Текст книги "Нефть!"

Теперь отец совершал свои деловые поездки один, за исключением тех случаев, когда он устраивал их в конце недели или по праздничным дням. Он не любил ездить один, а Банни со своей стороны никогда не переставал думать об отце и, когда тот возвращался, выслушивал с удовольствием все подробности о его делах.

Теперь на Лобос-Ривере было шесть скважин, и все они «здорово окупались». Кроме них, Росс имел еще четыре буровые скважины и углубил одиннадцать старых в Антилопе: там теперь работал нефтепровод, по которому рекой текло богатство. На участке Бенксайда он владел шестью скважинами, все они были в действии. Он уплатил за них мистеру Бенксайду свыше миллиона долларов процентов с прибылей, и это, по его мнению, было только начало. На следующем участке, «Росс – Вегстафф», бурились еще три скважины, а на расстоянии полумили к северу участком «Росс – Эрмитедж № 1» открывалась новая территория.

Долину Проспект-Хилл нельзя было узнать. На вершине холма и по всем склонам вздымался целый лес вышек, наступавших на поля капусты и сахарной свеклы. Издали в туманном свете заходящего солнца их можно было принять за целую армию ползущих улиток, выставивших высокие рожки. Когда вы подходили ближе, вас оглушали грохотанье и рев, как в царстве Плутона.

Ночью холм представлял волшебное зрелище с пятнами белого и золотистого света, клубами дыма и ослепительными вспышками взметающегося пламени в тех местах, где сжигался с ревом выходящий из земных недр газ, который никак нельзя было использовать. Проезжая мимо в удобной машине, этот участок можно было принять за сказочную страну; мешало только сознание, что здесь работает целая армия рабочих, работает тяжело, по двенадцать часов в смену, с опасностью для жизни, под угрозой самых страшных увечий. На память невольно приходили все усилия и борьба, интриги и предательства, разорения и разрушенные надежды!.. Стоило послушать рассказы отца о том, что сталось с бедными парнями, которые тысячами вкладывали свои деньги в этот район, налетая как мошки на пламя свечи. И тогда сказочный край превращался в бойню, где большинство перемалывается в сосиски на завтрак меньшинству.

Росс теперь завел большую контору с управляющим и рядом клерков. Он сидел в ней словно капитан военного корабля на своей вышке. Что бы ни происходило с другими, отец заботился лишь о себе и о своих. Он стал известен как крупнейший промышленник во всем районе, и всевозможного рода люди начали являться к нему с разнообразными предложениями, рисующими чудесные, ослепительные перспективы. За ним установилась репутация солидности, и он мог бы организовать общество хоть в десять или двадцать миллионов, и толпы вкладчиков немедленно устремились бы к нему.

Но отец отклонял все предложения, говоря сыну, что подождет, пока тот подрастет и покончит со всеми своими науками. К тому времени у них соберется много денег, и они затеют что-нибудь по-настоящему грандиозное. Банни сказал: «Верно!» Ему это нравилось. Он надеялся, что это «по-настоящему большое» окажется в Парадизе, и тогда он сможет принять в нем действительное участие. Отец ведь сказал, что ранчо Уоткинса, безусловно, его открытие и, когда там приступят к бурению, скважина будет названа именем Росса-младшего.

Там еще ничего не было начато; произошла неблагоприятная заминка в земельных сделках, и приходилось выжидать. Злая судьба внушила владельцу большого участка «Бенди-тракт» уехать из дома в тот самый день, когда мистер Хардекр заключил все свои предварительные соглашения. Когда же мистер Бенди вернулся и узнал о стольких внезапных покупках, у него возникли подозрения, и он решил свой участок придержать, подняв на него цену с пяти долларов за акр до пятидесяти. Особенно скверно было то, что участок Бенди находился в непосредственной близости от ранчо Уоткинса, занимал свыше тысячи акров и проходил недалеко от того места, где Банни и Росс наткнулись на нефть. Отец полагал, что в действительности нефтяной пласт целиком лежал на участке Бенди, но без исследования не мог этого проверить. Отец решил подождать, предоставляя мистеру Бенди несколько лет помариноваться. Так бывает, когда кошка выслеживает крота и выжидает, кто скорей устанет. Банни спросил, кто же такой мистер Бенди – кошка или крот, на что отец ответил, что если бы кто и решился принять Джима Росса за крота, то он немедленно бы поспешил доказать противное.

