Текст книги "Однокурсники"

Неожиданно Джейсона охватил приступ гнева:

– Знаешь, Деннис, психиатр из меня тот еще. Мы разве не можем помочь парню прямо сейчас?

Проктор сделал еще одну затяжку и ответил:

– Джейсон, наш юный Дэвидсон – который, между нами, кажется мне слегка занудным – в Гарварде именно затем, чтобы узнать пределы своих возможностей. Скажем так: этому здесь как раз учат лучше всего. Пусть все идет как идет до экзаменов в середине семестра. Если парень не сумеет справиться с тем, что он вовсе не царь горы, мы направим к нему кого-нибудь из отдела здравоохранения. В любом случае это хорошо, что ты ко мне обратился. Начнет опять себя странно вести, сразу найди меня.

– Да он все время странно себя ведет, – слегка улыбнулся Джейсон.

– Гилберт, – сказал ему проктор, – ты даже не представляешь, каких психов принимают в Гарвард. По сравнению с некоторыми ненормальными, которых я здесь встречал, твой Д. Д. – просто паинька, черт возьми.

Дневник Эндрю Элиота

17 октября 1954 года

Я никогда не считал себя отличником и знал, что наверняка получу трояки за все промежуточные экзамены. Но полагал, что в футбол-то уж играю неплохо. Что ж, еще одним заблуждением меньше.

В нашу чертову команду первокурсников набилось столько чемпионов со всех концов света, что я едва сумел туда попасть.

И все же в этом истинно гарвардском уроке унижения есть кое-что утешающее. Сидя на скамейке запасных в ожидании, когда меня выпустят на поле в последние три-четыре минуты матча (если в счете будет достаточный отрыв, само собой разумеется), я успокаиваю себя мыслью о том, что парень, на замену которого меня взяли, не какой-нибудь там средненький футболист.

Может, он бьет такие мощные угловые, потому что является отпрыском самого Всевышнего?

Что ж, если мне суждено быть запасным, то кто сказал, что подобное не коснется такого игрока, как Карим Ага-хан, «пра-пра-пра-пра… ну и так далее, внука господа нашего», по словам профессора Финли?

Он не единственный небожитель, благодаря которому я превратился в созерцателя. В нашем пантеоне имеется самый настоящий персидский принц, играющий центральным нападающим. Еще у нас есть заезжие из других экзотических мест, вроде Южной Америки, Филиппин и государственных общеобразовательных школ. И все они по мере сил поспособствовали моему нынешнему сидячему положению.

Зато мы – непобедимы. Как ни крути, а есть в этом что-то утешаюшее. И если меня выпустят еще минут на семь, будем считать, я не зря числюсь в команде.

И словно пыла этих талантов было недостаточно, чтобы нежный росток моей веры в себя окончательно увял, тогда, стиснув зубы, я вам представляю Брюса Макдональда: лучшего игрока в команде и, вероятно, величайшего гения на всем нашем клятом курсе.

Лучший по успеваемости выпускник Экзетера[36]36
  Одна из наиболее известных и престижных школ-интернатов; располагается в одноименном городе в штате Нью-Хэмпшир.


[Закрыть]; капитан школьной футбольной команды, забивший больше всех голов; то же самое касается и лакросса (только в него он играл по весне). А вечерами музицировал на скрипке и так преуспел, что его, первокурсника, приняли первой скрипкой в оркестр Гарварда-Рэдклиффа!

Слава богу, мое чувство собственного достоинства оставляло желать лучшего и до приезда сюда. А вот приди я в первый день на поле таким же самонадеянным, как и большинство других, мне оставалось бы только броситься в реку Чарльз[37]37
  Большинство спортивных объектов кампуса, в том числе Гарвардский стадион, расположены на реке Чарльз.


[Закрыть].

Стоящий за кафедрой раввин объявил:

– После заключительного гимна мы будем рады пригласить нашу паству в ризницу, где можно угоститься вином, фруктами и медовым пирогом. А теперь обратимся к сто второй странице и споем вместе молитву «Адон Олам, Господь Мира».

После этих слов Дэнни Росси, сидевший за органом на хорах, сыграл вступительные аккорды столь отменно, что привел в восторг всех присутствующих.

 
«Господь миров существовал,
Еще как мир не сотворил,
Через Него все создано,
Тогда Царем был назван Он…»
 

Получив благословение раввина, все начали выходить из зала под мелодию последнего песнопения, которую играл Дэнни. Закончив, он тут же схватил куртку и помчался вниз.

