Текст книги "Путешествие трех королевичей Серендипских"

Остроумие и мудрость юношей весьма изумили императора, и, горя желанием узнать, как они умели угадать остальные три приметы, он любезно просил поведать ему и об этом. Чтобы сполна удовлетворить его просьбы, первый из юношей сказал:

– Сир, о том, что поклажа этого животного была с одного бока – масло, а с другого – мед, я догадался вот из чего: целую милю по одной стороне дороги я видел несметное множество муравьев, весьма охочих до тука, а с другой – неимоверное число мух, любящих кормиться медом.

– А что на нем сидела женщина, – сказал второй, – я заключил так: увидев отпечатки там, где верблюд стал на колени, я приметил и след человеческой ноги, который, хотя и показался мне женским, мог, однако, быть и детским; убедился же я в этом так: увидев подле сего следа мочу, сунул в нее пальцы и понюхал, и тотчас охватило меня плотское вожделение. Из сего я уверился, что эта нога была женской.

Третий сказал:

– Что женщина эта была беременна, я догадался по отпечаткам рук, которые приметил на земле, ибо ей из-за веса тела пришлось, после того как она помочилась, опереться на руки, чтобы подняться.

Безмерное удивление внушили королю речи юношей, об остроумии коих он составил самое высокое мнение, так что почел за нужное оказывать им всякую ласку и честь, как того заслуживали несравненные их достоинства. Он велел приготовить богатый покой в своем дворце и приязненно просил их остаться с ним на некоторое время, всячески свидетельствуя, сколь высоко оценил их быстрое и глубокое разумение. Видя, что столь могущественный государь оказывает им такие почести, юноши воздали ему бесконечную благодарность за многое его учтивство и оказали готовность удовлетворить всякое его желание. Препровожденные самим императором в приготовленные им покои, они были в дальнейшем принимаемы с королевскою пышностью, и дня не проходило, чтобы император не проводил по меньшей мере четыре часа в разнообразных беседах с ними, почерпая бесконечную отраду в великой их мудрости и быстром разумении; иной раз укрываясь в комнатке рядом с их покоями и слушая возвышенные их разговоры, уходил наконец, несравненно довольный.

Он велел потчевать юношей блюдами со своего стола, и однажды случилось, что в обед он велел подать им среди многих других тончайших кушаний упитанного ягненка и сулею[11]11
  Сулея – фляга для вина или масла с широким горлом. Примеч. ред.


[Закрыть] дорогого вина, а сам, удалившись в каморку, принялся с великим удовольствием слушать их беседу. Когда юноши, сев за стол, отведали ягненка и испробовали вина, посланного императором, старший молвил:

– Поистине, я полагаю, что лоза, из которой вышло это вино, поданное нам нынче за великую драгоценность, произросла на кладбище, и не думаю, что могло быть иначе.

– Меня же, – сказал второй, – все мудрецы мира не убедили бы, что этот ягненок, стоящий перед нами, не был вскормлен молоком суки.

А третий не промедлил сказать:

– Братья, весьма печалит меня одна вещь, которую я приметил нынче утром: а именно по некоторым знакам я мог понять, что владыка, оказывающий нам столь великие любезности, велел казнить сына своего советника из-за преступлений, тем совершенных, а отец теперь ничего другого не имеет в мыслях, как только погубить своего господина, дабы отмстить за погибшего сына.

Император, прекрасно слышавший беседу юношей, в великом смятении от слов третьего вошел к ним в комнату и, скрыв сердечную скорбь, сказал им:

– Ну, какие прекрасные беседы у вас ведутся?

Юноши с поклоном отвечали, что на ту пору ни о чем не беседовали и намеревались, кончив обед, выйти из-за стола; но он настойчиво просил объявить ему, о чем были разговоры, уверяя, что слышал их, прежде чем войти, так что они, не имея ни возможности, ни умения скрыть правду, изложили ему по порядку все, о чем была у них речь. Проведя таким образом с ними некоторое время, император вернулся в свои покои и, немедленно велев прийти человеку, ведавшему его погребом, вопрошал, в какой части страны сделано то вино, что поутру послано от него юношам, и, выслушав все, велел позвать к себе владельца виноградника. Когда тот явился пред его очи, император спросил, издавна ли виноградник, за которым он ухаживает, был виноградником, или только недавно земля с постройками или невозделываемые поля возвращены в обработку, и услышал в ответ, что там, где ныне растет виноград, производящий вино столь драгоценное, двести лет тому назад было кладбище и гробницы с мертвыми телами. Убедившись, что слова первого юноши были правдивы, он захотел удостовериться и в том, насколько истинны речи второго, ибо насчет утверждения третьего не было нужды ни у кого справляться, затем что владыка и сам знал, что сын его советника казнен по своим преступлениям. Приказав позвать пастуха его стада, император спросил, чем был откормлен ягненок, которого он нынче велел заколоть к своему столу, на что пастух, побледнев и весь дрожа, отвечал, что ягненок, как он совсем еще нежного возраста, ничем другим не питался, кроме материнского молока.