Итак, они выжидали. Когда-нибудь мифический родственник Росса, инвалид, явится на эти скалистые холмы пасти стадо в несколько тысяч овец, но пока почти все купленные ранчо были сданы в аренду прежним владельцам. Три или четыре из них пустовали, что нимало не волновало отца, который заявил о своем намерении оставить их для охоты и распорядился, чтобы мистер Хардекр поставил значки на протяжении всех купленных им двенадцати тысяч акров с целью внушить мистеру Бенди мысль о чрезвычайной жадности Росса к мелкой дичи.

Почти весь цивилизованный мир вступил в войну. Газеты, которые читали отец и Банни, превратились в сплошные плакаты с картами во всю страницу, флажками отмечались ежедневные битвы и поражения, и говорилось о тысячах, а может быть, десятках тысяч погибших людей.

Мирно процветающим жителям Калифорнии все это представлялось сказкой о старинных далеких несчастьях, которые трудно вообразить себе. Америка официально объявила нейтралитет. Это значило, что на уроках о текущих событиях, где Банни изучал, что происходит на свете, учителя требовали объективного отношения к войне и делали строгий выговор ученику, оскорбляющему другого ученика выражением националистических симпатий.

Для деловых людей вроде Росса нейтралитет обозначал, что они могут получать деньги с обеих сторон; только Антанте можно продавать прямо, а центральным державам – через посредство голландских и скандинавских агентов, и когда Англия попыталась прекратить это блокадой, агенты подняли настоящий вой.

Цены на горючие материалы начали немедленно подниматься. Банни ужасался при мысли, что миллионы отца возрастали за счет агонии остального мира. Но Росс ответил, что это смешно, и не его вина, что народы Европы упрямо ведут войну. Раз они нуждаются в предметах, которые он продает, то и должны платить за них по рыночной цене. Всякого рода спекулянты являлись к Россу, внушая ему, что при его огромных наличных капиталах он может делать чрезвычайно быстрые обороты, покупая сапоги, корабли, сургуч и прочие «боевые» принадлежности. Росс отвечал на это, что он знает одно дело – нефть, и свою дорогу в жизни пробил именно тем, что держался дела, которое знает. Когда представители воюющих держав приглашали его для подписания контрактов на поставку нефти, он заявлял, что ничто не может доставить ему большего удовольствия, но предлагал им, прежде чем платить, обменять свои европейские боны на добрые американские доллары, приводя в пример маленькие уличные рестораны, в которых всякий посетитель может видеть следующую надпись: «У нас соглашение с банком: он не продает супов, а мы не меняем чеков».

На основании репутации отца, слывущего человеком неограниченных средств и неоспоримой честности, Банни был избран казначеем футбольной команды новичков – должность крайне ответственная, дававшая ему право сидеть на боковых линиях и помогать лидеру своей партии.

В то время как на другом краю света люди метались во мраке, снегу и грязи, с ослепленными усталостью или выбитыми пулей глазами, с вываливающимися в грязь внутренностями, в Калифорнии сияло солнце, а Банни стоял, обратившись лицом к толпе школьников, числом около двух тысяч, сидящих на скамейках и вопящих в унисон нелепые слова – боевой клич их партии. Он пришел домой сияющий, охрипнув до такой степени, что едва мог рассказать причину своей радости. Тетя Эмма тоже сияла: наконец-то он становится похожим на других мальчиков и семья Росс начинает занимать в обществе подобающее ей положение.

