Текст книги "Однокурсники"

Более того, его сын Теодор учился в Латинской средней школе Кембриджа, которая находилась так близко к заветному кампусу, что практически была частью университета.

Учитывая, что старший Ламброс относился к преподавателям Гарварда с почтением, граничащим с идолопоклонством, страстное желание сына поступить туда казалось вполне естественным.

В шестнадцать лет высокий и темноволосый красавец Теодор стал работать официантом на полную ставку, а значит, постоянно видеться с этими светилами науки. Стоило им просто поздороваться с Тедом, как его пробирала дрожь.

Он и сам не понимал почему. Что представляет собой эта гарвардская харизма, которая проявляется даже в том, как они придвигают к себе тарелку с клефтико?[12]12
  Греческое мясное блюдо.


[Закрыть]

Одним вечером все наконец стало ясно. Они обладали некой необъяснимой уверенностью. Уверенностью в себе, которая словно нимб светилась над их горделиво вскинутыми головами, и неважно, обсуждали ли они метафизику или прелести жены нового преподавателя.

Теда, сына боязливого иммигранта, особенно восхищала их способность любить самих себя и ценить свой интеллект.

Так у него появилась цель в жизни: он пожелал стать одним из них. Не просто каким-нибудь выпускником, но настоящим профессором. И отец разделял его мечту.

Правда, это вовсе не радовало Дафну и Александра, других двоих детей Ламбросов, – за обедом папа частенько пел дифирамбы Теду и его лучезарному будущему.

– Не понимаю, почему все считают Теда таким умником, – недовольно бурчал Алекс, его младший брат.

– Потому что он действительно умный! – пылко восклицал Сократ. – В этой семье Тео – настоящий lambros.

И улыбался игре слов – с греческого их фамилия переводилась как «блеск» или «великолепие».

Из комнатушки Теда на Прескотт-стрит, где он до ночи просиживал над учебниками, виднелись огни Гарвард-ярда, – всего в каких-то двухстах метрах от. Так близко, так безумно близко! И если его внимание хоть ненадолго рассеивалось, он подбадривал себя, думая: «Держись, Ламброс, ты уже почти добрался». Словно Одиссей в бушующем море совсем рядом с Феакией, он ясно видел цель своих титанических усилий.

В пылких фантазиях Теда, на волшебном острове его ждала прекрасная незнакомка. Златовласая юная принцесса, подобная Навсикае. В общем, в гарвардских мечтах юного грека помимо всего прочего присутствовали и девушки из Рэдклиффа[13]13
  Престижный колледж для девушек, теперь преобразованный в Рэдклиффский институт перспективных исследований; является частью Гарвардского университета.


[Закрыть].

Он до того увлекся, что, читая «Одиссею» для спецкурса по английскому в последний год школы и добравшись до песни шестой, где Навсикая страстно влюбляется в греческого красавца, вынесенного волнами на берег ее острова, счел это предсказанием безумной встречи, которая будет ждать его, когда он наконец окажется в университете.

Впрочем, отличная оценка по английскому была лишь одной из немногих, которые он получил за год. По остальным предметам он заработал, пусть и не столь выдающиеся, зато твердые четверки с плюсом. В общем, он больше корпел, чем преуспел. Да как он вообще смеет надеяться, что его возьмут в «Прекрасный Гарвард»?[14]14
  «Fair Harvard» – название гимна Гарвардского университета.


[Закрыть]

По успеваемости в своем классе он оказался только седьмым, а на вступительных экзаменах его балл был всего чуть выше среднего. И это не говоря уже о том, что Гарвард распахивал двери лишь перед всесторонне развитыми личностями. Тед заключил, что на таковую явно не тянет. Да и когда ему было заниматься музыкой или играть в школьной спортивной команде, если сутками напролет он либо учился, либо работал в ресторане? С мрачной беспристрастностью оценив свои перспективы, он то и дело принимался убеждать отца, что не стоит надеяться на невозможное.

Но оптимизм папаши Ламброса так просто было не поколебать. Как и его уверенность, что рекомендательные письма от «великих людей», столовавшихся в «Марафоне», сотворят чудо.

В каком-то смысле так оно и вышло. Теда Ламброса приняли, хотя и без стипендии. А это означало, что ему придется ютиться в своей каморке на Прескотт-стрит и что он не сможет вкусить радостей гарвардской жизни. Ну, кроме как на занятиях. Ведь вечерами он должен будет вкалывать в «Марафоне», чтобы заработать шестьсот долларов на обучение.

