Текст книги "Преодоление идеализма. Основы расовой педагогики"

История

«Революция в науке» (1920 г.), критикуя Александрийский историзм с его собиранием дождевых червей, возглашает грядущую эпоху возвышенного, совершенного исторического сознания, в направлении которого XIX век смог только наметить путь. Историческое самосознание неотделимо от политической воли, творящей историю. Подвластный судьбе германский человек осознает себя в качестве исторического человека, ответственного носителя истории; это отличает его ото всех остальных людей. Его мировоззрение не исключает природу: она остается почвой и источником жизни в истории, определяемой судьбой. Взгляд на природу с точки зрения природы как на будущее придает смысл всем желаниям и действиям в человеческой жизни, включая добро и зло, здоровое и больное, правое и неправое, а также истинное и прекрасное. Этот аспект рассмотрен в книгах «Национально-политическая антропология», «Человек в истории» и «Счастье и сила».

Ранний интерес к немецкой истории, к ее великим людям подготовили меня к пониманию и объяснению событий мировой войны и германской революции. Это было началом новой картины истории, увенчивающей картину мира. Перед этим были устранены всякий рационализм, включая идеализм, и позитивизм. Но разум снова обрел подобающее ему место как начало порядка в общественной жизни народов и во всех отношениях между людьми. История это определенный судьбой путь в процессе становления народов. Политика это управление народами на этом пути, координация их общей воли. Политическое руководство это высшее проявление судьбы, поэтому оно выше всего: воспитания, экономики, права, профессий, культуры, здравоохранения. Если они в совокупности принимают участие в становлении народов, они участвуют в истории.

Таков был мой личный путь от призраков понятий философского идеализма через переживание судьбы немецкого народа и исторических событий к национально-политическому представлению о человеке в его положении между двумя полюсами – природой и историей. Первым этапом на этом пути была «Немецкая государственная идея», последним – «Человек в истории» и «Счастье и сила».

Естествознание

В то время как работа «Человек в истории» вторглась в пустое пространство и изгнала оттуда витавшие там наподобие призраков и летучих мышей представления идеалистических и марксистских эпигонов, – Ранке и ряд других историков XIX века уже проложили путь, гегельянцы здесь не были серьезными противниками, так как предпочитали оставаться в мире своих категорий, а не заниматься реальной историей, книга «Жизнь» встретила сопротивление сплоченного фронта естественников, но падение этой стены было лишь вопросом времени. Конечно, и здесь биологи X. Ст. Чемберлен и Якоб фон Икскюль проделали уже значительную подготовительную работу, хотя победе их идей мешало то, что они впрягли Канта в одну упряжку с Гете.

На это противоречие, равно как и на включение неовитализма в хорошую традицию немецкого натурализма указала моя ученица В. Экхард в своей великолепной диссертации о натурализме Чемберлена. Я сам был удивлен, обнаружив себя на новом пути, намеченном Чемберленом, чего до тех пор не осознавал, поскольку более тридцати лет не занимался вплотную Чемберленом. В юности он оказал на меня сильное влияние, но потом отошел не задний план.

(Примечание. В. Экхард еще больше удивила меня своей большой работой «Немецкое мировоззрение в эпоху романтизма». Она исходит из того, что в период с 1800 по 1830 г., о поэзии, философии и науке которого написано так много, осталось незамеченным возникшее тогда новое немецкое мировоззрение).

Картину природы в соответствии с принципом вселенской жизни я смог сделать наиболее убедительной, когда пробился через позитивизм и формалистику физики к натурализму и вдруг оказался в русле одной из самых сильных немецких традиций: эту картину природы создавали лучшие немцы от Парацельса до Гете и романтических натурфилософов (с оговорками!), прежде всего, лучшие медики. В ней немецкий характер проявляется не меньше, чем в музыке и поэзии, и уж конечно гораздо больше, чем в сильно зависящей от античности и от Запала формалистической философии, для которой понятие – альфа и омега действительности и сама действительность. Кант остается правым для математики, но не для естествознания, потому что он вообще не видел реальную природу, а подменял ее формализмом понятий и априорностью, сделал из вспомогательного средства познания основу природы, истинную реальность.

