Текст книги "Однокурсники"

– За что он меня тиранит? – жаловался он своей сестре Марике. – Да я куда более истинный социалист, чем он сам. Я верю в теорию и хоть не выношу их партию, вступил туда ради него. Чего он вечно мной недоволен?

Марика старалась успокоить брата. Утешить его. Как бы он ни пытался отрицать это, неодобрение со стороны их старика действительно его расстраивало.

– Наверное, – осторожно говорила она, – он бы хотел, чтоб ты стригся покороче…

– Что? Он хочет, чтобы я побрился налысо? Многие мои друзья носят «утиный хвост», как у Элвиса.

– Твои друзья ему тоже не нравятся, Дьюри.

– Не понимаю почему, – сказал Дьердь, с беспокойством качая головой. – Все они – сыновья членов партии. Некоторые из которых к тому же – большие шишки, и то они не обращаются со своими детьми так строго, как наш отец.

– Он просто хочет, чтобы ты оставался дома и учился, Дьюри. А ты уходишь куда-то почти каждый вечер.

– И тем не менее, Марика, гимназию я окончил с самыми высокими оценками. Теперь изучаю советское право…

В этот момент в комнату зашел Иштван Колоджи и, сразу взяв инициативу в свои руки, договорил за сына.

– Ты попал в университет благодаря моему партийному статусу, yompetz, не забывай об этом. Будь ты обычным умным католиком или евреем, никому не было бы дела до твоих оценок. Ты подметал бы улицы в какой-нибудь тьмутаракани. Благодари судьбу за то, что ты – сын советника партии.

– Помощника советника, – поправил его Дьердь, – в Отделе коллективизации сельского хозяйства.

– Ты говоришь так, будто в этом есть что-то позорное, Дьюри.

– Ну, вряд ли государство можно назвать демократичным, если людей насильно заставляют заниматься сельским хозяйством…

– Мы не заставляем…

– Прошу тебя, отец, – с сердито перебил его Дьюри, – ты ведь говоришь не с каким-нибудь наивным дурачком.

– Нет, я разговариваю с yompetz, жалким хулиганом. А что касается этой твоей подружки…

– Как ты можешь осуждать Анико, отец? В партии думают, она достаточно умна, чтобы изучать аптечное дело.

– Тем не менее, когда вас видят вместе, это вредит моей репутации. Она – дурная девчонка. Сказывается больной, а сама торчит в кафе на улице Ваци[61]61
  Главная улица в историческом центре Будапешта.


[Закрыть] и слушает западную музыку.

«В действительности тебя раздражает то, – думал Дьердь, – что я сижу там рядом с ней. В прошлое воскресенье в «Кедвеше» мы почти три часа слушали Коула Портера».

– Отец, – обратился к нему Дьердь, надеясь свести назревающий скандал к цивилизованному спору, – если социалистическая музыка взправду так хороша, то почему «Кантата о Сталине» звучит так уныло?

Побагровев от ярости, их отец, государственный служащий, повернулся к дочери.

– Я больше не стану говорить с этим yompetz. Он позорит наше имя.

– Тогда я его поменяю, – пошутил Дьердь.

– Изволь, – рявкнул отец, – и чем быстрее, тем лучше.

Он вылетел из комнаты, хлопнув дверью.

Марика пожала плечами. Сколько она себя помнила, ей всегда приходилось быть судьей в стычках между отцом и сыном. Казалось, их конфликт начался со смерти их матери – Дьердю было пять, а ей – всего два с половиной.

Тогда старик стал сам не свой, и в приступах горечи он изливал гнев на старшего из детей. Марика старалась вырасти как можно скорее, чтобы стать между ними посредником, играя роль матери для брата и жены для отца.

– Постарайся понять, Дьердь, как трудно ему живется.

– Это не повод поднимать на меня руку. Нет, в каком-то смысле я понимаю: на этой работе он словно в клетке. Да, Марика, даже приверженцы социализма скрывают свои амбиции. План коллективизации полностью провален. Его начальник явно винит в этом нашего отца, а на ком ему выпускать пар? Иногда я жалею, что у нас нет собаки, которую он мог бы пинать вместо меня.

