Текст книги "История Средиземноморского побережья"

Финальное наступление в Палестине, которое откладывалось почти шесть месяцев из-за вывода на Западный фронт большей части британского контингента генерала Элленби, возобновилось осенью 1918 года. Наступление было тщательно спланировано. Пехотные и кавалерийские части были сконцентрированы на средиземноморском побережье таким образом, чтобы, хотя турки имели численное преимущество два к одному, на участке, где Элленби нанес удар, его войска имели численное преимущество четыре к одному. Турки и немцы отступили на северо-восток к холмистым внутренним территориям. Тем временем кавалерия союзников двинулась на север по прибрежному коридору, потом повернула на восток, чтобы перерезать коммуникации противника и путь к отступлению. Это была воистину блестящая операция с участием кавалерии, напоминающая о героических свершениях Александра Великого. Вероятнее всего, это была также последняя в истории крупная операция с участием кавалерии.

Турки, попав в безвыходное положение, были быстро окружены, а люди Элленби двинулись на Дамаск и Алеппо. 30 октября 1918 года, через месяц после начала наступления, Турция капитулировала. Это был конец Османской империи. Турки, господствовавшие в Восточном Средиземноморье в течение пяти веков, оказались на небольших территориях Малой Азии, на небольшом участке, расположенном к северу от Мраморного моря, известном как Турция-в-Европе. В истории Средиземноморья не было масштабных потрясений с такими важными последствиями после падения Константинополя в 1453 году. Да, в XIX веке Греция и Египет откололись от Турции. Но османы во время расцвета империи периодически терроризировали всю Европу, а позже нависли мрачной тенью над некогда блестящими странами Востока. Конец империи никто не оплакивал, но, как всегда, когда рушится центральная власть, ее место вскоре занимает оголтелый национализм.

Поражение Турции, возможно, решило некоторые проблемы Леванта и Ближнего Востока, но на их месте быстро сформировались новые. Британцы, желая во что бы то ни стало разгромить союзника Германии и обезопасить коммуникации в Индию, привлекли на помощь арабов, пообещав им взамен «золотые горы». Как писал Т. Лоуренс в книге «Семь столпов мудрости», «следующим по силе [после личных амбиций] было воинственное желание выиграть войну, соединенное с понимаем того, что без помощи арабов Англия не сможет оплатить цену завоевания турецкого сектора. Когда Дамаск пал, война на Востоке – вероятно, вся война – подошла к концу». Довольно скоро Лоуренс лишился всех иллюзий в части последующей политики британского правительства по отношению к арабам. Арабские земли, в прошлом бывшие географически важными из-за торговых путей, теперь стали еще важнее. Нефть, лежащая под их древними территориями, вскоре должна была снова выдвинуть их на передний план истории.

В суматохе рушащихся империй, появления новых национальных характеров, торжества победителей и подсчета цены успеха, один маленький фактор остался не замеченным историками. В ноябре 1917 года, ровно за год до окончания войны, Артур Джеймс Бальфур, британский министр иностранных дел, дал торжественное обещание, тем самым обязав свою страну его выполнить. Это обещание впоследствии стало известно как «декларация Бальфура» и звучало следующим образом: «Правительство его величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; при этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране».

Так Британия, чтобы заручиться поддержкой мирового еврейства в трудный момент войны, решила дать обратный ход диаспоре. Декрет Римской империи о том, что евреи должны быть рассеяны, был аннулирован декретом Британской империи. Каковы бы ни были достоинства или недостатки этой политики, британцам предстояло убедиться, как это уже сделали римляне до них, что вмешательство в дела этого уголка Средиземноморья так же опасно, как игра со скорпионом в пустыне.

Глава 12
Мир и снова война

Когда улеглась пыль, стихли волнения и воды Средиземного моря, успокоившись, снова стали прозрачными, стало ясно, какие изменения произошли в этом сейсмоопасном районе. На западе Испания, остававшаяся всю войну нейтральной (хотя и благосклонной к союзникам), ковыляла от одного внутреннего кризиса к другому. На юге Северная Африка – колониальное владение Франции – оставалась спокойной. Британцы пребывали в Египте и рядом с Суэцким каналом – их цели были достигнуты. Но теперь они вмешались в дела Палестины. Согласно мандату только что образованной Лиги Наций, Палестина стала территорией, на которой был установлен режим управления Великобританией. В это же время всколыхнулся арабский национализм, веками пребывавший в спячке. Британцы, которые (вместе с другими) были крайне заинтересованы в нефтяных ресурсах арабских стран, еще глубже увязли в делах этого взрывоопасного региона, где, как в басне о лягушке и скорпионе, один народ был согласен утонуть, если с ним утонет его сосед.