Уже Ньютон со своим пустым пространством и взаимодействием на расстоянии был на пути к растворению реальной природы в математическом формализме понятий. В этом за ним последовал Кант, а Эйнштейн сделал от имени формальной физики последние выводы. Физики сделали то же самое, что и онтологи и реалисты, оперирующие понятиями, независимо от того, рядятся они в одежды идеалистов или позитивистов. Декарт еще оставлял от реальной природы (именуемой субстанцией) протяженность. Отсюда можно прийти к наглядной геометрии, к описательной кинематике, но никогда – к динамике или кинетике. Этот шаг сделал немец Лейбниц. Гете видел в природе живую волю к обретению формы со строгой закономерностью изменения форм и смены поколений. Гете снова открыл жизнь как вселенское начало, которое вообще не знает мертвой или механической природы: все механическое и динамическое она включает в себя как часть и функцию.

Между тем математическая физика, которая только себя считает физикой и естественной наукой, с помощью евреев-кантианцев и физиков-евреев промотала и кинетическое наследие Лейбница. Когда Г. Герц потребовал исключить «силу», тем самым исключалось и то, что Лейбниц называл «причиной», – движущее начало. От реальной природы не осталось ничего, кроме сводимого к математической формуле, к дифференциальному уравнению комплекса условий, а сама она сводилась к пустому пространству Ньютона. После того, как Герц убрал из естественных наук силу, Гейзенберг потребовал убрать также причинность и закономерность, вернулся к статистике и окончательно выбросил за борт кинетическое наследие Лейбница.

Вспоминается заявление одного ботаника: «Реальная действительность зиждется на наших представлениях о структуре материи». Значит, растения вырастают из представлений ботаников?

Кого только не было в едином фронте т. н. естественников, ополчившихся против немецкого натурализма! Все безобидные и посредственные геккелиоты (невозможно было себе представить, что столько обезьянолюдей еще не вымерло!) объединились с эпигонами позитивизма, с формалистическими релятивистами и абсолютистами от физики, с духовидцами, со всеми, кто превратил свое ремесло в мировоззрение, с позитивистскими техниками-целителями, чьим ремеслом было «прикладное естествознание». Даже бравые неовиталисты были до смерти напуганы этим «разрушением науки», хотя речь шла о великой традиции немецкого натурализма, к которой принадлежали Парацельс, Гете, Кеплер, Ван Гельмонт, Зеннерт, Лейбниц, Диппель, Этингер, Кильмейер, Тревиранус, Эрстед и большинство великих немецких медиков и биологов эпохи Гете. Я утешал себя тем, что некогда и великого Николая Кузанского ректор Гейдельбергского университета Венк фон Херренберг обвинил в «разрушении науки», хотя он разрушил только бесплодную схоластику.

Если бы какой-нибудь географ вдруг вообразил, что параллели и меридианы столь же реальны, как суша и море, горы и реки, его посадили бы в сумасшедший дом. Однако естествоведы могут объявить свои категории и понятия, свои математические формулы, свои атомы, волны, кванты и методы измерений полной реальностью, а реальность, данную нам в ощущениях, – чистой видимостью.

Меня обвиняет в разрушении науки та наука, которая сама уничтожает природу, подменяет ее понятиями, в лучшем случае – техникой! Физики делают то, что до них уже проделали философы, биологи подражают физикам, сами не зная, зачем. Теперь все они вместе со своими странными методами оказались в одном тупике и вопят о разрушении физики евреями, хотя сами в этом повинны.

Я не предъявлял к естествознанию никаких иных требований, кроме того, чтобы оно сделало своей мировоззренческой основой немецкий натурализм и стало подлинно немецким естествознанием. Это вызвало ненависть ко мне во всем естественнонаучном лагере.

Насколько мелкими по сравнению с великими событиями, происшедшими после 1933 года, кажутся люди современной науки! Каковы люди, такова и наука. Ее представители прячут головки в песок, делают вид, будто вокруг них ничего не происходит, их мир ограничен их аудиториями, институтами и лабораториями. Они прикрываются тенями великих людей прошлого.