Марика знала, что, несмотря на раздражение, в чем-то Дьердь искренне сочувствовует неудаче отца. Старик помог кому-то, кто начал новую жизнь в качестве помощника сапожника в Капошваре. Самым большим несчастьем Иштвана Колоджи было то, что он вырастил невероятно умного сына, на фоне которого сам казался полной посредственностью.

Глубоко в душе они оба понимали это и по этой причине опасались друг друга любить.

– У меня потрясающие новости! – крикнула Анико, перебегая через бульвар Музеум, чтобы увидеться с Джорджем в перерыве между лекциями на юридическом факультете.

– Погоди, – улыбнулся он, – тест на беременность оказался отрицательным?

– Это мы узнаем лишь в пятницу, – ответила она, – но ты только послушай: польские студенты устраивают забастовку в поддержку Гомулки[62]62
  Владислав Гомулка (1905–1982) – польский партийный и государственный деятель, идеолог «польского пути к социализму».


[Закрыть], а мы собираемся организовать марш солидарности.

– Анико, тайная полиция это так не оставит. Эти головорезы из Управления госбезопасности вышибут вам мозги. А не они, так наши вежливые «гости» из России.

– Дьюри Колоджи, ты не только пойдешь со мной на марш, но и будешь нести один из плакатов, которые я рисовала все утро. Итак, какой выбераешь: «Дорогу польской молодежи» или «Русские, убирайтесь вон»?

Дьердь улыбнулся. Отец ведь обрадуется, когда увидит его с транспарантом?

– Этот, – сказал он, показывая на плакат с надписью «Венгрии – новое правительство».

Они поцеловались.

Атмосфера на площади Пятнадцатого марта накалилась от ожидания. Тысячи демонстрантов столпились вокруг, размахивая плакатами и флагами. Прибыли делегации от заводов, школ и университетов. Молодой актер из Национального театра забрался на статую Шандора Петефи и начал декламировать его «Национальную песню», в 1848 году воодушевившую венгрский народ на революцию.

Разрастающаяся толпа решительно подхватила со слов «Most vagy soha! – «сейчас или никогда!».

Впервые в жизни Дьердь почувствовал, что происходит нечто серьезное и он является частью этого.

Наконец началось шествие, возглавляемое демонстрантами, несшими венок из красных гвоздик. Они высыпали на главные улицы города, перекрывая движение, но никакой агрессии не наблюдалось. Напротив, многие водители закрывали машины и присоединялись к марширующим, которых становилось все больше благодаря вышедшим на улицу продавцам и рабочим. Из каждого окна, с каждого балкона им махали в знак поддержки.

Будто по волшебству Будапешт превратился в бесконечное поле красного, белого и зеленого. Триколор был повсюду: ленточки, одежда и даже бумага. Когда студенты наконец повернули к площади Йозефа Бема, они увидели, что статую в центре уже накрыли огромным венгерским флагом, в середине которого на месте советского герба зияла дыра.

Ближе к закату многие студенты заговорили о том, чтобы продолжить демонстрацию у здания парламента. Другие предложили снести гигантский памятник Сталину, который уже много лет стоял в центре Городского парка, с неизменной усмешкой глядя на Будапешт. Дьердь и Анико держались за руки, и поток людей нес их назад, на другой берег реки, к Парламентской площади.

– Как думаешь, что предпримет правительство? – спросил Дьердь.

– Подаст в отставку. Им придется.

Размер толпы, собравшейся на площади у парламента, пугал. Сотни тысяч – казалось, будто миллионы – осаждали старинное государственное здание с готическими башнями. Они скандировали имя Имре Надя[63]63
  Имре Надь (1896–1958) – венгерский политический и государственный деятель, премьер-министр Венгерской Народной Республики, инициатор резких изменений в политическом курсе страны.


[Закрыть], требуя вернуть к власти единственного правителя, которому они доверяли – и которого годом ранее благодаря русским сместили с его поста.

За вечером пришла ночь, а вместе с ней – пронзительно-холодный ветер. Но многие сделали факелы из газет и брошюр и, держа их в руках, продолжали выкрикивать имя Надя.

Вдруг, совершенно неожиданно, на балконе появилась худощавая фигура. Шепот голосов волной пронесся в толпе, превратившись в отражающийся эхом крик: «Надь! Это Надь!» Немного скованно из-за переполнявших его эмоций свергнутый правитель поднял руку, призывая к тишине.

