Текст книги "Время тигра"

– Чем могу помочь, Виктор? – У Бутби были редевшие рыжие волосы, рыжие брови. У него был лягушачий распущенный рот, растянутый, вероятно, зевками; нос картошкой, белесые глаза, обрамленные большими очками для чтения.

– Я по поводу Хамидина. Мальчики в пятом классе считают, что его не следовало исключать.

Говорят, нет реальных свидетельств, а дежурный староста настроен против парня. О несправедливости говорят.

– Неужели? А что они знают о несправедливости?

– Попросили меня поговорить с вами об этом деле. Я кое-что им сказал. Может быть, у вас тоже есть что сказать.

– Да. Можете им передать, пусть занимаются своими делами, черт побери. Нет, – поспешно добавил Бутби, – передайте, я полностью удовлетворен своим справедливым решением.

– Кажется, наказание слишком серьезное за небольшой проступок.

– Вы называете прелюбодеяние небольшим проступком? Да еще в стенах школы?

– По словам Пушпанатана, он целовал девушку. Может, правда, а может быть, нет. Поцелуй в любом случае нельзя назвать прелюбодеянием. Или мне пришлось бы признаться в прелюбодеянии с вашей женой на прошлое Рождество. Под омелой.

Бутби в зародыше подавил зевок.

– Ну?

– Исключение страшная вещь.

– Слушайте, – сказал Бутби, – я факты знаю, а вы нет. У них одежда была в беспорядке. Ясно, что должно было произойти. Вы тут не так давно, как я. Кровь у этих чурок горячая. При Джилле произошел совсем пакостный случай. Сам Джилл чуть не вылетел.

– Я и не знал, что Хамидин чурок. Я думал, он малаец.

– Слушайте, Виктор. Я тут с конца войны. Начал дьявольски славное дело, преподавая в Суитнем-колледже в Пинанге. Ничего не вышло. Они будут вас презирать, если посчитают мягким. Надо действовать быстро. Успокойтесь. – Он зевнул. – Они обо всем позабудут. Так или иначе, от меня передайте: я полностью доволен своим справедливым решением. – Бутби принялся искать папку.

– Вы просто поверили Пушпанатану на слово.

– Я Пушпанатану верю. Хороший парень. Лучше всех.

– Ну, вам известно мнение класса. Известно мое мнение. Наверно, сказать больше нечего. Кроме того, что это, по-моему, распроклятая автократия.

Бутби разозлился. Краснота от рыжих волос быстро залила незагорелое лицо.

– Обождите, пока проведете в стране несколько лет, черт возьми. Тогда поймете, что надо уметь принимать решения, и принимать быстро. В любом случае, кем вы себя считаете, будь я проклят, чтобы мне указывать способы руководства этим заведением? Через десять лет приходите, тогда и говорите про распроклятую автократию. – Краббе уловил неуклюжий намек на пародию в двух последних сказанных Бутби словах. Он вернул Краббе его же слова со старческой аффектацией, с отвисшей челюстью. Краббе собрался уходить. А когда толкнул вертящуюся дверь, Бутби вслед крикнул: – Да, кстати!

– Что?

– Где ваш отчет? Его надо сдать двадцать шестого.

– Зачем он вам?

– Так записано в правилах, которые вами были получены по приезде. Вы дважды в семестр должны мне его подавать. Я в прошлый раз не сказал, потому что вы новенький. Мне надо знать, как мальчики учатся, как успевают.

– Вы получите результаты экзаменов.

– Я должен знать программу. Должен иметь представление, учат они что-нибудь или нет. Хочу знать отметки за домашнюю и классную работу.

– Ну, вам известно, чему я учу. Английской истории и малайской истории.

– Да, но хочу знать, что они усвоили.

– Но, послушайте. Я не на испытательном сроке. Вы безусловно можете предоставить своим штатным сотрудникам делать дело, которое они лучше знают.

– Я не могу доверять штатным чуркам. Должен знать, чем они занимаются.

– Тогда мы, наверно, все чурки, да?

– Таково правило. Дважды в семестр отчет. Принесите сегодня.