Последний акт драмы, разыгрывавшейся веками, имел место в Эгейском море. «Проблема Малой Азии» – проблема сотен тысяч греков, живших за пределами своей родины, на территории древней Ионии, – так и не была решена. Они там жили, когда вся Иония была греческой; они там жили при персах; освобожденные Александром Великим, они создали один из величайших городов греческого мира. Они жили там все время существования Римской и Византийской империй, и несколько веков спустя остались там же, теперь став подданными Османской империи. И только в 1922 году их проблема была грубо решена.

В 1919 году греческий премьер Элевтериос Венизелос получил разрешение британского и французского правительств высадить войска в Смирне. Результатом стала катастрофа. Турки проиграли войну, но их моральный дух был высок, и их возглавил великий Кемаль Ататюрк, «спаситель Дарданелл». Этот железный человек, выходец из стойкого крестьянского рода, имел непоколебимую волю к победе и дипломатическое коварство ранних султанов. Он был исполнен решимости не только изгнать греков с территорий его народа, но также трансформировать свою страну. Он свято верил, что Турция страдала, потому что позволила себе ввязаться в споры и дрязги европейцев. Он решил избавить свою страну от всех европейских обязательств, после чего реформировать ее и возродить, как современную могущественную державу. И первой проблемой стало избавление Анатолии от греков.

В последовавшей войне греков после некоторых первоначальных успехов стали преследовать неудачи, как обычно усугублявшиеся политической нестабильностью и махинациями. Венизелос был изгнан, и в Грецию вернулся прогерманский король Константин. Он быстро отправил армию в Анатолию, где она потерпела сокрушительное поражение. Дальше было только хуже. 26 августа 1922 года греки были окончательно разгромлены и обратились в паническое бегство. Турки преследовали их по пятам и ворвались в Смирну в манере, напомнившей об их ужасных наступлениях XV и XVI веков.

Греки сами во время оккупации города вели себя с большой жестокостью, но теперь они познакомились с древней яростью османских турок, которая, как выяснилось, не ослабела за века. Пожар, начавшийся в армянском квартале города, сжег его дотла. В одной из депеш того времени было сказано, что число погибших невозможно сосчитать. Больше миллиона христиан были спасены союзниками и перевезены в Грецию и на острова. Мечта об Ионии оказалась уничтожена, и на еще дымящемся поле сражения стоял Кемаль Ататюрк, человек, которому предстояло сделать из своей отсталой страны с неграмотным населением современное могущественное государство. Он сам сказал, споря с членами новой Национальной ассамблеи, сомневавшейся в некоторых его реформах, что суверенитет приобретается силой, властью, насилием. Именно насилием сыны Османа получили власть и правили турецким народом больше шести веков.

Тем временем греки и их друзья в Европе оказались перед лицом серьезнейшей проблемы: как принять и устроить более миллиона иммигрантов. Молодой репортер Эрнест Хемингуэй писал в канадской газете «Дейли стар» 20 октября 1922 года о бегстве греков из Восточной Фракии: «Нескончаемый судорожный исход христианского населения Восточной Фракии запрудил все дороги Македонии. Основная колонна, переправляющаяся через Марицу у Адрианополя, растянулась на двадцать миль. Двадцать миль повозок, запряженных коровами, волами, заляпанными грязью буйволами. Измученные, ковыляющие мужчины, женщины и дети, накрывшись с головой одеялами, вслепую бредут под дождем вслед за своими жалкими пожитками. …Никто из них не знает, куда идет. Они оставили свои дома и селения и созревшие буреющие поля и, услышав, что идет турок, присоединились к главному потоку беженцев. …Это безмолвная процессия. Никто не ропщет. Им бы только идти вперед. Их живописная крестьянская одежда насквозь промокла и вываляна в грязи. Куры спархивают с повозок им под ноги. Телята тычутся под брюхо тягловому скоту, как только на дороге образуется затор. Какой-то старый крестьянин идет, согнувшись под тяжестью большого поросенка, ружья и косы, к которой привязана курица. Муж прикрывает одеялом роженицу, чтобы как-нибудь защитить ее от проливного дождя. Она одна стонами нарушает молчание. Ее маленькая дочка испуганно смотрит на нее и начинает плакать. А процессия все движется вперед».