– Он что, сошел с ума? – удивился Дьердь. – Машет руками, как ненормальный.

Но спустя мгновение все стало ясно: он дирижировал толпой, распевающей национальный гимн. Это было поистине гениально!

Затем Надь исчез так же быстро, как и появился. Толпа – взволнованная и ликующая – начала расходиться. Интуиция подсказывала им, что этой ночью больше ничего не случится. По крайней мере, не на Парламентской площади.

Дьердь и Анико были на полпути к университету, когда услышали выстрелы. Они взялись за руки и побежали к бульвару Музеум. На вымощенных булыжником улицах теснился народ – взволнованный, любопытный, напуганный.

Когда они добрались до парка Музеум, слезоточивый газ еще не рассеялся. Анико достала платок и прижала к лицу. У Дьердя начало жечь глаза. Какая-то девушка билась в истерике и кричала, что тайная полиция поубивала беззащитных людей.

– Мы сами убьем этих ублюдков, всех до одного! – рыдала она.

– Черта с два, – прошептал Дьердь девушке. – Поверю в это, только когда увижу хоть одного из них мертвым.

Он схватил Анико за руку, и они побежали дальше.

Не пробежав и квартала, они в ужасе замерли – на фонарном столбе висел агент тайной полиции. Точнее, оставшееся от него кровавое месиво. Дьердя затошнило.

– Дьюри, – сдавленным голосом произнесла Анико, – но ведь все знают, что они творили с заключенными…

Через пару улиц они увидели еще два трупа агентов госбезопасности.

– Боже, я не могу на это больше смотреть.

– Идем, я отведу тебя домой, – сказал ей Дьердь.

– Что ж, yompetz, как вижу, тебя еще не арестовали.

Было почти пять утра. Усталый Иштван Колоджи сидел у радио и нервно курил. Марика кинулась обнимать своего брата.

– Дьюри, ходят ужасные слухи, я боялась, что с тобой что-то случилось.

– Забудь о слухах, Марика, – перебил ее отец семейства. – Правду только что сказали в новостях.

– Правду? – спокойно спросил Дьердь. – И какова же эта правда по версии Радио Будапешт?

– Мелкий фашистский бунт, с которым полиция сурово расправилась, – сказал Иштван Колоджи. – А где ты был весь вечер?

Дьердь сел на стул напротив отца, наклонился вперед и с улыбкой ответил:

– Слушал Имре Надя.

– Ты сошел с ума. Надь теперь никто.

– Скажи это тысячам людей, которые приветствовали его на Парламентской площади. И мы вернем его на пост главы партии.

– А у меня снова отрастут волосы на затылке. Вы – просто шайка идиотов.

– Говоришь, как истинный социалист, – отметил Дьердь, выходя из комнаты. – Я иду спать. Даже сумасшедшим нужен отдых.

Прошло всего три часа, когда сестра растолкала его.

– Просыпайся, Дьюри. Надя назначили премьером! Только что сказали в новостях.

Дьердь заставил свое измученное тело подняться с кровати. Он должен был увидеть лицо своего отца. На ходу застегивая рубашку, прошлепал в гостиную. Старик был будто прикован к креслу у радио, а вокруг стояли переполненные окурками пепельницы.

Марика подала Дьердю чашку черного кофе.

– Ну, и? – спросил Джордж отца. Глава семьи поднял взгляд и без тени иронии ответил:

– Я ни слова не говорил против Имре Надя. В любом случае он наверняка получил одобрение Москвы, потому что просил помощи у советских войск.

– Теперь мне кажется, это ты фантазируешь. – И повернувшись к сестре, добавил: – Когда Анико позвонит, скажи, я ушел в университет.

Перекинув пальто через плечо, он торопливо вышел из дома.

В последующие годы, вспоминая об этом моменте, он спрашивал самого себя, почему по-нормальному не попрощался. С отцом все было понятно. Бесстыдное лицемерие старика его взбесило. Но почему он был так холоден с Марикой?

Мысль о том, что тем стылым октябрьским утром 1956 года он и представить не мог, как далеко направляется, не могла его утешить.