Вертящейся дверью не хлопнешь, она просто вертится. Эта дверь злобно вертелась. Краббе пришел в учительскую, пылая гневом. Обнаружил там мистера Раджа и мистера Роупера за взаимным рассказом о горестях. Мистера Раджа сманили с Цейлона готовить малайских учителей. Он был человеком богатой культуры, богатством которой делился со всяким и каждым в ходе долгих, медленных, монотонно катившихся монологов. Он уже проработал два года в школе Мансора, преподавая географию в младших классах. Его предметами были Образование и История Азии. Он бесконечно жаловался в учительской на причиненное ему зло. Мистер Роупер был евразийцем, сыном плантатора-англичанина и тамильской женщины низкого происхождения. Никогда не мог простить англичанам подобного мезальянса, хотя он подарил ему уникальную красоту. Высокий, мускулистый, с золотистой кожей, он горько толковал о несправедливости, совершенной по отношению к нему еще до рождения. Теперь Краббе слышал:

– Я просил повышения, а мне не дали. Почему? Потому что не белый, не оранг путе. Говорят, квалификация невысокая, но, можете поверить, не имеют в виду университетскую степень. Вижу я, что у них на уме. Все время думают: не оранг путе. Грязный, его и так можно держать, деньги для оранг путе.

Впрочем, ему принадлежала каучуковая плантация и самый лучший в Куала-Ханту автомобиль. А Краббе завидовал в первую очередь необычайной физической красоте, красоте, которая была для ее обладателя позорной печатью. Как трудна жизнь евразийца.

Радж забурчал в ответ. Длиннущие слова текли невразумительным звуковым потоком. Тихая оргия горечи продлится до звонка.

Краббе сел за свой стол, заваленный книгами без пометок, положил голову на потные руки. Из дальнего угла слышал австралийскую речь Крайтона, рассуждавшего про Шекспира и Бэкона. Крайтон преподавал английский. «Я должен хотеть вернуться домой, – думал Краббе, – как Фенелла. Я должен был жутко устать от здешней неразберихи, обскурантизма, предрассудков насчет цвета кожи, лени, невежества и не желать ничего лучшего холодной каменной деревенской английской школы. Но я люблю эту страну. И хочу ее защитить. Иногда, перед самым рассветом, мне кажется, будто я как бы вмещаю ее в себя, заключаю в себе. Чувствую, что я ей нужен. Абсурд, ибо змеи и скорпионы готовы меня ужалить, пьяный тамил собирается пырнуть ножом, малайский мальчишка когда-нибудь впадет в амок и попробует разорвать меня на куски. Но это не имеет значения. Я хочу жить здесь, хочу быть нужным. Несмотря на пот, лихорадку, жгучую жару, москитов, террористов, дураков в клубном баре, несмотря на Фенеллу».

фенелла. Долгое школьное утро тащилось к концу, жаркому, душному. Белые рубахи промокли пот капал на расплывшиеся чернила в тетрадях, слова растекались; даже туан Хаджи Мохаммед Hyp, учитель-малаец, вынужден был снять тюрбан, чтобы было удобнее вытирать голову. Вентиляторы вертелись с максимальной скоростью, но взбивали воздух столь же бессильно, как кулачки капризного ребенка. Сегодня рано прозвенел звонок.

Фенелла Краббе вылезла из постели, как только услышала первых возвращавшихся велосипедистов. Мальчики собирались к ленчу. Виктор будет, как минимум, через пятнадцать минут, если его кто-нибудь не подвезет. Он обычно отказывался и шел пешком. В наказание. Фенелла не все это время спала. У нее на тумбочке рядом с кроватью стоял кувшин с теплой водой, час назад бывшей льдом. А еще бутылка джина и блюдце с нарезанным лаймом. Легкий приступ лихорадки, а джин помогает. В ногах кровати лежал номер «Персвейжн», томик стихов Джона Бетджмена, литературная критика профессора Клинта Брукса. Чуть дрожавшие руки держали сегодняшний выпуск «Тимах газетт», дурно отпечатанную тряпку с немногочисленными заголовками: «Коммунисты-террористы выдавливают глаза долбильщикам»; «70-летний китаец обвиняется в изнасиловании»; «Угроза бунта в Сингапуре». Она с интересом прочла о созданье в Тимахе Общества любителей кино, которое будет собираться раз в две недели. Первыми были объявлены фильмы: «Броненосец «Потемкин», «Кабинет доктора Калигари», «Кровь поэта», «Метрополис» и «Вечерние гости». Жутко смешно, что у них нет машины, а Виктор, похоже, не хочет дружить ни с одним из местных европейцев; у всех европейцев – кроме супругов Краббе – были автомобили. Она чувствовала, что в Тимахе должны найтись люди ее типа, люди, которые говорят о книгах, о балете, о музыке. Если бы только они с Виктором вступили в это самое Общество любителей кино. Но что толку, когда нет машины? Почти пора Виктору бросить эту глупую чепуху, нежелание снова садиться за руль. Сама она машину не водит, но зачем делать мужнино дело? Пускай он ее возит. Может быть, можно себе позволить нанять шофера, – скажем, за восемьдесят долларов в месяц. Но Виктор упрямо не хочет покупать машину. Вроде человека, который боится воды и даже не сидит на пляже. В каком-то смысле так оно и есть. В Тимахе имеется плавательный клуб. Он купаться отказывается, значит, ей туда ходить нельзя. Но, в любом случае, как обойтись без машины? Без машины нельзя жить в Малайе. В Малайе в любом случае нельзя жить.