Он скромно вошел в ризницу и направился к ломившимся от еды столам. Когда Дэнни накладывал на пластиковую тарелку несколько кусочков медового пирога, то услышал голос раввина:

– Спасибо, что остался, Дэнни. Это ведь не входит в твои обязанности. Я знаю, как сильно ты занят.

– Ну, мне нравится принимать во всем участие, – ответил он. – В смысле, тут очень интересно.

Дэнни говорил вполне искренне, хотя и не упоминал, что больше всего в еврейских празднествах ему нравилось обилие еды – ради этого он обычно даже пропускал обед в университете.

Эта суббота будет у него особенно жаркой, ведь молодежная группа конгрегационалистской церкви Куинси, в которой он тоже играл, проводит у себя Осенний бал. Дэнни убедил священника нанять «его трио» (быстро позвонив в Союз музыкантов, он попросил найти молодого барабанщика и басиста). День обещает быть утомительным, но пятьдесят баксов станут неплохой наградой за труды.

Ехать обратно в Кембридж, чтобы скоротать время между священным и мирским выступлениями, он посчитал бессмысленным, особенно учитывая, что Гарвард захватит субботняя футбольная лихорадка, а в таком шуме заниматься все равно невозможно. Поэтому Дэнни доехал на метро до Копли-скуэр и большую часть дня провел за книгами в Бостонской библиотеке.

В дальнем конце стола, обложившись тетрадями с эмблемой Университета Бостона, сидела пухленькая брюнеточка. Робкий казанова воспользовался поводом начать разговор.

– Учишься в Бостонском?

– Ага.

– А я – в Гарварде.

– По тебе и видно, – презрительно бросила девица.

Потерпев свое вполне ожидаемое поражение, Дэнни вздохнул и вернулся к чтению «Искусства музыкальной композиции» Хиндемита.

Когда он вышел на улицу, город уже накрыла прохладная тьма. Пересекая бостонскую версию площади Сан-Марко в Венеции, он размышлял о жизненно важной теологической закавыке, а именно: накроют ли конгрегационалисты стол?

Впрочем, рассудил Дэнни, не стоит слишком сильно на это надеяться, лучше подстраховаться. Поэтому, прежде чем поехать назад в Куинси, он перекусил сэндвичем из ржаного хлеба с тунцом.

Самым приятным в танцевальном вечере было то, что и барабанщик, и басист оказались такими же мальчишками-студентами, как он сам. А самым же неприятным было то, что, сидя весь вечер за фортепиано, он едва сдерживался, чтобы не пялиться на пышногрудых старшеклассниц в обтягивающих свитерках, кружащихся в ритме музыки, созданной его жаждущими пальцами.

Когда танцплощадку покинули последние пары, измученный Дэнни взглянул на часы. «Боже, – подумал он, – уже полдвенадцатого, и до Гарварда добираться как минимум час. А завтра в девять утра мне опять играть здесь». На мгновение он едва не поддался соблазну заночевать наверху, на отдельной скамье. «Нет, не стоит рисковать работой. Собирайся лучше домой».

Когда он наконец добрался до Гарвард-ярда, в окнах уже почти нигде не горел свет. Но затем он с изумлением обнаружил, что на каменных ступенях у входа в Холуорти сидит его сосед, Кингмен Ву.

– Привет, Дэнни.

– Кинг, какого черта ты тут делаешь? Холодно же.

– Берни выгнал меня, – печально ответил тот. – Он тренируется – заявил, что для фехтования ему нужно сосредоточиться, а значит, побыть одному.

– В такой поздний час? Да он просто чокнутый!

– Ага, – согласился несчастный Кингмен. – Но у него рапира, так что я ни черта не мог поделать.

Вероятно, дикая усталость не оставляет места страху, потому что Дэнни вдруг почувствовал себя достаточно смелым, чтобы разобраться с этой ситуацией.

– Идем, Кинг. Может, вдвоем мы сумеем вставить ему мозги.

Они зашли внутрь, и Ву пробормотал:

– Ты настоящий друг, Дэнни. Жаль, что ростом не вышел.

– А уж мне-то как жаль, – тоскливо ответил тот.

К счастью, безумный мушкетер уже улегся спать. И уставший Дэнни Росси почти сразу же последовал его примеру.