Грустно осознавать, что такая безрадостная картина тысячи раз повторялась в истории моря. Она способна заставить любого наблюдателя оцепенеть от потрясения. Тем не менее спустя всего лишь тринадцать лет, в 1935 году Фишер бесстрастно написал в «Истории Европы»: «Из горящих руин Смирны вырос непривычный и обнадеживающий Восток. Две монархии исчезли, греческая и турецкая, одна – чужеземный девяностолетний институт, другая – уходящая корнями в древние традиции расы Османа. Греция стала благодаря предприимчивым азиатским иммигрантам богаче, сильнее, более населенной, чем раньше. Подобной концентрацией национальной силы была отмечена и новая турецкая республика Мустафы Кемаля». Турция осталась республикой, а греческая монархия была реставрирована, хотя потом отправлена в изгнание, и к власти пришла военная олигархия.

В годы, предшествовавшие Второй мировой войне, когда Испания являла собой достойную сожаления картину – страна скатывалась к одной из самых жестоких гражданских войн, которые знала история после войны XIX века в Америке, Италия начала бряцать оружием. На европейской сцене появился первый из европейских диктаторов нового типа. Бенито Муссолини, много сделавший для своей страны (и потом все потерявший, когда стал угождать Адольфу Гитлеру), был демагогом, которых нередко видела его страна, да и все Средиземноморье тоже. И он, и Гитлер были продуктами политического и экономического хаоса, который после войны распространился по всей Европе. И хотя они были не более чем Клеонами с рыночной площади, за ними была современная промышленность и вооружение.

Вовлеченность Муссолини в дела Абиссинии была безрассудством, но его попытки восстановить итальянские колонии, которыми римляне некогда владели в Северной Африке, были все же не лишены достоинств. Это был шаг к решению проблемы перенаселенности Италии, и, если бы не война, закаленное трудностями крестьянство юга Италии и Сицилии могло бы отодвинуть пески пустыни даже дальше, чем они это сделали. Восстановление им портов, предназначенных для нового итальянского флота, планы дорожного и муниципального строительства в заброшенной Южной Италии и Сицилии, даже если были направлены на возвеличивание самого себя, все же были полезны для населения этих регионов. Влияние Муссолини на средиземноморский мир, хотя во многих аспектах оказалось катастрофическим, было не без некоторых достоинств. Он признавал проблемы большой части Италии, расположенной южнее Неаполя. Жители севера Италии от них презрительно отмахивались и высокомерно заявляли: «Африка начинается в Неаполе».

В 1923 году Эрнест Хемингуэй наконец увидел, что Муссолини на самом деле вовсе не Il Duce, который объединит народ и вернет на Средиземноморье римское могущество. 27 января 1923 года он написал в газете «Дейли стар», выходившей в Торонто: «Взгляните на его черную рубашку и белые гетры. В человеке, носящем белые гетры при черной рубашке, что-то неладно даже с актерской точки зрения». Далее он продолжил: «Фашистский диктатор объявил, что примет журналистов. Пришли все и столпились в комнате. Муссолини сидел за столом, читая книгу, и на лбу его пролегали знаменитые морщины. Он разыгрывал Диктатора. Сам в прошлом газетчик, он знал, до скольких читателей дойдет то, что сейчас напишут о нем эти люди. И он не отрывался от книги. Когда мы вошли, чернорубашечный диктатор не поднял глаз от книги, так велика была его сосредоточенность. Я на цыпочках зашел ему за спину, чтобы разглядеть, какую книгу он читает с таким неотрывным интересом. Это был французско-английский словарь, и держал он его вверх ногами».

