Текст книги "Нефть!"

Глава четвертая. Ранчо

Приближался день, когда Банни должен был навестить мать.

Мать Банни не носила фамилии его отца, подобно матерям других мальчиков. Ее звали миссис Ланг, и жила она в бунгало в окрестностях Энджел-Сити. По соглашению между нею и отцом, Банни проводил у нее одну неделю каждые полгода, и Банни ждал этой поездки с самыми противоречивыми чувствами. Мать была нежна с ним, у нее находилась для него ласка, которой ему недоставало в другое время, и она была такая хорошенькая, действительно «прелестная мамочка», как все называли ее.

Но в других отношениях посещения эти были тяжелы для Банни, так как хотя и полагалось скрывать от него некоторые обстоятельства, он все же не мог о них не догадываться. Мамочка расспрашивала его о делах отца, а Банни отлично знал, что отец не любит, чтобы о них болтали. Затем мамочка жаловалась на недостаток денег: отец давал ей двести долларов в месяц, а разве молодая и очаровательная соломенная вдовушка могла прожить на такую сумму! Ее счет из гаража никогда не был оплачен, и Банни знал, что она станет жаловаться, надеясь, что он передаст это отцу, а отец избегал слушать подобные вещи. В следующий раз она станет плакать, говоря, что Джим тиран и скряга.

Сейчас положение было особенно затруднительно для Банни. Мамочка прочитала в газетах о новом фонтане и потому хорошо знала, сколько заработал отец. У нее возник план, который она сообщила Банни: он должен постараться склонить отца увеличить ее содержание, но, разумеется, так, чтобы отец не подозревал, кто истинный вдохновитель этого плана. И это как раз в тот момент, когда Банни отказался от роскоши мелкой лжи!

Существовала и еще какая-то тайна – касавшаяся мамочкиных друзей. Когда Банни гостил у мамочки, ее навещали какие-то друзья-джентльмены, которые могли быть ему приятны и неприятны. Когда он возвращался домой, тетя Эмма предлагала ему вопросы, обнаруживающие ее желание выведать что-то об этих друзьях-джентльменах, но так, чтобы Банни об этом не догадался, – но Банни понимал, что́ именно хочется ей знать. Он заметил также, что отец никогда не касался этой темы, никогда не задавал вопросов, касавшихся мамочки, и что тетя Эмма производила свой допрос в его отсутствие.

Все это оказывало странное действие на Банни. Подобно тому как у отца имелся в банке сейф, куда никто не мог заглядывать, кроме него, так и в уме Банни был свой тайный уголок. По внешнему виду Банни был живым и откровенным мальчуганом, пожалуй, слишком развитым для своих лет; он жил двойной жизнью, подхватывая то здесь, то там мысли и, как белка орехи, унося их и пряча в свой тайный уголок, чтобы вернуться к ним позднее, разгрызть их и разжевать. Одни орешки оказывались хорошими, другие – плохими; Банни учился составлять о них суждения и отбрасывать негодные.

Было ясно одно: мужчины и женщины делают что-то такое, что они сговорились держать в секрете. Это темный угол жизни – таинственный и довольно противный. Вначале Банни проявлял по отношению к отцу полную лояльность, не пытаясь узнать то, чего, по мнению отца, Банни не должен был знать. Но бесконечно это не могло продолжаться: ум автоматически стремится понять, и на мысль о подобных вещах наводили и птицы, и цыплята, и собаки на улицах; об этом знал каждый уличный мальчишка, ревностно готовый все объяснить; да и сами глупые взрослые говорили непрерывно о таких вещах, о которых нельзя не догадаться: тетя Эмма постоянно говорила, что каждая женщина гонялась за отцом, «желая его завлечь» и «делая ему бараньи глаза» (у тети Эммы имелся огромный запас подобных выражений), и отец всякий раз обнаруживал странное замешательство, оказывая хоть чуточку внимания какой-нибудь леди, словно боялся, чтобы Банни не стал разделять опасения тети Эммы.

