Текст книги "Однокурсники"

Они ехали в темноте, многие беженцы задремали. Дьердь не спал и, внимательно глядя в окно, пытался разглядеть названия городов и деревень. Он хотел быть абсолютно уверен в том, что они не свернут с пути к свободе.

Прямо перед рассветом они добрались до Айзенштадта. Фургон замер на переполненной автостоянке у железнодорожной станции – там толпились тысячи беженцев из Венгрии.

– Что происходит? – спросил Дьердь, когда Мики вернулся, немного разведав обстановку.

– Готовят поезда, – выдохнул он, – чтобы отвезти нас в какой-то большой заброшенный лагерь, где во время войны русские размещали военных.

– Мне это не нравится, – сказал Дьердь.

– Мне тоже, – подмигнул ему Мики. – Все русское – пусть даже без самих русских – это не для меня. Дальше я сам по себе.

– В смысле?

– Слушай, рано или поздно им придется отвезти этих людей в Вену. Но я хочу уехать прямо сейчас. Пойдешь со мной?

– Хорошо. У тебя есть карта?

– Она здесь, – ответил коротышка, показывая на свою голову. – Я все запомнил. Нам надо просто двигаться на север и следить за указателями. Ладно, давай разделимся и, не привлекая внимания, пойдем в сторону дальнего выхода. Как только будешь уверен, что никто не смотрит, выскальзывай наружу и иди дальше вдоль главной дороги. Встречаемся у первой пивной с правой стороны улицы.

Они кивнули друг другу и быстро разошлись в стороны. Дьердь как можно незаметнее добрался до края платформы, затем, проскользнув мимо вооруженной охраны, быстрым шагом двинулся на север.

Первый бар оказался всего в шестистах метрах от станции. Микки уже был там – стоял у входа, с равнодушным видом опершись о выцветшую деревянную вывеску, судя по которой, заведение называлось «Der Wiener Keller».

– Это значит «Винный погреб Вены», – объяснил Мики, показывая на табличку. – Эдакая простая игра слов – «Wein» и «Wien»[65]65
  «Вино» и «Вена» соответственно (нем.).


[Закрыть]. Не слишком утонченно для джентльменов вроде нас. Думаю, нам надо двигаться дальше.

Не говоря больше ни слова, они быстрым шагом отправились в путь.

– Как у тебя с английским? – спросил Мики.

– Ни слова не знаю, – ответил Дьердь.

– А ты, похоже, один из привилегированных отпрысков членов партии, которые годами учат русский. Не слишком предусмотрительно, правда?

– Верно. Но я начну учить английский, как только смогу купить учебник.

– Твой учебник топает рядом с тобой, – ухмыльнулся собрат-беженец. – Будешь внимательно слушать – заговоришь прежде, чем мы доберемся до Вены.

– Ладно. – Дьердь улыбнулся. – Начинай меня учить.

– Урок первый. Повторяй за мной: I am a cool cat. You are a cool cat. He is a cool cat. She is a…

– Что это значит? – спросил Дьердь.

– «Cool cat» значит «клевый», вроде комплимента. Поверь мне, Дьердь, я учусь по газетам – это современное выражение. А теперь хватит задавать вопросы и повторяй за мной.

Часа через два Дьердь выучил несколько выражений, которые можно было использовать в разговоре. Он знал, как задобрить своих будущих соотечественников. Знал, как сказать, что жизнь в Венгрии – просто ужас. И что Соединенные Штаты – это надежда всего человечества. Что касается более практичных вещей, то он научился спрашивать, где туалет.

Оказавшись по другую сторону Дуная, они немного замедлили ход. Насколько им было известно, в паре сотен километров к востоку отсюда река пересекает их родной город.

– У тебя осталась семья в Будапеште? – поинтересовался Дьердь.

Микки ответил не сразу. Казалось, выражение его лица слегка изменилось.

– Уже нет, – загадочно ответил он. – А у тебя?

Пожалев о том, что затронул эту тему, Дьердь ответил теми же словами:

– Уже нет.

И снова постарался избавиться от мыслей об Анико.

Микки объяснил, что собирается отыскать самые крупные американские организации, оказывающие помощь, и скажет, что у него в Иллинойсе сестра и зять. И что у него есть профессия. Кроме того, Чарльз Ланкастер готов стать его поручителем.