Тем не менее Теда это не пугало: пусть он стоял лишь у подножия Олимпа, он все же добрался туда и был готов штурмовать вершину.

Потому что Тед верил в американскую мечту: если ты чего-то очень хочешь и посвящаешь всего себя достижению цели, успех тебе обеспечен. А он стремился учиться в Гарварде с той же «неугасимой страстью», которая двигала Ахиллесом в его желании завоевать Трою.

Вот только Ахиллесу не приходилось каждый вечер обслуживать столики.

Эндрю Элиот

 
Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;
Я из друзей и слуг его, я тот,
Кто репликой интригу подтолкнет,
Подаст совет, повсюду тут как тут,
Услужливый, почтительный придворный,
Благонамеренный, витиеватый,
Напыщенный, немного туповатый…[15]15
  Отрывок из «Песни любви Дж. Альфреда Пруфрока» (перевод А. Сергеева).


[Закрыть]
 

Т. С. Элиот,

выпуск 1910 года.

Последний из поступивших в Гарвард Элиотов продолжил традицию, начатую в 1649 году.

В детстве Эндрю был обеспечен абсолютно всем.

Даже после мирного развода родители щедро предоставляли ему все, о чем мог мечтать любой мальчишка его возраста. У него была няня-англичанка и целое полчище плюшевых медведей. Сколько он себя помнил, его всегда отправляли в самые дорогие школы-пансионы и летние лагеря. Родители открыли трастовый фонд, обеспечив его будущее.

Короче, они дали ему все, кроме своего внимания и участия.

Разумеется, родители его любили, тут и говорить не о чем. Может быть, именно поэтому никогда и не говорили ему о любви. Они просто полагали, что Эндрю и сам понимает, насколько они ценят такого замечательного и независимого сына.

И все же Эндрю был первым в своей семье, кто считал себя недостойным учиться в Гарварде. Как он зачастую самокритично шутил, «Меня взяли потому, что моя фамилия – Элиот и я могу написать ее без ошибок».

Происхождение явно повредило его уверенности в себе. А недостаток творческих способностей, без всякого сомнения, лишь обострял его застарелый комплекс неполноценности.

Вообще-то Эндрю вырос весьма умным юношей и неплохо выражал свои мысли – доказательством тому был дневник, который он вел с начальной школы. Еще мальчик хорошо играл в футбол – был крайним нападающим, – и его угловой удар не раз помогал форварду забивать голы. Таким уж Эндрю был человеком – всегда готов помочь другу.

Вне поля также оставался добрым, внимательным и тактичным юношей. Чаще всего, хотя сам он никогда не стал бы столь самонадеянно о себе отзываться, друзья называли Эндрю «славным малым».

В университет его приняли с гордостью. Однако у Эндрю Элиота, будущего выпускника 58-го года, было одно качество, отличавшее его от всех остальных студентов курса.

Он не был амбициозен.

Двадцатого сентября, в шестом часу утра, к обшарпанному вокзалу в центре Бостона прибыл автобус «Грейхаунд» и выпустил из своих дверей, среди прочих пассажиров, уставшего Дэниела Росси. Его одежда совершенно измялась, а рыжеватые волосы растрепались. Очки и те оказались залапаны после путешествия через всю страну.

Он покинул Западное побережье три дня назад с шестьюдесятью долларами в кармане, из которых потратил всего восемь. Он едва не умер с голоду в этой долгой поездке.

Из последних сил дотащил свой единственный чемодан (с парой рубашек и партитурами, которые изучал по дороге) до метро и доехал до станции «Гарвардская площадь». Сначала он поплелся на Холуорти, дом 6, в общежитие для первокурсников, расположенное в Гарвард-ярде, потом постарался как можно быстрее зарегистрироваться, чтобы вернуться в Бостон и перевестись из калифорнийского филиала Союза музыкантов в местное отделение.

– Особо не надейся, парень, – предупредила его секретарь. – У нас миллион безработных пианистов. Если честно, сейчас работа есть только для «священных» клавиш. Господь, видишь ли, хотя бы выплачивает профсоюзный минимум. – Ткнув пальцем с кроваво-красным маникюром в доски объявлений, она с кривой улыбкой добавила: – В общем, выбирай себе религию, малыш.