Фашистская партия, названная по римскому fasces – фасции – пучки прутьев, которые несли перед высшими магистратами, как атрибут власти, была в высшей степени авторитарной. Итальянский либерализм, продукт движения XIX века Risorgimento, был быстро задушен. Как свидетельство новых притязаний на «возрождение Рима» Муссолини расширил итальянский флот. По крайней мере, на поверхности он создал большой флот линкоров, крейсеров, эсминцев и подводных лодок. Они были более современными и быстроходными, чем большинство британских кораблей, стоявших в гаванях Мальты, Гибралтара и Александрии, и стали первой реальной угрозой британскому господству на Средиземном море после Наполеоновских войн. Однако величайшей слабостью Италии, которую Муссолини удавалось удачно скрывать от большинства своих соотечественников, но не от беспристрастных и проницательных наблюдателей за пределами страны, было отсутствие у страны природных запасов топлива. Прежде всего, у нее не было угля, и тот факт, что теперь корабли использовали жидкое топливо, ничего не менял, поскольку его у Италии тоже не было. В случае войны с Британией импорт с Востока автоматически прекратится. Если на сердце Нельсона было написано «отстутствие фрегатов», в сердцах итальянских адмиралов было написано «нехватка топлива».

Во время двадцати тревожных лет между двумя мировыми войнами – этот период Роберт Грейвс уместно назвал «долгим уик-эндом» – море было неспокойно. Французский флот постоянно выходил на маневры из Тулона и североафриканских баз, итальянский флот демонстрировал свою мощь в центральном регионе – до самого Триполи, а британский средиземноморский флот курсировал между Александрией, Мальтой и Гибралтаром. В это время на Средиземном море было больше военных кораблей, обладавших огромной разрушительной силой, чем в любой другой период его истории.

Mare Nostrum – Наше море – гордо называл его Муссолини. Он напоминал своим слушателям, что все море когда-то было под контролем римлян и что намерение фашистов – снова утвердить древнюю власть – Imperium Romanum. Как указывал его союзник Адольф Гитлер перед вступлением Италии в войну в 1940 году, «исход этой войны решает также и будущее Италии. Если это будущее рассматривается вашей страной только как увековечивание существования в качестве европейского государства со скромными претензиями, тогда я ошибался. Но если будущее рассматривать по меркам гарантии для существования итальянского народа с исторической, геополитической и моральной точек зрения, то есть в соответствии с потребностями, связанными с правом вашего народа на жизнь, то те же враги, которые воюют с Германией сегодня, будут и вашими противниками».

Италия в любом случае могла возвыситься к победе только на спине Германии. Историк А. Дж. П. Тейлор писал: «Сила Италии… зависит от других, она обречена на шакалью дипломатию. Колебания и маневры Муссолини были… не так результатом сомнений, как недовольством героя ограничениями реальной жизни. Муссолини был действительно героем окраин. Он был тщеславным и надменным, но все же достаточно разумным, чтобы видеть: Италия может изображать величие только охотясь вместе с Гитлером. Он никогда не повторял ошибочных оценок западных дипломатов, считавших, что Италия может занять место России в антигитлеровской коалиции (любимая идея британского министерства иностранных дел). И он никогда ни на мгновение не поддерживал желание итальянских дипломатов, начиная от Чиано и далее, играть не по правилам с Германией». Муссолини на самом деле был типичным латинским буржуа, насыщенным – но не в достаточной степени – средиземноморским прагматизмом. Его несчастье – и его страны тоже – заключалось в том, что он впутался в вагнеровские мечты Гитлера. Оказавшись прикованным к колесу джаггернаутовой колесницы, он уже не смог освободиться.

В то время как болезнь Европы – которую вскоре ускорила американская Великая депрессия – продвигалась к кризису, Средиземное море, его острова и берега, изменилось в связи с появлением нового и сравнительно благоприятного явления – туризма. Представители среднего класса (в основном из Британии, Соединенных Штатов и других процветающих стран) открыли для себя восхитительный средиземноморский климат – много моря и солнца, – а еще прекрасное вино и местную кухню, сказочное художественное и архитектурное наследие. На Балеарских островах, Крите, Кипре, в Египте и Леванте появились новые захватчики, платившие за свое пребывание большие деньги.

Новые визитеры сменили тех молодых людей, для которых тур по Европе в XVIII веке был завершением образования. А за ними, в свою очередь, последовала викторианская haute bourgeoisie[6]6
  Обеспеченная буржуазия (лат.).