– Что еще за Чарльз Ланкастер, черт возьми? – удивился Дьердь.

– Мой зять, кто же еще.

– Ланкастер?

– Слушай, Дьюри, если бы тебя звали Кароли Лукач, ты бы не захотел сменить имя на что-то более привычное для американцев?

Дьердь согласился. И тут же применил новые знания к своему трудному положению.

– Мики, но во что же превратится «Дюри Колоджи»?

– Такое они точно не выговорят. Американцу нужно американское имя.

– И что ты можешь предложить?

– С «Дьердем» проблем нет, – ответил Мики, явно наслаждаясь возможностью дать человеку новое имя. – Это просто «Джордж». А вот «Колоджи» надо заменить на что-то более краткое и ясное.

Дьердь задумался. Почему-то он мысленно вернулся к тому первому бару на их пути к свободе – «Der Wiener Keller».

– Как тебе «Джордж Келлер»?

– Достойно. Очень достойное имя.

Тут они могли бы сесть на трамвай, но Дьердь не хотел расставаться со своим новым другом.

– Думаешь, им нужен простой студент? У меня ведь еще нет диплома и все такое.

– Тогда надо подумать, чем ты можешь привлечь их.

– Я изучал советское право. Какая от этого польза в Америке?

– Ага, вот оно! Ты получал углубленное партийное образование. Знаешь русский почти как родной. Скажи, что хочешь использовать эти знания в борьбе против мирового коммунизма. Скажи, что хочешь учиться в университете, чтобы помочь в этой борьбе.

– В каком-то конкретном университете?

– В Америке есть два лучших: Гарвард и Йель. Но лучше сказать, что хочешь в Гарвард.

– Почему?

Мики улыбнулся.

– Потому что венгру слишком трудно выговорить слово «Йель».

В конце концов они разошлись на Рингштрассе.

– Удачи, Джорджи.

– Мики, я никогда не забуду то, что ты для меня сделал.

Через пару секунд Дьердь обнаружил в своем кармане конверт. В нем был адрес Мики в Хайленд-Парке, штат Иллинойс. И двадцать пять американских долларов.

Похоже, своими знаниями Дьердь впечатлил американский комитет Красного Креста. Но ему не дали билет на самолет, а вместо этого направили в бараки на окраине города. Так не пойдет.

Дьердь подошел к молодому служащему. На его фирменной карточке было написано: «АЛЬБЕРТ РЕДДИНГ Английский – немецкий – французский».

– Простите, мистер Реддинг, – вежливо обратился к нему Дьердь. – Я хочу отправиться в Гарвард.

– А кто не хочет? – засмеялся Альберт. – Меня вот не взяли. А я был третьим по успеваемости в выпускном классе, да еще редактором школьной газеты. Но не волнуйся, у нас много университетов. Обещаю, ты сумеешь закончить учебу.

Но у Дьердя был козырь в запасе, одна из «основных американских фраз», которым научил его Мики, пока они шли от Айзенштадта до Вены.

– Мистер Реддинг, – слегка подрагивающим голосом сказал он, – я… я хочу попасть в Америку… на Рождество.

Сработало! Дьердь заметил по лицу Реддинга, что стремления одинокого беженца тронули его.

– Ты хороший парень, я это вижу, – сказал он с искренней симпатией. – Слушай, скажи мне, как тебя зовут, и я постараюсь что-нибудь придумать.

Дьердь Колоджи впервые назвался недавно придуманным именем.

– Келлер. Джордж Келлер.

– Что ж, Джордж, – ответил Альберт, – ничего не могу обещать, но приходи сюда завтра утром и найди меня, хорошо?

– Ладно.

– И если тебе что-нибудь понадобится, пока ты ждешь…

– Есть кое-что, – перебил Джордж его вежливую попытку попрощаться. – Как я понимаю, по «Голосу Америки» можно передавать сообщения, так ведь?

– Э-э, да. Я работаю в другом отделе, но передам им. – Он достал из кармана блокнот и карандаш. Джордж продиктовал ему:

– Я просто хотел попросить, чтобы сказали… «Мистер Карл Маркс умер».

– И все?

– Да, если не сложно.

Юноша взглянул на Джорджа и недоверчиво спросил:

– Слушай, а разве за железным занавесом об этом не знают?

