Текст книги "Однокурсники"

– Что ж, тебя ждет хорошая профессия, – сказал Морисон. – Теперь тебе нужно выбрать специальность, которая поможет расширить твои знания. Ты когда-нибудь задумывался об истории своей семьи?

– С папой об этом не забудешь, – честно ответил Эндрю, чувствуя при этом неловкость. – Он уже с пеленок читал мне лекции о нашем благородном происхождении. Честно говоря, сэр, это немного неприятно. Я помню, как сидел за тарелкой хлопьев и слушал про Джона Элиота, апостола индейцев[70]70
  Джон Элиот (ок. 1604–1690) – миссионер, проповедовавший среди индейцев Северной Америки.


[Закрыть], и про прадеда Чарльза, знаменитого президента Гарварда[71]71
  Чарльз Уильям Эллиот дольше всех занимал пост президента Гарварда – с 1869 по 1909 г.


[Закрыть]. Я практически потерялся в листве нашего семейного древа.

– Но ты пропустил сразу несколько веков, – заметил адмирал. – А как же Война за независимость? Тебе известно, чем занимались все Элиоты во «времена испытаний человеческих душ»?[72]72
  Цитата из памфлета «Американский кризис» философа XVIII века Томаса Пейна, впервые опубликованного в период Войны за независимость.


[Закрыть]

– Нет, сэр. Я думал, что они просто стреляли из мушкетов на Банкер-хилл[73]73
  Холм недалеко от Бостона, где в 1775 году произошло сражение между американскими повстанцами и английской армией.


[Закрыть].

Профессор ему улыбнулся.

– Тогда я думаю, что мне есть о чем поведать тебе. Поколение Элиотов восемнадцатого века знаменито своими дневниковыми записями. С их слов мы знаем, что они видели и чем занимались во время той войны. Эндрю, я не представляю, что может для одного из Элиотов быть интереснее, чем изучение жизни гарвардских выпускников того времени. Прекрасная тема для диссертации.

Тогда Эндрю пришлось признаться.

– Сэр, думаю, я должен сказать вам, что мои оценки вряд ли потянут на диплом с отличием. Никто не даст мне заняться диссертацией.

Знаменитый историк улыбнулся.

– Значит, ты сумеешь понять суть настоящей учебы, Эндрю. Мы с тобой будем встречаться и вместе изучать дневники Элиотов. Никаких оценок ты за это не получишь. Но само чтение этих записей уже станет наградой.

Эндрю вышел из кабинета Морисона, едва не задыхаясь от радости. Теперь у него появился шанс получить не только диплом, но и образование.

Дэнни Росси терзали муки.

Иногда он отчаянно желал, чтобы репетиции «Аркадии» завершились и этот чертов балет наконец-то показали на сцене. Тогда ему больше не придется встречаться с Марией.

Иногда же он мечтал, чтобы подготовка к выступлению длилась вечно. В течение февраля и марта он шесть дней в неделю проводил за инструментом по несколько часов, а Мария вовсю занималась хореографией. Натаскивала танцоров, показывала движения и часто, склонившись над фортепиано, просила совета у композитора.

Это все чертово балетное трико синего цвета. Нет, не стоит винить одежду, она просто подчеркивала ее соблазнительную фигуру, которая и сводила его с ума.

Вероятно, хуже всего было, когда после репетиций они шли перекусить и обсудить, как продвигается балет. Она была такой милой и дружелюбной, и они болтали часами. Что еще мучительнее, эти совместные вечера все больше и больше походили на свидания. Но Дэнни знал, что это все же не так.

Как-то она лежала в больнице с азиатским гриппом, он пошел проведать ее и принес цветок. Он сел у ее кровати и постарался рассмешить ее всякими глупыми историями. Она много смеялась, и когда он уже уходил, она сказала:

– Спасибо, что пришел, Дэнни. Ты настоящий друг.

Вот кем он был, черт возьми, просто каким-то ничтожным другом. Но разве могло быть по-другому? Она была красивой и уверенной в себе – и еще высокой. К нему не относилось ни одно из этих определений.

И что самое ужасное: какой предлог он сможет придумать, чтобы увидеть ее, когда выступления закончатся?

Наконец настал вечер премьеры. Все мнимые гарвардские знатоки театра собрались в рэдклиффском театре «Агассиз», чтобы оценить хореографическую постановку Марии Пасторе и музыку Дэниела Росси.