[Закрыть]. Помимо посещения великих культурных центров – Флоренции, Венеции, Афин и Рима, обладавших большой привлекательностью, эти люди строили для себя летние виллы, брали в аренду дома или поселялись в отелях, которые стали строиться на побережье. Среди эдвардианской знати, к примеру, наиболее популярной была Таормина (где склонный к педерастии немецкий барон делал фотографии обнаженных местных юношей, копии которых до сих пор можно увидеть в табачных лавках). Капри, от которого исходят эротические испарения, предположительно оставленные Тиберием (но на деле являющиеся заслугой сплетника Светония), имел своих поклонников. Юг Франции – вино и сосны – тоже привлекал многих.

Европейские художники и писатели, давно открывшие для себя возбуждающие и сравнительно дешевые удовольствия этого моря, где были созданы многие их книги и картины, оказались вынуждены конкурировать в экономическом плане с более богатыми, но менее эстетически развитыми туристами. Средиземное море Байрона, Китса и Шелли, французских импрессионистов и модернистов, таких как Матисс и Пикассо, теперь привлекало богатых бизнесменов со всего мира. Одновременно, поскольку воздушные путешествия только начались и были очень дороги, в нашествии участвовали только те туристы, которые были достаточно богаты, чтобы позволить себе долгие летние каникулы, отели, виллы и личные автомобили. Американец Скотт Фицджеральд в романе «Ночь нежна» сумел ухватить дух этого периода лучше, чем кто-либо другой. Его Средиземноморье – туристический центр, игровая площадка, где все те, кто приезжают туда в поисках отдыха и удовольствий, понятия не имеют, что оно далеко не всегда было манежем для взрослых. Другой роман, «Водоем, затопляемый во время пролива» (The Rock Pool) британского писателя Сирила Коннолли, тоже передает этот аспект межвоенного Средиземноморья – безмятежного отдыха и удовольствий, таких бесконечно далеких от суровой реальности.

«Нейлор проснулся поздно в состоянии глубокого похмелья… Солнце ярко светило сквозь заросли пурпурных бугенвиллей. Он поковылял к морю… Открыв глаза, он убедился, что небо, солнце и песок серые как на фотографии, его взгляд скользнул по песку, по дощатому тротуару шагали загорелые женские ноги. Поднять глаза он не мог. «Вы видите во мне существо с большого бодуна», – подумал он, и на него нахлынули волны чувственных воспоминаний. Он стал толкать свое инертное тело к морю, пока не погрузился в теплую воду. Волн не было. Все мелководье Жуан-ле-Пена состояло только из запахов и масла, а за ним – в сотне футов – начиналось настоящее море».

Напоминание о том, что за внешне улыбающейся мирной физиономией этого двуликого моря существовал еще и другой образ – холодная маска войны, – можно найти во многих книгах, опубликованных в то время в Италии и Германии. Одна из них – Il Mediterranean – автора Гаммеля Сиверта – Hummel Sievert – (место и дата важны – Милан, 1938). В ней излагается распространенная в то время теория о том, что Италии судьбой предназначено править на Средиземноморье. «По воле средиземноморских народов, благодаря утверждению их национальной независимости, «британский эпизод» этого моря завершен. Речь идет о периоде, когда британцы включали бассейн этого моря в систему безопасности их имперских коммуникаций». Время показало, что, пока британцы сохраняют интересы в Индии, они будут заинтересованы и в средиземноморских базах. Сиверт сомневался, будет ли Мальта в новый век аэропланов иметь такое же значение, как раньше, и доказывал с помощью диаграмм, что остров находится в пределах дальности действия итальянской бомбардировочной авиации, действующей с баз на Сицилии. И все же Мальта выжила, и на ее берегах началось вторжение, поставившее Италию на колени.