Внимательно изучив все листочки с предложениями работы, Дэнни вернулся к секретарше с двумя из них.

– Вот эти мне бы отлично подошли, – сказал он. – Органист в церкви Малдена, вечером в пятницу и утром в субботу, и еще с утра по воскресеньям в Куинси[16]16
  Малден и Куинси – города в штате Массачусетс.


[Закрыть]. Туда еще никого не взяли?

– Иначе бы их не было на доске, парень. Но думаю, тебе ясно, что так ты заработаешь себе не на хлеб, а скорее на пачку крекеров.

– Ага, – ответил Дэнни, – но мне пригодится каждый цент. А танцы по субботам тут часто устраивают?

– Ну надо же! Да ты, похоже, на все готов ради денег. Содержишь большую семью или вроде того?

– Нет. Я поступил в Гарвард, и мне надо как-то платить за учебу.

– И почему же эти кембриджские богатеи не дали тебе стипендию?

– Долгая история, – пробормотал Дэнни. – Но я был бы рад, если вы будете иметь меня в виду. В любом случае, я еще зайду.

– Не сомневаюсь, малыш.

Предыдущим днем, около восьми, Джейсон Гилберт-младший проснулся в Сайоссет на Лонг-Айленде.

Казалось, что в окна его комнаты солнце всегда светит ярче. Может, оно просто отражалось от бесчисленных сверкающих наград?

Он побрился, надел сорочку от «Лакост», а потом отволок чемоданы и многочисленные футляры с ракетками для сквоша и тенниса к своему автомобилю «Меркури» 1950 года выпуска с откидным верхом. Джейсон дождаться не мог, когда наконец взревет мотор его спортивного купе и он помчит по Пост-роуд – он собственными руками переделал любимую машину, увеличив ее мощность, и даже добавил выхлопную трубу из двойного фибергласа.

Вся семья Гилбертов в полном составе, – мама, папа и Джули, а также экономка Дженни и ее муж садовник Максвелл, – вышли его проводить.

Джейсона целовали, обнимали, а отец не преминул выступить с кратким напутствием.

– Сын, я не стану желать тебе удачи, ты в ней не нуждаешься. Твоя судьба – всегда быть первым, и не только на теннисном корте.

Слова отца произвели противоположный желаемому эффект, хотя Джейсон этого не показал. Ему уже было не по себе из-за отъезда и перспективы проверки характера в среде настоящей элиты своего поколения. И теперь, когда отец напоследок напомнил о возлагаемых надеждах, нервы у Джейсона вконец сдали.

Впрочем, его мог бы утешить факт, что в тот день восторженная речь его отца сотни раз эхом повторялась сотнями других родителей, отправляющих своих уникально одаренных отпрысков в город Кембридж, штат Массачусетс.

Пять часов спустя Джейсон стоял у своей комнаты в общежитии для первокурсников – в здании Штраус А‑32 17. К двери был приклеен обрывок желтой оберточной бумаги с надписью:

«Моему соседу по комнате: днем я всегда ложусь подремать, так что, пожалуйста, не шуми. Спасибо».

И инициалы – «Д. Д.».

Джейсон потихоньку открыл дверь и на цыпочках пробрался внутрь. Отнес свои чемоданы в свободную спальню, положил их на металлическую кровать (она слегка скрипнула) и выглянул из окна.

Ему достался вид на лихорадочно шумную Гарвардскую площадь. Впрочем, Джейсона это не смутило. Он пребывал в приподнятом настроении, к тому же у него было полно времени, чтобы дойти до Солджер-филд[17]17
  Один из крупнейших стадионов в США, расположенный в г. Чикаго, штат Иллинойс.


[Закрыть] и сыграть с кем-нибудь в теннис. В белый спортивный костюм он уже был одет, так что оставалось лишь взять ракетку «Уилсон» и набор мячей «Сполдинг».

На свою удачу, он узнал парня из университетской команды, который пару лет назад обыграл его в летнем турнире. Тот обрадовался, снова встретившись с Джейсоном, и согласился помахать ракеткой. Впрочем, он быстро понял, что его противник, теперь уже студент, многому успел научиться.