Дэнни был слишком увлечен дирижированием, чтобы следить за реакцией публики, хотя слышал, что несколько раз раздавались бурные овации. Чему они аплодировали, музыке или танцам?

Так как большинство танцоров были людьми сдержанными, вечеринку в честь премьеры устроили в смежном репетиционном зале, где всем подали фруктовый напиток из растворимого порошка – а некоторые смельчаки даже пили пиво.

У театральных премьер Гарварда есть одно сходство с Бродвеем. Все исполнители сидят и ждут рецензий. Правда, в Кембридже вердикт ожидают только от одной газеты – «Кримсон».

Около одиннадцати кто-то прибежал с новостями о заметке Сони Левин для завтрашнего выпуска. Для издания, известного своей надменностью, рецензия начиналась на удивление восторженными комментариями о хореографии Марии, которую сочли «динамичной и оригинальной, с легким налетом беспечности».

Затем мисс Левин перешла к Дэнни Росси. Или, точнее сказать, переехала его. По ее мнению, музыка хоть и казалась энергичной и живой, она все же была, мягко выражаясь, вторична. Может, подражание и считается высшей формой лести, но Стравинский и Аарон Копленд могли бы вполне оправданно потребовать за это авторский гонорар.

К ужасу Дэнни, рецензию зачитывал помощник режиссера, который с каждым произнесенным словом чувствовал себя все более неловко.

Дэнни был уязвлен. Почему эта ехидная выскочка из «Кримсона» самоутверждается за его счет? Она хоть представляет, как это больно?

Ему вдруг захотелось выбежать из комнаты. Но кто-то положил руку ему на плечо. Это была Мария.

– Слушай, Дэнни…

– Не стоит, – с горечью пробормотал он. Он не мог повернуться и посмотреть ей в глаза. Забыв, что его куртка осталась лежать на стуле за кулисами, он не спеша вышел из зала.

Добравшись до лестницы, он ускорил шаг. Ему надо было убраться отсюда ко всем чертям. Сбежать от этих сочувственных взглядов.

Оказавшись на первом этаже, он заметил знак, указывающий на таксофон, и вспомнил, что обещал позвонить доктору Ландау сразу после выступления.

«Вот черт. Как я смогу повторить разгромные слова этой стервы?» И сможет ли он вообще теперь называть его своим учителем? Он неудачник. О его провале узнают все. Прямо как на том соревновании по бегу, еще в школьные годы.

Он распахнул стеклянную дверь и вышел наружу, в холодную мартовскую ночь, не чувствуя, как суровый ветер обжигает его лицо. Он был слишком занят мыслями о том, что этот неожиданный поворот событий лишит его уважения любимого учителя.

Дэнни всегда знал, что будет последним учеником Ландау. И он хотел быть лучшим.

Дальше он идти не мог. Он присел на каменные ступеньки и закрыл лицо руками.

– Росси, что ты здесь делаешь? Ты так себе пневмонию заработаешь.

Мария высунулась из-за двери и смотрела на него с верхних ступенек.

– Уходи, Пасторе. Тебе не стоит общаться с такими второсортными личностями, как я.

Не обращая внимания на его слова, она спустилась и села на одну ступеньку ниже него.

– Послушай, Дэнни, мне неважно, что там сказала Соня. Я думаю, что твоя музыка прекрасна.

– Завтра утром об этом прочитает весь университет. Этим ублюдкам из Элиот-хауса будет над чем посмеяться.

– Не глупи, – ответила она. – Большинство этих богатеев вообще не умеют читать. – А потом осторожно добавила: – Я лишь хочу, чтобы ты поверил – мне так же больно, как и тебе.

– Почему? Ты ведь получила хорошие отзывы.

– Потому что я люблю тебя.

– Ты не можешь любить меня, – машинально возразил он. – Ты слишком высокая.

Его нелепая реакция не могла не рассмешить ее.

Тогда он тоже засмеялся. И притянул ее к себе. Они поцеловались.

Спустя мгновение Мария взглянула на него и улыбнулась.

– Теперь твоя очередь.

– Моя?

– В смысле, это взаимно или нет?

– Взаимно, – тихо ответил он. – Я тоже люблю тебя, Мария.