В отличие от Первой мировой войны многие сражения Второй мировой войны проходили на средиземноморских берегах. Так было потому, что с падением Франции в 1940 году это был единственный регион, в котором британцы и немцы могли схлестнуться друг с другом. Кроме того, это был район, непосредственно касавшийся Италии, и, единожды связав свою судьбу с Гитлером, Муссолини решил, что здесь будет легко поживиться. Битва за контроль над Средиземным морем продолжалась почти три года – от вступления Италии в войну в июне 1940 года до окончательной капитуляции сил оси в Тунисе в мае 1943 года. После этой даты, хотя на Сицилии и в Италии продолжались наземные кампании, в том, кто господствует на Средиземноморье, никто не сомневался. Несмотря на потери, нанесенные немецкими субмаринами, британцы и их американские союзники продолжали переправлять крупные армии и перевозить военные грузы с относительной безопасностью. Одна акция, надолго прославившаяся в истории войны на Средиземном море, – атака королевской морской авиации, действовавшей с авианосца Illustrous, – на итальянский флот, стоявший на его южной базе в Таранто. Она началась после наступления темноты и велась двадцать одним торпедоносцем на пять линкоров, девять крейсеров и множество эсминцев и вспомогательных судов. Атака завершилась успехом. Самолеты летели низко над кораблями и сбрасывали торпеды, несмотря на сильную противовоздушную оборону. Британцы потеряли два самолета. Но за эти несколько минут было полностью уничтожено итальянское военно-морское превосходство, равно как и моральный дух итальянских моряков. Два линкора были выведены из строя на много месяцев, а третий затонул. Капитан Дональд Макинтайр в «Битве за Средиземное море» писал: «Рассвет 12 ноября 1940 года в Таранто открыл новую эру. Эпоха господства линкора завершилась. В течение пяти месяцев линейные флоты воюющих держав караулили друг друга. Один флот не желал вступать в бой, другой не мог вынудить противника принять бой. Ни один из флотов не мог сказать, что господствует на море. Итальянцы не могли помешать англичанам доставлять снабжение на Мальту. Англичане не могли перерезать итальянские морские коммуникации, ведущие в Африку. Теперь относительная сила линейных флотов изменилась в пользу англичан. У итальянцев осталось только два линкора против пяти, которые имел Каннингем».

Сражение в Таранто в определенном смысле было не менее важным, чем битва Дрейка в Кадисе в 1587 году. Хотя линкоры продолжали ходить по Средиземному морю и Тихому океану до конца войны, об их уходе возвестило сражение той ночью, когда торпедоносная авиация за несколько минут полностью изменила баланс сил на море. (Таранто послужило моделью нападения японцев на Пёрл-Харбор, после которого США вступили в войну.) Огромный бронированный линкор, имевший 15-дюймовые пушки и с начала века господствовавший на море, теперь присоединился к линейному кораблю, галеону, галеасу и галере в Музее военно-морской истории.

Никогда раньше так много регионов Средиземноморья не были вовлечены в войну одновременно, как в период с 1940 по 1944 год. После того как неэффективное вторжение Муссолини в Грецию и неудачи в Африке привлекли на Средиземноморский театр немцев, едва ли можно было найти бухту, остров или порт, которые в тот или иной момент не ощутили их воздействие. Оккупированный итальянцами Родос был обстрелян британским флотом, и даже такие малоизвестные острова, как Кос и Лерос, позже познакомились со стремительными бросками эсминцев, завываниями немецких пикирующих бомбардировщиков, грохотом глубинных бомб и ужасным звуком вырывающегося воздуха, когда корабли переворачивались и тонули. Бои шли повсюду – от Леванта до Алжира. Дерна, Мерса-Матрух, Тобрук – эти названия, прежде не известные никому, кроме местных жителей, теперь заняли место на первых полосах ведущих мировых газет. Крит стал жертвой массированного вторжения с воздуха, и, хотя немцы захватили остров, при этом они потеряли свои лучшие парашютно-десантные войска. Придя на помощь Греции и Криту, британцы потеряли так много кораблей во время атак с воздуха, что были вынуждены снова перейти к обороне. Александрия постоянно присутствовала на газетных страницах, став главной британской базой. Мальта на какое-то время оказалась непригодной для этой цели. В Александрии итальянцы, используя миниатюрные субмарины, повредили два британских линкора, в какой-то степени отомстив за Таранто. Господство в воздухе, хотя и показало, что имеет преимущество над оборонительным огнем линкоров, все же его было недостаточно для победы на Средиземноморье. При окончательном анализе было очевидно, что армии вторжения, оружие, запасы и военные материалы все же должны перевозиться морем.

Бывали периоды, когда британцы оказывались близки к изгнанию со Средиземного моря, но все же они держались и выстояли даже в самые тяжелые месяцы 1941 и 1942 годов. Для их планов – да что там планы, для самого их существования – было важно удержать Мальту, которая снова, как в 1565 году, приобрела большую важность в международных делах, необычайно большую, непропорциональную ее размерам. Только с Мальты британцы могли успешно нападать на вражеские морские пути, когда корабли поворачивали на юг между Италией и основным театром военных действий в Северной Африке. На счету британских подводных лодок сотни тысяч тонн германского и итальянского тоннажа, следовавшего в Северную Африку. Если бы Мальта пала, можно было не сомневаться, что, имея надежные пути подвоза снабжения, немецкий генерал Эрвин Роммель сумел бы захватить Каир, Египет и Суэцкий канал. Если маленький, сложенный из известняка остров в XVI веке стал осью, от которой зависела судьба Европы, в XX веке он не утратил своего значения.