В действительности же тетка раздражала Банни, и он быстро научился избегать ее вопросов и не выдавать того, что сказал папочка прелестной леди в отеле на Лобос-Ривере и обедала ли с ним вообще какая-нибудь леди. Но, приобретя эти светские качества, Банни постоянно пребывал в состоянии скрытого возмущения: почему это люди не могут говорить обо всем открыто и зачем им нужно притворяться и шептаться, причиняя вам неудобства?

Через неделю после устройства участка «Росс – Бенксайд № 1» у Росса уже была новая вышка, на которую подготовлялся арендный договор, а еще через неделю она была уже оборудована и буры начали прокладывать путь в земные недра. Строились еще две вышки, и ожидались станки и инструменты. На этом участке должны были находиться четыре буровые скважины, расположенные по четырем углам ромба, каждая сторона которого равнялась тремстам футам. Чтобы перевезти жилище Бенксайда на другой участок, понадобились перевозчики. Но мистера Бенксайда это мало тревожило, так как он успел переселиться в загородную виллу на берегу океана, вблизи отца, купил новую обстановку, новый большой спортивный автомобиль для утренних поездок в загородный клуб, где играли в гольф. Семья Бенксайда успела привыкнуть к наличию дворецкого, а миссис Бенксайд записалась в члены самого фешенебельного дамского клуба. Действенность – лозунг на Западе, и, если вы решили изменить свое социальное положение, нужно идти напролом.

Отец и Банни съездили еще раз на Лобос-Ривер и не без труда наладили скважину № 2. Здесь предстояло построить еще две вышки, купить и доставить сюда большое количество инструментов.

В нефтяном деле путь всегда один: заработав известную сумму, ее сейчас же приходится вкладывать в новые бурения, с тем, разумеется, чтобы получать с них новые доходы. К этому вынуждала игра. Приходилось гнаться взапуски с теми, кто каждую минуту грозил отвести вашу нефть. Как только у вас появлялась одна скважина, надо было устраивать защитные скважины, чтобы оградить себя от посягательств соседей на вашу собственную нефть. А сбыт нефти представлял такую массу хлопот, что вам начинало приходить на мысль: хорошо бы наладить собственный перегоночный завод и ни от кого не зависеть! Но независимость стоит дорого: нужно было бы добывать в своих скважинах все количество нефти, потребное для поддержания завода в действии, понадобилась бы целая цепь пунктов для сбыта своих продуктов производства. Игра эта трудна для мелкой сошки. Но как бы вы ни выросли, всегда найдется кто-нибудь больше вас.

У отца в данный момент не было ни одной неудачи, все шло как надо. В разгар успехов ему вздумалось возобновить бурение в одной из своих старых скважин в Антилопе, пойти немного глубже и посмотреть, что из этого выйдет. Проба вышла удачной: на глубине восьмисот футов оказался новый пласт нефтяных песков, и каждый из шестнадцати старых фонтанов – выкачивавшихся в течение двух лет и почти истощенных – готов был доставить отцу новое богатство при расходах по нескольку тысяч долларов на фонтан.

Но сразу же выступила и новая задача: в этом районе не было нефтепровода, а он был необходим. Россу предстояло сговориться с некоторыми промышленниками, он собирался съездить на место и уладить дело.

Узнав об этом, к нему явился с очень серьезным видом Банни:

– Папочка, ты забыл, что скоро пятнадцатое ноября?

– Так что ж, сынок?

– Ты обещал поехать со мной в этом году стрелять перепелок.

– Верно, сынок! Но как раз теперь я ужасно занят.

– Ты слишком много работаешь, папа. Тетя Эмма говорит, что ты сорвешь себе почки, и доктор говорит то же самое.

– Он рекомендует перепелиную диету?

Банни понял по улыбке отца, что он собирается пойти на уступки.

– Давай захватим наши походные вещи, – просил мальчик, – и, когда ты покончишь дела в Антилопе, вернемся домой через долину Сан-Элидо.

– Сан-Элидо? Но, сынок, ведь это на пятьдесят миль в сторону от нашего пути!