– Некоторых это может шокировать, – ответил Джордж. – В общем, спасибо вам, мистер. Я вернусь завтра, рано утром.

На следующий день, в семь тридцать утра, Альберта Реддинга кое-что потрясло.

– Да уж, – пробормотал он, размахивая перед Джорджем телеграммой, которую он держал в левой руке. – Может, мне надо было родиться в Венгрии.

– В чем дело?

– Я просто не могу поверить в такую удачу, – взволнованно сказал юноша. – Только послушай: «Региональному директору американского Красного Креста, Вена – Гарвардский университет создал комитет для поиска и субсидирования одного или двух компетентных студентов-беженцев из венгерских университетов. Мы будем рады получить детальную информацию о возможных кандидатах. Жду подробные сведения. Подписано: Збигнев К. Бжезинский[66]66
  Збигнев Казимеж Бжезинский (р. 1928) – американский политолог и государственный деятель польского происхождения, 10-й советник президента США по национальной безопасности (1977–1981).


[Закрыть], старший преподаватель».

Реддинг бросил на Джорджа изумленный взгляд.

– Ты можешь в это поверить?

– Как знать? Но давайте все равно отправим этому человеку сообщение про меня.

Ответ пришел через двадцать четыре часа. Юный беженец – именно тот кандидат, которого они ищут. Остальное – сплошь бюрократические детали.

Через восемь дней Джордж Келлер сел на автобус до Мюнхена, откуда его посадили на самолет; двадцать шесть часов спустя он приземлился в США, в Ньюаркском аэропорту. Он совсем не устал после долгого путешествия. У него было время запомнить побольше слов из недавно купленной книги «Как увеличить словарный запас за тридцать дней».

Таможенники в аэропорту им не заинтересовались. И не должны были. У Джорджа с собой было только две книги, три газеты и чистое белье, которое ему выдали в Красном Кресте. Осторожным шагом покинув зону миграционной службы, он увидел, как ему протягивает руку худой бледный мужчина со стрижкой под «ежик».

– Джордж Келлер?

Он кивнул, хотя еще не успел привыкнуть к своему новому имени.

– Я профессор Бжезинский. Добро пожаловать в Америку. Сегодня устроишься на ночлег в нью-йоркском Гарвард-клубе.

Первый раз Эндрю встретил Джорджа Келлера после обеда, в кабинете главы Финли. Профессор Бжезинский только что приехал с молодым беженцем с Южного вокзала и теперь представил его остальным. Затем он дал Эндрю двести долларов и попросил его сходить с Джорджем на Гарвардскую площадь и приобрести тому все, что понадобится из одежды. Покупки придется сделать основательно, потому что у венгра не было даже пижамы. Чтобы Эндрю не понял его неправильно, Бжезинский добавил:

– Бюджет у нас ограничен, мистер Элиот. Так что думаю, разумнее всего будет отправиться в «The Coop».

Как только они добрались до площади, Джордж начал вслух читать вывески, а потом поспешил спросить:

– Я правильно произношу эти слова, Эндрю?

Он читал все: и слоганы вроде «Лаки страйк» – это лучший табак», и светящиеся табло над метро – «Восемь минут до Парк-стрит». И сразу же старался использовать новые слова в предложениях:

– Что думаешь, Эндрю? Может, купим «Лаки страйк»? Говорят, это лучший табак и их приятно курить.

Или:

– Я слышал, что до Парк-стрит, которая находится в центре Бостона, от Гарвардской площади ехать всего восемь минут. Правильно?

А после с маниакальным интересом слушал всю чушь, которую болтал Эндрю, и немедленно спрашивал о значении непонятных слов.

– Хватит, Джордж, – наконец попросил его Эндрю, – я чувствую себя ходячим словарем.

Но Джордж все равно был благодарен. Он не переставал повторять выражения вроде: «Эндрю, ты клевый».

Элиот был удивлен – где беженец нахватался сленга? Но потом решил, что, наверное, так он перевел это выражение с венгерского.

В «The Coop» Джордж вел себя, как ребенок в кладовой Санты. Он в жизни не видел такого ассортимента товаров. Больше всего его поразило то, какой яркой была одежда.

– У меня в стране – в смысле, в моей прежней стране – все вещи были серые, – пояснил он. – Просто мрак.