Вернувшись в Штраус-холл, Джейсон обнаружил на двери еще одну записку на той же желтой бумаге: таинственный Д. Д. сообщал, что вернется к десяти вечера, поскольку идет ужинать, а затем – в библиотеку заниматься. Подумать только, в библиотеку! – а они ведь даже еще не зарегистрировались. «Если планируешь вернуться поздно, то постарайся, пожалуйста, сильно не шуметь» – так заканчивалось послание.

Джейсон принял душ, надел чистую вельветовую куртку фирмы «Хаспел», перекусил в кафетерии на Гарвардской площади, а потом направился к Рэдклиффу, чтобы посмотреть на первокурсниц.

На следующее утро его поджидала очередная записка:

«Пошел регистрироваться. Если позвонит моя мама, скажи, что я вчера хорошо поужинал. Спасибо».

Джейсон скомкал бумажку с «уведомлением» и тоже отправился на регистрацию – очередь у Мемориального зала уже терялась где-то за углом здания.

Несмотря на похвальное намерение неуловимого Д. Д. занять очередь на регистрацию первокурсников пораньше, первым он точно не стал. Потому что, как только часы пробили девять и распахнулись массивные двери Мемориального зала, внутрь вошел Теодор Ламброс.

Тремя минутами ранее Тед покинул свой дом на Прескотт-стрит и прибыл сюда с целью оставить небольшой, но глубокий след в истории старейшего университета Америки.

Он был уверен, что перед ним – врата рая.

Отец Эндрю Элиота вез его из Мэна на старомодном семейном «универсале», багажник которого был забит чемоданами с твидовыми и шерстяными пиджаками, белыми туфлями-дерби, мокасинами, шелковыми галстуками в полоску и запасом классических сорочек на весь семестр. В общем, со всей школьной одеждой Эндрю.

По обыкновению, отец с сыном почти не разговаривали. Уже несколько столетий Элиоты проходили через этот обряд, так что беседы тут были ни к чему.

Они припарковались у ближайших к Массачусетс-холлу ворот (это общежитие когда-то предоставляли солдатам армии Джорджа Вашингтона). Эндрю побежал через Гарвард-ярд к Уиг G‑21, в надежде завербовать кого-нибудь из своих бывших однокашников на переноску своих шмоток. Затем, когда они потащили его тяжеленный багаж, он неожиданно остался наедине с отцом. Мистер Элиот воспользовался случаем, чтобы дать ему житейский совет.

– Сынок, – начал он, – я был бы тебе весьма благодарен, если ты сделаешь все, чтобы не вылететь отсюда. И хотя в нашей великой стране есть немало хороших университетов, Гарвард у нас только один.

Эндрю с благодарностью принял родительское напутствие, пожал отцу руку и побежал к общежитию. Двое парней, его соседи по комнате, уже решили помочь ему распаковывать вещи. Точнее – привезенную им выпивку, чтобы отметить встречу после целого лета кутежа в Европе, – ну, по крайней мере, так оно было по их рассказам.

– Эй, ребята! – запротестовал он. – Могли хотя бы спросить. И нам, кстати, надо зарегистрироваться.

– Да ладно тебе, Элиот, – сказал Дики Ньюэлл, делая еще один большой глоток. – Мы только что проходили мимо – там очередь на всю улицу.

– Точняк, – подтвердил Майкл Уигглсворт, – новички жаждут побыстрее отметиться. А как нам всем прекрасно известно, не проворным достается успешный бег[18]18
  Цитата из Екклезиаста.


[Закрыть].

– Думаю, в Гарварде как раз наоборот, – тактично заметил Эндрю. – Впрочем, напившихся вдрабадан это не касается. Как хотите, а я пошел регистрироваться.

– Так и знал, – осклабился Ньюэлл. – Старина Элиот, дружище, у тебя все задатки первоклассного зануды.

Шуточки этих зазнаек никак не подействовали на Эндрю – он был тверд в своем решении.

– Все, я пошел, ребята.

– Иди-иди, – вальяжно помахал ему на прощание Ньюэлл. – Если поспешишь, мы оставим тебе немного Хейга[19]19
  Сорт шотландского виски.


[Закрыть]. Кстати, а остальные бутылки где?

Вот как Эндрю Элиот, пройдя через Гарвард-ярд, чтобы присоединиться к длинной змейке людей в очереди, связал свою жизнь с разношерстной публикой будущего выпуска 1958 года.

