелище.

Он несколько мгновений простоял, не двигаясь, всем существом вслушиваясь, не обнаружится ли поблизости иного вампира – незваного, навязчивого гостя, подобравшегося к нему ближе, чем следовало.

Но ничего не услышал.

Однако все эти чужие, чужеродные мысли явно принадлежали не ему. По спине Мариуса пробежал холодок. Какой внешней силе хватило могущества забраться ему в разум?

Раздался слабый смешок. Совсем рядом – точно незримое существо у него над ухом. Но нет, не над ухом – внутри головы.

Какое право имеют эти отбросы угрожать тебе и твоему возлюбленному Дэниелу? Сожги их! Сожги дом, где они укрываются. Сожги их, когда они попытаются сбежать!

Он снова видел пожар, видел, как рушится объятая пламенем квадратная башня особняка, видел, как осыпаются глиняные черепки кровли – и как разбегаются во все стороны Дети Крови…

– Нет, – тихо проговорил он и, подняв кисть в отважной попытке изобразить небрежное спокойствие, нанес на стену мазок яркой зелени, почти автоматически вырисовывая яркий вихрь тщательно проработанных листьев…

Говорю тебе: сожги их. Сожги, пока они не успели сжечь младшего. Почему ты меня не слушаешь?

Твердо решив игнорировать возмутительное вторжение, он продолжал писать, как будто злокозненный подстрекатель мог видеть его со стороны.

Внезапно внутренний голос зазвучал громче, отчетливей, словно разносился уже не в голове, а во всей этой длинной, полной теней комнате.

Говорю тебе: сожги их!

Голос уже чуть не рыдал.

– Кто ты?

Нет ответа. Но все знакомые, привычные, предсказуемые звуки вдруг умолкли. Топоток крысиных лапок в глубине дома. Тихое шипение фонарей. Неумолчный гул машин под окнами, рокот кружащего в небесах самолета.

– Дэниел! – вслух позвал Мариус. – Дэниел!

Звуки ночи вдруг снова обрушились на него, почти оглушили. Отшвырнув палитру, Мариус достал из кармана плаща айфон и торопливо набрал номер Дэниела.

– Возвращайся домой. Сейчас же. Встречаемся там.

Он еще несколько мгновений в нерешительности стоял посреди комнаты, глядя на длинные полосы красок и фигур, которыми он расцветил это безымянное, никому не нужное здание. А потом погасил лампу и зашагал прочь.

Не прошло и часа, как он вошел в пентхаус отеля «Копакабана». Дэниэл лежал на обитой мшисто-зеленым бархатом кушетке, скрестив ноги в щиколотках и подперев голову рукой. Открытые окна выходили на обнесенную белыми перилами веранду, за которой пел ослепительный океан.

Темноту комнаты слабо освещало лишь мерцание яркого звездного неба над пляжем и экрана открытого лэптопа, пристроенного на лакированный кофейный столик. Голос Бенджи вещал с экрана о горестях Бессмертных по всему земному шару.

– Что случилось? – поинтересовался Дэниэл, мгновенно вскочив на ноги.

Мариус застыл, не в силах даже ответить, залюбовавшись младшим другом – его чутким красивым лицом, выразительными глазами и небывало свежей молодой кожей. Сейчас он слышал лишь одно – биение сердца Даниэла.

Постепенно сквозь транс пробился голос Бенджи Махмуда: «Сообщения об убийствах молодых вампиров в Шанхае, на Тайване, в Дели…»

Дэниел почтительно и терпеливо ждал.

Мариус молча прошел мимо него к белым перилам, подставил океанскому бризу запрокинутое к бледным, светящимся небесам лицо. Снизу ловил отсветы машин с набережной белоснежный пляж.

Испепели их! Да как можно, глядя на него, допустить хоть мысль о том, что его кто-то обидит? Повторяю тебе, сожги их. Уничтожь все гнездо. Их всех. Выследи и убей всех, до единого…

– Прекрати! – Его тихий шепот терялся в шелесте ветра. – Открой мне, кто ты?

В тишине прокатился негромкий смех. В ушах Мариуса снова зазвучал все тот же Голос.