– Говорят, что там невероятно много перепелок, папочка!

– Мы можем найти их гораздо ближе к дому.

– Я знаю, папочка, но я никогда там не был, и мне хочется посмотреть эту местность.

– Почему ты прицепился именно к ней?

Банни смутился, зная, что отец опять найдет его «чудным», но твердо продолжал стоять на своем.

– В этой местности живут Уоткинсы.

– Уоткинсы? Кто это?

– Разве ты не помнишь мальчика Пола, с которым я познакомился вечером, когда ты толковал об арендном договоре?

– А ты все еще волнуешься из-за этого мальчика?

– Я встретил вчера на улице миссис Гроарти, которая рассказала мне об этой семье. Они в ужасном горе: банк собирается продать их ранчо, потому что они не могут заплатить процентов по закладной. Миссис Гроарти боится даже подумать о том, что с ними будет. Ты знаешь, сама миссис Гроарти в конце концов не получила ничего. Свои премиальные деньги она истратила на покупку акций, а они ничего не дают. Ей приходится жить на заработок мужа, который служит ночным сторожем.

– Что же ты хочешь сделать?

– Я хочу, чтобы ты выкупил эту закладную или сделал еще что-нибудь, но только пусть Уоткинсы останутся в своем доме. Это подло – выбрасывать людей из дому! Они работают, делают все, что могут!

– Многих людей выбрасывают таким образом, сынок, если они не выполняют своих обязательств.

– Но если они в этом не виноваты?

– Понадобилась бы огромная бухгалтерия, чтобы доказать, чья здесь вина, а у банков книги так не ведутся.

Заметив выражение протеста на лице Банни, он добавил:

– Ты убедишься, сынок, что на свете существует целая куча жестоких вещей, изменить которые не в нашей власти. Рано или поздно тебе придется с этим примириться.

– Но, папа, там четверо детей! Из них три девочки. Куда они пойдут? Пол далеко; они не в состоянии даже дать ему знать о случившемся. Миссис Гроарти показывала мне их фотографию: это хорошие, добрые люди, и всю жизнь они ничего не видели, кроме тяжелой работы. Право, папочка, я не успокоюсь, пока не помогу им. Ты обещал купить мне автомобиль когда-нибудь. Возьми эти деньги и выкупи закладную. Она стоит меньше двух тысяч долларов, – для тебя это пустяк!

– Знаю, сынок. Но ведь тогда они сядут тебе на шею!..

– Нет, они не такие, они гордые! Миссис Гроарти говорила, что они никогда не возьмут от тебя денег – так же как и Пол. Но если ты выкупишь закладную у банка, им ничего не останется делать. Или ты мог бы купить у них ранчо и сдать им его в аренду. Пол говорил, что на их земле есть нефть, по крайней мере его дядя Эби видел ее у самой поверхности.

– В Калифорнии тысячи таких ранчо. Нефть на поверхности земли не означает ничего особенного.

– Хорошо, папочка, ты всегда говорил, что хочешь попробовать добывать нефть на своей собственной земле. А ты отлично знаешь, что это единственный случай получить то, о чем ты говорил, – целую огромную полосу земли, которая будет принадлежать тебе одному, за которую не нужно будет платить ни процентов с прибылей, ни аренды. Давай попытаем счастья в Парадизе. Поедем туда, расположимся на несколько дней и поохотимся на перепелок, а там увидим, что нам делать. Мы поможем этим бедным людям и в то же время дадим отдых твоим почкам.

Отец сказал:

– Хорошо, – и подумал, уходя: «Чудной мальчуган».

Долина Сан-Элидо лежит на краю пустыни, уголок которой нужно пересечь, чтобы попасть в Сан-Элидо. Это голая, дикая местность, покрытая песками и камнем, сожженная солнцем, где не растет ничего, кроме серых, пыльных растений пустыни. Вы мчитесь по прекрасной мощеной дороге через страну, где еще живут души пионеров старых времен, проезжавших по ней в крытых фургонах или на вьючных мулах и сложивших свои кости возле дороги. Еще и теперь приходится быть осторожным, углубляясь в боковые дороги, пересекающие эти пустынные места. Каждую минуту автомобиль может завязнуть с пробитым радиатором, из которого вытекла вода, и вы должны считать себя счастливыми, если выберетесь отсюда живыми.