Слухи лавиной распространялись по университету. После каждого сообщения по радио люди начинали бегать по холлу, будто городские глашатаи. Обессиленные студенты ликовали, услышав слова президента Эйзенхауэра: «Америка всем сердцем поддерживает людей Венгрии». Они радостно говорили друг другу: «Весь мир наблюдает!»

Но пик всеобщей радости пришелся на вторник, когда премьер-министр Надь объявил, что началась эвакуация советских войск. Дьердь, наверное, сбил с ног человек шесть, когда в восторге бросился через весь холл, чтобы обнять Анико.

Утром первого ноября Дьердя разбудил Джеза, его однокурсник с юридического факультета.

– Какого черта… – начал было он и тут заметил нечто странное. Худощавый Джеза выглядел, как толстяк из цирка. Не веря своим глазам, Дьердь потер их. – Какого черта с тобой случилось? – спросил он.

– Нам надо отсюда выбираться, – сказал Джеза. – На мне вся моя одежда – по крайней мере все, что сумел натянуть. Я еду в Вену.

– Ты не в своем уме? Советские войска ушли! Ты разве не слышал, что говорили по радио «Свободная Европа»?

– Да, а еще я слышал, что сказал мой кузен из поселка Дер. Он позвонил пару часов назад и сообщил, что у западной границы собрались сотни русских танков. Они просто перегруппировываются, чтобы затем вернуться.

– Он уверен?

– Хочешь подождать и проверить лично?

Дьердь колебался, но длилось это всего долю секунды.

– Я схожу за Анико.

– Давай, только пошустрее.

Она начала возражать.

– С чего ты взял, что русские возвращаются?

– Как еще можно тебя убедить? – раздраженно сказал Дьердь в ответ. – Слушай, если Венгрия станет независимой, то поляки и чехи тоже начнут действовать. А тогда – бум! – и Российская империя рухнет, как карточный домик.

Она побледнела. Анико пугала серьезность решения, которое ее заставляли принять.

– Но как же моя мама, она без меня не справится.

– Ей придется, – невозмутимо ответил Дьердь. Он обнял ее: она тихо всхлипывала.

– Дай я хотя бы ей позвоню, – попросила она.

– Хорошо. Но, прошу тебя, быстрее.

Они двинулись в путь. Дьердь и Анико лишь с накинутыми на плечи несколькими вещами, Джеза – со всем своим гардеробом. Когда они добрались до окраин Будапешта, Дьердь заметил телефонную будку и вдруг вспомнил о своей сестре.

– У кого-нибудь есть мелочь? – спросил он.

Анико сунула ему монетку.

– Дьюри, – беспокойным голосом ответила сестра, – ты где? Даже отец волнуется.

– Послушай, я очень спешу…

– Скажи ей, что «Голос Америки» передает закодированные сообщения о беженцах, которым удается перейти через границу.

Дьердь кивнул.

– Прошу тебя, Марика, больше никаких вопросов. Слушай «Голос Америки». Если они скажут, что… – Он снова заколебался. – Что «Карл Маркс мертв», это будет означать, что я прав.

– Дьюри, я ничего не понимаю. Ты кажешься напуганным.

– Да, я напуган, – признался он, а затем добавил: – И ради всего святого, молись, чтобы он умер.

Ничего больше не сказав, он повесил трубку.

– А как же твой отец? – спросила Анико. – Разве у него не будет проблем, если ты сбежишь из страны?

– Он у нас политикан до мозга костей и крупный специалист по самосохранению. Все с ним будет в порядке, уверяю тебя.

А сам подумал: «Он игнорировал меня все мои детские годы, так почему я должен теперь за него волноваться?»

Они молча шагали дальше. По дороге лишь изредка проезжал какой-нибудь древний грузовик – и почти каждый из них направлялся к западной границе. Некоторые подвозили троицу на несколько десятков километров. И никто из водителей ни разу не спросил, куда они едут и зачем.

До окраин Дера они добрались почти затемно.

– Что теперь? – спросил Дьердь у Джезы. – Ночевать на улице слишком холодно, и еду купить не на что – у меня в карманах ни форинта.

– У меня не хватит даже на тарелку супа, – добавила Анико.

Джеза слегка улыбнулся.

– Об этом я позабочусь. Сможете идти еще часок?

– Только если я буду знать, что где-нибудь нас пустят внутрь, – ответил Дьердь. Анико кивнула.