Оставаясь в объятиях друг друга, они не чувствовали холода пронизывающего ветра.

Весенние каникулы в Гарварде для всех проходят по-разному.

Старшекурсники остаются в университете, чтобы закончить свои диссертации, которые необходимо было сдать в первый учебный день после каникул. Более обеспеченные студенты отправились на Бермуды – именно там по традиции проходила легендарная Университетская неделя. Они планировали загорать, ходить под парусом, кататься на водных лыжах, танцевать под мелодии калипсо и – предположительно – соблазнять девчонок, которые собрались там по тем же причинам.

Обычно весна в Кембридже – одно только название. А спортсменам нужно весеннее тепло, чтобы привести мышцы в тонус для предстоящих важных соревнований.

Команда бегунов отправляется в Пуэрто-Рико. Но это только кажется заманчивой возможностью. Потому что, в отличие от туристов, валяющихся на бермудских пляжах, спортсменам приходится вставать в пять утра, пробегать перед завтраком пятнадцать километров, потом идти спать и во второй половине дня снова отправляться на пробежку. Почти ни у кого не остается ни сил, ни даже желания провести вечер с прекрасной сеньоритой.

Теннисисты, гольфисты и бейсболисты едут в южные штаты, чтобы размяться на соревнованиях с местными университетами. Эти команды ведут не настолько аскетическую жизнь, как бегуны, поэтому им хватает сил на ночные развлечения. После ужина они прогуливаются по живописным кампусам, и буква «H»[74]74
  Первая буква в названии Гарвардского университета («Harvard»).


[Закрыть] на их свитерах будто магнитом притягивает милых южных студенток.

После с трудом доставшейся победы на матче с университетом Северной Каролины Джейсон Гилберт и его товарищи по команде собирались отдохнуть и очаровать женскую часть населения Чапел-Хилл[75]75
  Город, в котором расположен университет Северной Каролины.


[Закрыть]. Пока они принимали душ и переодевались, Дейн Оливер, их тренер, устроил своим парням сеанс конструктивной критики – включая Джейсона, который, несмотря на победу, показался ему на корте слегка вялым.

– Это потому, что я устал, тренер, – возражал он. – Все эти переезды, тренировки и матчи – тоже мне каникулы.

– Да ладно, Гилберт, ты слишком много сил потратил на вечеринки после своих побед, – по-доброму упрекнул его Дейн. – Напомнить тебе, что мы сюда приехали не отдыхать?

– Слушайте, тренер, не забывайте, что я сегодня выиграл.

– Помню, но ты как будто уснул на корте. Так что приди в себя, или же я назначу тебе комендантский час. Ты меня понял, Гилберт?

– Да, сэр. Простите меня, грешного.

Смех эхом отразился даже из душевой, но в раздевалке вдруг появился седоватый, похожий на преподавателя мужчина в костюме и галстуке – он хотел переговорить с тренером.

– Кто это такой? – шепотом спросил Джейсон у Ньюэлла, который стоял возле соседнего шкафчика и вытирался после душа.

– Может, это за тобой пришел агент ФБР, – усмехнулся он. – Думаю, за эту неделю ты нарушил закон Манна[76]76
  Утвержденный в 1910 году федеральный закон о тайной торговле белыми рабынями, направленный на борьбу с проституцией.


[Закрыть] уже четыре или пять раз.

Джейсон не успел ничего ответить, потому что тренер попросил всю команду собраться вместе.

Двенадцать игроков разной степени раздетости послушно подошли к нему.

– Ребята, этот джентльмен – раввин Явец, глава организации Гилель в университете Северной Каролины, – обратился к ним тренер Оливер. – Он говорит, что сегодня начинается еврейская Пасха. И что он будет рад видеть игроков еврейского происхождения из нашей команды на его службе.

– Праздник надолго не затянется, – добавил раввин с южным акцентом. – Простой седер[77]77
  Иудейский пасхальный ужин.


[Закрыть]: вкусная еда и песни, которым, я надеюсь, вас научили ваши деды.

– Есть желающие? – спросил тренер.

– Я с удовольствием приду, – откликнулся второкурсник Ларри Уэкслер, новичок, выступающий в команде под седьмым номером. – Это поможет уладить все с родителями – они немного расстроились, что в этот день меня не будет дома.