История конвоев, которые пробивались к осажденному острову из Гибралтара и Александрии, рассказывалась часто и будет рассказываться дальше до тех пор, пока люди будут вспоминать о войнах прошлого. Менее известно, как жили мальтийцы, солдаты и матросы на острове в те месяцы, когда военно-воздушные силы Германии и Италии обрушивали всю свою мощь на неприступную крепость Ла-Валетты. В середине XIX века британский генерал Уитворт Портер в «Истории рыцарей Мальты» пророчески заметил: «Английские сердца и английские мечи теперь защищают бастионы, ранее носившие эмблему ордена Святого Иоанна. Если от них потребуется жертва, мир узнает, что британская кровь может литься, словно вода, чтобы защитить этот каменистый остров, доверенный британцам Европой».

Следующие отрывки из письма, написанного бывшим морским пехотинцем, который находился на крейсере Aurora во время второй осады Мальты. Оно дает нам некоторое представление о том времени: «Я впервые отправился на Мальту в октябре 1941 года и находился вместе с другими морскими пехотинцами на борту корабля его величества Aurora. С нами был корабль такого же типа Penelope, позже потопленный немецкой подводной лодкой в районе Анцио, и два больших эсминца, Libely и Lance (оба затонули). Эти четыре корабля составляли Группу К, и первые три субботы мы отправлялись по ночам за итальянскими конвоями и возвращались ни с чем в воскресенье. Однако третья субботняя ночь была другой. Мы спешно вышли в море. На самом деле некоторые члены команды еще не вернулись с берега, и капитан Penelope догнал свой корабль на катере, когда он проходил боновое заграждение [противолодочная и противоторпедная сеть, закрепленная поперек входа в гавань]. Мы плыли примерно до часу ночи и уже собирались повернуть обратно, когда один из наблюдателей заметил корабли – два итальянских конвоя, идущие на соединение. Мы вышли на позицию для атаки так, чтобы их силуэты были четко видны на фоне луны, и открыли огонь с 4000 ярдов. Это было как в тире. Мы потопили десять торговых судов, три эсминца и подожгли четвертый. На следующий день его добила наша подводная лодка. Возвращение на Мальту оказалось весьма волнительным, потому что мальтийцы узнали раньше, чем кто-либо другой, что мы вступили в бой и добились успеха. Они стояли на причалах, махали нам руками и выкрикивали приветствия… [Позднее во время патрулирования в районе Триполи его корабль попал на минное поле.] Мы на Aurora задели мину параваном левого борта. Она взорвалась и проделала большую пробоину в днище. Мы с большим трудом двинулись на Мальту в сухой док со скоростью четыре узла и креном 40 градусов. Так что Рождество мы встретили в доке… На русском фронте зимой было тихо, и немцы вывели оттуда свои пикирующие бомбардировщики, Junkers-88 и истребители, и поместили на Сицилии, и с тех самых пор до нашего ухода в апреле 1942 года немецкая авиация не давала нам покоя. Сухой док больше всего напоминал поле боя. За четыре с половиной месяца, что мы там провели, у нас было 540 воздушных тревог. Мое место по боевому расписанию было у спаренной зенитной 4-дюймовой артиллерийской установки, и я видел все, что происходило. Я редко рассказываю об этом, но, по моему мнению, некоторые вещи не забываются никогда. Мы вели огонь, даже будучи в сухом доке. Свист бомб, грохот взрывов, клубы пыли везде – это был сущий ад. Я часто думаю, что нам все-таки светила счастливая звезда, поскольку бомбы рвались вокруг, а мы уцелели… Однажды мне пришлось пойти на берег к зубному врачу, который едва успел воткнуть иголку мне в десну, чтобы сделать заморозку, как взвыла сирена. Мы сразу пошли в убежище. Стрельба, взрывы бомб, пыль, ужасное сотрясение, и здание разрушилось. Прошло еще три месяца, прежде чем мне, наконец, удалось вырвать зуб. Это было уже в Англии…»