– Родители Тибора Ковача живут в Энесе, примерно в десяти километрах отсюда. Он собирался бежать с нами. Они будут ждать его.

Анико онемела от изумления.

– Разве они не знают, что его застрелили два дня назад?

– Нет, – ответил Джеза, – и говорить им об этом нет смысла.

И он повел их в сторону Энесе.

Через полчаса они уже шли по обледенелой проселочной дороге, освещенной лишь лунным светом. Они были в пути с самого утра и устали так, что едва могли говорить.

– Завтра будет отличный шанс перейти границу, – сказал Джеза. – День всех усопших – на улице будет полно народу. Все пойдут на кладбища.

Семья Ковач была рада приютить друзей их сына, и, похоже, они не удивились тому, что его с ребятами не оказалось. Он учил разные группы народного ополчения пользоваться оружием, поэтому ложь Дьердя о том, что Тибору пришлось задержаться в Будапеште еще на пару дней, выглядела правдоподобной.

О таком ужине они и не мечтали. В отличие от столицы, в деревнях было много еды: миссис Ковач устроила им настоящий пир – подала курицу с овощами и даже достала бутылку токайского вина.

– Я вами восхищаюсь, – широко улыбнувшись, сказал мистер Ковач. – Будь я немного помоложе, я бы тоже бежал, потому что русские вернутся – как снег на голову. Все, с кем я говорил, видели танки. Они вдалеке от главной дороги, но они там, в лесу – выжидают, будто голодные медведи.

Анико предложили спать в кровати Тибора. Хотя мысль об этом ее ужасала, она знала, что не должна отказываться. Двое юношей улеглись у огня в большой комнате.

На следующее утро пошел сильный снег.

Джеза взглянул на Дьердя и Анико.

– Думаю, в такую погоду лучше всего попытаться сесть на поезд до Шопрона[64]64
  Шопрон – город на северо-западе Венгрии в 6 км от австрийской границы.


[Закрыть]. Граница с Австрией там вытянутая и разрозненная. Если повезет, сегодня к ночи сможем ее пересечь.

В полдень они поблагодарили Ковачей и двинулись в путь, попросив их передавать привет Тибору.

Уже на окраине деревни они испытали потрясение: русские танки перестали прятаться среди деревьев. Два из них стояли прямо посреди дороги.

– Ну и? – спросил Дьердь у Джезы.

– Без паники, Дьюри. Тут чертовски метет, да и они, похоже, особо не приглядываются. У нас нет чемоданов, так что в чем нас можно заподозрить?

– Ты, Джеза, во всей этой одежде похож на ходячий футбольный мяч, – сказал Дьердь. – Если ты думаешь выкрутиться и проскочить мимо этих танков, тебе лучше раздеться.

На лице Джезы вдруг отразилась тревога. Он не желал расставаться с четвертью всего своего имущества.

– Давайте обойдем город и посмотрим, сумеем ли мы добраться до станции с другой стороны, – беспокойно настаивал он.

Так они и сделали.

Но с дальней стороны деревни было еще два танка. Больше часа они бесцельно бродили в метели. Дьердь и Анико пристально посмотрели на Джезу. Он молча начал расстегивать пальто. Его пальцы дрожали – и не только от холода.

– Кто… кто… кто будет с ними говорить?

– Да ладно, Джеза, мы почти шесть лет учили русский. Главное, чтобы наши истории совпадали.

– У тебя отличный акцент, Дьердь, – настаивал Джеза. – Лучше ты говори от всех нас. Кроме того, когда дело касается вранья, ты у нас спец.

– Идет, приятель, – ответил Дьердь. – Я буду нашим посредником.

Сняв все, кроме последнего костюма, и закопав вещи в сугроб, Джеза вместе с остальными пошел к танкам.

– Stoi! Kto idyot?

Военный попросил их назвать себя. Дьердь сделал пару шагов вперед и заговорил с ним на превосходном русском.

– Мы трое студентов из университета Этвеша Лоранда, навещали друга – у него железистая лихорадка. Хотим сесть на поезд и вернуться в Будапешт. Показать наши документы?

Военный шепотом переговорил с одним из своих и повернулся назад к Дьердю.