– Кто-нибудь еще? – спросил Оливер, взглянув на Джейсона Гилберта.

Он поймал его взгляд и вежливо ответил:

– Спасибо, но меня это… не особо интересует.

– Мы все же будем рады, если ты передумаешь, – сказал раввин. А потом повернулся к Ларри Уэкслеру. – Я пришлю кого-нибудь за тобой около половины седьмого.

Когда священник ушел, Ньюэлл, будто небрежно, поинтересовался:

– Слушай, Уэкслер, что это вообще за праздник такой?

– Он довольно интересный, – ответил второкурсник. – В этот день отмечается исход евреев из Египта. Ну, когда Моисей сказал: «Отпусти народ мой».

– Смахивает на пирушку цветных[78]78
  Изречение Моисея «Let my people go» упоминается в негритянском спиричуэле «Go Down Moses» («Сойди, Моисей»), наиболее известную версию которого исполнил Луи Армстронг.


[Закрыть], – заметил Ньюэлл.

Уэкслер возразил:

– Знаешь, Дизраэли[79]79
  Бенджамин Дизраэли (1804–1881) – английский государственный деятель, 40-й и 42-й премьер-министр Великобритании.


[Закрыть] как-то сказал одному английскому ханже: «Когда мои предки читали Библию, ваши еще лазали по деревьям».

Час спустя, когда Ларри Уэкслер аккуратно поправлял галстук университетской команды, он заметил отражение в зеркале.

Это был Джейсон – одетый в непривычно строгий для него синий пиджак.

– Слушай, Уэкслер, – нервно сказал он, – если я пойду на этот праздник, я не буду выглядеть полным идиотом? Я даже не знаю, что там надо делать.

– Не переживай, Гилберт. Там надо просто сидеть, слушать, а потом есть. Я даже буду переворачивать тебе страницы.

Собралось человек сорок; все они расселись за длинными столами в отдельной столовой Студенческого союза.

Раввин Явец кратко произнес вступительное слово:

– По сути, Пасха – это важнейший праздник в еврейском календаре. Ведь благодаря ему исполняется главное предписание нашей веры, о котором сказано в Исходе, Главе 13: напоминать новому поколению о том, что Господь спас нас от египетского гнета.

Джейсон молча слушал, как присутствующие по очереди читают отрывки из библейских рассказов и поют хвалебные гимны. В какой-то момент он шепотом спросил у Ларри:

– Откуда все знают эти песнопения?

– Это же «горячая десятка» хитов – с пятого тысячелетия до нашей эры вплоть до наших дней. Твои предки, должно быть, отстали от жизни.

Джейсон расслабился, когда подали ужин: беседа наконец пошла о современной университетской жизни и он больше не чувствовал себя белой вороной.

За едой Ларри прошептал:

– Что-нибудь из этого значимо для тебя – в смысле, как часть культуры?

– Вроде того, – ответил Джейсон, пусть вежливо, но неубедительно. На самом деле он вовсе не понимал, какое отношение эта традиция имеет к нему, живущему в 1957 году.

Но еще до конца вечера он понял это.

Когда служба продолжилась, раввин предлагал каждому встать и помолиться за приход Мессии. В этот момент он добавил кое-что, связанное с недавними событиями истории:

– Конечно, все мы знаем, что древние египтяне были явно не последними из тех, кто желал уничтожить наш народ. Не так давно, на Пасху 1943 года, отважные евреи из варшавского гетто, оголодавшие и почти безоружные, героически противостояли осаждавшим их нацистам. Это случилось не с нашими праотцами, а с нашими ближайшими родственниками. Дядями, тетями, бабушками и дедушками – и даже с братьями и сестрами. Именно о них – и о еще шести миллионах убитых Гитлером – мы вспоминаем в этот момент.

Все вдруг затихли.

За первым столом Джейсон увидел юношу, который опустил голову и безмолвно заплакал.

– Ты потерял там кого-нибудь из родных? – шепотом спросил Джейсон.

Ларри Уэкслер с грустью посмотрел на своего товарища по команде и ответил:

– Мы все потеряли, разве не так?

Мгновение спустя они снова расселись и запели праздничные песни.

Формальная часть вскоре закончилась. После этого они в неофициальной обстановке пообщались с симпатичными студентками, которые, выказывая особое гостеприимство, окружили двоих посетителей из Гарварда.