Чтобы получить здесь воду, приходится копать глубокие колодцы. Там и сям разбросаны фруктовые ранчо и поля альфальфы. Они прерываются длинными участками с белой, как соль, почвой – от присутствия в ней алкалия[4]4
  Алкалий – щелочная соль.


[Закрыть], как объяснил отец. Алкалий делает страну настоящей ловушкой для олухов. Приезжает чужеземец с востока, видит прелестные фруктовые ранчо и думает, что делает очень выгодное дело, покупая соседнюю землю по сто долларов за акр. Он сажает фруктовые деревья, терпеливо их поливает, но они не растут, – ничто не растет, кроме альфальфы. Может быть, здесь слишком много алкалия?

Горе-фермер вырывает вон деревья, уничтожает даже самый след их и в качестве владельца недвижимого имущества охотится за другими олухами.

К автомобилю по правую руку Банни был привязан большой сверток, завернутый в непромокаемый чехол. Они находились в походе, – мысли мальчика блуждали среди воспоминаний, среди опасностей и волнений, существовавших десять тысяч лет тому назад. Банни часами держал в обеих крепко сжатых руках по многозарядному ружью. Отчасти он делал это потому, что ему доставляло удовольствие ощущать их, а отчасти по необходимости: упакованные ружья имели бы вид тайного оружия, что запрещалось законом.

Недалеко от входа в долину начиналась грязная дорога, с надписью на столбе: «Парадиз, восемь миль». Они въехали в узкий проход между горами, похожими на груды обвалившихся камней всевозможных форм и окрасок. Здесь пошли фруктовые ранчо: деревья еще безлистые, с обмазанными известью стволами, и молодые деревца, покрытые проволочными сетками для защиты от кроликов. Первые в сезоне дожди уже прошли, и показалась молодая трава: калифорнийская весна начинается снизу.

Проход расширился; появились разбросанные там и сям домики фермеров и деревня Парадиз – единственная улица с несколькими лавками, обсаженная эвкалиптами, отбрасывающими длинные тени при вечернем освещении. Отец остановил автомобиль у склада, рядом с заправкой; здесь же была и съестная лавка.

– Не можете ли вы указать мне ранчо Уоткинса?

– Здесь два Уоткинса, – ответил приказчик, – старый Абель Уоткинс…

– Это он! – воскликнул Банни.

– У него козья ферма наверху, возле спуска. До него не так-то легко добраться. Вы рассчитываете попасть туда сегодня вечером?

– Мы не станем особенно печалиться, если нам это не удастся, – сказал Росс. – Мы взяли с собой все походное снаряжение.

Тогда служащий на складе начал запутанно объяснять им дорогу: надо проехать по тропинке позади школы, вы сделаете несколько поворотов и увидите около шестнадцати перекрестков; нужно ехать по правому, а потом по спуску, по которому отводят воду к Роузвиллю. Это будет четвертый арройо[5]5
  Арройо – сухое русло реки, дно оврага.


[Закрыть] после того, как вы минуете овечье ранчо старика Таккера, с маленьким домиком наверху, под перечными деревьями[6]6
  Перечное дерево – из семейства магнолий.


[Закрыть]. Они отправились в путь и долго колесили по извилистой дороге, служившей, по-видимому, овечьей тропой. Солнце садилось за холмами, и облака стали пурпурными. Им пришлось объезжать утесы, слишком высокие для их автомобиля, они сползали вниз, в небольшие овраги, и снова поднимались вверх с постоянно меняющейся передачей движения. О перепелах не нужно было спрашивать: холмы оглашались мелодичным криком слетавшихся на ночлег птиц.