– Черт, этот еврейский парнишка на отборе был фантастически хорош.

Дики Ньюэлл подробно рассказывал своим соседям по комнате об отборочных играх в сквош – в этом виде спорта он совершенствовался с самого детства, как только смог удержать ракетку.

– Думаешь, ему удастся тебя потеснить? – поинтересовался Уиг.

– Шутишь? – вздохнул Ньюэлл. – Да он полкоманды обыграет! Его укороченные удары вообще не берутся. И что еще хуже – парень он просто отличный. Не в смысле отличный для еврея, а вообще, как человек.

Услышав это, Эндрю спросил:

– А что, евреи, по-твоему, не люди?

– Ой, да ладно тебе, Элиот, ты же понял, что я имею в виду. Они обычно занозистые ботаники и смотрят на тебя сычом. А этот даже очков не носит.

– Знаешь, – ответил Эндрю, – мой отец всегда с особым восхищением относился к евреям. Он даже говорит, что пойдет лечиться к врачу, только если тот – еврей.

– Но со многими ли из них он общается в повседневной жизни? – парировал Ньюэлл.

– Это другое. Но вряд ли он нарочно их избегает. Просто у нас другой круг общения.

– Хочешь сказать, это всего лишь совпадение, что эти знаменитые доктора не состоят в тех же клубах?

– Ладно, – сдался Эндрю. – Но он никогда не позволяет себе каких-либо расистских выпадов. Даже насчет католиков.

– Но он и не пересекается с ними в повседневной жизни, ведь так? Даже нашего нового сенатора-католика из Массачусетса избегает.

– Ну, он вел кое-какие дела с Джо Кеннеди-старшим.

– Вряд ли за ужином в гольф-клубе «Фаундерс», – вставил Уиг.

– Хорошо-хорошо, – сказал Эндрю, – я же не утверждал, что мой отец – святой. Но он хотя бы научил меня не употреблять выражения, которые так нравятся Ньюэллу.

– Энди, ты же годами терпел мою цветистую речь.

– Точно, – подхватил Уиг. – С каких это пор ты стал у нас таким паинькой?

– Послушайте, ребята, – ответил Эндрю. – В школе у нас не было ни евреев, ни негров – совсем. Так что никому не было дела до твоей болтовни о «низших сословиях». Но в Гарварде полно разных людей, вот и я считаю, что нам надо научиться жить рядом с ними.

Его друзья удивленно переглянулись. А затем Ньюэлл недовольно сказал:

– Кончай уже свою проповедь, а? Серьезно, назови я этого парня толстяком или коротышкой, ты бы никак не отреагировал. Когда я говорю «жид» или «черномазый», это просто такой способ отнести их к определенной группе людей, вроде условного обозначения. И чтоб ты знал, я пригласил этого Джейсона Гилберта к нам на пирушку после матча в субботу.

Ехидно взглянув на Эндрю, он добавил:

– Если ты, конечно, ничего не имеешь против общения с евреями в повседневной жизни.

Ноябрь только начался, но уже в шесть вечера на улице становилось темно и холодно, как зимой. Переодеваясь после сквоша, Джейсон с досадой обнаружил, что забыл галстук. Теперь ему придется возвращаться за ним в Штраус, иначе ирландский цербер, проверяющий внешний вид студентов на входе во Фрешмен-юнион, с радостью выкинет его за порог. Вот пакость.

Он потащился назад через стылый Гарвард-ярд с облетевшими деревьями, поднялся к своей комнате А‑32, достал ключ и открыл дверь.

Что-то явно было не так. Свет не горел. Он взглянул на дверь в спальню Д. Д.: там тоже было темно. Может, сосед заболел? Джейсон осторожно постучал и спросил:

– Дэвидсон, ты в порядке?

Никто не ответил.

Вопреки сложившимся правилам, Джейсон вошел в его комнату. Сначала ему бросились в глаза свисающие с потолка оборванные провода. Он опустил глаза: на полу, с затянутым вокруг шеи ремнем, неподвижно лежал его сосед.

От ужаса у Джейсона закружилась голова.

«Боже, – подумал он, – этот ублюдок таки покончил с собой». Он опустился на колени и перевернул Д. Д. В ответ послышалось нечто, отдаленно напоминающее слабый стон. «Быстрее, Джейсон, – подгонял он самого себя, стараясь сохранять хладнокровие. – Звони в полицию. Нет, они могут и не успеть».