Фенелла полотенцем вытерла с лица пот. Может, удастся уговорить его купить машину, чтобы она научилась водить. Но кто ее тут научит? Опять же она слишком нервная, чересчур напряженная. На дорогах опасно, кругом как попало ездят велосипедисты и велорикши. Подкрашиваясь, проклиная пот, от которого пудра слипалась в комки, она страдала по Лондону, где приплясываешь от холода по вечерам; по балетам, по концертам. Цивилизация возможна лишь в умеренном климате. Об этом она написала стихи:

 
Где начинается пот, ничего не начнется.
Пускай даже свершается жизни тур,
Кружится в кольцах пыли, как Сатурн,
Но все творчество – сотворение сухих картин,
На которых всегда стоит подпись сухого солнца.
 

Слышалось, как мальчишки визгливо входят в столовую внизу, не слушаясь неуверенного лая старост. От шума у нее в голове застучало. О господи, надо ж такому добавиться к полнейшей некультурной дьявольской пустоте. Теперь начался шум и продлится до игр. Шум от всей души до обеденного времени. Шум до и после домашних уроков. Шум в дортуарах. Почему Виктор их крепче не держит в руках?

Послышались шаги Виктора, входившего в гостиную, шаги усталого мужчины. Фенелла в халате вышла навстречу. Он поцеловал ее в щеку, она ощутила пот у него на верхней губе. И лицо у него было покрыто потом.

– Рубашку перед ленчем смени, дорогой, – сказала она. – Эта промокла.

– Чертовски жарко было идти домой. По утрам не так плохо. Можно мне выпить? – И он рухнул в кресло.

Ибрагим слышал, что он пришел, и со стороны дальней кухни послышалось дребезжание стаканов и бутылок. Ибрагим вошел с подносом, улыбаясь хозяину, одетый в шелк – широченные рукава, широченные шаровары. Прядь волос спереди выкрашена в живой красный цвет.

– Ради бога, не старайся походить на Бутби, – сказал Краббе.

– Туан?

– Впрочем, риска никакого. Никто не назовет Бутби хорошеньким мальчиком.

– Сайя тидак менгерти, туан.

– Я говорю, мило выглядишь. Иту чантек, Ибрахим.

– Терима касен, тпуан. – Ибрагим вышел, расплывшись от удовольствия, виляя задом.

– Не надо бы его поощрять, – сказала Фенелла. – Я не возражаю против небольшой эксцентричности, но не хочется дойти до точки, когда люди будут смеяться над нами.

– Люди над нами смеются? Из-за Ибрагима? – Краббе выпил кружку лимонного сока с двойной порцией джина. – Надо нанять какого-нибудь древнего китайца с кислой физиономией, который в наше отсутствие выхлещет бренди? Я правильной процедуры не знаю. Лучше проконсультируюсь в окружном управлении.

– Ох, не будь идиотом. – Фенеллу еще била дрожь. После долгого сна со снотворным она всегда себя чувствовала обессилевшей и раздраженной. Лихорадка не проходила.

– Извини, дорогая. – Он поспешно вспомнил про свои обязанности перед ней, о заслуженной ею жалости. – Утро выдалось адское. Бутби мне на нервы подействовал.

Она не спросила, чем Бутби подействовал ему на нервы. Пошла на веранду, огромным полукругом бежавшую вокруг всего этажа.

– Кажется, вообще нет никакого воздуха, – пожаловалась она. Краббе смотрел, как она наклонилась над каменной балюстрадой, пытаясь глотнуть воздуха с зеленой лужайки внизу. Высокая, элегантная, в тонком цветном халате, с золотистыми волосами почти до плеч. Он поставил вновь налитый стакан и направился к ней. Обнял, чувствуя влагу сквозь тонкую материю халата.