Ближе к одиннадцати Ларри и Джейсон отправились через сумрачный кампус к своему общежитию.

– Не знаю, как ты, Гилберт, – сказал Ларри, – а я очень рад, что пошел туда. Разве это не здорово – узнать больше об истории своего народа?

– Думаю, да, – едва слышно ответил Джейсон Гилберт. И при этом подумал: «Моя история началась лишь двадцать лет назад в здании суда. Когда некий любезный судья позволил отцу взять новое нееврейское имя».

И дабы обеспечить нам будущее, он отказался от прошлого.

Пока они шли, Джейсон не переставал размышлять. «Интересно, почему отцу пришлось это сделать? Этот Уэкслер, например, не менее успешен в жизни, чем я. Даже больше. Ведь он знает, кто он такой».

За весенние каникулы в жизни Джейсона кое-что изменилось. После матча со звездной командой выпускников, которые теперь служат в морской пехоте в Квонтико, штат Вирджиния, он поддался на уговоры офицера по набору на военную службу и записался в Летний подготовительный взвод.

Он решил, что это будет отличная альтернатива воинской повинности, ведь, в отличие от службы подготовки офицеров резерва, эти сборы будут проходить только в летний период в течение двух лет. Потом, после окончания университета, он отправится служить на флот еще на два года в звании офицера. Ему недвусмысленно намекнули, что после базовой подготовки его даже могут перевести в специальную службу, где дежурство можно проводить за теннисной тренировкой.

Но перед этим его ожидала еще одна схватка. В мае им предстоит состязаться с Йелем. И это полчище из Нью-Хейвена жаждало мести.

– Нет.

– Прошу тебя.

– Нет!

Мария Пасторе резко поднялась, ее лицо раскраснелось.

– Дэнни, ради всего святого, сколько раз мне надо тебе объяснять?

– Мария, это просто абсурд.

– Нет, Дэнни. Ты жесток и равнодушен. Почему ты не понимаешь, что у меня есть свои принципы?

Дэнни Росси ничего не мог добиться от Марии.

Хотя первые несколько недель жизнь казалась им раем для двоих даже среди шумной кембриджской толпы, вскоре они столкнулись с серьезными нравственными разногласиями.

Мария была самой милой, доброй, умной и красивой девушкой в его жизни. И она обожала его. Но проблема была в том, что она – по необъяснимым и совершенно неприемлемым для него причинам – отказывалась спать с ним. Наоборот, в этом плане она мало чего ему позволяла.

Лежа на его диване, они обнимались и страстно целовались, но как только он пытался скользнуть рукой под ее свитер, весь ее пыл тут же превращался в панику.

– Нет, Дэнни. Прошу тебя.

– Мария, это не какая-то интрижка, – убеждал ее он. – Мы очень дороги друг другу. Я хочу касаться тебя только потому, что люблю.

Она встала и, поправив свитер, попросила уважать ее чувства.

– Дэнни, мы оба католики. Разве ты не понимаешь, что заниматься этим до свадьбы неправильно?

– Чем заниматься? – сердито сказал он. – Где в Библии написано, что мужчина не может трогать женскую грудь? Напротив, в Песни Песней Соломона…

– Хватит, Дэнни, – спокойно перебила она, хотя внутри нее явно кипели эмоции, – ты ведь знаешь, что дело не в этом. На этом все не остановится.

– Но я клянусь тебе, что не стану просить большего.

Раскрасневшаяся Мария взглянула на него и честно ответила:

– Знаешь, может, ты и сумеешь прерваться в самый разгар. Но я себя знаю. Я знаю, что, как только мы дойдем до этого, я не смогу остановиться.

На мгновение это признание обрадовало Дэнни.

– Значит, на самом деле ты хочешь этого?

Она стыдливо кивнула.

– Дэнни, я женщина. Я люблю тебя. И во мне кроется море страсти. Но я еще и верующая, я католичка. Сестры говорили нам, что это смертный грех.

– Слушай, неужели ты, умная студентка Рэдклиффа, действительно считаешь, что будешь гореть в аду, переспав с любимым человеком, когда на дворе 1957 год? – настойчиво спросил Дэнни, будто на жаркой университетской дискуссии.

– Если я не замужем, то да, – решительно ответила она.