Да, судьба даже своим любимцам не дает все сразу. Если с одной стороны расходуется много сил, то другая сторона будет долго ждать, пока призыв дойдет до нее. Кому много дано, от того много и требуется, а также много берется. Но зрелище остается жалким, когда непарно– и парнокопытные расхаживают по сцене в львиной шкуре, но издаваемые ими крики выдают их подлинную природу. Наша наука выглядит жалкой, а не героической, она ретроградна, а не строится на основе новой действительности, живет предрассудками прошлого, а не указывает путь в будущее, представляет собою скорее ничто, чем нечто. Поэтому ей так по вкусу философия «уничтоженного Ничто». Но история нас рассудит.

Новое познание живого мира, т. е. природы в человеке и вне человека, станет прочной основой, а познание пережитого исторического опыта немцев – целью и путеводной идеей науки молодых немецких бойцов. Наступит день немецкой науки, и эпигоны бесследно исчезнут из истории.

Тот, кто пережил мировую войну и послевоенную эпоху, будет благодарен за это судьбе. Для многих людей старшего поколения открылся смысл жизни. Великое будущее должно наступить и в области науки, но оно не наступит само собой. Молодежи предстоит вспахать научную целину. Мировоззренческая почва для этого подготовлена.

Благодаря этой вере для меня не тяжело и одиночество старости. Одиночество было моим уделом, но оно не превратилось в болезненную самоизоляцию, потому что я всегда жил одной жизнью со своим народом и одновременно работал ради него, хотя при этом шел своим путем, часто вразрез с господствующими мнениями. Мне всегда приходилось зарабатывать себе на жизнь, но при этом я всегда оставался свободным человеком. Поэтому я могу сказать «да» всему хорошему и плохому, осмысленному и бессмысленному в моей жизни и в моем творчестве.

Заключение

Эта брошюра была начата осенью 1940 года. Я решил подвести итог 40 лет моей профессиональной и 30 лет литературой деятельности. За это время в мировой истории произошли неслыханные изменения, которым наука должна была бы соответствовать, но не соответствует. Наука, стоя, как абсолют, на вечной скале вне времени и событий, не почувствовала мощное дыхание истории и тем доказала только свою косность, но не свою абсолютность. Я со своей стороны пытался идти в ногу с событиями, не изменяя при этом основной характер и принципы моей первоначальной мировоззренческой концепции: я выдерживал линию. Пути к достигнутой сегодня цели были намечены еще до Первой мировой войны. Во время нынешней войны мною написаны новые работы. «Счастье и сила» – книга, основанная на германской вере. В ней подняты основные вопросы здоровья, болезни и выздоровления. «Природа и естествознание» – описание традиции немецкого натурализма, линии Николай Кузанский – Парацельс – Кеплер – Лейбниц – Гете. С этих позиций критикуется господствующий ньютонизм и его механистические и формалистические выводы, толкающие в сторону нигилизма.

«Рейх как опора Европы» – продолжение «Немецкой государственной идей».

Мои творческие достижения не признаны официальной наукой. Она делает вид, будто ничего не произошло, и для нее эпигонство остается мерой всех вещей.

Я наметил контуры и основные направления общенаучного мировоззрения, очистил его от всего чужеродного. Путь для новой науки свободен.

Гейдельберг, январь 1942

Немецкая государственная идея
Изд. Ойген Дидерикс. Иена, 1917

Немецкое национальное сознание

Что такое нация? Что такое национальное сознание?

Народ в ходе своего исторического становления может превратиться в нацию, не испытывая потребности в осознании собственного своеобразия. Он живет благодаря приобретенному в прошлом под влиянием природных условий и исторических событий характеру, присущему всем его членам. Одинаковые условия жизни, одинаковые нужды и задачи, господствующий в обществе образ мыслей, выдвижение определенных целей и жизненных ценностей формируют поколение за поколением. Так возникает народный характер, который имеет определенное постоянство у всех современников, несмотря на смену поколений и новые условия и события.