Наступили рождественские каникулы. По общему признанию, отец чересчур заработался, и Банни предложил ему: «Поедем за перепелками». Теперь было не так трудно, как прежде, вытащить отца: у них был собственный заповедник для охоты. «Заповедник» звучало великолепно, и было бы странно не воспользоваться им.

Они уложили свое походное снаряжение, покатили в Парадиз и раскинули палатку под тем же дубом, как и прежде. Ранчо и семейство Уоткинс оставались все те же, только детская шеренга стала дюйма на два выше да на каждой девочке было надето новое платье. Положение семьи значительно улучшилось с тех пор, как вместо расхода в десять долларов у нее оказался ежемесячный доход в пятнадцать долларов.

Отец и Банни отправились за дичью и настреляли полную сумку. Попутно они осмотрели и полоску нефти, теперь засохшую и покрытую песками и пылью. Вернувшись на стоянку, они как следует поели. Потом пришла Руфь за грязными тарелками. Она заняла место Эли, которого пригласили ухаживать за миссис Паффер, страдающей головными болями. Эли приносил много добра своими исцелениями, слухи о них разнеслись далеко, и люди стекались отовсюду, прося его возложить на них руки.

Банни спросил Руфь, не слыхала ли она о Поле. Она ответила, что Пол приходил с ней повидаться месяца два назад и что дела у него идут хорошо. Она казалась несколько смущенной, и Банни подумал, что это из-за присутствия папочки, который лежал тут и слушал. Тогда Банни пошел проводить ее, и по дороге Руфь рассказала о Поле. Он принес ей книгу, которая должна была доказать, что если она не хочет, то может не верить в Библию. Папа поймал ее с этой книгой, отнял ее и бросил в огонь, а Руфь потом высек. Банни пришел в ужас.

– Вы хотите сказать, что он вас побил? – воскликнул он.

Руфь ответила, что отец пустил в ход ремень от конской сбруи.

– Он сделал вам больно?

Руфь подтвердила: да, это было так больно, что она только через неделю стала садиться. Ее немного удивило возмущение Банни: ей вовсе не казалось странным, что девушку, которой почти шестнадцать лет, может высечь отец. Она думала, что отец делает ей добро, считая своим долгом спасти ее душу от адского пламени.

– Что это была за книга? – спросил он, и Руфь ответила:

– «Век разума», это старинная книга, – быть может, вы слыхали о ней?

Банни не слыхал, но тут же решил отыскать второй экземпляр ее, прочитать и передать Руфи все, что в ней написано. Он отправился к отцу и излил свое негодование. Но оказалось, что отец держался по этому вопросу того же мнения, что и Руфь. Конечно, срам для ребенка быть высеченным за попытку приобрести знания, но старый Абель Уоткинс в своей семье – глава и имеет право наказывать детей. Отец сообщил, что слыхал об этой книге: это сочинение знаменитого еретика по имени Томас Пейн, который что-то делал в эпоху американской революции. Отец никогда не читал Пейна, но легко мог себе представить, в какую ярость его книга привела мистера Уоткинса. Если Пол читает подобные вещи, он далеко пойдет!

Банни не мог здесь больше оставаться. Его ужасало, что Руфь секут за попытки развить свой ум. Он говорил об этом весь день, заявляя, что должен существовать закон, воспрещающий подобные вещи. Отец возразил, что закон вмешивается только в случае применения отцом слишком жестокого и необычайного наказания. Банни настаивал на том, что папочка должен вмешаться, а отец спрашивал, смеясь, хочет ли Банни, чтобы он усыновил Руфь. Банни этого не хотел, но думал, что папочка должен использовать свое влияние на Уоткинса. Отец заметил, что глупо стараться переубедить такого тупого старика: чем больше станешь ему доказывать, тем упорнее будет он стоять на своем. Свое влияние на старика он приобрел только тем, что делал вид, будто соглашался со всеми его бреднями.