По блеску в его глазах Эндрю решил, что Джордж хочет скупить весь магазин, но когда дело дошло до выбора основных вещей, он оказался невероятно разборчивым. В отделе нижнего белья они вели долгий спор на тему того, носят ли гарвардские парни трусы-боксеры или же «самые клевые из них» предпочитают короткие плавки (он должен быть одет по последней американской моде).

То же самое повторилось, когда пришлось выбирать носки и галстуки. Эндрю, конечно, подвел его к шелковым.

С тетрадями и прочими принадлежностями было намного проще. Джордж просто брал все, на чем есть эмблема университета (включая шариковые ручки, которые покупали одни туристы).

Однако он засомневался, когда Эндрю объяснил, что настоящие гарвардские парни ходят с зеленым портфелем.

– Почему зеленый? Разве официальный цвет университета не темно-красный?

– Да, – пробормотал Эндрю, – но…

– Тогда почему ты хочешь, чтобы я купил зеленый?

– Слушай, Джордж, я правда не знаю. Это просто давняя традиция. Я имею в виду, все клевые ребята…

– О правда?

– Даже доктор Пьюзи, – ответил Эндрю в надежде, что президент Гарварда не будет против упоминания своего имени.

Они потратили кучу денег в отделе учебной литературы. По дороге, в поезде, Бжезинский помог Джорджу составить расписание занятий, подходящее студенту, в совершенстве владеющему русским. Тем не менее вдобавок к необходимым учебникам он также купил книги по английской грамматике и словари. Все то, что поможет ему в покорении нового языка.

Пока они тащили все покупки назад, в Элиот, Джордж вдруг почему-то перешел на шепот:

– Мы ведь сейчас одни, Эндрю?

На улице Данстер было безлюдно, так что ответ, естественно, был утвердительным.

– Тогда мы можем сказать друг другу правду?

Эндрю был сбит с толку.

– Я тебя не понимаю, Джордж.

– Ты можешь доверить мне свой секрет, Эндрю, – все тем же шепотом продолжил он. – Ты шпион?

– Кто-кто?

– Ладно тебе. Я же не маленький наивный ребенок. В каждом университете у правительства есть шпионы.

– Но не в Америке, – ответил Эндрю, стараясь, чтобы его голос звучал убедительно. Потому что он чувствовал себя в чем-то виноватым – будто герой в рассказе Кафки. – Джордж, я что, по-твоему, похож на шпиона?

– Конечно, нет, – со знанием дела сказал он. – Именно поэтому я тебя и подозреваю. Только не докладывай об этом, пожалуйста. Ладно?

– Послушай, – возразил Эндрю, – я никому ничего не докладываю. Я просто учусь в Гарварде.

– Тебя правда зовут Эндрю Элиот?

– Конечно. Что в этом такого странного?

– Вот что: меня поселили в дом, который называется Элиот. Ты говоришь, что тебя тоже так зовут. Любопытное совпадение, как думаешь?

Набравшись терпения, Эндрю постарался объяснить, что общежития Гарварда назвали в честь знаменитых выпускников прошлых лет. И что его семья была очень выдающейся. Судя по всему, Джорджа это объяснение удовлетворило. И даже подняло ему настроение.

– Значит, ты аристократ?

– Можно и так сказать, – прямо ответил Эндрю. И был приятно удивлен, когда по некой необъяснимой причине это тоже обрадовало Джорджа.

А затем случилось нечто ужасное.

Они ушли из Элиота примерно в половине второго. Когда вернулись, было уже почти пять.

К счастью, Эндрю вошел в комнату первым. Что-то заставило его глянуть в сторону спальни, и он в панике осознал, чему помешал их приход.

За день случилось столько всего, что он совсем забыл! Эндрю замер всего на долю секунды. Сначала он сказал Джорджу подождать в прихожей, а сам со всех ног бросился к двери в спальню и захлопнул ее.

Наконец он обернулся и заметил взгляд беженца – теперь не просто подозрительный, а параноидальный.

– Элиот, что происходит?

– Ничего-ничего. Мои друзья просто… приходят сюда на время.

Эндрю стоял у двери в спальню, будто часовой, и они оба слышали, как внутри кто-то поспешно копошится.