Но если народ достигает всемирно-исторического значения, внешнего и внутреннего величия, которое вводит его в круг ведущих наций и ставит перед ним общечеловеческую задачу, он ощущает необходимость осознать самобытность своей сути. Эта потребность возникает, как только народ осознает себя носителем особой божественной миссии в человечестве. Нацией в высшем смысле слова народ становится, когда ощущает в себе категорический императив стать идеалом для всего человечества. Это не значит навязать человечеству свои особенности; речь идет о том, чтобы довести до совершенства вечную идею в какой-либо из областей жизни, будь то религия, нравственность, искусство или государственное строительство. Это не значит заставлять другие народы следовать за собой; речь идет о том, чтобы создать такую форму жизни, что позже все народы будут считать ее частью своей культуры, если сами захотят быть на высоте своей всемирно-исторической задачи.

Немецкий народ имеет за собой долгую историю, однако представляет собой молодую нацию, еще находящуюся в становлении.

В своем развитии он переживал, казалось бы, смертельные кризисы. Тридцатилетняя война поставила его на грань исчезновения. Перенесенные тогда им тогда страдания были следствием попытки встать в духовном и нравственном отношении на собственные ноги и сбросить иго власти, которая столетиями господствовала над народами Европы. О жизнеспособности немцев свидетельствует тот факт, что они смогли своими силами выбраться из этой ямы и стать совершенно новой нацией. Национальность предполагает внутреннюю независимость и духовную зрелость народов; Германия начала борьбу за независимость и, хотя сама потерпела в ней поражение, позволила другим европейским народа извлечь выгоду из этой борьбы.

Еще у одного народа такая же трагическая судьба. Италия, родина возрожденного жизненного идеала античности, тоже была лишена национальной самостоятельности и государственного единства. Хотя Италия не пережила такого бедствия, как 30-летняя война, контрреформации удалось подчинить ее духовную жизнь католической церкви. Не отрицая роль возрожденного гуманистического идеала античности в формировании новых национальностей, следует признать, что церковь имела в его лице более слабого противника, чем в стремлении германских народов к духовной и нравственной свободе и самоопределению. Пока церковь тратила свои силы в борьбе с этими народами, Испании и Франции удалось, по крайней мере политически, встать на собственные ноги и быстро достичь кульминационной точки своего национального развития под защитой единого и сильного государства. Наоборот, государственная жизнь немцев, со времени Карла V поставленная на службу другим державам, не смогла выдержать бурю 30-летней войны. Под развалинами сохранились, однако, зародыш обновления народа и воля к нравственному определению, из которых позже медленно возникла новая нация.

Как может народ родиться заново, если он стар? Не вдаваясь в проблему вымирания и бессмертия народов, можно сказать с оглядкой на историю, что душа немецкого народа в прошлом блуждала в поисках цели своих стремлений и не могла ее найти. Но именно в этом секрет ее неисчерпаемой жизненной силы. При всей способности к созданию государств, над немецким народом тяготеет, как проклятье, недостаток высшей политической силы, так что душа никогда не могла обрести соответствующее тело. Дважды за короткий исторический промежуток этот эффект приводил немецкий народ на край гибели. Ни один другой народ не пережил за неполных два столетия ничего подобного 30-летней войне и Наполеоновским войнам и не доказал свою несокрушимость сто лет спустя в борьбе против почти всех остальных великих держав. История Германии в XIX веке это только попытка дать душе соответствующее тело, но, несмотря на победу в 1870 г. цель не была достигнута и нация все еще больше похожа на тень отца Гамлета – в доспехах, но без тела.

Однако новая нация проявила стремление к преодолению наследственного немецкого порока и 1756, 1813, 1848 и 1870 годы – вехи этого преодоления.