Но император, догадавшись по приметному в пастухе страху, что тот не открыл ему правды, сказал:

– Поистине, я вижу, что ты мне лжешь, а посему обещаю, если сей же час не объявишь правды, немедленно предать тебя жестокой и горькой смерти.

– О государь, – отвечал пастух, – смилуйтесь надо мною, и я расскажу вам правду.

Император ему это обещал, и пастух молвил:

– Государь, когда ягненок был еще совсем махонький, его мать паслась однажды на поле, отошла далеко, и волк ее унес; случилось так, что сука, которую я держу, чтобы охранять стадо, на ту пору ощенилась, и я, не находя, как лучше вскормить ягненочка, приложил его к сосцу моей суки, и он так на ее молоке вырос, что я его, сочтя достойным вашего стола, заколол, поутру отнес вам и передал вашему мажордому.

Выслушав это, император начал и вправду верить, что эти юноши, имеющие разум столь возвышенный и достойный, наделены пророческим даром; и, отпустив пастуха, он вернулся к юношам и сказал:

– Все, что вы мне поведали, оказалось правдой, и я уверен, что по столь благородному и высокому качеству, как искусность в догадках, трех других человек, подобных вам, в целом свете не сыщешь. Но скажите, сделайте милость, какие приметы обнаружились нынче у вас за столом, чтобы по ним можно было представить все то, о чем вы мне поведали?

В ответ старший сказал:

– О том, сир, что вино, которое нам сегодня подали, сделано из винограда, выросшего на кладбище, я догадался по тому, что, едва выпив первый бокал, ощутил, как меня охватили глубокое уныние и меланхолия, хотя обыкновенно сердце человеческое от вина делается веселым и радостным; из сего я заключил, что вино, оказавшее на меня такое действие, не могло произойти из какого-нибудь другого места, кроме как с кладбища.

– А я, – прибавил второй, – съев несколько кусков ягненка и почувствовав, что во рту у меня чрез меру солоно и полно пены, понял, что ягненок был вскормлен не каким иным молоком, как только собачьим.

– И так как, сир, – продолжил третий, – я догадываюсь, что вы с великим нетерпением ждете услышать и от меня, как мог я угадать помыслы вашего советника, полного враждебности к вашей императорской особе, знайте, что, когда третьего дня вы рассуждали о наказании злодеев, а мы находились пред вами, я увидел, что ваш советник вдруг переменился в лице. Глядя на вас недружелюбно, он, охваченный жаждой, попросил испить воды, а ею обыкновенно освежают печень. Из этого я вывел заключение, что вы нанесли ему обиду не меньшую, чем казнь сына.

Император, понимая, что юноши в каждом случае говорили правду, весьма этим встревоженный, отвечал ему:

– Я более чем уверен, что дело обстоит именно так, как ты мне о том поведал, и что у моего советника в мыслях не что иное, как намерение меня убить в отмщенье за сына, которого я по его преступлениям справедливо приговорил к смерти. Но как может статься, чтобы я добился признания из его уст? Ибо я полагаю, что, даже подвергни я его жесточайшим мучениям, он мне ни слова не скажет; а не имея собственного его признания, я не смогу по справедливости его осудить. Зная, однако, что вы наделены прекраснейшим остроумием, я уповаю благодаря вам отыскать к сему средство.

– Средство, сир, – отвечал юноша, – под рукою, если вы изволите последовать моему совету. У вашего советника, как я слышал в разговорах, есть любовница, которую он весьма жалует и всякой своей тайной с нею делится. Если вы найдете способ дать знать этой женщине, что пленены страстью, так что чувствуете себя при смерти, и что нет ничего такого, чего бы вы ради нее не сделали, лишь бы она была снисходительна к вашей любви, поскольку у нее, как обыкновенно бывает с женщинами, волос долог, а ум короток и поскольку она почитает себя красивою, то легко уверится, что вы жаждете от нее любовного дара. Так как вы ее государь и владыка, я полагаю, она незамедлительно отдастся вам во власть, и таким образом, я уверен, обо всех кознях, какие ваш советник строит в сердце против вашей особы, вы сможете дознаться из его собственных уст.