Поспешно сняв кожаный ремень, перетягивающий шею соседа, взвалил Д. Д. на плечо и со всех ног, словно пожарный, бросился к Гарвардской площади. Там он поймал такси и приказал водителю гнать в больницу.

– С ним все будет хорошо, – заверил Джейсона дежурный врач. – Сомневаюсь, что электрические провода в Гарварде настолько прочны, чтобы на них можно было повеситься. Хотя, видит бог, некоторым особо находчивым это удавалось. Как думаешь, почему он это сделал?

– Не знаю, – ответил Джейсон, все еще в шоке от увиденного.

– Паренек переволновался, – заявил Деннис Линден. Он прибыл как раз вовремя, чтобы дать профессиональную оценку безрассудному поступку первокурсника.

– И ничто в его поведении не навело на мысль о подобном исходе? – поинтересовался доктор.

Джейсон взглянул на Линдена. Тот с важным видом изрек:

– Увы, ничего. Знал бы, где упасть… Знаете, первый год учебы – это такой стресс для первокурсника…

Пока врачи беседовали, Джейсон смотрел в пол.

Десять минут спустя он вместе с проктором вышел из больницы. Только тогда Джейсон понял, что не надел пальто. И перчатки. Никакой верхней одежды. Тогда, в панике, он не почувствовал холода, теперь же весь дрожал.

– Тебя подвезти, Джейсон? – предложил Линден.

– Нет, спасибо, – глухо ответил он.

– Брось, Гилберт, ты замерзнешь до смерти, пока пешком доберешься назад.

– Хорошо, – уступил он.

Во время их короткой поездки до улицы Маунт-Оберн проктор пытался оправдаться.

– Послушай, – объяснял он, – это и есть Гарвард: либо пан, либо пропал…

– Да-да, – едва слышно пробормотал Джейсон, – но вообще-то предполагается, что ты должен за нами присматривать.

На следующем светофоре он вышел из машины Линдена, хлопнув дверцей.

Он был настолько зол, что не обращал внимания на собачий холод. Побрел в сторону площади. Зашел в «Элсис», съел две порции ростбифа в качестве компенсации за пропущенный обед, а затем заглянул в «Кронинс»[38]38
  «Элсис» и «Кронинс» – закусочная и ресторан на Гарвардской площади соответственно, в прошлом любимые места сбора студентов.


[Закрыть], надеясь найти за одним из деревянных столиков подходящего собеседника, с которым можно напиться.

На следующее утро Джейсона разбудил негромкий стук в дверь, от которого у него еще сильнее разболелась голова. Пошатываясь, он побрел открывать и тут только обнаружил, что со вчерашнего вечера так и не переоделся. На душе у него тоже было скомкано – под стать одежде.

Открыл дверь. За ней с решительным видом стояла низенькая женщина средних лет в широкополой зеленой шляпке.

– Что ты с ним сделал? – требовательным тоном спросила она.

– А, видимо, вы – мама Дэвида, – пробормотал Джейсон.

– Да ты просто гений, – пробормотала она. – Я приехала забрать его вещи.

– Прошу, – Джейсон пропустил ее внутрь.

– На лестнице, между прочим, ужасно холодно, – высказалась она. Оказавшись в их гостиной, она орлиным взором осмотрела комнату.

– Кошмар, настоящий свинарник! Здесь вообще кто-нибудь убирается?

– Ну, раз в неделю у нас пылесосят и моют сортир, – ответил Джейсон.

– Тогда неудивительно, что мой несчастный ребенок заболел. Чьи это грязные вещи тут раскиданы? На них же полно микробов!

– Это Дэвида, – спокойно сказал он.

– И зачем же ты повсюду их разбросал? Так вы, богатенькие мальчики, привыкли развлекаться?

– Миссис Дэвидсон, он сам их здесь бросил, – терпеливо возразил Джейсон. А потом быстро добавил: – Может, присядете? Вы, должно быть, очень устали.

– Устала? Да я просто вымотана! Знаешь, каково это, ехать ночным поездом, особенно в моем возрасте? Впрочем, я лучше постою, а ты пока попытайся доказать мне, что все это не твоя вина.

Джейсон вздохнул.