Немцы прославились в истории как в высшей степени воинственный народ. Другие его качества, чувство справедливости и стремление к неограниченной свободе коренятся в одном желании: сделать свободное Я центром и целью бытия. Этот характер определяет внешнюю и внутреннюю историю народа. Католическая церковь, опираясь на культурное наследие античности, подвергла обработке немецкий субъективизм, но только загнала инстинкт внутрь, и из него потом вырос ее главный, непобедимый противник. Немцы медленно усвоили объективные формы духовной жизни; но субъективная сторона разума у них всегда преобладала. Их высшие достижения в области искусства – лирика и музыка, их философия достигла своих высот не в области точных наук, а в философии духа и связанной с ней исторической науке. Позже всего до немцев дошло понятие объективных форм общественной жизни, государства. Первая германская империя была суммой частных прав и удерживала их в равновесии…. Такая форма государственной жизни обуславливала внутреннее многообразие Империи при высоком уровне справедливости и свободы, но политическая структура оставалась шаткой. В этой Империи не было иерархии прав. Пока Империя была здоровой, еще сохранялись ее устойчивость и сила экспансии в народе, но когда внутреннее разложение начало свое дело, Империя быстро стала добычей соседей. Единственной преградой был первоначально княжеский абсолютизм.

Особенностью нового национального сознания было то, что оно медленно и болезненно преодолело изнутри указанный дефект и дало возможность Пруссии стать лидером и образцом для создания национального государства. Хотя в это национальное государство была встроена часть старой Империи, оно имело право не считать себя ее наследником: оно было выражением новой нации. Поэтому характерно, что реакция против новой немецкой государственной идеи сложилась из церковного интернационализма и старогерманского учения о правах короля и господствующих сословий. Но это учение принадлежало прошлому и укрепилось лишь на короткое время даже в сознании консервативных кругов.

Вся история немецкого национального сознания это история самопреодоления и самовоспитания, история души, вынужденной развиваться без тела.

Немцу всегда не хватало чувства меры. Его мир имеет лишь один центр тяжести: собственное Я, устремления которого направлены в бесконечность. Немцу не хватает внутреннего равновесия. Жизнь и ее развитие для него самоцель, результат – только ступень к новому созиданию. Таким духовным задаткам соответствуют внешние и внутренние формы немецкой жизни, они определяют судьбу народа, его сильные и слабые стороны, избыток силы и отсутствие прочных и пластичных форм.

Средние века и XVI век были эпохой удивительных жизненных прорывов немецкого народа. Немецкие племена захватывали власть то в одном, то в другом месте, излишек населения переливался на Восток. Города развивали свою деятельность во всех направлениях. Возникло множество центров тяжести на границах распространения нации, но целое не имело центра, твердая центральная власть не придавала частям общий смысл и прочную форму. Чисто географически Империя была столь же «размытой и безграничной», как и в сфере государственного права. Единство было налицо, но никто не мог сказать, где оно – совершенно иррациональный факт! Оно проявлялось только на Рейхстагах.

В XVI веке все пришли в брожение: крестьяне, союзы городов, рыцарство, князья, имперская власть. Над ними словно тяготело проклятье Измаила: все сражались против всех. Религиозное движение вызвало раскол в сословиях. Однако эта война, отец всех вещей в Германии, вызвала также подъем духовной жизни и пробуждение национального сознания в широких слоях народа и образованных кругах. Распад начался только после того, как отдельные сословия стали прислуживать иностранным державам и окончательно разрушили внутреннее равновесие.

Этим воздействиям извне соответствовала внутренняя жизнь народа. Не случайно именно в этом веке была создана легенда о Фаусте, человеке, стремящемся познать суть всех вещей, тайны неба, земли и ада…

Сходная картина наблюдалась в последней трети XVIII века, такое же изобилие противоречивых духовных течений. Идеальное единство было несомненным, но к искомой художественной форме немецкий дух пришел только путем самовоспитания, руководствуюсь греческими и римскими образцами. Изучая античность, немцы впервые набрели на идею государства как замкнутой самодостаточной формы общественной жизни нации. Ход истории в те годы, несмотря на предыдущее развитие Пруссии, не позволил придать понятию государства политическое значение. Государственная идея первоначально оставалась только частью системы идей. Только с реформ в Пруссии начинается взаимодействие государственной идеи и истории…