Безмерно понравился императору совет юноши; найдя рассудительную и мудрую посланницу, он, изображая пылкую любовь к женщине своего советника, открыл этой посреднице свои помыслы и велел сей же час сослужить ему службу. Она, скорая в исполнении, улучила возможность остаться наедине с той женщиной и открыла ей волю владыки, сказав, что он легко мог бы получить ее в полную свою власть или казнив советника, или велев слугам ее похитить; так как, однако, это казалось бы поступком тирана, а не государя справедливого и человеколюбивого, он не хотел прибегать в этом деле к насилию, но только любезно просить ее, чтобы согласилась на его желание. Возлюбленная советника, слыша такие речи вестницы, обратила к ней бесконечные мольбы, чтобы та воздала владыке бесконечные благодарности за любовь, которую он к ней питает, присовокупив, что, будучи женщиной столь скромного звания, пребывает в великом изумлении, как это он устремил свои помыслы к столь низкому предмету, и что она тем не менее готова во всем ему угождать; но, будучи строго охраняема советником, видит к тому единственный способ, который готова открыть, если, однако, вестница сперва поклянется, что передаст ее слова одному лишь императору.

Вестница торжественно в том клялась, и женщина начала такую речь:

– Надобно тебе знать, что советник, в чьей власти я нахожусь, питает против императора, нашего государя, враждебное и жестокое намерение и обращает свои помыслы лишь к тому, как бы его убить, для чего приготовил отравленное питье и ждет случая учинить для императора пиршество, где и умертвить его; об этом замысле ведомо мне одной; и хотя я уже думала непременно известить императора о столь тяжком злодеянии, однако доныне мне не представлялось такого случая. Итак, объяви ему обо всем, предупредив, что, когда ему в конце пира, который задаст советник, поднесут хрустальную чашу с питьем, он ни в коем случае не должен ее принимать, затем что она будет растворена ядом; и пусть заставит испить из нее самого советника, дабы таким образом, наказывая преступление, лишить его жизни, а меня исторгнуть из рук злого изменника и впредь всегда располагать мною по своему желанию.

Посланница, внимательно выслушав все, что поведала ей возлюбленная советника, простилась с нею и, немедленно вернувшись к государю, изложила ему все по порядку. А так как в те дни он одержал большую победу над могущественным и великим королем, пытавшимся захватить его королевство, то помыслил, что ему представляется случай в знак радости о таковой великой победе наградить дарами главных служителей двора. Между ними первое место занимал советник, и император полагал, что, богато его одарив, даст ему повод исполнить давний замысел. Итак, сделав ему драгоценный подарок, он по такому случаю немного дней спустя был приглашен советником на царственный и великолепный пир. Войдя в покои советника и будучи им встречен с великим торжеством и весельем и одарен многими драгоценными и великими подарками, он сел за стол, уставленный яствами самыми изысканными; пир совершался с музыкою и пением, а когда подошло время убирать со стола, советник собственными руками подал королю хрустальную чашу ароматного питья, примолвив:

– Сир, так как вы, столь высокий и великий владыка, удостоили почтить пиршество смиренного вашего слуги, постарался и я по всей своей возможности приискать яства и кушанья, достойные вашей особы. Сего ради, велев составить этот напиток, подобного которому не обретается в целом свете, так как, помимо многих совокупившихся в нем свойств, которые долго было бы сейчас исчислять, нет ничего другого, лучше способного освежить человеку печень, я захотел предложить его вашей императорской особе.

Император, зная, что это отравленное питье, давно приготовленное советником, как поведала ему женщина, отвечал так:

– Тебе известно, что я не так давно осудил на смерть твоего сына за совершенные им преступления; и так как весьма вероятно, что из-за его смерти твоя печень разгорячена и распалена сверх меры, я был бы неучтив и оказал бы мало любезности, лишив тебя этого питья, которое может быть для тебя весьма благотворно: посему, принимая его с приязнью, я даю его тебе в дар, а что он тебе любезен, увижу, если ты немедленно выпьешь его в моем присутствии.