– Лучше себя чувствуешь, дорогая?

– Я себя лучше почувствую через два с половиной года. Когда мы сможем уехать. Навсегда.

– Если действительно хочешь домой, я в любой момент смогу это устроить. Можешь там меня ждать.

 
…Непременно дождусь,
Снова на Мейда-Вейл[27]27
  Мейда-Вейл – улица в северо-западной части


[Закрыть] тебя встречу.
 

– Ох, не будь же все время таким бессердечным. – Она, дрожа, повернулась к нему. – По-моему, на самом деле тебе на мое самочувствие наплевать.

Разразился очередной небольшой тропический шторм. Очередная классическая колониальная ссора между туаном и мем. Краббе ничего не сказал.

– Я хочу, чтобы мы были вместе, – сказала она. – Мне даже в голову не приходит оставлять тебя тут одного. Я думала, ты ко мне так же относишься.

– Хорошо, дорогая. Но пока нам придется жить здесь. Надо постараться как-то прожить в этой стране. Нехорошо все время с ней бороться. Тебе надо признать: это не Лондон, климат экваториальный, тут нет концертов, театров, балетов. Однако есть другие вещи. Сами люди, маленькие забегаловки, невероятная смесь религий, культур, языков. Вот зачем мы здесь – чтобы поглотить эту страну. «Или чтоб она нас поглотила», – добавил он про себя.

– Да ведь мы тут все время торчим. Меня шум с ума сводит. Кругом мальчишки вопят. А когда мальчишки на каникулах, являются рабочие, плюются, рыгают, обдирают стены, пилят доски. Если б мы только бывали для разнообразия в какой-то приличной компании, пару раз в неделю ездили бы в Тимах, встречались с людьми нашего круга.

– В Тимахе полно деревенщин плантаторов и офицеров Малайского полка.

– Хорошо. – Теперь она чуть успокоилась, вытерла носовым платочком лицо, отвернулась от вида на лужайку, на горы, на джунгли, на реку. – Там должны быть какие-то разумные люди, раз создали Общество любителей кино. Сегодня сообщают в газете. Хорошие фильмы показывают, французские.

– Очень хорошо, давай вступим.

– А как мы туда доберемся?

Вот, опять, не совсем обычная тема для ссоры, в высшей степени необычная, эксцентричная – ее слово – в стране, где у всех белых имеются автомобили, где автомобиль служит важнейшим органом тела, чувством, способностью.

– На автобусе можно. Автобусное сообщение вполне приличное.

– И ты хочешь, чтоб я там сидела, глазела, словно в какой-нибудь интермедии, а на меня дышали бы чесноком, кругом пот, грязь…

– Ты не возражала против чеснока во Франции. Или в Сохо.

– Ох, не будь идиотом, Виктор. Так вести себя просто нельзя. Я думала, даже у тебя хватит ума понять, черт возьми…

– Я твоей непоследовательности не могу понять. Дома ты представительница богемы, гордишься этим, любишь отличаться от всех окружающих. Там тебе вполне годятся автобусы и подземка.

– Но тут другое дело. – Она почти кричала, выговаривала слова, будто объявляла радиопрограмму. – Мы все европейцы в Европе. – Ее сильно трясло. – Мы не можем жить, как азиаты…

– Хорошо, хорошо. – Он схватил ее за локти, потом попытался обнять. – Найдем какой-нибудь способ.

Тихо пришел Ибрагим, глядя большими серьезными глазами, объявил: ленч готов.

– Макан суда сьяп, туан.

– Байкла, Ибрахим.

Они молча пошли в жаркую столовую без вентилятора, выходившую окнами на последний виток веранды, в свою очередь выходившей на умывальни и душевые для мальчиков. Ибрагим подал холодный томатный сок, серьезно, грациозно. Краббе сказал:

– Хочешь машину, да?

– Нам нужна машина.

– Ты же знаешь, я больше водить не хочу. Очень жаль, но вот так.

– Можно нанять шофера.

– Разве мы можем это себе позволить? – Как минимум, восемьдесят долларов в месяц, а он в данный момент около шестидесяти отдает Рахиме.

– Можно попробовать.

И конечно, выплата государственной ссуды за автомобиль составит около ста пятидесяти в месяц. Хотя в банке есть какие-то деньги, скудный остаток их маленького капитала.