Теперь в Кембридже собрался весь первый курс, хотя последние из студентов сумели официально зарегистрироваться лишь через несколько часов.

Внутри похожего на пещеру здания у огромного витражного окна стояли будущие профессионалы своего дела: обладатели Нобелевской премии, промышленные магнаты, нейрохирурги и десятки страховых агентов.

Сначала им раздали большие светло-желтые конверты с бланками (четыре экземпляра для финансовой инспекции, четыре экземпляра для бюро регистрации и еще зачем-то шесть экземпляров для отдела здравоохранения). Они расселись бок о бок за узкими столами, уходящими, похоже, в бесконечности, и принялись заполнять бумаги.

В конверте обнаружилась анкета для Ассоциации Филипса Брука[20]20
  Студенческая общественно-социальная организация Гарвардского университета.


[Закрыть], в которой среди прочих имелся вопрос о религиозной принадлежности (ответ по желанию).

Хотя никто из них не был особо религиозен, Эндрю Элиот, Дэнни Росси и Тед Ламброс поставили галочки рядом с вариантами «англиканская церковь», «католичество» и «греческое православие» соответственно. Джейсон Гилберт отметил, что не придерживается никакого религиозного течения.

После официальной регистрации им пришлось прорываться сквозь строй оголтелых агитаторов, размахивающих листовками, – все они громогласно призывали первокурсников вступать в общества юных демократов, республиканцев, либералов, консерваторов, альпинистов, любителей подводного плавания и так далее.

Неугомонные и шумные разносчики газет уговаривали их подписаться на «Кримсон»[21]21
  The Harvard Crimson – основанная в 1873 году студенческая газета.


[Закрыть] («Единственная утренняя газета Кембриджа, выходящая ежедневно!»), «Эдвекэт»[22]22
  The Harvard Advocate – основанный в 1866 году журнал, посвященный искусству и литературе.


[Закрыть] («Сможете сказать, что читали этих авторов до того, как они получили Пулитцеровку!») и «Лэмпун»[23]23
  The Harvard Lampoon – основанный в 1876 году студенческий юмористический журнал.


[Закрыть] («Если посчитать, то выйдет примерно по центу за шутку!»). В общем, только самые законченные скряги или совершенные бедняки не потянулись за своими кошельками.

Тед Ламброс никуда записаться не мог. Его время и так уже было расписано по минутам: учеба – днем, работа – вечером.

Дэнни Росси заинтересовался Католическим клубом, решив, что со скромными набожными девушками будет проще познакомиться. Вдруг они окажутся такими же неопытными, как и сам Дэнни?

Эндрю Элиот выбрался из всей этой суматохи, как бывалый турист, привычно раздвигающий густые заросли. Клубы, в которые собирался вступать он, набирали студентов в куда более спокойной обстановке и вдалеке от широкой общественности.

Джейсон Гилберт лишь по-быстрому приобрел подписку на «Кримсон» (чтобы посылать газету маме и папе – уж там наверняка напишут о его успехах), спокойно прошел через толпу зазывал, – так когда-то его предки пересекли Красное море, – а затем вернулся в Штраус-холл.

И – о, чудо из чудес! – загадочный Д. Д. даже не спал. По крайней мере, дверь в его комнату была открыта и на кровати лежал кто-то, с головой ушедший в учебник физики.

Джейсон рискнул заговорить первым.

– Привет, ты – Д. Д.?

Из-за книги на него бросили настороженный взгляд – Д. Д. носил очки в роговой оправе с толстыми стеклами.

– Ты мой сосед? – несколько нервозно спросил парень.

– Ну, меня заселили в Штраус А‑32, – кивнул Джейсон.

– Значит, мой сосед, – логично рассудил юноша. Аккуратно зажав скрепкой страницу, он отложил книгу, встал и протянул Джейсону руку. Ладонь была чуть холодной и влажной.

– Я Дэвид Дэвидсон, – представился он.

– Джейсон Гилберт.

Д. Д. снова подозрительно посмотрел на своего соседа и спросил:

– Ты, случайно, не куришь?

– Нет, терпеть не могу запах дыма. А почему ты спрашиваешь, Дейв?

– Предпочитаю, чтобы меня называли Дэвидом, – отрезал тот. – А спрашиваю я потому, что нарочно попросил себе некурящего соседа. Вообще-то мне хотелось комнату на одного, но первокурсникам таких не дают.