Весьма смущенный этими словами императора, боясь, что замысел его не будет успешен, советник тотчас отвечал ему так:

– Это, сир, напиток столь редкий и драгоценный, что, по моему суждению, он подобает не мне, а вашей императорской особе.

Но, возражая, что советник ему дорог и что он любит его как самого себя, так как прекрасно осведомлен о любви и почтении, какие тот ему всечасно выказывает, император сказал:

– Я знаю, что тебе нужно, а пожелай я отобрать у тебя это питье, это было бы недостойно моей приязни к тебе; и несомненно, что для тебя оно будет весьма благотворно, тогда как мне, чья печень отнюдь не разгорячена, никакой пользы не принесет.

Советник, видя, сколь настойчиво требует его господин выпить подаваемое ему питье, и боясь, не открылось ли его вероломство, сказал:

– Сир, я сам свалился в яму, которую готовил для другого; но так как я всегда знал в вас природную склонность к милосердию, то осмеливаюсь думать, что после того, как я дам вам предостережение, весьма важное для вашей жизни, вы отпустите мое прегрешение. Если вы осудили на смерть чьего-то сына, не следует позволять его отцу находиться при вашем дворе. Вы знаете, что сын мой по своим преступлениям справедливо приговорен вами к смерти, а я, несмотря на все ласки и дары, после того от вас полученные, никак не мог утолить тяжкую боль моей души, и не было такого, чтобы при виде вас не волновалась во мне вся кровь и мне не приходило на мысль предать вас смерти; и хотя я получил от вас несметные блага и почести, и хотя вы по справедливости осудили моего сына, все же я не по справедливости изготовил для вас это отравленное питье, думая, что таким образом надлежит мне отомстить за его смерть.

Услышав о жестоком замысле советника, император даровал ему жизнь и тот же час прогнал от своих очей и, отписав все его имение в казну, объявил, что в три дня ему надлежит покинуть пределы державы; и вознес Господу Богу бесконечную благодарность за избавление от такой серьезной опасности. Щедро вознаградив женщину, открывшую ему это вероломство, он выдал ее за одного из знатнейших своих баронов.

Вернувшись потом к юношам, он рассказал им обо всем, что случилось у советника на пиру, и, превознеся их похвалами, сказал:

– Я не сомневаюсь, что, будучи одарены столь великою рассудительностью и высоким разумением, благодаря которым вы умеете угадать столь многое и которыми вы спасли мою жизнь от рук вероломного и злокозненного советника, вы также в силах уладить одно важное дело, которое ныне меня занимает; и я знаю доподлинно, что вы мне в этом не откажете, ибо теперь узрел – в деле, касающемся до моей жизни, – великую любовь, какую вы ко мне питаете.

Они тотчас предложили свою помощь в любом деле, и он начал так:

– Древними философами этой державы, коих мои предместники неизменно весьма чтили, был открыт особливый вид зеркала, который они называли зеркалом правосудия: ибо оно обладало такою силою, что, когда двое вели тяжбу, судья заставлял их заглянуть в оное, и у того, чей иск был неправедным, лицо сей же час чернело, у того же, кто защищался по справедливости, сохраняло первоначальный цвет, и он возвращался от судьи победителем. Таким образом, не нуждаясь в иных свидетельствах благодаря силе, присущей зеркалу, мы жили в таком покое и мире, что эта держава подобилась самому раю. А тот, у кого от лживости лицо чернело, мог вернуться в прежнее состояние только одним способом: спустившись в глубокий колодец, там оставаться до сорока дней, поддерживая жизнь свою одним хлебом и водою. После такого покаяния, извлеченный из колодца и выведенный на люди, он исповедал свой грех и вновь обретал прежнее обличье. От страха пред зеркалом все жили в великом спокойствии, каждый довольствовался своим состоянием, люди занимались земледелием, страна всем изобиловала, любой бедный торговец или чужеземец, попавший сюда из других краев, возвращался на родину богачом; у врагов державы Господь Бог отнял все силы, и много лет всякий наслаждался веселой и счастливой жизнью. В ту пору жил мой дед, у него было два сына, мой отец и дядя, которые после его смерти оба притязали на власть, и отец вышел победителем. Его брат, ожидая случая отомстить, украл зеркало и, бежав с ним, принес в Индию. Там была королевою дева, которая вверила заботы о королевстве одному из своих советников. Этой деве мой дядя представил зеркало, поведав о его силе, которую, однако, за пределами нашего королевства не мог показать. Каждый день в столице этого края, расположенной на морском берегу, при восходе солнца показывалась над водой большая рука, выпрямленная, раскрытая, которая до самого заката не двигалась с места, откуда поднялась, а при наступлении ночи приближалась к берегу и, схватив человека, уносила его с собою в море; и она делала так постоянно. Из-за нее к тому времени погибло в том краю великое множество людей. От этого народ был в глубокой печали и унынии, и вот задумали отнести зеркало на морской берег и выставить напротив руки, в надежде, что оно, пожалуй, и подаст какую помощь. Исполнив задуманное, они получили вот какую выгоду: раньше рука уносила с собой каждый день по человеку, а теперь уже не человека, а коня или быка.