– Я тебе не верю, – гневно заявил Джордж подрагивающим голосом. – И я хочу немедленно поговорить со старшим по дому.

– Эй, погоди, Келлер, дай мне все объяснить.

Он взглянул на свои новенькие часы «Таймекс» и твердо, словно военный, ответил:

– Ладно, даю тебе пять минут. Потом я позвоню Бжезинскому и попрошу вытащить меня отсюда. – Он присел и скрестил руки на груди.

Эндрю не знал, с чего начать.

– Слушай, Джордж, эти двое – мои друзья, которые… – пытаясь подобрать слова, он тщетно размахивал руками в воздухе.

– Пока ничего вразумительного, – неодобрительно сказал Келлер. И снова посмотрел на часы. – Через четыре минуты и двадцать секунд я звоню Бжезин-скому.

Вдруг он поднял взгляд, и его настрой сразу же изменился. Он вскочил и с широкой улыбкой проговорил:

– Приветствую, дорогая! Я – Джордж. А тебя как зовут?

Эндрю повернулся и увидел слегка раскрасневшуюся Сару.

– Я Сара Харрисон, – ответила она со всем дружелюбием, которое могла проявить в такой ситуации. – Добро пожаловать в Гарвард.

Джордж протянул руку, и она пожала ее. Потом появился Тед и тоже представился ему. Джордж изменился, будто по волшебству.

– Так значит, мы все живем здесь? – спросил он. К Джорджу явно вернулся оптимизм.

– Э-э, не совсем, – запинаясь, ответил Эндрю. – Просто Теду и Саре негде… Ну, ты понимаешь…

– Прошу тебя, не стоит объяснять, – галантно перебил он. – В Венгрии у нас такие же проблемы с жильем.

– Слушай, прости, что так получилось, – извиняющимся тоном прошептал Тед Эндрю. – Но ты нас не предупредил.

– Нет-нет, ребята. Моя вина. Надо было позвонить вам, как только я узнал, во сколько он приезжает.

– Ничего страшного, – уверил его Тед. – Слушай, уже поздно. Мне надо проводить Сару и потом идти на работу. Спасибо, Элиот, мы отлично проводили здесь в-ремя.

Сара поцеловала Эндрю в щеку и вышла, а он сказал вслед:

– Вы же знаете, что ничего не изменилось. То есть можете продолжать… приходить сюда.

Сара выглянула из-за двери.

– Посмотрим. – Она улыбнулась. – Но думаю, у тебя теперь будет полно хлопот.

Во время рождественских каникул оставалась открытой лишь столовая в Элиот-хаусе. Чтобы обеспечить питанием – если так можно назвать то, что предлагается в меню университетской кухни – всех бедняг, которым на праздники пришлось остаться в Кембридже.

Здесь теперь появлялись не привычные жильцы Дома, а, скорее, сборная солянка из студентов со всего кампуса. Многие из них учились на последнем курсе (выпуск 57-го) и в поте лица трудились над дипломными работами. Были среди оставшихся и первокурсники, которые приехали издалека и которым не хватало средств даже на билет на автобус.

Но были и истинные жильцы Элиота, и у каждого из них имелась веская причина провести Рождество в холодном Кембридже.

Одним из них был Дэнни Росси. Перерыв в занятиях позволил ему с головой окунуться в работу над «Аркадией». В кампусе было тихо. С занесенного снегом двора не раздавалось никакого шума, который мог отвлечь. Желая впечатлить Марию, он поспешил дать обещание, что музыка будет полностью готова к тридцать первому декабря.

Он работал как заведенный с утра и до позднего вечера. Одна из музыкальных тем появилась словно по волшебству – печальная любовная песня пастушков. Мелодия словно бы родилась из его тоски по Марии. Над остальными пришлось попотеть, но нотная тетрадь мало-помалу заполнялась.

Он думал, что это было лучшее из всего им написанного.

У Дэнни была и другая причина посвятить это время работе. В последних письмах мать уговаривала его приехать домой на каникулы и помириться с отцом. Но получение заказа на первую серьезную работу было достаточно весомой причиной, чтобы по-прежнему не встречаться с отцом.

Дэнни провел зимние праздники взаперти – в прямом и переносном смысле. Одержимость этим балетом позволила ему отключить все эмоции – в том числе естественное желание провести Рождество с семьей и особенно с матерью. И чувства к Марии. Такой милой. Такой желанной. Такой совершенно недоступной.