– Послушайте, миссис Дэвидсон, я не знаю, что именно вам сказали в больнице…

– Что он очень болен и что его надо перевести в какую-то чертову… клинику. – Она замолчала, а потом тяжело вздохнула. – В психиатрическую клинику.

– Мне очень жаль, – искренне отозвался Джейсон, – но на студентов здесь иногда беспощадно давят. В плане успеваемости.

– У моего Дэвида всегда были хорошие оценки. Он круглыми сутками сидел за учебниками. А теперь он, уехав из дома и поселившись с тобой, вдруг падает духом, словно в нем не осталось пороху. Зачем ты мешал ему?

– Поверьте мне, миссис Дэвидсон, – настаивал Джейсон, – я его никогда не беспокоил. Он… – Джейсон набрался храбрости, чтобы закончить фразу: – Отчасти он сам во всем виноват.

Миссис Дэвидсон помолчала, обдумывая его заявление.

– Каким же образом? – наконец спросила она.

– Не знаю почему, но он считал, что просто обязан быть лучшим. Лучше всех остальных.

– И что в этом плохого? Именно так я его и воспитывала.

Джейсон почувствовал запоздалую жалость к своему соседу. Судя по всему, мать гнала его, словно скаковую лошадь по бесконечному кругу. Чтобы свалиться под таким давлением, вовсе не нужно быть Шалтаем-Болтаем.

Внезапно она тяжело опустилась на диван и разрыдалась.

– Что, что я делала не так? Разве я не посвятила ему всю свою жизнь? Это просто несправедливо.

Джейсон осторожно коснулся ее плеча.

– Миссис Дэвидсон, если Дэвида отправят в лечебницу, ему понадобятся его вещи. Помочь вам их собрать?

Женщина подняла на него беспомощный взгляд.

– Спасибо тебе, дорогой. Прости, что накричала, просто я расстроилась и к тому же всю ночь провела в поезде.

Она открыла сумочку, вытащила платок, уже совершенно мокрый, и протерла глаза.

– Знаете, – спокойным голосом обратился к ней Джейсон, – почему бы вам немного не отдохнуть? А я пока сделаю кофе, сложу его вещи, потом подгоню машину и отвезу вас… Куда перевели Дэвида?

– В психиатрическую клинику Массачусетса, в Уолтеме, – ответила она, с трудом выговаривая каждое слово.

Джейсон зашел в спальню Дэвида, достал чемодан и сложил в него вещи, которые посчитал необходимыми. Интуиция подсказывала ему, что галстуки и пиджаки в клинике не пригодятся.

– А книги? – напомнила его мать.

– Думаю, прямо сейчас учебники Дэвиду ни к чему. Однако я в любой момент смогу привезти все, что он попросит.

– Ты очень добр, – сказала она и высморкалась.

Упаковав один чемодан, Джейсон быстро осмотрел комнату, чтобы понять, не забыл ли он что-нибудь важное, и тут заметил на письменном столе листок бумаги. С нехорошим предчувствием он протянул руку, хотя уже знал, что это такое.

Да, он оказался прав. Результаты промежуточного экзамена Д. Д. по биохимии. Кошмарный сон соседа оказался пророческим: ему поставили лишь четыре с минусом. Стараясь вести себя как можно непринужденнее, Джейсон свернул экзаменационный лист и засунул его в задний карман.

– Подождите меня здесь, миссис Дэвидсон. Моя машина в паре кварталов отсюда. Я скоро.

– Но ты же пропустишь из-за меня занятия, – робко сказала она.

– Ничего страшного, – ответил Джейсон. – Я рад, что могу чем-то помочь Дэвиду. Он ведь действительно хороший парень.

Глядя Джейсону Гилберту в глаза, миссис Дэвидсон прошептала:

– Знаешь, родители должны очень тобой гордиться.

– Спасибо, – тоже шепотом ответил Джейсон Гилберт и выбежал из комнаты. Сердце его сжималось от тупой боли.

Дневник Эндрю Элиота

3 ноября 1954 года

Что меня особенно радует в жизни вдали от дома (если речь не идет о частной школе, конечно) – так это возможность не спать всю ночь напролет. Правда, зачастую такое случается по причине написания важной работы, которую нужно кровь из носу сдать на следующий день.