– Ты сам откуда? – спросил Джейсон.

– Из Нью-Йорка. Научная школа Бронкс-Сайенс[24]24
  Специализированная средняя школа с математическим и научным уклоном; считается одной из лучших школ в США.


[Закрыть]. Я занял первое место в конкурсе «Вестингхауз»[25]25
  Научно-исследовательский конкурс для старшеклассников, который спонсировала электротехническая корпорация «Westinghouse Elektric». С 1998 года конкурсом занимается компания «Intel».


[Закрыть]. А ты?

– Из Сайоссет на Лонг-Айленде. И я занял первое место всего в нескольких теннисных турнирах. Дэвид, ты спортом каким-нибудь занимаешься?

– Нет, – ответил юный всезнайка. – Пустая трата времени. Кроме того, я буду учиться на медика. Так что мне должно относиться к учебе с полной серьезностью – как к биохимическому анализу крови. А кем собираешься стать ты, Джейсон?

«Боже, – подумал Джейсон, – мне что, нужно пройти собеседование, чтобы стать сокамерником этого зануды?»

– Честно говоря, я еще не решил. Ну, а пока я весь в раздумьях, может, сходим и купим какую-нибудь незамысловатую мебель для гостиной?

– Зачем это? – с опаской спросил Д. Д. – У нас обоих есть кровати, столы и стулья. Чего еще надо?

– Ну, не помешал бы диван, – пояснил Джейсон. – Отдохнуть там, то-се. Позаниматься. Еще пригодился бы холодильник – хранить всякое для гостей на выходных.

– Гостей?! – воскликнул Д. Д. – Ты что, собираешься устраивать здесь вечеринки?

Терпение Джейсона начало иссякать.

– Скажи-ка, Дэвид, а ты, случайно, не указывал в анкете, что твой сосед должен быть замкнутым и нелюдимым отшельником?

– Нет.

– Вот монаха тут-то и не оказалось. Ну, так как насчет покупки подержанного диванчика? Ты в доле?

– Лично мне никакой диван не требуется, – напыщенно заявил Дэвид.

– Отлично, – сказал Джейсон, – тогда куплю сам. Но учти, если хоть раз увижу, что ты на нем сидишь, буду брать с тебя арендную плату.

Весь вечер Эндрю Элиот, Майк Уигглсворт и Дики Ньюэлл рыскали по мебельным магазинчикам в окрестностях Гарвардской площади. В итоге удалось раздобыть недурственную мебелишку, изысканно обитую дерматином, потратив на все про все три часа и 195 долларов. Теперь ребята стояли со своим скарбом на первом этаже общежития со стороны входа G.

– Боже! – воскликнул Ньюэлл. – Меня прямо в дрожь бросает при мысли о том, скольких цыпочек можно будет уложить на эту роскошную кушетку. Серьезно, стоит им только взглянуть на нее – сами разденутся и запрыгнут.

– В таком случае, Дики, – прервал Эндрю мечтательную речь своего друга, – нам лучше поскорее поднять это барахло в комнату. Если Клиффи увидит нас здесь с твоей кушеткой, тебе придется демонстрировать ее прелести всему курсу.

– Как будто я откажусь, – с напускной бравадой ответил Ньюэлл, быстро добавив: – Ладно, потащили наверх. Мы с Энди понесем диван. Справишься с креслом в одиночку, Уигглсворт? – обратился он к самому крупному парню из их троицы.

– Одной левой, – коротко отозвался высокий спортивный Майк, тут же вскинул огромное кресло над головой, словно гигантский шлем для регби, и потопал вверх по лестнице.

– Вот идет наш могучий Майк, – съязвил Нью-элл, – будущий великий игрок университетской команды и первый выпускник Прекрасного Гарварда, которого пригласят в кино на роль Тарзана.

– Тут всего три лестничных пролета, ну пожалуйста, ребята, – умолял Дэнни Росси.

– Слушай, приятель, в нашу задачу входила простая доставка этой штуковины. Ты не предупредил, что придется переть это наверх. Фортепиано мы всегда поднимаем на грузовых лифтах.

– Да ладно вам, – продолжал взывать Дэнни, – вы же сами знаете, что в гарвардских общежитиях таких нет. Ну что вам стоит поднять его всего на три лестничных пролетика в мою комнату?

– Двадцать баксов, – ответил один из амбалов.