«К черту все, пусть моя боль воплотится в ноты», – пытался рассуждать он. Страсть вдохновляет творца. Но в этом случае попытка избавиться от чувств привела лишь к тому, что они вспыхнули с новой силой.

Джордж Келлер тоже решил не покидать Кембридж. И хотя Эндрю Элиот любезно пригласил его к себе домой, Джордж пожелал остаться в одиночестве и продолжить изучать английский – в котором он быстро делал успехи.

В канун Рождества в столовой подали нечто вполне похожее на жареную индейку. Джордж Келлер этого не заметил. Он сидел с края за прямоугольным столом, поглощая учебник английского. С другого края оказался его однокурсник, Дэнни Росси, внимательно перечитывавший написанные за сегодня ноты.

Они были слишком увлечены, чтобы заметить друг друга. Или осознать тот факт, что они оба были одиноки.

Ближе к полуночи Дэнни Росси решил вернуться в детство. Отложил ноты и зачем-то стал наигрывать на фортепиано рождественские песни. Его окно было приоткрыто, и музыка через темный двор донеслась до Джорджа Келлера, который, конечно, все еще сидел за учебой, как ненормальный.

Беженец Джордж отклонился на спинку стула и закрыл глаза. Даже в Венгрии мелодия «Тихой ночи»[67]67
  «Silent Night» – один из самых знаменитых рождественских гимнов.


[Закрыть] всегда казалась ему трогательной. И теперь, за миллионы километров от дома, он прислушивался к тому, как она эхом звучала в морозном воздухе Кембриджа.

В один миг он вспомнил все, что надеялся забыть навсегда.

Дневник Эндрю Элиота

18 января 1957 года

Этот Джордж Келлер сводит меня с ума. Может, все дело в строе мыслей иммигранта? Я даже подумываю о теории, согласно которой амбиции американца прямо пропорциональны тому, как давно он ступил на эту землю.

К примеру, раньше я считал чужаком Ламброса. Но он родился здесь. Это его отец пересек океан, чтобы сюда попасть. Но ничего, абсолютно ничего не сравнится с бешеными амбициями этого венгра, который не пробыл в Америке и двух месяцев. Будь Джордж локомотивом, он бы давно взорвался – столько в нем мощи.

Когда я просыпаюсь в восемь утра – несусветную для меня рань, – он уже давно позавтракал и сидит за учебой. Почти каждый день он с ликованием и гордостью сообщает мне, что первым пришел в столовую. (С Ньюэллом все наоборот – тот хвалится, что за все время учебы в Гарварде ни разу не сумел проснуться к завтраку.)

Джордж занял у меня пятьдесят баксов (которые отдаст, как только ему перечислят стипендию), чтобы купить портативный магнитофон, – он берет его на каждое занятие.

Теперь по вечерам он слушает лекции – иногда по несколько раз, – пока не запомнит их практически наизусть. Многие из них на русском. Что для него, наверное, очень здорово, хотя я чувствую себя так, будто поселился в Кремле. Естественно, в течение дня Джордж торчит один в комнате.

У нас все же появилась небольшая проблема с Тедом и Сарой. Хотя Джордж с пониманием отнесся к тому, что им необходимо уединение, он заявил, что не будет против их встреч в моей спальне, если сам в это время сможет продолжать заниматься в гостиной.

Мне пришлось тактично объяснить ему, что они будут очень даже против. В конце концов Джордж согласился сидеть в библиотеке общежития с четырех до половины седьмого в те дни, когда Тед и Сара будут находиться в своем временном пристанище.

Но вот что меня шокирует: я не представляю, во сколько он ложится спать. Если честно, я начинаю подозревать, что этот парень вообще не спит! И вот однажды вечером произошло нечто очень странное.

После долгой гулянки в «Порце» я проснулся в два часа ночи, чтобы справить нужду. Зайдя в туалет и занявшись своим делом, я вдруг услышал зловещий голос, доносящийся из душевой – «begin-began-begun», «bite-bit-bitten», «sing-sang-sung»[68]68
  Временные формы неправильных английских глаголов.


[Закрыть].