– Господи, поверить не могу. – Терпение Дэнни заканчивалось. Как и его доводы.

Охваченный головокружительным желанием убедить эту чувственную консерваторшу, он выпалил:

– Мария, слушай, мы когда-нибудь поженимся. Тебе этого недостаточно?

Возможно, она была слишком расстроена, чтобы осознать, что он действительно упомянул о браке. Во всяком случае, она ответила так:

– Дэнни, пожалуйста, поверь мне – я не могу забыть то, как меня воспитывали. Мой священник, мои родители… нет, я не стану уходить от ответственности и винить в этом их – это мое убеждение. Я хочу остаться невинной для своего мужа.

– Боже, как старомодно. Ты что, не читала Кинзи?[80]80
  Алфред Чарлз Кинзи – американский биолог, сексолог, автор исследований сексуального поведения американцев.


[Закрыть] В наши дни так поступают только десять процентов женщин.

– Дэнни, пусть я буду хоть одна такая во всем мире – мне неважно. Я останусь девственницей до первой брачной ночи.

На что Дэнни, когда у него закончились разумные доводы, практически машинально выпалил:

– Черт.

Затем, стараясь сдержать свой пыл, он сказал:

– Ладно, ладно, давай обо всем забудем и пойдем поужинаем.

Он начал надевать галстук и в ответ, к своему удивлению, услышал:

– Нет.

Он повернулся к ней и рявкнул:

– Теперь-то что?

– Дэнни, давай будем откровенны друг с другом. Это не может так продолжаться. Потому что мы начинаем ссориться. А это значит, что все наши нежные чувства в конце концов угаснут.

Она встала. Словно хотела унизить его не только морально, но и физически.

– Дэнни, ты действительно очень дорог мне, – сказала она. – Но я не хочу видеть тебя…

– Больше никогда?

– Не знаю, – ответила она. – Какое-то время. Ты ведь летом поедешь в Тэнглвуд. Я буду работать в Кливленде. Может, разлука поможет нам. У нас будет время подумать.

– Ты слушала, когда я сказал, что хочу жениться на тебе?

Она кивнула. А потом осторожно ответила:

– Да. Но я не уверена, что ты действительно имеешь это в виду. Поэтому нам и нужно побыть врозь.

– Мы можем хотя бы писать друг другу? – спросил Дэнни.

– Конечно, давай.

Мария пошла к двери, потом повернулась. Она молча смотрела на него какое-то время, а затем прошептала:

– Ты не представляешь, как это больно для меня, Дэнни.

После этого она ушла.

К весне 1957 года Джордж Келлер знал стандартный язык обучения в Гарварде достаточно хорошо, чтобы записываться на те же предметы, что и его однокурсники.

Вполне ожидаемо он выбрал основным курсом государственное управление. Бжезинский объяснил, что с его прекрасным знанием русского и опытом жизни за железным занавесом для Вашингтона он будет незаменим.

Среди предметов весеннего семестра он помимо остальных выбрал курс «Основы международной политики», хотя имя профессора снова пробудило в нем ощущение паранойи. Преподавателя звали Уильям Палмер Элиот – еще один (предположительно) родственник его соседа по комнате Эндрю.

Это было судьбоносное решение. Помощником Элиота оказался молодой круглолицый педагог, который говорил по-английски с еще более явным акцентом, чем Джордж. Его звали Генри Киссинджер[81]81
  Генри Киссинджер (р. 1923) – американский государственный деятель, занимал пост советника по национальной безопасности США в 1969–1975 годах и Государственного секретаря США с 1973 по 1977 год.


[Закрыть]. И между ними появилась некая необъяснимая связь, которая свела их вместе.

Киссинджер был беженцем, как и Джордж, только приехал из охваченной войной Германии. Он тоже раньше учился в Гарварде (и тоже изменил свое имя на английский манер). Он стал настоящим знатоком политики – и в теории, и в практике. Доктор К. (так его с любовью называли студенты) уже проводил что-то вроде Международного гарвардского семинара. И был одним из руководителей «Форин афферс», пожалуй, самого главного политического журнала в мире.

Джордж думал, что попасть в группу Киссинджера ему помогли знания, но обнаружил, что это сам педагог предпринял необходимые усилия, чтобы заполучить его в свою дискуссионную секцию. Оба были довольны.