В душе немецкого народа зарождается новый мир, и последние столетия немецкой истории были наполнены этими родовыми муками. Содержание этого нового духовного мира является предметом немецкого индивидуального и национального сознания. С развитием этого духовного мира совпадает возникновение немецкого национального сознания. Из-за политической ситуации это национальное самосознание первоначально приняло чисто духовную форму, так как духовное развитие и самовоспитание народа, с учетом аполитичности буржуазии, было единственным, что связывало немцев. Пока немецкая буржуазия медленно проникалась национальным духом, она теряла одно за другим свои политические права. Власть князей становилась абсолютной, но князья не были носителями национальной идеи. Кое-где они поддерживали духовное движение буржуазии, но внутренняя взаимосвязь установилась лишь после того, как Просвещение стало национальной духовной силой, в лице Фридриха II село на прусский трон и под именем просвещенного абсолютизма создало – пока еще не национальный – тип государства, который, как образец княжеского абсолютизма, сменил государственный идеал Людовика XIV.

Это было время многообещающих начинаний, но ничто не могло связать центробежные силы в органическое единство. Буржуазия жила глубокой духовной жизнью, ее связывала забота о возрождении родного языка. Национальная философия и тесно связанная с ней наука развились на почве, подготовленной Лейбницем. Немецкая поэзия делала свои первые, пока несовершенные опыты. Правда, просвещение стало всеобщей силой, своего рода духовным направлением нации и создало основу для взаимопонимания всех соплеменников, объединения всех духовных и политических сил. Даже его противники были вынуждены пользоваться его методами. Но оно само было, по сути, негативной силой, его духовное содержание было еще незрелым. Оно стремилось к духовной свободе, к тому, чтобы каждый мог развиваться по собственным законам на основе свободного разума. Это было не немецкое, а европейское движение, его общей идеей была организация жизни на основе познания природы. Но в Германии после Лейбница оно получило национальную окраску благодаря принципиальной постановке вопроса о совершенстве и совершенствовании. Внутренняя борьба натуралистического учения о счастье с основанной на учении о независимой душе идеей совершенствования свидетельствовала о возникновении нового духовного мира и приходе идеи развития на смену центральному церковному понятию Спасения. Однако она еще не могла своими средствами охватить всю полноту жизни: между полюсами отдельного человека и всего человечества в целом, которое представляет собой нечто большее, чем сумму единиц, но это большее осталось неизвестной величиной, не признавались никакие промежуточные элементы.

Фридрих II не стал менять фундамент прусского государства, созданного его отцом. Он только дал своему народу в духе Просвещения возможность свободного духовного развития… Кроме того, он разработал новую государственную идею, которую описал, но не осуществил. Ни с помощью этой идеи, ни своими делами он не смог политизировать немецкое культурное сознание уже по той причине, что не преследовал немецкую национальную цель. Одновременный подъем духовной жизни и самосознания нации шел независимо, своим путем, оставаясь вне поля зрения Фридриха. Правда, своими произведениями о немецкой литературе он дал мощный стимул этой жизни, но не в том направлении, в каком хотел. Мёзер в противовес ему защищал особые закономерности немецкого образования, позволяющие идти своим путем к самостоятельно намеченной цели совершенства…

Мёзер мог делать такое противопоставление, потому что наперекор неисторическому мышлению Просвещения он искал в прошлом и стремился возродить смысл существования немецкого народа и находил этот смысл в литературе. В то время казалось, что французское образование высшего слоя вытесняется английским, чтобы потом быть замененным греческими идеалами жизни и искусства. Когда романтизм еще добавил к этому чуждые современности влияния, образовался запутанный мир пестрых форм. Но, как отметил Мёзер, все внешние воздействия только давали материал для самовоспитания немецкого духа. Он не затерялся в чужеродном, а стал образцом универсального образования и культуры. Из всей полноты мира форм высветилась основная духовная форма, свидетельство созревшего, хотя еще не дошедшего до простых формул национального духа. Этот дух оставался господином форм, но еще нуждался в дополнительном самовоспитании, чтобы возместить недостаток формирующей силы.