Я окликнул Джорджа по имени, но нормального ответа не услышал – вместо этого он продолжил повторять формы глаголов, и его голос эхом отражался от покрытых плиткой стен.

Тогда я отдернул шторку душевой. Там он и сидел – голый, если не считать его модные плавки, и с учебником английской грамматики в руке. Он продолжал бубнить, вбивая себе в голову новые слова и не замечая меня.

Я сказал, что так он скоро сведет себя с ума. На что он ответил:

– Drive-drove-driven.

Я подошел к раковине, налил в стаканчик холодной воды и вылил ему на голову. Он вздрогнул и бросил на меня изумленный – и при этом сонный – взгляд, затем выхватил шторку у меня из рук, задернул ее и продолжил упражняться в глаголах.

– Show-showed-shown, speak-spoke-spoken.

«К черту, – подумал я. – Пусть хоть до смерти заучится, мне-то какое дело».

Я закрыл за собой дверь в ванную, чтобы он, по крайней мере, не разбудил Ньюэлла, потом дотащился до кровати и лег спать.

Или, как сказал бы Джордж – sleep-slept-slept[69]69
  Спать (англ.).


[Закрыть].

– Привет, пап. Это Джейсон. У меня отличные новости.

– Тебя плохо слышно, сынок. Какой-то ужасный шум. Откуда ты звонишь?

– Для шума есть повод. У меня в комнате собралась вся команда по сквошу. Они только что выбирали капитана команды на следующий год и почему-то проголосовали за меня.

– Сынок, это просто замечательно! – радостно воскликнул Гилберт-старший. – Жду не дождусь, когда смогу рассказать твоей маме. И знаешь что? Уверен, ты возглавишь и теннисную команду.

Повесив трубку, Джейсон почувствовал необъяснимую грусть. Последние слова отца расстроили его. Он ведь звонил рассказать о своем успехе. И хотя отец обрадовался, он ясно дал понять, что ожидает от сына еще больших побед. Настанет ли этому конец?

Пошатываясь, к нему подошел Ньюэлл.

– Эй, капитан, ты все еще трезвый?

– Ага, – рассмеялся Джейсон. – Не хотел, чтобы отец подумал, будто у нас тут сборище пьяных бездельников – хотя на самом деле все так и есть.

Его товарищи по команде одобрительно загудели. В его маленькой команде собралось двенадцать игроков плюс несколько случайных гостей вроде Теда и Сары. Эндрю Элиот привел их, чтобы показать, какие спортивные креатуры имеются в гарвардском бестиарии.

Сначала Ньюэлл хотел, чтобы вечеринка оказалась сюрпризом. Но Джордж Келлер не позволил им заниматься подготовкой праздника в их комнате. У Ньюэлла не оставалось иного выбора, кроме как рассказать Джейсону о своих планах заранее, чтобы можно было прийти к нему.

– Как там поживает этот псих? – спросил Джейсон, наливая себе «Бад». – Небось сидит и заучивает наизусть «Британнику».

– Ничего смешного, – возразил Эндрю. – Он не только зубрит материал ко всем занятиям как ненормальный, но и читает от корки до корки «Нью-Йорк таймс», включая объявления и рецепты, а потом выписывает все незнакомые слова.

– Воскресное издание он тоже не пропускает, – добавил Ньюэлл, – хотя в этот день чертова газета выходит размером чуть ли не с «Войну и мир».

– Что ж, им нельзя не восхищаться, – сказал Джейсон.

– Я бы и рад восхититься, – возразил Ньюэлл, – живи он в какой-нибудь другой комнате.

Уже пьяные члены команды по сквошу вдруг начали постукивать по бокалам, призывая к тишине. Настало время выпить за их нового капитана. Самым красноречивым из них был Тод Андерсон, бывший капитан команды «Эндовер» – сейчас он был третьим в университетском рейтинге. Тод поднял бокал и сказал речь, достойную всех собравшихся спортсменов.

– За нового лидера команды, нашего замечательного Джейсона Гилберта, первоклассного теннисиста и несравненного ловеласа. Пусть на корте его ждет такой же успех, как и в постели.

После семи гости начали расходиться. Члены команды, как и договаривались, двинулись в сторону клуба «Заварной пудинг». По четвергам там подавали стейки за доллар семьдесят пять центов – дешевле в Кембридже не найдешь.