Но Банни никак не хотел оставить эту тему, убеждая отца, что, если бы он захотел, он безусловно мог бы чего-нибудь добиться и что он должен что-нибудь сделать. Росс немного подумал и сказал:

– Вот что я тебе скажу, сынок! Нам с тобой следует придумать новую религию.

Банни был знаком этот тон, отец над ним подсмеивался, и он терпеливо ждал.

– Да, – продолжал Росс, – необходимо разработать для них Истинное Слово и сделать одной из главных заповедей этой религии запрещение мужчинам бить девушек. Нужно специальное откровение как раз по этому поводу.

Банни заинтересовался. Отец начал задавать ему вопросы о Поле: во что тот верил, что рассказывал относительно Руфи и что говорила Руфь о себе самой. Банни понял, что отец собирается что-то предпринять, и ждал с любопытством, что же это будет.

Они снова поохотились и по возвращении развели большой костер. После веселого ужина Росс сказал:

– Теперь пойдем основывать новую религию!

Они спустились вниз, к хижине: Росс – погруженный в глубокое раздумье, а Банни – от любопытства шагая на цыпочках, ведь никогда нельзя сказать, что сделает папочка, когда ему приходит настроение сыграть какую-нибудь шутку. В позднейшие годы, оглядываясь назад и вспоминая этот момент, мальчик всегда задавал себе вопрос: что испытали бы они оба, если бы предвидели последствия этой шутки – появление «обновленческого» движения, которое потрясло если не всю Калифорнию, то, во всяком случае, земледельческую часть Калифорнии и некоторых прилегающих к ней штатов?!

Старый мистер Уоткинс любезно пригласил их войти, а Мели и Сэди уступили свои стулья, усевшись сами на что-то вроде ящиков в углу комнаты. Банни в первый раз был в доме Уоткинсов. Это жилище произвело на него впечатление ужасающей нищеты. Внутри, как и снаружи, были только голые доски, некрашеный стол и шесть таких же стульев, несколько полок с глиняной посудой, висящие на стене сковороды и печка со сломанной ножкой, под которую был подложен камень. Вот и все, буквально все, если не считать тусклой керосиновой лампы. В домике имелось еще две комнаты: одна – для обоих супругов, другая – для трех девочек, спавших на одной кровати. Сзади к дому был пристроен сарай с двумя нарами у стены: верхнюю занимал Эли, а пустовавшая вторая оставалась напоминанием о заблудшей овце.

Эли вернулся из своей поездки и находился в комнате вместе с остальными. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он был уже настоящим мужчиной. Голос его тоже звучал по-мужски, если не обращать внимания на то, что он часто срывался и переходил в писк. Над этим можно было бы смеяться, если бы только хоть кто-нибудь из слушающих Эли обладал чувством юмора. В эту минуту Эли как раз рассказывал родителям и изумленным сестрам, что его снова осенил Святой Дух, начались судороги, и старая миссис Паффер мгновенно исцелилась от своих болей. Мистер Уоткинс очень громко повторил три или четыре раза «Аминь» и, обернувшись к отцу, заметил: Бог благословляет нас в детях наших.

Отец ответил, что это верно, может быть, даже более верно, чем они думают. Он спросил Уоткинса, думал ли тот когда-либо о том, что Господь может послать в мир новое откровение. Надо было видеть, как вся семья при этом мгновенно поднялась и устремила взоры на отца: все шестеро стояли неподвижно, как статуи. Что подразумевал под этим вопросом их гость?