Майк Уигглсворт – мастер подобной методики. Около семи вечера он садится за печатную машинку, приготовив кое-какие записи и бутылок пять «Будвайзера». До полуночи набрасывает черновой вариант, а потом за несколько предрассветных часов разбавляет свои рассуждения соответствующим количеством «воды». Для этого он под завязку накачивается кофе. Затем завтракает, съедая с десяток яиц с беконом (он у нас звезда команды по гребле, как-никак), сдает работу и заваливается спать. После обеда встает и отправляется к Лодочному домику[39]39
  Здание на берегу реки Чарльз, которое в тот период было местом сбора команды первокурсников.


[Закрыть].

Но прошлым вечером никто из нас троих не ложился по весьма уважительной причине – хотелось узнать результаты всеобщих выборов. Не то чтобы нам было дело до всей этой дурацкой политики, просто удобный повод немного выпить.

В типичной для этой провинциальной газетенки манере утренняя «Кримсон» написала о том, сколько выпускников Гарварда оказалось среди избранных лиц. Как минимум тридцать пять свежеиспеченных конгрессменов оказались выпускниками нашего скромного университета, не говоря уже о четырех новых сенаторах. Что ж, если общенациональные проблемы покажутся им неразрешимыми, они всегда смогут вместе с Джеком Кеннеди пойти в мужскую уборную Сената и спеть там хором гарвардские футбольные гимны.

Читая за завтраком колонку криминальных новостей, я вдруг кое о чем задумался. Вдруг тот зачуханный парень, жующий хлопья за соседним столом, однажды станет сенатором? Или даже президентом? Ведь никогда не узнаешь, кому удастся пробиться. Отец как-то сказал мне, что в студенческие годы Франклин Делано Рузвельт был явно с придурью. Его даже не взяли в Клуб старшекурсников, куда при этом в свое время попал его дальний родственник Тедди[40]40
  Теодор «Тедди» Рузвельт (1858–1919) – 26-й президент США, шестиюродный брат Франклина Рузвельта.


[Закрыть].

Сейчас все первокурсники Гарварда напоминают бесформенных гусениц. Понадобится время, чтобы узнать, кто из них превратится в прекрасную бабочку.

Уверен в одном – сам я останусь гусеницей на всю свою жизнь.

Из газеты «Гарвард Кримсон» от 12 января 1955 года:

«ГИЛБЕРТ ВОЗГЛАВИТ КОМАНДУ ПО СКВОШУ «ЯРДЛИНГ».

Джейсон Гилберт из Штраус-холла, выпускник 58-го года, приехавший в Гарвард из Сайоссета, Лонг-Айленд, был выбран капитаном команды первокурсников по сквошу. Гилберт, окончивший школу Хокинса-Этвелла, где возглавлял команды по сквошу и по теннису, весь сезон занимает первое место в турнирной таблице. Он также был посеян под седьмым номером в рейтинге юниоров Восточного побережья».

– Гилберт, тебе надо медаль дать, – сказал Деннис Линден. – Промедли ты хоть немного, и этот зануда Д. Д. действительно бы помер.

Впрочем, проктор вызвал его не только чтобы похвалить за оказание первой помощи, но и чтобы поделиться с ним новой проблемой. Другими словами, чтобы сообщить ему не самую приятную новость.

– Мы нашли для тебя другого соседа, – объявил Деннис. – Я сам выбрал его на собрании прокторов, потому что уверен, ты сумеешь положительно на него повлиять.

– Эй, так нечестно! – запротестовал Джейсон. – Мне что, опять придется быть нянькой? Нельзя найти кого-нибудь нормального?

– А нормальных в Гарварде не держат, – философски заметил Линден.

– Ладно, Деннис, – со вздохом сдался Джейсон. – И что же не так с этим типом?

– Да как бы тебе сказать, – беззаботным тоном начал проктор, – он чуточку… драчлив.

– Ничего страшного. Я занимался боксом.

Линден кашлянул.

– Понимаешь, этот дерется на шпагах.

– Он что, забрел к нам из Средневековья?

– Очень остроумно, – хохотнул Линден. – Нет, на самом деле он искусный фехтовальщик. Про него то и дело пишут в «Кримсоне». Берни Акерман, слышал? Он отменный саблист.

– Потрясающе. И кого же он пытался убить?

– Ну, не совсем убить. Его сосед в Холуорти – чрезмерно впечатлительный парнишка из Китая. Стоит им поцапаться – и Акерман хватает свою саблю, размахивая ею направо и налево. Он так запугал пацана, что университетским врачам пришлось выписать тому снотворное. Вот и приходится их расселять.