От утраты зеркала наше королевство лишилось былого благоденствия, и мой отец в нескончаемом желании вернуть его отправил к королеве посла, предлагая великие сокровища, буде она согласится оное возвратить, и побуждая ее к этому различными доводами, а особенно доказывая ей, что ее страна не может получить от зеркала никакой пользы, в то время как наше королевство вернулось бы к первоначальному благоденствию и покою. Но речи посла не возымели действия, и он, воротясь, сказал, что по выгоде, которую получило то королевство из замены человека конем или быком, коих рука ежедневно уносит с собою в море, королева не желает возвращать зеркало, разве только мой отец отыщет какое-нибудь средство против разорения, учиняемого этой рукой; но случись такое, что ее королевство избавится от бедствия, она с охотою вернет зеркало, затем что ее предки были в большой дружбе с нашими предместниками. Так как, однако, мой отец не умел найти против этого средство, к нам доныне не вернулось прежнее спокойствие. Зная, что вы – люди, наделенные высоким и благородным разумением, я уверился, что вы, если бы захотели оказать усердие, избавили бы то королевство от пагубной руки, а мне возвратили зеркало, то есть покой и благоденствие моей державы. А если пожелаете это исполнить, обещаю сделать вас обладателями великого богатства.

Выслушав речи владыки и уразумев его нужду, юноши, коим оказал он много учтивостей и почестей, немедля обещали ему отправиться в Индию и не возвращаться больше пред его очи, если не привезут зеркала с собою. Безмерно этим обрадованный, император, дав им в спутники нескольких первейших своих баронов, отправил их в Индию, а после их отбытия, уповая непременно получить зеркало благодаря тонкой проницательности юношей, провождал жизнь самую счастливую; премного наслаждаясь музыкой и песнями, он со всех концов своей страны велел прийти отменнейшим певцам и музыкантам: одаряя их по-королевски, в садах и парках проводя с ними дни напролет, он с бесконечным нетерпением ждал возвращения юношей.

Случилось в те дни, что один купец, оказавшийся там со своими товарами, услышал о великой отраде, которую владыка находит в музыке и песнях, и о больших дарах, какими за них награждает. Имея с собой рабыню несравненной красоты и превосходного искусства во всяком роде музыки, так что она в этом занятии превосходила любого другого, он дал об этом знать императору; тот немедленно его позвал, приказав привести девушку, чье имя было Дилирамма, пред его очи, дабы удостовериться в великих ее дарованиях в музыкальном искусстве, и приказ был исполнен купцом без всякого промедления. Девица, облеченная в подобающие одежды, явилась со своим хозяином пред Берамо. Тот, видя редкостную ее красоту и слыша сладостную ее музыку и пение, был жестоко уязвлен любовью и, отсчитав купцу немалые деньги, купил ее; он облек девушку в богатые и пышные одеяния, воспламененный безмерной страстью, и всякий раз, как бывал свободен от дел государственных, желал пребывать с нею безотлучно.

Однажды случилось ему отправиться с ней вместе на охоту, и встретился им олень; император, обратясь к Дилирамме, сказал:

– Видишь того оленя? Я хочу теперь же поразить его стрелой, но скажи, в какое место мне его уметить: куда ты укажешь, точно туда я его поражу.

Она отвечала ему:

– Сир, я более чем уверена, что вы, будучи превосходным лучником, поразите оленя в любое место, куда ни пожелаете; но если вам угодно, чтобы я указала, какую рану ему нанести, мне было бы отрадно видеть, как вы, уметив этого зверя, пронзили ему ногу и ухо одною стрелою.