Росс пояснил: до сих пор было два откровения, заключающихся в Ветхом и Новом Завете. Разве не может быть, что Святой Дух подготовляет еще и третье? В течение долгого времени последователи Истинного Слова ожидали исполнения обетования, данного в Библии, – каждый мог о нем читать!.. Это новое откровение заменит два других и, естественно, будет от них разниться, так что последователи старого учения могут и не признать его, – совершенно так же, как это было и в предыдущем случае. «Разве это не достаточно разумно?» – спросил Росс, на что Уоткинс поспешил ответить утвердительно и попросил продолжать. Тогда Росс заявил, что Истинное Слово должно возродиться в умах мужчин и сделаться вестью истинной свободы. Святому Духу угодно, чтобы люди не боялись предаваться поискам истины, – она придет через искания многих умов. Может случиться, что некто, доселе презираемый и отвергнутый, станет краеугольным камнем нового храма. Отец говорил все это с глубочайшей торжественностью. Банни слушал и изумлялся: он и не подозревал, что папочка так хорошо владеет библейской речью, словно какой-нибудь проповедник!

То же самое думало и семейство Уоткинс. Старик впивался в каждое слово Росса, настаивая, чтобы он открыл им все, что ему известно. Тогда отец заявил, что у них есть сын, слова которого, переданные ему, заключают в себе истинный смысл «третьего откровения». Он видел этого сына, наружность которого его поразила; он был именно таким, каким должен быть ожидаемый последователями Истинного Слова пророк, то есть отличался высоким ростом, был белокур и голубоглаз, с серьезным взглядом и глубоким голосом. Итак, по убеждению отца, носитель «вести свободы», которой заповедано внимать, и есть старший сын Уоткинсов Пол, и только по недоразумению они прогнали его от себя.

Надо было видеть действие, которое эти слова произвели на семью! Старый мистер Уоткинс сидел как пораженный громом, с отвисшей челюстью, словно отец простер перед ним ангельские крылья. На худом лице миссис Уоткинс лежало выражение невыразимого восторга, а узловатые руки были крепко стиснуты у подбородка. Руфь, казалось, была готова соскользнуть со стула и броситься на колени. Все лица выражали восхищение, за исключением Эли. Он сверкал глазами и вдруг вскочил с искаженным лицом; он закричал, и его ломающийся голос звучал резко и пронзительно:

– А может он показывать знамения?!

Отец медлил с ответом, и Эли крикнул еще раз:

– Скажите, может он показывать знамения? Исцелял ли он болезни? Изгонял ли дьяволов? Заставлял ли хромого встать и ходить? Воскрешал ли мертвых? Скажите! скажите!

Это выступление окончательно сразило отца: со стороны Эли он меньше всего мог ожидать атаки. Он считал его за неуклюжего деревенского увальня, который носил башмаки на босу ногу и чересчур короткие штаны, подавал им молоко и уносил грязные тарелки. И этот самый Эли внезапно превратился в пророка, с пламенной ревностью возглашавшего, подобно всем пророкам: «Я тот, кого благословил Святой Дух! Меня избрал Господь, чтобы показывать знамения! Смотрите на меня, говорю вам! Смотрите на меня! Разве волосы мои не белокуры? И не голубые ли у меня глаза? Не серьезно разве лицо мое, и голос мой не глубок?» И действительно, голос Эли в эту минуту снова понизился, – теперь он был взрослым мужчиной, пророком, ясновидцем и провозглашателем угроз: «Я говорю, берегитесь того, кто крадется в ночи змеей ползущей, чтобы искушать души колеблющихся! Берегитесь исчадий Сатаны, обольщающих душу ложным учением и отметающих надежду веков! Я даю знамения, которые могут видеть все! Утверждение мое – четырехстороннее Евангелие, которое было достаточно спасительное для моих отцов, как достаточно спасительное оно для меня! Слава, аллилуйя и спасение на тех, кто омыл свои грехи в крови агнца! Аллилуйя! Аллилуйя!»

С отчаянным воплем Эли простер руки вперед, а мистер Уоткинс, поднявшись со стула, вторил ему таким же воплем: «Слава! Слава!» Тут же, на глазах у отца и Банни, стали происходить ужасные вещи. С Эли началось нечто вроде конвульсий: глаза выкатились из орбит, на губах показалась пена, по рукам, от плеча до кончиков пальцев, пробегали судороги, колени стукались одно о другое, черты лица, как в калейдоскопе, обнаруживали смену всех оттенков идиотизма. Он завывал страшным голосом, трудно было вообразить такой голос в подобном теле, бормотал какие-то бессвязные, нелепые слова. Но для старого мистера Уоткинса в этом, видимо, заключались какие-то чары, заставившие его воздеть руки кверху и дергать ими, словно пытаясь взлететь на небо.