– А почему, черт подери, нельзя подселить ко мне этого китайца? – воскликнул Джейсон. – Судя по всему, он хороший парень.

– Нельзя. Он неплохо ладит с их третьим соседом, музыкантом, так что прокторы решили, что лучше оставить все как есть. Кроме того, я подумал, что такой парень, как ты, сможет преподать урок этому типу.

– Деннис, я приехал сюда получать образование, а не обучать приличным манерам хулиганов из Лиги плюща.

– Брось, Джейсон, – продолжал умасливать его проктор, – с тобой он станет настоящим душкой. А в обмен можешь рассчитывать на приятный бонус к твоей характеристике.

– Деннис, ты просто сама щедрость, – сказал Джейсон на прощание.

Дневник Эндрю Элиота

16 января 1955 года

Вчера на вечеринке в честь окончания зимнего семестра Джейсон Гилберт заставил нас валяться по полу от смеха. Мы пригласили несколько тщательно отобранных красоток из местных колледжей, которые особенно славятся распутностью своих учениц. (Если верить Ньюэллу, он переспал с той, которую отвозил назад в Пайн-Мэйнор[41]41
  Гуманитарный колледж в Честнат-Хилл, пригороде Бостона.


[Закрыть]. Будь он поумнее, то добыл бы какие-нибудь доказательства.)

Старина Гилберт становится центром внимания на любой вечеринке, тут у него просто талант. Прежде всего, он чертовски симпатичный парень, настолько симпатичный, что нам приходится оттаскивать от него наших собственных подружек. А уж когда он начинает травить байки, все так и покатываются со смеху. Вроде бы у него теперь новый сосед (он не говорит, куда делся прежний) – какой-то бесноватый парень.

Как только Джейсон собирается ложиться спать, этот тип достает свою саблю и начинает скакать по всей гостиной, очевидно, воображая себя Эрролом Флинном[42]42
  Голливудский актер, прославившийся ролями храбрецов и благородных разбойников – во многих фильмах с его участием есть сцены схваток на рапирах.


[Закрыть].

В общем, к концу первой недели парень искромсал их диван практически в лоскуты. Но хуже всего были его вопли. Судя по всему, с каждым успешным выпадом – а успешными они оказывались все до единого, ведь сопротивляться бедный диванчик не мог – фехтовальщик вопил: «Умри!», что и доводило Джейсона до белого каления.

Вчера вечером у соседей состоялась решающая битва. Гилберт пошел на него с одной только теннисной ракеткой в руке и, стараясь говорить как можно спокойнее, поинтересовался, какого черта тот творит. Парень ответил, что ему нужно дополнительно тренироваться перед соревнованиями против Йеля.

Джейсон сказал, что если ему и правда нужна практика, он будет рад помочь ему – только тогда в битве выживет всего один. Понятное дело, сначала этот тип решил, что Гилберт просто блефует. Но чтобы придать своему вызову убедительности, Джейсон разодрал в щепки то, что еще оставалось от дивана, после чего повернулся к своему противнику и объяснил, что если тот проиграет схватку, он сделает то же самое с ним.

Невероятно, но фехтовальщик опустил свою саблю и ретировался в свою спальню.

Таким образом Джейсон и положил конец бедламу. Более того, на следующий день его хулиганистый сосед купил новый диван.

После того случая в комнате Гилберта стало спокойнее. То есть совсем спокойно. Судя по всему, теперь парень боится даже заговаривать с Джейсоном.

Как и у его знаменитого античного тезки, жизненные принципы Сократа Ламброса были непоколебимы. Это означало, что его сын Тед ни под каким предлогом не мог пропустить свою вечернюю смену в «Марафоне». То есть тем сентябрьским вечером, когда президент Пьюзи красноречиво защищал свободу преподавания, Теду не было дозволено пойти послушать его вместе со всем курсом.

Попадая в неволю сразу после окончания занятий, Тед не ходил на футбольные матчи, он не сидел на Солджер-филде среди остальных первокурсников, которые кричали до хрипоты и напивались до беспамятства.

Это была одна из причин, почему он не ощущал себя полноценным членом сообщества первокурсников. Меж тем он жаждал присоединиться к своим собратьям. И когда объявили о предстоящем мальчишнике для новичков, он стал умолять своего отца отпустить его ради такого события – единственного поистине фривольного мероприятия в жизни гарвардца.