– Хорошо. Я подумаю.

– Можно купить подержанную. Денег хватит.

– Да, я как раз об этом и думал.

Ибрагим принес лососину в банке и салат. Накладывая ему, она сказала:

– Будет совсем другое дело. Я почти примирюсь с жизнью здесь.

Это ей принесет дуновение умеренного климата. Ему тоже, если на то пошло. Очень холодное дуновение умеренного климата. И он принялся есть свою консервированную лососину.

4

С еще звеневшими в ушах протестами запертой собаки Нэбби Адамс вошел в Клуб. Вошел довольно робко, шесть футов восемь дюймов робости, хотя имел такое же право войти туда, как и любой другой. Может быть, даже больше, ибо не задолжал Клубу денег. Чего никак не скажешь про двух гадов, до смерти упивавшихся чаем возле книжных полок. Но в Клубе он себя чувствовал неудобно; гораздо охотней пошел бы в маленький кедай с Алладад-ханом. Однако именно потому, что это было единственное па много миль место в округе, где он не задолжал денег, Нэбби Адамс пришел сюда нынче вечером. Харт, вон тот толстый гад, написал письмо командующему полицейским округом про счета Нэбби Адамса. Командующий очень мило отнесся. Сказал Нэбби Адамсу, счета надо прямо сейчас оплатить, а для гарантий немедленной оплаты счетов пообещал устроить единый вычет из жалованья Нэбби Адамса. Вычет был сделан, и от жалованья Нэбби Адамса почти ни черта не осталось. Все равно, один счет оплачен, и дьявольски крупный. Нэбби Адамс велел Алладад-хану идти и сидеть во дворе для прислуги позади Клуба. Посулил прислать большую бутылку пива. Алладад-хану следует постараться тянуть ее как можно дольше. Нэбби Адамс кликнул клубного официанта. На тренированный взгляд Нэбби Адамса сильно смахивало, что клубный официант, Хонг, Вонг, или как его там, накачался опиума. Зрачки у него были с булавочную головку. Он не смотрел прямо в глаза Нэбби Адамсу, как бы зная, что он, Нэбби Адамс, знает.

– Дуа «Тигра». Одну мне, другую тому, что вон там вон сидит. – Если Алладад-хану отчаянно потребуется еще пиво, он должен резко свистнуть. Нэбби Адамс у стойки бара услышит.

Пиво было слишком холодное. Нэбби Адамс привык к скудным прелестям освещаемых керосиновой лампой пивных, и за двенадцать с лишним лет на Востоке выработал вкус к теплому пиву. Любовь к холодному пиву – что-то женственное, декадентское, американское. Во время последнего отпуска он познакомился с одним американцем в местном баре. У того американца в багажнике автомобиля было нечто вроде холодильного агрегата. Во всем остальном машина симпатичная. Тот самый американец сказал: «У нас в Техасе обязательно оценили б мужчину такого размера, как ты». И настойчиво сунул Нэбби Адамсу радость жизни – бутылку пива, до того холодную, что казалась раскаленным железом. Нэбби Адамс заболел после вязкого арктического напитка, от которого зубы ломило.

Он на время оставил своего «Тигра» на стойке бара, чтобы мороз сошел. Набил моряцкий «Вудбайн»[28]28
  «Вудбайн» – трубка из жимолости.


[Закрыть] из жестянки, подаренной благодарным китайцем, хозяином беговой лошади, которому он починил сломавшуюся на дороге машину. Огромные пальцы Нэбби Адамса были так запачканы табачной смолой, что казались залитыми йодом или еще чем-нибудь. Поэтому он себя чувствовал слегка больным, когда брал в руку сандвич. Еще один повод не есть слишком много.

Нэбби Адамс не собирался сидеть в Клубе весь вечер. Может, кто-нибудь придет, встанет у бара, можно будет поговорить. Нэбби Адамса в последнее время не сильно радовал свой английский. Он любил хорошо говорить и теперь понимал, что английская грамматика у него портится, словарь скудеет, приходится пополнять индийскими словами, а произношение вряд ли годится для патрицианского общества. С него довольно разговоров с Алладад-ханом на урду, мило, уютно посиживая в каком-нибудь маленьком кедае.