– Изыди! Изыди! – закричал он и начал сгибаться и разгибаться, словно простреленный посредине; старая миссис Уоткинс, бедная слабая маленькая женщина, вся состоящая из жил и костей, обтянутых кожей, тоже принялась качаться взад и вперед, сидя на стуле, а две младшие девочки упали на пол и катались на животе. Руфь сидела с побелевшим лицом, охваченная страхом, переводя взгляд с посетителей на Эли, издававшего нечленораздельное воющее бормотание, вероятно обозначавшее свирепые проклятия по адресу отца Банни.

И это был конец. Отец, пятясь, вышел из комнаты. Банни последовал за ним, и оба в темноте побрели к своему лагерю. Отец всю дорогу шептал:

– Господи Иисусе!

Следующим днем была суббота. Утром – Банни и отец еще завтракали – Уоткинсы запрягли свою единственную старую лошадь в единственную старую повозку и отправились на еженедельный дебош в апостольскую церковь в Парадизе. Отец и мать ехали, четверо детей шли пешком впереди повозки.

Благодаря этому Росс и Банни могли поохотиться вволю, не смущаясь общественным мнением. В полдень они сели в машину и отправились объезжать окрестности, осматривая купленные владения и навещая некоторые семьи бывших владельцев, а теперь арендаторов. У отца была карта участков, и во время пути он мысленно прокладывал в этом районе дороги и производил другие улучшения.

– В один прекрасный день вся эта местность окажется заселенной, – сказал он, – и главное, с чего надо начать, – это взрывать скалы.

Проехал верховой – парень, встреченный ими в первый раз. Теперь им было известно, что это молодой Бенди, сын их недруга. Они обменялись приветствиями: кошка и крот, желающие соблюсти вежливость!

Поднимаясь вверх по склону, где находилось незанятое ранчо во владениях Раскома, они были удивлены, увидав здесь очаровательное маленькое бунгало с хорошим крыльцом, увитым диким виноградом, который весной покрывается массой красных цветов.

– Послушай, папочка, – вот куда нам следует приехать, чтобы обосноваться! – воскликнул Банни.

Отец ответил, что сюда нужно кого-нибудь поселить, кто поддерживал бы порядок: здесь есть даже колодец, и, с некоторыми поправками, место будет совершенно подходящее! Здесь есть и кошка; она кажется довольно сытой: тут множество кротов! Хорошее предзнаменование для победы над Бенди!.. И они оба засмеялись.

Следуя дальше по спуску, ведущему к Роузвиллю, они натолкнулись на старую гостиницу, поужинали в ней и вечером отправились окружной дорогой в Парадиз. При въезде в город, сейчас же, как свернуть с проезжей дороги, они заметили в тени деревьев здание с освещенными окнами, откуда неслось бормотанье многих голосов.

Чей-то воющий голос поднимался над остальными – двух таких существовать не могло. Это была церковь святых «прыгунов», в ней проповедовал Эли.

– О, папочка, – воскликнул Банни, – давай его послушаем!