Шагая по Маунт-Оберн к Холиок-стрит, рыцари гарвардской сборной по сквошу весело горланили самый популярный командный гимн университета – в своей интерпретации:

 
«Гилберта ослепительный триумф
Приносит нам победу,
А мозги бедняги Эли
Разбиваем напрочь».
 

Поднимаясь по деревянным ступенькам в клуб – дом номер 12 по Холиок-стрит, – они стали вести себя лишь немного спокойнее. Стены у входа украшали театральные афиши за последние двести лет. Ребята прошли в обеденный зал, где Ньюэлл заказал столик на всю компанию.

Джейсона, естественно, усадили во главе стола, что его невероятно обрадовало, ведь его видное положение привлекло внимание всех спутниц членов клуба «Пудинг». К разочарованию этих простых смертных, их дамы весь вечер улыбались виновнику торжества. А он очаровательно улыбался в ответ.

Когда около десяти часов Джейсон, Эндрю и Дики Ньюэлл плелись назад к Элиот-хаусу, новоиспеченный капитан вдруг задумался:

– Эй, с нами же не было Андерсона, – заметил он. – Он решил покинуть вечеринку или что?

– Да ладно, Джейсон, – легкомысленно ответил ему Ньюэлл, – ты ведь знаешь, что Том не состоит в «Пудинге».

– Почему? – Джейсон удивился тому, что такой известный спортсмен не является членом сообщества, к которому принадлежит каждый третий старшекурсник.

– Ты разве не заметил, что Андерсон – черный? – упрекнул его Ньюэлл.

– И что?

– Брось, Гилберт, – продолжил Дики, – «Пудинг» все-таки не настолько либерален. Должны хоть кого-то туда не пускать.

Таким образом, посвященный его личному триумфу вечер снова напомнил Джейсону Гилберту о том, что, хотя все студенты Гарварда были равны, некоторые все же равнее других.

Профессор Сэмюель Элиот Морисон был одним из самых знаменитых преподавателей Гарварда и, безусловно, наиболее преуспевающим. Известный своей многотомной работой по военно-морской истории, а также книгами, посвященными Гарварду, этот выдающийся джентльмен, ко всему прочему, был дальним родственником Элиота, выпускника 58-го года, на что намекало его второе имя.

В течение трех лет у Эндрю все шло гладко; он брался то за одну специальность, то за другую (английский язык, американская культура и даже экономика – на которую он по глупости записался на несколько недель). Но теперь старший преподаватель предъявил ему ультиматум: выбрать какое-то одно направление и больше его не менять. Понимая, что он должен выпуститься из Гарварда хоть с какой-то специальностью, Эндрю запаниковал и решил спросить совета у знающего человека.

Собравшись с мужеством, он отправил записку профессору Морисону. И был приятно удивлен, когда сразу получил приглашение зайти к выдающемуся преподавателю в его увешанный картинами кабинет в недрах библиотеки Уайденер.

– Очень рад встрече, – сказал он, пожав Эндрю руку. – Передо мной живое доказательство того, что род старины Джона Элиота продолжается. Я знал твоего отца в его бытность студентом и хотел увлечь его работой над колониальной историей. Но, похоже, банковское дело его сманило.

– Да, – вежливо согласился Эндрю, – папа вроде как увлечен деньгами.

– В этом нет ничего плохого, – сказал Морисон, – особенно учитывая то, что пожертвования семьи Элиот помогли построить этот университет. Мой тезка, Сэмюель Элиот, открыл кафедру греческого еще в 1814 году. Скажи мне, Эндрю, какая у тебя специальность?

– В этом и проблема, сэр. Я учусь на третьем курсе и все еще не выбрал основной предмет.

– Чем думаешь заняться после учебы?

– Ну, мне, конечно, надо будет отслужить в армии…

– Да, семья Элиот давно с почетом служит на военно-морском флоте, – заметил профессор.

– Да, сэр, адмирал Морисон, – ответил Эндрю. Но не сказал, что именно по этой причине он думал отправиться на службу.

– А после этого?

– Отец наверняка полагает, что я стану банкиром. «В конце концов, – подумал он, – через четыре года я получу столько денег, что надо будет хотя бы узнать, где хранятся облигации. Это ведь тоже как-то относится к банковскому делу?»