Раздался резкий свист Алладад-хана. Он отправил ему другую бутылку, на этот раз маленькую. Эта задница пьет быстрее него самого, Нэбби Адамса. Начинает наглеть. Просит представить его мем-сахиб. А у самого прелестная жена в шелковых шароварах и в сари рожает в Куле-Лумпуре ребенка. Нэбби Адамс всегда говорил «Куль» вместо «Куала». Не мог серьезно относиться к малайскому. Не настоящий язык, в отличие от урду или от пенджабского. Китайский тоже. Плинк-планк-плопк. Любой может так говорить. Распроклятый обман.

Нэбби Адамс пришел в Клуб главным образом посмотреть, не удастся ли одолжить пятьдесят долларов у старика китайца А Юня, управлявшего заведением. Пускай он их в книжку запишет, или Нэбби Адамс напишет расписку. Нэбби Адамс всегда писал расписки. В любом случае, просто клочок бумаги. Вдобавок А Юнь – богатейший человек в Куле-Хаиту. Устроил что-то вроде побочного клуба для своих приятелей в дальних комнатах настоящего Клуба. Чистая прибыль, так как выпивка поставляется из настоящего Клуба. Джин и виски водой разбавляет, вечно не доливает. Поэтому лучше пить пиво. С ним не сжульничаешь. А Юнь был комиссионным агентом на скачках, толкачом опиума, брадобреем, абортмахером, продавал машины, сводничал, незаконно гнал самсу. А еще у него три жены, хоть он и объявляет себя христианином. Поэтому его никогда нету в Клубе, не занимается своим чертовым делом. Трудно его заловить. Когда члены комитета присутствуют – вон двое из них сидят, – А Юнь иногда появляется, деловой, насупленный, со счетами, с бухгалтерскими книгами, бог знает с чем. Нэбби Адамс решил спросить у накачанного опиумом облома, где его папаша. Не хочется зря тут вечер потратить.

– А Юнь, – сказал Нэбби Адамс. – Сайя хочет перемолвиться с А Юнем словечком.

Вонг, Хонг, или как его там, черт возьми, что-то пробулькал, глядя шустрыми глазами на стойку.

– Где он? – допытывался Нэбби Адамс. – Хочу его видеть.

Накачанный опиумом облом с бульканьем улизнул.

Он ничего не понял. Нэбби Адамс содрогнулся при мысли о том, что опиум делает с человеком, если войдет в привычку. Наркоман, вот как надо сказать. Стать наркоманом – значит накликать раннюю смерть.

Нэбби Адамс услышал резкий свист Алладад-хана.

Пускай задница ждет. Чересчур вырастает из своих распроклятых ботинок. Мем-сахиб и гуляния со старшим по чину. Нэбби Адамс мирно выпил.

Немного подумал о том, о чем теперь редко подумывал, а именно о женщинах, женах, и всякое такое. Исчезновенье желания не уязвляло его. Не уязвляло на протяжении пятнадцати последних лет. Теперь, в сорок пять, он спокойно ушел от всех опасностей. В тихие воды. Вдобавок его призвание предполагало безбрачие. Хотя было время, в армии, в Индии, было время, когда он в Индии работал на железной дороге, совсем другое время. Каждый день после полдника залезал па чарпой отдохнуть, следом карабкалась крошка ама. Каждый день, когда он просыпался пить чай, она несла чай, который так и стоял, пока уж совсем не простынет, что пить невозможно. А в другой раз майорская леди. А в Англии, когда он был могильщиком, один раз с миссис Эймос на могильной плите. Нэбби Адамс покачал огромной головой. Его истинная жена, его гурия, его возлюбленная была повсюду, ждала, как джинн, в бутылке. Брачно откупори пробку, целуй горьковатый коричневый дрожжевой поток – эйфория, сильно превосходящая лишение девственности.

А тут китаец с тремя женами, Алладад-хан с одной, однако похотливо жаждущий мем-сахиб. Краббе с той самой мем-сахиб, но крутит с малайской девушкой в кабаре «Парадиз» ниже по дороге. Он видел его нынче вечером по дороге туда. Немножко поговорили, Краббе сказал, на деловую встречу идет. Правда, да только в виду имеется совсем другая встреча, врун чертов? А еще сказал, ищет подержанную машину. Нэбби Адамс подумал о деньгах, потраченных на жен, на девушек из кабаре, на подержанные машины.

А потом с изумлением и надеждой увидел, как вошел А Юнь, сморщенный, в очках, серьезно изучая счетную книгу.

– Эй, – сказал Нэбби Адамс. Но в тот же самый момент к бару затопали ноги в ботинках.