Дилирамма просила в уверенности, что это дело невозможное и владыка никак в нем не преуспеет. Но Берамо, наделенный благородным и высоким разумением, обещав немедленно исполнить просьбу девушки, взял в руки самострел[12]12
  Arco da pallotte – род самострела, заряжаемого круглыми пулями и применяемого на охоте, чтобы оглушить зверя, не убивая его.


[Закрыть] и, выстрелив, угодил пулей в ухо оленю. А когда тот от боли начал, как обычно поступают неразумные животные, чесать ухо ногой, владыка, без промедления взяв лук, пустил стрелу и пригвоздил оленю, все еще чесавшемуся, ногу к уху. Все его бароны пришли в бесконечное изумление, усмотрев в этом высокую и тонкую изобретательность Берамо. Он же, с веселым лицом обратясь к девушке, сказал:

– Что скажешь, Дилирамма? Как по-твоему, исполнил я твою просьбу?

Она же, улыбаясь, отвечала так:

– Я уверена, государь, что такой удар, не обмани вы одновременно оленя и меня этим самострелом, никак нельзя было бы совершить: но с помощью обмана, который вы употребили, любой умел бы пригвоздить оленю ногу к уху.

При этих речах император, которому показалось, что она говорила слишком дерзостно и что честь его запятнана, в особенности потому, что ее слышали знатнейшие бароны его двора, хотя и был жестоко поражен любовью, однако же, распаленный внезапным и пламенным гневом, уверившись, что не может иначе восстановить свою честь, приказал своим служителям немедленно раздеть девушку и, связав ей руки за спиной, отвести в лес неподалеку, где бы ночью ее сожрали дикие звери. Слуги, исполнив все без промедления, привели в чащу бедную девушку, полную скорби, и, предав ее на волю зверям, вернулись к императору с известием, что приказ его исполнен без упущений. Услышав это, Берамо, тяжко мучимый любовью и гневом, возвратился, полный скорби и уныния, в город.

Между тем Дилирамма, со связанными руками оставленная в лесу при наступлении ночи, безудержно рыдала и, препоручая себя Богу, озиралась, с какой стороны явится зверь, чтобы ее сожрать. Так шла она и наконец выбралась на проезжую дорогу, и по милости Божией вышло так, что караван купцов, после заката солнца шедший к жилью неподалеку, услыхал плач девушки, находившейся в столь жалостном положении. Самый старый из них, пойдя на голос, приблизился и увидел ее: юная и прекрасная, она внушила ему величайшее сострадание; развязав ей руки и покрыв одеждой, он привел ее с собою в дом, где, вопрошая, кто она и какого рода занятий, как и кем была раздета и связана и по какой причине попала в такую беду и несчастье, ничего другого не мог от нее добиться, как только того, что занятие ее – музыка. Велев хозяину подать лютню и дав ее в руки девушке, он, слыша сладость и изящество ее игры и пения, был поражен; и, плененный ее искусством, принял ее как дочь и увел в свои края.

Между тем Берамо вернулся в город, а так как любовь в нем возобладала над гневом, раскаялся, что так жестоко поступил с девушкой, и, решив приложить все силы к тому, чтобы отыскать ее, позвал к себе тех же слуг, которым приказал отвести ее в чащобу, и велел, чтобы они, большим отрядом сев на коней и хорошо вооружившись ради защиты от диких зверей, немедленно вернулись в лес, где им надлежало приложить все усердие, чтобы отыскать девушку, развязать ей руки и, облекши снова в платье, привести к нему. Слуги, скорые на исполнение, не мешкая сели на коней и отправились в путь. Они усердно искали ночь напролет по всему лесу, но не могли найти Дилирамму, которую забрал купец. На другой день вернувшись к императору, они известили его, что хотя усердно разыскивали ее по всей чаще, однако не добились успеха, а как тот край был полон дикими зверями, все уверились, что ее и правда съели.

Опечаленный этим несчастьем, как никто и никогда на свете, удрученный великой меланхолией, император был поражен тяжким недугом, лишившим его сна, так что никакими снадобьями не могли его исцелить. Снедаемый скорбью, он с часу на час ожидал смерти. Именитейшие бароны его державы, безмерно удрученные и унылые, собравшись вместе и держа совет, решили: так как врачи не могут возвратить их владыке здоровье, лучшее, что можно сделать, – поддерживать его пищей до возвращения трех братьев из Индии, куда те отправились, чтобы вернуть зеркало. Тогда-то, по общей уверенности, братья, обильные разумением, найдут способ исцелить болезнь Берамо.