Наконец они добрались до спуска. Это был деревянный желоб, несущий воду, и от него шли ручейки во всех направлениях, и всюду вокруг расстилалась густая зеленая трава, которую щипало большое стадо овец, не обращавших ни малейшего внимания ни на автомобиль, ни на гудки. Эти дурьи головы так и стремились попасть прямо под колеса!

Показался верховой – здоровый загорелый парень с фантастически пестрым платком вокруг шеи, в широкополой шляпе, с кожаным ремнем. Он гнал стадо коров. Седло и ремни стремян поскрипывали под ним, и этот звук в вечерней тишине раздавался резко и отчетливо. Отец остановил машину. Парень тоже остановился.

– Добрый вечер, – сказал отец.

– Добрый вечер, – отозвался парень. У него было приятное, открытое лицо. Он показал им дорогу: арройо пропустить трудно из-за воды. Постройки станут видны, как только они поднимутся немного выше.

И когда они отправились дальше, Банни сказал:

– Послушай, папочка! Как мне хочется здесь жить, как приятно ездить верхом, вроде этого человека. – Он знал, что эти слова дойдут до отца, потому что парень как раз был таким, каким, по мнению отца, должен быть мужчина: высокий, сильный, румяный и загорелый как индеец. Да, пожалуй, будет не слишком трудно убедить отца купить для сына ранчо Уоткинса!

Они продвигались кое-как по овечьей тропе, пересчитывая арройо, стенки которых вырисовывались в сумерках в виде высоких туманных очертаний, увенчанных фантастическими колоннами скал. Зажженные автомобильные фонари бросали вокруг колеблющийся свет, выхватывая из темноты дорогу. Наконец они заметили арройо с водой – его можно было узнать по густой зеленой траве – и свернули на еще более изрытую тропинку. Впереди виднелись постройки, в одном из окон светился огонь. То было ранчо, где родился и вырос Пол Уоткинс, и Банни ощутил необъяснимое внутреннее содрогание, словно приближался к месту, где родился Авраам Линкольн или какой-нибудь другой великий человек.

Отец вдруг заговорил:

– Послушай, сынок. Здесь может оказаться нефть, – всегда есть один шанс на миллион, – так ты ничего не упоминай об этом. Можешь, если хочешь, сказать, что ты встречался с Полом, но молчи о том, что он рассказывал тебе о нефти, и сам ничего не болтай. Предоставь мне все деловые разговоры.

Перед ними был калифорнийский дом, построенный из вертикально поставленных досок в один фут ширины, с узкими планками, закрывающими щели. Крылечка не было ни спереди, ни сзади, а вместо порога лежал плоский камень. Окраска дома – если он когда-нибудь был окрашен – поблекла так сильно, что при свете автомобильных фонарей ее нельзя было разглядеть. По другую сторону тропинки и дальше вверх, по направлению к небольшой долине, смутно чернелась группа сараев и большая овчарня, сооруженная из досок, местами подпертых вырубленными из эвкалиптов столбами. Оттуда доносились возня и ворчанье животных.

На расстоянии одного ярда стояла семья Уоткинс, погруженная в созерцание непривычного зрелища – въезжающего в их усадьбу автомобиля. Здесь был сгорбленный тощий мужчина и мальчик, немного ниже ростом, чем он, но тоже сутулый; на них были поношенные синие блузы без воротников и заплатанные штаны, державшиеся на помочах; за ними стояли три девочки, идущие лесенкой по росту, в неописуемых миткалевых платьях; а в двери виднелась женщина – вернее, крошечная тень женщины, – бледная и изнуренная. Все шестеро стояли молча и неподвижно. Автомобиль въехал во двор и остановился. Шум мотора перешел в мягкое гуденье.

– Добрый вечер, – сказал отец.

– Здорово, брат, – ответил мужчина.

– Это усадьба Уоткинса?

– Да, брат.

Голос был слабый и неуверенный, но он потряс Банни до глубины души: он знал, что этот голос привык бормотать и говорить во языцех. Вдруг на семейство сейчас накатит и они примутся за свое прыганье и катанье в присутствии Банни?..