Среди прочего, Киссинджер был впечатлен его знанием русского языка. Но именно из-за своего огромного желания быть лучше всех в Гарварде (а в дальнейшем – во всем мире) он захотел записать молодого венгра в свою команду. Ведь ему было известно, как сильно хотел увлечь Джорджа в свою область исследований его давний соперник Збиг Бжезинский.

После утреннего собрания группы он задержал Джорджа.

– Мистер Келлер, можно вас на минуту? Я хотел бы сказать пару слов по поводу вашего сочинения.

– Конечно, – вежливо ответил Джордж, вдруг испугавшись, что его работа оказалась вовсе не такой оригинальной и проницательной, как он думал.

– Нормально получилось, профессор? – спросил у него Джордж, когда из аудитории вышли последние студенты. Будучи дальновидным стратегом, он называл Киссинджера профессором, хотя и знал, что тот был просто преподавателем. Он был явно польщен комплиментом.

– Ваша работа, мистер Келлер, не просто «нормальная». Она превосходная. Такого тонкого анализа различных философских течений Восточной Европы я еще не встречал.

– Спасибо, профессор, – радостно поблагодарил Джордж.

– Я знаю, ты недавно приехал из Венгрии. Что ты изучал в Будапеште?

– Право. Советское право, естественно. Довольно бесполезно, да?

– Смотря для кого. В моих исследованиях мне пригодился бы такой человек – специалист в этой области, к тому же умеющий читать по-русски.

– Ну, сэр, честно говоря, я не окончил университет, – ответил Джордж. – Так что вряд ли меня можно назвать специалистом.

Глаза Киссинджера за очками в толстой черной оправе заблестели.

– Может, в Венгрии тебя и не сочли бы таковым, но в Кембридже человека с подобным опытом днем с огнем не сыскать…

– На дороге не валяются, да? – Джордж решил продемонстрировать свое знание фразеологизмов.

– Действительно, – ответил доктор К. – Так что, если у тебя есть на это время, я хотел бы предложить тебе должность научного ассистента. Европейский научный центр платит два доллара в час, что очень даже неплохо. А дополнительным стимулом будет возможность найти тему для дипломной работы.

– Хотите сказать, что вы, возможно, станете моим научным руководителем?

– Юноша, я был бы оскорблен, не предложи ты мне этого, – сказал Киссинджер с заманчивой любезностью. – Значит, ты принимаешь мое предложение, Джордж? Или хочешь немного подумать? Обговорить с куратором вашего факультета? Кто тебя курирует – тот молодой поляк Бжезинский?

– Все в порядке, я объясню Збигу. Когда мне приступать к работе, доктор Киссинджер?

– Зайди ко мне в кабинет сегодня после обеда. И еще, Джордж – с этого момента, вне занятий, зови меня Генри.

Так закончился третий год учебы.

Любящий американский народ переизбрал Эйзенхауэра на очередной срок, а один из студентов Гарварда тем временем был избран посланником божьим для миллионов людей. Умирая, правящий Ага Хан неожиданно решил, что его преемником и новым духовным лидером миллионов исмаилитов станет его внук принц Карим, будущий выпускник 58-го года.

Многие из его однокурсников сочли это знаком благословения для всех них.

Джордж Келлер проделал самый далекий путь – и географически, и умственно. Менее чем за семь месяцев он по-настоящему одолел английский язык. Структура предложения подчинилась ему. Слова стали лишь пешками в борьбе за свою точку зрения и пленении умов.

Теперь он мог спокойно грызть гранит науки. И у него был влиятельный наставник. Если Гарвард что и подарил ему в жизни, так это встречу с Генри Киссинджером – схожесть их мышления была поразительна.

Таким образом, он получил завидную работу на лето – он будет помогать доктору К. с организацией Международного семинара и редактированием его журнала «Конфлуэнс».

На семинаре собралось несколько десятков правительственных чиновников и важных интеллектуалов, живущих по обе стороны железного занавеса; они приехали, чтобы устроить ряд встреч и лекций и обсудить формирование послевоенного мирового сообщества.

Помимо прочего, Джордж был обязан знакомиться с представителями стран Восточного блока и узнавать, что они на самом деле думали про Гарвард, про семинар – и даже про самого Киссинджера.