Поставив автомобиль за ограду, они расположились в тени деревьев и услышали следующее:

– …Ибо кончились дни ваших испытаний. Придите ко мне все вы, труждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Потому что я носитель Истинного Слова. Я приношу знамения: больной исцелится, и дьяволы изгнаны будут, хромой станет ходить, а умершие встанут и возьмут свои одры! Братья, я послан возвестить вам третье Откровение! Еще раз Святой Дух обнаруживает себя. Новое Евангелие предлагается вам согласно разъясненным доселе пророчествам. Было старое искупление, которое превзойдено и заменено. Ныне Истинное Слово свободы предлагается вам, и я – тот, кто послан возвестить его. И горе невнемлющему, ибо он будет ввергнут в ад, и лучше было бы, если бы с жерновом на шее был он ввергнут в море. Горе тому, кто приходит, как змея, ползущая в ночи, искушать души колеблющихся. Я говорю: берегитесь исчадий Сатаны, обольщающих душу ложным учением и отметающих надежду веков. Я даю знамения, которые могут видеть все. И я благословляю того, кто последует за мной; его болезни будут исцелены, он увидит славу Господню и получит дар Святого Духа – дар говорить на всех языках. Слава, аллилуйя и благословение на тех, кто омыл свои грехи в крови агнца! Аллилуйя!

Воющий голос Эли потонул в хоре одобрений, воплей и стенаний, точно вся конгрегация апостольской церкви в Парадизе скакала на своих сиденьях или каталась по полу. И действительно, очень скоро началось и это. Но Росс не позволил Банни подойти ближе и взглянуть на происходящее.

– Это слишком позорно! – сказал он. Они сели в автомобиль и поехали прочь.

– Послушай, папочка! – воскликнул мальчик. – Ведь Эли повторял слово в слово все то, чему ты его научил. Ты думаешь, он действительно верит во все это?

Отец ответил, что тайна эта может быть известна только Святому Духу. Эли – опасный помешанный, но его нельзя посадить в сумасшедший дом, потому что он говорит священными текстами. У него не хватает ума, чтобы выдумать что-нибудь самому, но он достаточно соображает, что можно сделать из поданных ему Россом фраз. Они таким образом видели перед собой новую религию, принесенную в мир, чтобы заражать бедняков и невежд. Теперь ее не может остановить и сам Всемогущий.

На следующий день прискакал верховой, привезший Россу телефонограмму. В «Росс – Эрмитедж № 1» возникли волнения. Немедленное присутствие отца необходимо. Перед отъездом Банни нашел возможность поговорить с Руфью и передал ей возникший у него чудесный план: по словам папочки, было необходимо, чтобы на ранчо Раскома кто-нибудь жил и держал его в порядке. Банни полагал, что папочка согласится купить несколько коз, обставить дом и сдать его Полу. Руфь тогда сможет тоже переселиться туда, чтобы заниматься хозяйством Пола. Сечь ее там будет некому, и она сможет читать все, что захочет.

План Банни, казалось, обрадовал Руфь, но она сказала, что вряд ли Пол согласится принять от кого-нибудь благодеяние. Банни продолжал настаивать, что тут нет никакого благодеяния, – папочке в самом деле нужен человек, который бы следил за ранчо, и они просто заключат деловое соглашение. Пол станет обрабатывать усадьбу и платить папочке известную часть. Руфь на это только вздохнула и заметила, что ее отец никогда ей не разрешит переселиться на ранчо. Он более, чем когда-либо, настроен против Пола. Виной всему Эли, который завидует Полу и его стремлению стать образованным. Эли был всегда таким, а теперь стал еще хуже, потому что «приезжие из города» поддерживают Пола. И теперь ей не позволяют даже разговаривать с Банни или его отцом из боязни, что она потеряет веру.

Руфь была почти ровесница Банни, ей должно было скоро минуть шестнадцать лет. Банни сказал, что ей осталось всего два года до совершеннолетия, и тогда она, по словам папочки, может идти, куда ей угодно: жить с Полом или взять вместе с ним ранчо Раскома. Бояться ей нечего. Пусть она ждет и не сбивает себя с толку всяческой прыгающей чепухой. Это гнусная бессмыслица, и она должна действовать, сообразуясь с собственным здравым смыслом, и ждать, когда станет взрослей. Папочка будет рад помочь ей получить образование и освободиться от Эли и его пророчества, так как папочка – Руфь может быть в этом уверена – любит Эли не больше, чем Эли его.