– Это необязательно. Proiditye! – Он махнул им, разрешая идти дальше. С бешено колотящимися сердцами они поспешили в деревню, к железнодорожной станции.

– Черт, – сказал Джеза, показывая вперед. – Там у них тоже танки.

– Не обращай внимания, – ответил Дьердь. – Вряд ли эти солдаты вообще знают, что им нужно делать.

Он был прав, никто не помешал им зайти на платформу, с которой вскоре отправлялся переполненный поезд. На перроне царили шум и суматоха. Все трое в отчаянии спрашивали у людей:

– Шопрон? Это поезд до Шопрона?

Из поезда послышались крики, кто-то замахал руками: поезд медленно тронулся. Джеза запрыгнул первым; Дьердь помог Анико, потом залез сам. Спустя мгновение они отъехали от станции.

В вагоне не было ни одного свободного места, поэтому они стояли в проходе и смотрели в окно. Каждый из них знал, о чем думают двое других: максимум через полтора часа они буду в Шопроне. У самой границы.

К привычным венгерским пейзажам добавилось нечто пугающее. Русские танки. Повсюду. И все их пушки были направлены на поезд.

За следующие полчаса они не обменялись ни словом.

А затем – потрясение.

– Дьердь, – прохрипел Джеза так, будто его горло стянула петля, – ты видишь, куда мы едем?

Дьердь посмотрел вдаль, за советскую бронетанковую технику. Его сердце едва не оборвалось.

– Мы же не туда едем! Чертов поезд идет не в Шопрон, а назад, в Будапешт! – Анико в ужасе схватила его за руку.

Поезд вдруг резко затормозил. Анико упала на Дьердя, сумевшего сохранить равновесие лишь потому, что держался за раму окна. Пассажиры в ужасе и смятении переглядывались. Дьердь не отрывал взгляда от русских танков, стоявших снаружи.

– Они ведь не будут стрелять, как думаешь? – прошептала Анико.

– Не уверен, – ответил он, прикусывая губу.

Внезапно в дальнем конце вагона появился проводник в линялой серо-голубой форме; он пытался протиснуться сквозь толпу. Со всех сторон его засыпали вопросами. Он сложил руки рупором у рта и объявил:

– Мы не можем въехать в Будапешт. Повторяю: мы не можем въехать в Будапешт. Советские войска оккупировали город и устроили жестокий обстрел. – И затем добавил самое изумительное: – Мы возвращаемся. Поедем назад в Шопрон.

Джеза, Дьердь и Анико переглянулись. В их взглядах было ликование. Через пару мгновений поезд медленно тронулся… уезжая прочь от советских танков, вцепившихся в Будапешт мертвой хваткой.

Казалось, что весь их путь проходит по коридору из танков. Когда они приехали и сошли на платформу станции в Шопроне, вновь вспыхнувшая надежда позволила им наконец сделать глубокий вдох. Пока все шло хорошо.

Вечерело.

– А в какой стороне граница? – спросил Дьердь у Джезы.

– Понятия не имею, – признался тот.

– И что же нам, черт возьми, делать? – рявкнул Дьердь. – Спросить дорогу у русского солдата?

Но у Анико появилась идея.

– Слушайте, тут поблизости есть школьное лесничество. Давайте спросим у кого-нибудь из учеников.

Не успела она договорить, как через долю секунды Дьердь побеседовал с какой-то пожилой женщиной, и они двинулись вперед.

Стоило им войти в огромный зал, и молодой человек в форменном берете тут же спросил их:

– Оружие нужно?

Атмосфера в школе была праздничной. Десятки патриотов готовились бороться и выгнать русских захватчиков из своей родной страны.

Им дали по куску хлеба, кружке какао и – по горсти патронов, которые зачерпнули из большой коробки.

– Где оружие? – спросил Дьердь с набитым ртом.

– Будет оружие, приятель, все будет.

Втроем они уселись в углу, чтобы обсудить свои дальнейшие действия. Одно они знали точно: весь этот путь был проделан не для того, чтобы присоединиться к обреченному на провал восстанию.

– Сумасшедшие, – сказал Джеза, будто орехи, перебирая десяток пуль. – Все патроны разного калибра, нет даже двух одинаковых. Что они думают делать – плеваться в русских пулями?