Несмотря на первоначальную осмотрительность, все они в итоге поддавались европейскому шарму Джорджа и, рано или поздно, начинали говорить более откровенно, чем могли себе представить в такой обстановке – в чужих стенах западного капиталистического университета.

Конечно, задание Генри вовсе не подразумевало физическую близость с кем-либо из участников. Это была его собственная инициатива.

Может, все дело было в жаркой кембриджской погоде, в собравшихся стайках девчонок – не из Рэдклиффа, – которые расхаживали по Гарвард-ярду в невероятно коротких шортах и облегающих футболках.

Или, возможно, чувство вины, эдакое подсознательное наказание, которое заставляло Джорджа соблюдать целомудрие, со временем прошло.

В начале августа он переспал с одной из ведущих журналисток Польши. Ей было почти сорок – женщина, умудренная опытом. Поэтому ее комментарии по поводу умений Джорджа в постели имели для него огромное значение.

– Юноша, у меня никогда не было такого искусного любовника… – прошептала она.

Джордж улыбнулся.

– …и такого холодного, – поспешила добавить она. – Ты делаешь все будто по учебнику.

– Ты сомневаешься в моей искренности? – весело спросил он.

– Конечно, нет, – с коварной улыбкой ответила она. – Я ни на минуту не поверила, что она вообще у тебя есть. Ты ведь их шпион, да?

– Естественно, – ухмыльнулся Джордж. – Директор хочет, чтобы я узнал, кто из делегатов лучше всех в постели.

– И? – кокетливо поинтересовалась она.

– Если бы за секс давали Ленинскую премию, ты выиграла бы ее без труда.

– Ах, Джордж, – заворковала она, – ты говоришь так же изящно, как и занимаешься любовью. У тебя впереди большое будущее.

– И в какой, по-твоему, области? – спросил он, искренне желая услышать мнение знаменитой женщины.

– Это же очевидно, – ответила она. – Только в одной области требуются два твоих лучших таланта в равной степени. В политике, где же еще.

Она притянула его к себе, чтобы продолжить эротическую дискуссию.

Джейсон Гилберт с легкостью пролагал себе путь к спортивному олимпу. Он взял главный приз на теннисном турнире Всеамериканской студенческой ассоциации спортсменов-любителей второй год подряд. И словно этого было недостаточно, его товарищи по команде отдали ему должное и выбрали капитаном – как и в сквоше.

Хотя обычно он не отличался злопамятством, сейчас он не мог не отправить мистеру Трамбаллу, своему школьному директору, большую статью из «Кримсона», в которой рассказывалось о невероятном количестве его спортивных побед. Как говорилось в хвалебном отзыве: «Кто может представить, какие еще высоты успеет покорить Гилберт за последний учебный год?».

Чувства Теда и Сары стали такими крепкими, что одна мысль о расставании на два месяца была невыносима. Поэтому она упросила родителей позволить ей посещать Летнюю школу Гарварда и снимать квартиру на севере Кембриджа. Внезапное желание Сары дополнительно заняться учебой казалось ее матери более чем подозрительным. Но отец, которому она призналась, что подозрения мамы, в общем-то, небезосновательны, поддержал ее и помог выиграть этот спор.

Лето было долгим и страстным (одной звездной ночью они даже занимались любовью в самом Гарвард-ярде, в дворике за Сэвер-холлом). День труда[82]82
  В США и Канаде отмечается в первый понедельник сентября.


[Закрыть] оказался для них болезненным и мучительным. Сара плакала всю неделю перед тем, как им пришлось освободить квартиру.

Для Дэнни Росси лето 57-го стало своего рода увертюрой к высшей точке его музыкальной карьеры.

Мюнш пригласил его выступить 12 октября с Бостонским симфоническим оркестром – он сыграет Бетховена, Концерт для фортепиано № 3. Эти трели в начальной части произведения эхом пронесутся по всему миру музыки. Когда он, полный радости, позвонил доктору Ландау и сообщил ему эту новость, то с восторгом услышал, что его учитель накопил деньги на билет на самолет и собирается приехать на концерт.

Однако близость дебютного выступления не принесла ему радости, на которую он надеялся. Третий курс забрал у него много сил, а взамен не дал почти ничего. Он никак не мог забыть унизительную критическую статью из «Кримсона». А еще эти мучительные отношения с Марией.