– Да вы что?! Я за чертово фортепиано отдал всего тридцать пять!

– Выбирай, дружище, – либо платишь, либо будешь распевать под дождем[26]26
  Аллюзия на музыкальный фильм «Поющие под дождем» 1952 года.


[Закрыть].

– Но я не могу потратить на это двадцать баксов, – заныл Дэнни.

– Что ж, значит, плохи твои дела, гарвардский мальчик, – пророкотал в ответ самый разговорчивый из двоих, и грузчики ушли.

Сидя на ступеньках у входа в Холуорти, Дэнни несколько минут раздумывал над своей проблемой. А затем у него родилась идея.

Он поставил перед фортепиано колченогий стул, поднял крышку своего древнего инструмента и начал осторожно, а потом все более уверенно возвращать пожелтевшие клавиши к жизни, наигрывая мелодию «The Varsity Drag» 27.

Погода стояла замечательная, все окна, выходящие в Гарвард-ярд, были распахнуты настежь, так что скоро вокруг Дэнни собралась толпа. Некоторые первокурсники даже бросились танцевать, готовясь к покорению Рэдклиффа и сражениям на других важных в этом обществе полях боя.

Играл он бесподобно, а его сокурсники искренне радовались тому, что среди них обнаружился такой талант. «Этот парень – настоящий Питер Неро[27]27
  Американский пианист и дирижер.


[Закрыть]», – заметил кто-то. Наконец Дэнни закончил. Точнее, думал, что закончил. Все зааплодировали и начали просить его сыграть еще. Тогда он стал играть по запросам своих зрителей самые разные мелодии, вроде «Танца с саблями» и «Трех монет в фонтане».

Однако вскоре в толпе появился университетский полицейский. Именно на это Дэнни и рассчитывал.

– Эй, ты! – заорал ему полицейский. – Не положено посреди Гарвард-ярда играть на фортепьяне. Этот вот инструмент должен стоять в общежитии.

Первокурсники неодобрительно загудели.

– Ребята, – обратился Дэнни к своей восторженной аудитории, – почему бы нам не занести фортепиано ко мне в комнату? Тогда я смогу играть для вас весь вечер.

Раздались радостные крики, и шестеро крепких парней с готовностью подхватили инструмент и потащили его к лестнице.

– Да, и еще! Чтоб никакой музыки после десяти, не забывайте, – предупредил страж порядка. – Таковы уж здешние правила.

Снова раздался свист и недовольное ворчание. Дэнни Росси вежливо ответил:

– Разумеется, сэр. Обещаю, что буду играть только до ужина.

Несмотря на то, что у него не было возможности переехать куда-то из каморки, в которой он жил, пока учился в школе, тем не менее Тед Ламброс провел большую часть дня, покупая все необходимое в магазине «The Coop» 28.

Прежде всего – обязательный для каждого серьезного студента Гарварда практичный зеленый портфель, эдакий отличительный знак истинно стремящегося к знаниям человека. Потом приобрел большой темно-красный флажок прямоугольной формы, на котором красовалась напыщенная белая надпись: «Гарвард – выпуск 1958». И пока остальные первокурсники гордо завешивали флажками стены комнат в общежитии, Тед прикреплял свой в крохотной спаленке над письменным столом.

Кроме того, в «Левитт энд Пирс» он купил впечатляющую своим видом трубку, которую когда-нибудь обязательно научится курить.

К концу дня он еще несколько раз внимательно осмотрел приобретенную в секонд-хенде одежду для университета и мысленно счел себя готовым к превратностям гарвардской жизни, ожидавшей его с завтрашнего дня.

Потом все волшебство рассеялось: он направился в «Марафон» на Массачусетс-авеню, где ему пришлось напялить свой старый фартук и подавать ягнятину кембриджским светским львам.

Это был день стояния в очередях. Сначала утром, у Мемориального зала. Потом после шести вечера – перед входом в Фрешмэн-юнион в ожидании ужина. Последняя очередь тянулась вниз по гранитным ступенькам, едва не доходя до Куинси-стрит. Естественно, все новички были в пиджаках с галстуками. Одежда, правда, сильно разнилась и по цвету, и качеству, в зависимости от благосостояния и происхождения того, кто ее надел. Однако в правилах университета четко оговаривалось, что студент Гарварда может явиться в столовую только в подобающем приличному человеку виде.