Разве ты сам не знаешь? Я бы никогда не причинил зла ему или тебе. Но остальные… что они тебе? Лишь помеха! Разве ты втайне не радовался, когда Акаша преследовала их по улицам и глухим переулкам, в лесах и болотах? Разве не восторгала тебя идея ступить, безоружным, вместе с твоими могущественными друзьями, на гору Арарат?

– Ты лишь понапрасну расходуешь мое время, если не хочешь назваться.

– Со временем, прекрасный Мариус, – отозвался Голос. – Со временем. И, кстати, я всегда так любил цветы…

Смех.

Цветы. Пред мысленным взором Мариуса возникли цветы, нарисованные им сегодня на растресканных, облупившихся стенах брошенного дома. Но что это означало? Что могло означать?

Дэниел стоял рядом.

– Я не хочу, чтобы ты снова меня покидал, – выдохнул Мариус, все еще глядя на переливающийся горизонт. – Не только сегодня или завтра – но в обозримом будущем, не знаю, сколько еще ночей. Будь рядом со мной. Слышишь?

– Хорошо, – покладисто согласился Дэниел.

– Я знаю, что испытываю твое терпение, – промолвил Мариус.

– А разве я не испытывал твоего? Был бы я здесь – или вообще где-либо, – когда б не ты?

– Мы найдем, чем заняться. – Мариус говорил тоном, каким урезонивают не в меру беспокойного, требовательного супруга. – Отправимся завтра куда-нибудь. Поохотимся вместе. Столько фильмов надо бы посмотреть. Не помню сейчас названий, не могу сосредоточиться…

– Скажи мне, в чем дело.

Из гостиной снова донесся голос Бенджи Махмуда:

– Зайдите на наш вебсайт. Сами посмотрите изображения. Посмотрите фотографии – мы каждый час помещаем все новые и новые снимки. Смерть, смерть и смерть нашему роду. Говорю вам – это новое Всесожжение.

Мариус повернулся к Дэниелу, обвил рукой его талию.

– Не знаю, – честно признался он, кое-как выдавливая из себя ободряющую улыбку. Редко кто из других пьющих кровь доверял ему так искренне и безоглядно, как этот юноша, которого он так легко и так эгоистично спас от безумия и распада.

– Как скажешь, – согласился Даниэл.

Всегда любил цветы.

– Да, ты уж порадуй меня. Держись со мной рядом, чтобы…

– Знаю. Чтобы ты мог меня защитить.

Мариус кивнул. Пред мысленным взором у него снова возникли нарисованные цветы, но не сегодняшние цветы этого огромного тропического города, а другие – изображенные им давным-давно на другой стене. Цветы зеленого сада, где он гулял во снах, цветы созданного им самим блистательного Эдема. Цветы… Цветы, колышущиеся в мраморных вазах в какой-то церкви или на алтаре… цветы.

За грядками свежих благоуханных цветов на залитом сиянием светильников алтаре восседала неподвижная чета: Акаша и Энкил.

Вокруг них, в стенах их святилища, Мариус разбил великолепнейшие сады. Там в изобилии цвели розы и лилии, сплетались зеленые лозы.

Сплетенье лоз.

– Пойдем внутрь, – ласково позвал Даниэл. – Еще так рано. Если не хочешь сегодня больше выходить, давай посмотрим вместе один фильм, я давно собирался. Идем же, идем обратно.

Конечно, Мариус хотел согласиться. Хотел тронуться с места. Но так и стоял, застыв у перил, глядя вдаль и силясь узреть звезды за завесой облаков. Цветы.

Теперь с экрана лэптопа на кофейном столике лился уже другой голос. Юная вампирша из какого-то отдаленного уголка земного шара взывала о защите, изливала эфиру – или телефонным проводам – наболевшее сердце.

– Говорят, теперь то же самое произошло и в Иране. От убежища остались лишь угли. Никто не уцелел, никто.

– Но тогда откуда мы знаем об этом? – спросил Бенджи Махмуд.

– Потому что другие на следующую ночь нашли пепелище. Все, кто там был, исчез, сгорел, погиб. Бенджи, что нам делать? Где старшие? Неужели именно они и убивают нас?