Оглянувшись, Нэбби Адамс увидел Гарпи, командующего полицией округа, еще в форме, хоть было уже почти девять часов. Гарпи, длинный, похожий на покойника, с усталым видом. Не везет, черт возьми.

Нэбби Адамс сказал:

– Добрый вечер, сэр, – уверенным утонченным тоном полкового старшины.

– Привет, Нэбби. Что пить будете?

– Спасибо, сэр. Пива, маленькую, сэр.

– И, Нэбби, простите, что говорю о делах, но не надо вам ездить в Мелавас без сопровождения. Вы же знаете, таково правило. Вас подстрелят. Сегодня еще один инцидент.

– Бензин экономится, сэр. Конвойные машины жрут кучу бензина, сэр. – Но истинную причину нельзя называть. Нельзя ж останавливаться в маленьких кедаях, когда чертов эскорт наблюдает за каждым глотком и болтает по возвращении.

– Если вы пользуетесь полицейским транспортом, Нэбби, нужен эскорт. Ваше здоровье.

Харт и другой тип, Риверс, пришли к стойке, наговорившись в дальнем углу.

– Привет, Найджел.

– Как дела, Дуг?

– Да черт его знает, Найджел.

Нэбби Адамс неловко себя чувствовал. Ему хотелось убраться отсюда. Он терпеть не мог Харта; Риверс, бывший армейский служака, а теперь плантатор выше по дороге на Тахи-Панас, действовал ему на нервы ко всем чертям. Но он принял «Тигра», других тоже выпивкой угостили, и Нэбби Адамс с ужасом прозревал перспективу всех угощать самому. А тут А Юнь кругом ухмыляется, снова явил свою чертову физиономию, и накачанный опиумом облом улыбается всем из-за стойки.

– Снова проблемы в поместье Келапа, – сообщил Гарни.

– Ох, боже, снова в Келапе? – Риверс схватился за свой командирский правый ус, словно за талисман.

– Уиверс отстрелялся. Хотя тамила прихватили. Выпустили кишки, потом спели «Красный флаг» по-китайски. – Гарни хлебнул свой розовый джин.

– Несчастливое поместье, – сказал Харт, гладя жирное голое колено. – Там был Ребек, потом Фотерингеи и молодой помощник, как там его звали. Теперь Уиверса взяли.

– Теперь каждый день наша очередь может прийти, – нервно сказал Риверс. Под левым глазом у него бился тик. – Сваливаю на проклятом пароходе. Еще три недели осталось. Нет, две и пять дней.

– У них громкий боевой клич, – сказал Гарни. – «Смерть Уиверсу». Коммунистов-террористов больше всего обидело, что ему дали шанс выплатить протекционные деньги, а он не захотел.

– По-моему, не смог, – вставил Харт. – Кругом в долгах. – Нэбби Адамс сочувственно слушал. И сказал, поддержав разговор:

– Уиверс и Риверс похоже звучит. Вполне может быть «смерть Риверсу».

Риверс передернулся, показал крупные зубы под навесом усов.

– Если вам кажется это забавным, старина…

– Нет, – сказал Нэбби Адамс, – я серьезно имею в виду, две фамилии…

– Ладно, ладно, – мягко перебил Гарни. – Давайте еще выпьем.

– Моя очередь, – сказал Харт. – Эй, бой.

– С одной стороны, шутка, – объяснял Нэбби Адамс. – Две фамилии…

Со служебного двора послышался резкий свист. Рука Риверса быстро рванулась к кобуре. Все вслушивались. Свист повторился еще резче.

– Что за черт? – сказал Гарни.

– От рук отбились, – заключил Риверс. – Чертовы клубные слуги. Я этого черномазого исполосую. Пулю в него всажу. Ногти вырву клещами. Никакой субординации не признают, ублюдки. Эй! – крикнул он. – Прекрати свистеть, черт побери!

Теперь раздался более жалобный свист.

– Слышите? – взбесился Риверс. – Дьям, задница, дьям сейчас же, проклятье!

– Не надо на этих людей кричать, – сказал Гарни. – Они это считают признаком слабости. Пойдите и скажите.

– Я пойду, – энергично вызвался Нэбби Адамс. – Я скажу, сэр.

– Плевать, – сказал Харт. – Сейчас его угомонят. – Нэбби Адамс слышал нудную хакка и Алладад-хана, по-пенджабски утверждавшего свои права.