А юноши, прибывшие в Индию, накануне вступления в столицу вместе с баронами, их сопровождавшими, известили королеву, что согласно договору, заключенному между ней и Берамо, тот послал людей, надеющихся сыскать верное средство против руки, так жестоко разорявшей ее королевство. Исполнив это, они вернули бы зеркало своему владыке; и так как ради этого дела они обретаются подле ее города, она может распоряжаться ими как ей угодно.

Эта новость, принесенная королеве, доставила ей такую отраду, что, учинив великое празднество, она отправила именитейших своих баронов с великою пышностью встретить юношей за добрых десять миль от города. Прибывшие пред очи королевы и радостно ею принятые, юноши были препровождены в роскошнейший дворец, где был приготовлен богатый пир и где они, совлекши с себя дорожное платье, уселись за стол с баронами королевы. После мудрых бесед о разных предметах, так как час уже был поздний и юноши устали от долгой дороги, с любезного позволения королевиных служителей они отправились почивать.

Наутро, когда они поднялись спозаранку, их посетили советники королевы от ее имени и потчевали тончайшими винами и разными дорогими яствами; выслушав долгий рассказ о вреде, какой чинит эта рука в здешнем краю, юноши отвечали:

– Император Берамо, желая вернуть зеркало, находящееся в распоряжении вашей королевы, по уговору, ею предложенному, послал нас в эти края, дабы мы, избавив сперва ваше королевство от великого вреда, непрестанно причиняемого рукой, что ежедневно является из моря, вернули зеркало императору.

Советники, сказав, что королева весьма довольна и что по избавлении от бедственной руки зеркало им отдадут без промедления, покинули юношей, получив приказ завтра поутру вернуться, дабы вместе с юношами пойти на взморье, где те устроят так, чтобы эта рука впредь не показывалась и никакого вреда ни в каком углу этой страны не чинила. Эта новость, разнесшись по городу, всякого привела в невероятную радость и восхищение; зная, что заутра юноши должны выйти на взморье, ночью несметное множество народа прибыло из города на место, где должны были объявиться братья. Утром советники, сопровождаемые всем двором, отправились ко дворцу, где жили юноши; и, пришед все вместе на берег при восходе солнца, они увидели, как рука, выпрямленная, раскрытая, выходит из моря. Тут старший брат, немедленно став против нее и подняв руку, выпрямил и показал указательный и средний палец, а остальные три держал прижатыми к ладони. После этого рука, доселе причинявшая столь великий ущерб, тотчас погрузилась в море, и никто ее больше не видел.

Народ, присутствовавший при этом зрелище, пришел в великое изумление, а королеве немедленно возвестили обо всем случившемся. Безмерно радостная и довольная, она поручила встретить юношей, бывших еще на берегу, с великим торжеством и честью при городских воротах, наказав, прежде чем они вернутся в отведенный им дворец, явиться пред ее очами. Скорые в исполнении приказа, они, вернувшись в город, отправились в королевский дворец и явились к королеве. Она же, с великою честью и торжеством их приняв, любезно просила, чтобы удостоили открыть ей великий секрет, с помощью которого показали таковое чудо. Юноша, изгнавший оную руку, желая удовлетворить просьбу королевы, удалился с нею от присутствовавшего народа, так чтобы людям нельзя было слышать его речей, и сказал:

– Надлежит вам знать, мадам, что, едва увидев нынче утром раскрытую руку над морем, я подумал, что это должно означать вот что: если бы нашлись пять человек, разделяющих одно намерение, их было бы довольно, чтобы овладеть всем миром; и так как она хотела, чтобы это поняли, а до нынешнего дня не нашлось никого, кто мог бы сие разгадать, она непрестанно чинила столь великий ущерб и разор вашему народу. Я с помощью Божией это уразумел и, став на берегу, поднял напротив нее руку, выпрямив указательный и средний палец, а все остальные подогнув к ладони, и заставил ее со стыда погрузиться в море, так что впредь она не покажется. Она желала выразить, что пять человек, разделяющих одно намерение, могли бы сделаться владыками всего света, я же показал, что она обманывается и что для такого великого предприятия не пяти, но только двух человек, согласных в своих желаниях, было бы довольно.