– Мы охотимся, – пояснил Росс, – нам сказали, что здесь удобное место для стоянки. Вода у вас хорошая?

– Нельзя быть лучше. Располагайтесь как дома, брат.

– Ладно. Мы немного съедем по тропинке, куда-нибудь подальше от дороги. Нет ли здесь большого дерева, под которым можно расположиться?

– Эли, покажи им дуб и помоги устроиться.

Банни снова вздрогнул. Ему было известно, что этот Эли «осенен Святым Духом», с ним бывает «тряска» и он исцелил возложением рук старую миссис Багнер. Банни припоминал каждую малейшую подробность, касавшуюся этой семьи – самой необыкновенной, которую ему когда-либо приходилось знать, не считая, конечно, тех, о которых он читал.

Эли пошел по тропинке, машина последовала за ним, а мистер Уоткинс – за машиной, без сомнения, для того, чтобы убедиться, как Эли исполнит свой долг. Три девочки брели сзади, а миссис Уоткинс продолжала стоять в дверях и наблюдать.

Они достигли большого дуба с расчищенной под ним площадкой. Росс поставил машину так, чтобы фонари освещали площадку: когда есть автомобиль, никогда не приходится страдать от темноты на стоянке. Когда машина остановилась, Банни перелез через дверцы и начал отвязывать ремни, которыми был прикреплен большой сверток к автомобилю. Мгновенно сверток был отвязан и развернут. Из него появились великолепные вещи: палатка восьми футов в квадрате, сделанная из такого легкого непромокаемого шелка, что, если ее скатать, она производила впечатление свернутого платья; шесты для палатки, сделанные из нескольких свинчивающихся колен; колья и маленький дорожный топорик для их вбивания; три теплых дорожных одеяла, не считая непромокаемого чехла, который тоже служил одеялом; две пневматические подушки и такой же матрац, которые приходилось надувать, пока лицо не покраснеет; наконец, брезентовый мешок с походной кухонной утварью из алюминия – все предметы с отвинчивающимися ручками вкладываются один в другой, а также алюминиевые ящики с несколькими отделениями для съестных припасов. Когда все эти предметы разложены в порядке, то можно чувствовать себя и среди пустынь, и на горной вершине так же комфортно, как в лучшем номере отеля.

Мистер Уоткинс приказал Эли помочь им, но отец эту помощь отклонил: стоит ли! Они сами знают, что и как нужно сделать, да к тому же все это совсем не трудно.

Тогда мистер Уоткинс послал Эли принести ведро воды и осведомился, не хотят ли они молока, – разумеется, козьего, потому что другого у них нет. Отец ответил, что это было бы отлично, а Банни перенесся мыслью на Балканы и в другие замечательные края, известные ему из книг, где люди живут одним козьим молоком. Мистер Уоткинс послал за молоком Руфь, и Банни снова встрепенулся: Руфь была любимой сестрой Пола; у нее, у единственной, по словам Пола, был «здравый смысл». Мистер Уоткинс крикнул ей вслед, чтобы она захватила и яйца, отец сказал, что хорошо бы получить и немного хлеба. У Банни точно оборвалось что-то внутри, когда он услышал ответ старика, признавшегося, что у них нет хлеба, так как негде его сеять, да и наливается он плохо здесь, на холмах. Все, что у них есть, – это картофель. Отец сказал, что картофель отлично сойдет, они его сварят немного к ужину, на что мистер Уоткинс возразил, что они могут получить его гораздо раньше: миссис сварит его в печке, и таким образом доказал свое полное непонимание того, что такое путешествие с палаткой. Отец отказался от услуг печки, говоря, что огонь им нужен здесь. Тогда мистер Уоткинс заметил, что теперь по ночам морозит, и приказал Эли набрать для них вязанку топлива. Выполнить это было нетрудно, так как стоило отойти на несколько футов в сторону от арройо, и вы натыкались на кустарник пустыни, по большей части совершенно высохший. Эли вырвал из земли несколько кустов, притащил их и разломал о колено на части, потом принес два камня – это тоже было легко: на ранчо Уоткинса нельзя было сделать и нескольких шагов, чтобы не наткнуться на камень.