– Рад буду убраться отсюда, – буркнул Риверс. – Целый день кули, кретины, проклятые слабоумные, даже тут, в Клубе, от них не избавишься. Хорошо б никогда больше в жизни не видеть чернокожих. Меня от них трясет. Дисциплина, вот что им нужно. Когда я был в армии, вполне мог с ними справиться. Десять дней не платил. По плацу пару раз с полной выкладкой. Попробуй-ка тут, в поместье, нож в спину получишь. – И раздраженно почесал плечи. Колючая жара.

– Это ведь в Африке было, правда? – уточнил Гарни. – Знаете, это другое дело.

– Все одинаковые, – заявил Риверс. – Ниггеры. Ублюдки черные.

Нэбби Адамс взглянул на высокомерный белый нос, на презрительные ноздри, где расцветали усы, волосяные рога изобилия. Страшно хотелось разок по ним чуточку врезать. Однако он сдерживал свой темперамент, пил пиво, которым его угощал Харт, гадал, удастся ли уклониться от угощения, не вызвав у Гарни подозрений. Потому что уборная была в другом конце Клуба. Распроклятый А Юнь расхаживал во дворе: слышалось, как он распекает жен; почти слышался хруст десятидолларовых бумажек у него в карманах. А этот чертов дурак Алладад-хан через минуту снова начнет. «Стой, – думал Нэбби Адамс, – скажу доброй ночи, выйду, а потом улизну».

Допил стакан и сказал с онемевшим от холода ртом:

– Мне идти надо, сэр.

– Я подброшу вас, Нэбби, – предложил Гарни.

Ох, боже, почему вечно такое случается?

– Очень любезно, сэр. Только я не в столовую. Прогуляться хотел.

– Ладно, тогда одну на дорожку.

– Толкай лодку, Адамс, – сказал Харт. – Мне стенгу.

Нэбби Адамс видел в бреду Бомбей в море крови. И кликнул официанта единственным диким лаем.

– Надо вам поторапливаться с машиной, – сказал Гарни Риверсу. – Когда едете?

– Через две недели и пять дней.

– Сколько за нее просите?

– Две тысячи.

– Не получите.

Обсуждались достоинства автомобиля Риверса. Нэбби Адамс настойчивой пантомимой приказывал Хонгу, Вонгу, или как его там, черт возьми, отнести Алладад-хану очередную бутылку и велеть заткнуться. Парень, накачанный опиумом, с оскорбительной громкостью откупорил пиво и выкатился вместе с ним, распевая. Слава богу, остальные не заметили.

– У вас есть шанс, Нэбби, – сказал Гарни. – «Абеляр» пятьдесят второго года. Тысяча восемьсот.

– Для меня это крайний предел, – сказал Риверс. – И так деньги теряю.

– Можете перегнать в Мелавас без эскорта, – с искрой в глазах добавил Гарни. – Сэкономите фирме бензин.

– Я подумаю, – сказал Нэбби Адамс.

И как ни странно, подумал. Темные воды его сознания пошли кругами от выныривавших планов. Гарни вскоре ушел. Пришли два офицера Малайского полка, жизнерадостные до безумия. Одним из них был майор Латиф бен Хаджи Махмуд, другим – капитан Фрэнк Харли. Говорили на шутовской смеси малайского и английского, отчего Нэбби Адамс содрогнулся.

– Селамат вечер.

– Добрый малая.

– Ana нового?

– Что хабар!

Риверс крикнул официанту:

– Съяп мейя.

– Туан?

– Быстро бильярдный стол приготовь. Кита майн снукер.[29]29
  Снукер – вид бильярдной игры.


[Закрыть]

Играли вчетвером. Бильярдный стол был отгорожен от бара, по стук шаров, мальчишеские вопли и крики терзали Нэбби Адамсу нервы. А чертов дурак Риверс оставил на стойке свой пистолет. «Поделом ему было бы, если б я его взял и шлепнул А Юня». Нэбби Адамс, тайком бросив взгляд на дебетный итог клубной книжки Риверса, с мрачным удовлетворением обнаружил, что Риверс должен Клубу 1347 долларов 55 центов. Огромными желтыми пальцами перелистал страницы книжки Харта. 942 доллара 70 центов. Вот, а он, Нэбби Адамс, задолжал просто пять с чем-то сотен, и этот гад его заложил. Для богатых другой закон. Правильно. Купит он у Риверса эту машину. Верней, Краббе купит. Правильно.