Он поднялся и вышел, чтобы попробовать сориентироваться на местности.

Дьердь и Анико переглянулись. Впервые за несколько дней они остались одни.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Мне страшно. Надеюсь, у нас все получится.

Она сжала его руку.

– Не волнуйся, – сказал он. А затем, через несколько минут, добавил: – Кстати, что ты сказала матери?

– Знаю, ты будешь смеяться, но в другое она не поверила бы. – Она слегка улыбнулась. – Я сказала, мы уезжаем, чтобы пожениться.

Он устало улыбнулся и пожал ее руку.

– Может, это окажется правдой, Анико.

– Ты серьезно, Дьюри?

На мгновение он задумался, а потом ответил:

– Иначе зачем бы я брал тебя с собой?

Обессиленные, они оба молча сидели, опершись о стену.

Через несколько минут Анико грустно сказала:

– Интересно, что сейчас происходит в Будапеште.

– Ты должна заставить себя не думать о таких вещах, – ответил он.

Она кивнула, но, в отличие от Дьердя, не могла так легко избавиться от подобных мыслей.

Наконец появился Джеза.

– До Австрии всего несколько километров через тот самый лес. Если уйдем сейчас, к ночи будем там.

Дьердь взглянул на Анико. Она молча встала.

Снова пошел сильный снег. Крупные и тихие белые хлопья. Все трое быстро промокнут и замерзнут. В легкой обуви было даже хуже, чем босиком.

Но они были не одни. Каждые несколько минут мимо проходили группы людей, семьи с детьми. Кому-то они просто кивали, с другими обменивались той скудной информацией, что у них имелась. Да, мы думаем, что к границе туда. Да, мы правда слышали, что пограничников там почти не осталось. Нет, мы не видели ни одного русского солдата.

В глубине леса попадались ямы-ловушки, из которых угрожающе торчали пулеметы. Это были засады пограничного патруля, судя по всему, пустые. Во всяком случае, так они надеялись. Они просто двигались вперед, страшась, что сзади может внезапно раздаться пулеметная очередь.

Свет зловеще отражался от снега. Вдалеке зарычала собака. Беглецы, будто парализованные, замерли на месте.

– Патруль? – в панике прошептал Джеза.

– Откуда мне знать, черт возьми? – бросил в ответ Дьердь. Пару секунд спустя на тропинке появился мужчина с немецкой овчаркой, но ничего страшного в этом не было – просто местный житель, выгуливающий собаку. Они двинулись дальше.

Не прошло и пяти минут, как лес закончился и они вышли на холм, который, судя по всему, возвышался над австрийской границей. Им было видно, как одетые в шинели солдаты останавливали у пропускного пункта транспорт, разговаривали с людьми, спрашивали документы. Некоторые автомобили пропускали, других заворачивали назад.

– Что ж, вот мы и пришли, – объявил Джеза, и в его усталом голосе прозвучала нотка ликования.

– Ага, – с кривой улыбкой отозвался Дьердь, – теперь нам осталось лишь пройти мимо патруля. Кто умеет летать?

– Стоять, руки вверх! – раздался незнакомый голос.

Они обернулись и увидели двух мужчин в форме. У одного из них был пулемет.

Черт, пограничный патруль!

– Вы, случаем, не на пикник в Австрию?

Никто не ответил, ни Дьердь, ни Джеза, ни Анико – они онемели от безысходности. У второго патрульного была рация, по которой он теперь связывался со штабом.

Зная, что терять им нечего, Дьердь из отчаяния попытался использовать дипломатичный подход.

– Послушайте, мы же с вами венгры. Через несколько часов мы станем пленниками русских и вы тоже, между прочим. Почему бы нам всем не…

– Молчать! – рявкнул мужчина с рацией. – Мы поймали вас при попытке нелегально пересечь границу.

Но другой с пулеметом, казалось, пытался поймать взгляд Дьердя. Ему это привиделось или патрульный действительно слегка наклонил голову, будто пытаясь сказать: «Бегите»?

Хотя это было неважно. Другого шанса на свободу не оставалось, и интуитивно они все это понимали.

Дьердь легонько коснулся руки Анико. Она все поняла, и в то же мгновение они бросились бежать. Джеза, жаждущий спастись не меньше, чем они, кинулся влево, а Джордж и Анико – вправо.