Но наших строго одетых джентльменов ждал неприятный сюрприз: тарелок в столовой не обнаружилось.

Еду плюхали в коричневые пластиковые миски, навроде собачьих, разделенных на несколько секций – непонятно для чего. Единственное, что было разумного в этой штуковине, – углубление для стакана.

Однако как бы своеобразна ни была миска, ей не удалось скрыть тот факт, что еда в столовой для первокурсников оказалась просто отвратительной. Что это за серые ломтики, которые бросали им в миски в самом начале очереди? Их заверяли, что это – мясо. На вид оно больше смахивало на подметку. Оказалось, что и на вкус – тоже. И хотя порции были неограниченными, это никого не утешило. Да и кто бы захотел добавки этой массы, которую невозможно прожевать?

Единственным спасением стало вкуснейшее мороженое. А для восемнадцатилетнего мальчишки этого лакомства вполне хватило, чтобы компенсировать любые кулинарные огрехи. Тем более что мороженого было невероятно много.

Впрочем, всерьез никто не жаловался, потому что всех радовала сама возможность быть здесь – хотя и не все в этом признавались. Безвкусная еда позволила каждому первокурснику ощутить свое превосходство над чем-то. Большинство из них привыкли играть первую скрипку в той или иной сфере деятельности. На первый курс зачислили по меньшей мере двести восемьдесят семь выпускников средних школ. Все они прекрасно понимали, что первым в Гарварде из них станет только один.

Каким-то необъяснимым образом «физкультурники» быстренько обнаруживали друг друга в толпе. За одним из круглых столов, ближе к стене, Клэнси Робертс уже начал дипломатическую кампанию по продвижению своей кандидатуры на место капитана хоккейной команды. За другим сидели ребята, занимающиеся американским футболом. Они радовались тому, что скоро будут обедать отдельно от остального плебса. Ведь как только им выдадут форму, еда будет ждать их уже за тренерским столом в здании спортивного клуба. Может, мясо там и будет таким же серым, зато куски – в два раза толще.

От обитых деревом стен огромного зала эхом отражался гул голосов взволнованных первокурсников. Кто из них учился в обычной школе, а кто – в частной, мгновенно бросалось в глаза. Выпускники престижных учебных заведений, узнавая друг друга по одинаковому «оперению» (пиджаки из шотландской шерсти и шелковые галстуки), расселись тесными группками; даже их смех и разговоры звучали на один манер. Будущий физик из Омахи, поэт из Миссури, а также потенциальный политик и юрист из Атланты ели отдельно. Или же со своими соседями по комнате – если после целых суток, проведенных вместе, они им еще окончательно не надоели.

Нельзя сказать, что в Гарварде подбор соседей для студентов осуществлялся бездумно и на скорую руку. Напротив, некий увлеченный своим делом гений с садистскими наклонностями часами обдумывал, как расселить новичков. А это была та еще задача – прямо шведский стол из тысячи с лишним различных блюд. Что с чем сочетается? Что хорошо усвоится, а что вызовет взаимное «несварение»? И кто-то в управлении университета знал ответы на эти вопросы. Или думал, что знает.

Естественно, студентов спрашивали о предпочтениях. Некурящий, занимающийся спортом, интересующийся искусством и так далее. Разумеется, выпускники частных школ просили поселить их со школьными товарищами, и их просьбы выполняли. Но опять же, они были одними из немногих приверженцев традиционных взглядов в этом гигантском сообществе, полном чудаков, где исключения были нормой.

Что им было, например, делать с Дэнни Росси, если единственной его просьбой было жить как можно ближе к Пэйн-холлу, музыкальному корпусу? Поселить его с другим музыкантом? Нет, нельзя сталкивать лбами две яркие личности. Гарвард хотел обеспечить спокойную и мирную жизнь своим первокурсникам, получившим в ту первую неделю один из самых суровых уроков. Каждому из них предстояло узнать, что мир не вращается вокруг него одного.

По причинам, которые не мог понять никто, кроме администрации университета, Дэнни Росси поселили в Холуорти с китайцем Кингмэном Ву, будущим архитектором из Сан-Диего (может, из-за того, что они оба были калифорнийцами?), и Берни Акерманом, математическим гением и первоклассным фехтовальщиком из школы Нью-Триер в пригороде Чикаго.