Огонь был разведен, картофель весело кипел в горшке, банка с консервами была открыта, а мясо уже шипело на сковородке. Отец стряпал – это было благородное занятие, – а Банни хлопотал вокруг, расставляя посуду на непромокаемой покрышке, служившей во время еды скатертью без стола. Когда мясо было готово, отец разбил яйца о край кастрюли, вылил на сковородку и сделал глазунью. Потом было подано козье молоко – вкусное, густое и холодное. На запах его не обращали внимания, убеждая себя, что это романтично. Молоко было налито в алюминиевые чашки, составлявшие часть лагерного снаряжения. Кроме того, была подана тарелка сотового цветочного меда, душистого и коричневого, принесенного Руфью.

Отец пригласил семейство Уоткинсов поужинать с ними, но старик отказался: спасибо, они все уже поели. Тогда отец попросил их, по крайней мере, сесть, так как вряд ли им удобно стоять.

В ответ на это Эли, три девочки и присоединившаяся к ним мать уселись на камнях на почтительном расстоянии от огня; мистер Уоткинс сел на камень несколько ближе, и, в то время как отец ужинал, они болтали о состоянии погоды, об урожае и о том, какова жизнь здесь, на холмах.

Покончив с едой, Банни с отцом растянулись на одеялах, чувствуя себя хорошо и удобно. Мистер Уоткинс сказал, что Эли может помочь раскрыть палатку, но отец снова отказался от его услуг, говоря, что дело это чрезвычайно несложное и отнимет у них мало времени. Тогда Уоткинс предложил услуги одной из девочек – вымыть им посуду, на что отец изъявил согласие. Банни собрал сковороды и тарелки, а девочка, средняя по возрасту, по имени Мели, унесла их в дом. Они снова немного поболтали, причем Банни заметил, как ловко начинает осваиваться отец с этим семейством, снискивая себе его доверие. Потом наступила пауза – критический момент для знакомства, – после которой Абель Уоткинс спросил торжественным и прочувствованным, не похожим на обычный голосом:

– Брат, могу ли я задать вам личный вопрос?

– Конечно, – ответил Росс.

– Брат, спасены ли вы?

Банни затаил дыхание: ему припомнились слова Пола о том, что мистер Уоткинс имел обыкновение, услыхав что-нибудь противоречащее его религии, громко молиться и впадать в религиозный транс. Банни уже раньше рассказывал об этом отцу, и тот, очевидно, сообразил, что нужно делать. Он ответил тоном, не менее торжественным:

– Да, брат, мы спасены.

– Омыты ли вы кровью?

– Да, брат, мы омыты.

– К какой церкви вы принадлежите, брат?

– Она называется церковью Истинного Слова.

Пауза.

– Я не знаю, в чем состоит ваше учение, – сказал мистер Уоткинс.

– Мне очень жаль, – ответил отец, – я с удовольствием изложил бы его вам, но нам запрещено говорить о нашей вере с незнакомыми.

– Но, брат, – мистера Уоткинса это, очевидно, изумило, – в Священном Писании сказано: «Господь призвал нас, чтобы проповедовать Евангелие», и еще: «Евангелие должно быть распространено между всеми народами».

– Брат, – продолжал отец с той же глубокой серьезностью, – я это понимаю. Но по нашему вероучению мы должны прежде познать людей в дружбе, а потом говорить с ними о религии. Все мы должны уважать чужие убеждения.

– Так, брат, – согласился мистер Уоткинс, и его голос заметно упал. Было очевидно, что он не знает, что сказать дальше. Он взглянул на членов своей семьи, как бы ища у них поддержки, но они до сих пор не произнесли еще ни одного слова, за исключением: «Да, папа» – в ответ на его приказания.

Тогда Росс счел нужным рассеять недоумение:

– Мы приехали сюда поохотиться на перепелок: я слыхал, что здесь их много.