Они сделали всего пару-тройку шагов, но в воздухе уже засвистели пули. Может, солдат и не пытался прицелиться, но Дьердю не хотелось выяснять это сейчас. Он пригнул голову и бежал, бежал, бежал…

Он не имел представления о том, сколько уже бежит. Знал лишь, что не чувствует усталости. Он мчался вперед и вперед, сквозь снег, доходивший до колена, пока наконец постепенно не начал осознавать, что выстрелов больше не слышно. Вообще ничего не слышно. Дьердь вдруг оказался посреди огромного и безлюдного снежного поля.

Он почувствовал, что опасность миновала, и замедлил шаг. Только теперь он ощутил дикую усталость и едва не повалился на землю. Дьердь слышал лишь собственное тяжелое дыхание и повернулся, чтобы взглянуть на Анико.

Но ничего не увидел. Никого. Медленно, болезненно он начал осознавать, что девушки рядом не было. Он так старался спастись сам, что забыл про нее.

Может, она споткнулась и упала? Заблудилась в этой непроглядной метели? В нее попала пуля?

Дьердь пошел назад по своим следам, не зная, стоит ли позвать ее по имени. Он открыл рот, но не вымолвил ни звука. Он боялся. Боялся привлечь внимание. Если он пойдет назад, полиция его схватит. Как могла уже схватить и Анико. Есть ли смысл добровольно идти на смерть?

Нет, Анико бы хотела, чтобы он шел вперед и спасался. Дьердь опять развернулся, стараясь не думать о девушке, которая любила его и которая бросила все, чтобы быть с ним.

Пару мгновений спустя он увидел вдалеке – или подумал, что увидел – очертания башни на фоне ночного неба. И понял, что это колокольня. «Таких церквей в Венгрии нет, – подумал Дьердь. – Должно быть, это Австрия». Он пошел в сторону горизонта.

Полчаса спустя Дьердь Колоджи, пошатываясь, добрался до австрийского городка Нойнкирхен. Жители отмечали какой-то местный праздник. Стоило ему появиться, все сразу поняли, кто он такой. Или, по крайней мере, кем он был. Тыча в него пальцем, подошел полный краснощекий мужчина.

– Bist du ungarisch? – спросил он.

Даже в потрясенном состоянии он понял, что они хотят узнать, венгр ли он. И что самое главное, они говорили по-немецки. Он был в безопасности.

Двое мужчин усадили его на скамейку. У одного из них была фляжка шнапса. Дьердь сделал глоток. И вдруг заплакал.

Он чувствовал вину за то, что выжил.

Метрах в двадцати от того места, где сидел Дьердь, со скрипом остановился небольшой фургон – австрийская полиция. К нему подошел высокий и худой страж порядка с совершенно невозмутимым видом.

– Guten Abend, – тихо сказал он. А потом показал на свою машину: – Mit mir, bitte.

Тяжело вздохнув, Дьердь послушно поднялся и медленно пошел вслед за своим захватчиком. Устало забравшись в машину, он понял, что его худшие страхи подтвердились. Внутри было еще человек десять-двенадцать: все, как и он, венгры.

– Добро пожаловать на Запад, – поприветствовал его крепкий низкорослый мужчина с густыми бакенбардами, устроившийся на заднем сиденье. Джордж поспешил сесть рядом с ним.

– Какого черта тут происходит? – с тревогой спросил он.

– Австрийцы собирают всех бродяг вроде нас. Меня зовут Миклос Шандор. Можешь звать меня Мики. А ты?..

– Дьердь Колоджи, – ответил беглец, а потом быстро добавил: – Они везут нас назад?

– Не глупи. Я вот еду в Чикаго.

– Откуда ты знаешь?

– По эту сторону границы люди имеют право ехать куда захотят. Разве не поэтому ты сбежал?

Дьердь на мгновение задумался и потом осторожно ответил:

– Наверное. Но куда нас везут в этом фургоне?

– Ну, как только отловят еще нескольких рыбешек, выскользнувших из советских сетей, отвезут нас куда-нибудь, где можно поспать. Я немного знаю немецкий и уже сумел разговорить командира.

Дьердь едва не позволил себе расслабиться, но после всех обманутых надежд и напряжения не смел утратить бдительность.