Сократ было запротестовал, но Таласса встала на сторону сына.

– Мальчик трудится как проклятый. Отпусти ты его хоть на один вечер. Parakalo[43]43
  «Пожалуйста» (греч.).


[Закрыть], Сократ.

– Ладно уж, так и быть, – смилостивился глава семьи.

Сам Демосфен не смог бы произнести столь изящную хвалебную речь, которой юный Тед Ламброс удостоил своего великодушного отца.

Вечером 17 февраля Тед побрился, надел новую рубашку, купленную в магазине «Джей Огэст», и свой лучший твидовый пиджак (ношеный, но почти как новый) и пошел к театру Сандерс. Оплатил вход. За эти деньги тебе полагался не только билет и море пива, но и участие в лотерее, в которой можно было выиграть как трубку из сухого кукурузного початка, так и рекламные пачки «Пэлл-Мэлл».

Deo Gratias[44]44
  «Слава Господу» (лат.).


[Закрыть], теперь он действительно был одним из них.

В половине девятого на сцену дерганой походкой выскочил чересчур загримированный конферансье, готовый объявить начало вечера. Его встретили гулом недовольства и невообразимыми непристойностями: вот такие они, утонченные гарвардцы.

Первыми выступили «Вдовы Уэллсли», группа из двенадцати юных и строгих на вид певиц из местного колледжа для девушек. Не успели они взять хотя бы ноту, как со всех сторон театрального зала посыпался град монеток, подкрепленный криками: «Раздевайтесь!»

Ведущий посоветовал девушкам поскорее покинуть сцену. Остальных исполнителей постигла та же судьба.

Этот концерт можно было считать молитвой перед ужином. Настоящий мальчишник начинался в Мемориальном зале, где томимых жаждой первокурсников ожидали триста кегов[45]45
  Объем кега может варьироваться от 20 до 60 литров.


[Закрыть] пива.

Конечно, за ребятами присматривали: на мероприятии присутствовали четверо деканов, а также все прокторы и десять представителей полиции кампуса. Копы были достаточно сообразительными и надели дождевики, впоследствии сильно им пригодившиеся.

Вскоре весь пол Мемориального зала, в котором прошло столько торжественных университетских мероприятий, был залит пивом. То и дело затевались драки. Прокторов, пытавшихся помирить хулиганов, грубо отталкивали и швыряли на липкий пол.

Наблюдая за безумствующей толпой, Тед Ламброс отказывался верить своим глазам. И это будущие сильные мира сего?

В этот момент его позвали.

– Эй, Ламброс! – заорал кто-то. – Да ты трезв как стеклышко!

Это был Кен О’Брайен, учившийся вместе с ним в Латинской школе Кембриджа – мокрый и пьяный в дымину.

Не успел Тед ответить, как ему на голову что-то вылили. Крещение пивом. Жидкость медленно стекала по его лучшему пиджаку из твида. Разозлившись, Тед бросился на Кена и двинул ему прямо в челюсть, но при этом сам поскользнулся, грохнувшись на пол. Точнее, в лужу пива, в которую теперь превратился пол.

Он больше не мог это терпеть. Хотя О’Брайен, повалившийся на колени от удара, вполне по-дружески предлагал продолжить потасовку, Тед с тяжелым сердцем выбежал вон из Мемориального зала. И ни разу не обернулся.

Ежегодный конкурсный концерт оркестра Гарварда-Рэдклиффа проводится для того, чтобы определить самого талантливого солиста университета. Состязание проходит зимой, дабы лауреат, обычно старшекурсник или студент последнего курса, смог принять участие в весеннем выступлении оркестра.

Но всегда находятся торопыги, желающие попасть в конкурс уже на первом году обучения. И Дону Левенштейну, директору оркестра, с тактичностью истинного дипломата приходилось отговаривать их от публичного позора.

Однако первокурсника, который пришел к нему сегодня, тощего рыжего очкарика, разубедить оказалось не так-то просто.

– Послушайте, – слегка снисходительно обратился к нему Левенштейн, – большинство наших солистов в дальнейшем продолжают профессиональную карьеру. Уверен, что в школьном оркестре вас считали звездой…

– Я уже профессионал, – перебил его Дэнни Росси, выпускник 1958 года.

– Ладно, ладно, не волнуйтесь так сильно. Просто в нашем конкурсе невероятно жесткий отбор.