При недостаточной внутренней взаимосвязи с политической современностью и общими переживаниями нации немецкий дух обрел устойчивость, пустив корни в жизнь народа и национальное прошлое… Гаманн своими магическими речами воспитывал у молодежи любовь к жизни в истории, уважение ко всему своеобразному в противовес прямолинейности Просвещения. В эпоху «Бури и натиска» молодой национальный дух заговорил множеством голосов. Гёте, занимаясь мистикой природы, осмыслил красоту XVI века и создал «Гётца», «Фауста» и «Эгмонта». Напрасно отец и сын Мозеры пытались оживить идеал старой Империи и видели выход нации из ее жалкого положения в усилении императорской власти. Идея империи могла возродиться только в новой форме и на новой основе.

Аполитичный Гете, позже целиком отдавшейся своей идее мировой литературы, мог однако представить себе таковую только как свободное объединение национальных литератур. Будучи обязанным своей силой своей родной земле, он хорошо знал, что литература может стать великой только в тесной связи с историей, с великими переживаниями народа…

Культурный вклад эпохи Фридриха II был невелик. Гораздо более мощный стимул дала Французская революция, но ее идеи, хотя и в Германии многие увлекались теорией естественного права, были чужды немцам по своей сути. В своем стремлении к политическому дополнению своей духовной жизни немцы нашли, наконец, воспитателей в лице греков, в которых они видели также исполнение своей мечты о родственной художественной форме. В 90-х годах XVIII века встал вопрос о политическом выживании и, наряду с теориями естественного права, особенно у ранних романтиков, мы встречаем уже конкретные политические взгляды. Кант называл это время «богатым речами и бедным делами», но Гельдерлин в своих пророческих одах уже предчувствовал поступь грядущих событий…

Молодежь мечтала о политическом оформлении нации. Но призывы революции, как и произведения Фридриха II не могли поставить на твердую землю устремленный ввысь немецкий дух. Необходимо было промежуточное звено, тоже духовного характера: только когда греческая государственная идея завершила свое дело и придала политическую форму культурному сознанию, настало время для политического оформления. Это осуществил барон фон Штейн.

Ни о чем, отмечал Фихте в 1804 г., так много не говорили и не писали в последнее время, как о государстве, но это было долгим и трудным делом, воспитать немцев до уровня политической зрелости. Но именно в годы бедствий Германии родилась немецкая государственная идея, и развитие Фихте от «Естественного права» (1796) через «Закрытое торговое государство», книгу, написанную в духе платоновской «Политеи», и через «Основы современной эпохи», содержащие решительное отрицание чисто юридического понятия государства, к зрелости его теории государства в «Речах к немецкой нации» и «Учении о государстве» 1813 г. показательно с точки зрения политического образования нации. Только после того, как немцы обзавелись собственной государственной идеей и приняли деятельное участие в великих мировых событиях, исторический смысл их бытия, до того выражавшийся, главным образом, в искусстве, религии и духовной жизни вообще, достиг своей зрелости и стал ориентиром для понимания и описания исторической жизни во всей ее полноте. События прошлого обрели плоть и кровь при подходе к ним с точки зрения Гаманна и Фихте.

Новая система духовной жизни, Третье Царство (III Рейх) после античности и христианско-церковной системы, вступило в те годы в состояние определенной внутренней завершенности, главным образом, благодаря ее динамическим основам и включению исторического мышления в философию истории. Тогда же было остро почувствовано отсутствие взаимосвязи между учением о творчестве, о свободной воле, об активной духовной жизни и энергии и совершенно не зависящей от этих воззрений, текущей по инерции общественно-политической жизнью нации. Стало ясно, что духовная жизнь для того, чтобы стать действительно общественной силой, нуждается в организованной основе в обществе и государстве, что она может укрепить и образовать нацию лишь в той мере, в какой она принимает участие в борьбе и преодолении трудностей. Настоятельной необходимостью стало развитие общественной нравственности и общественного мнения из духовной жизни и их признание государством. До тех пор политические нужды удовлетворялись путем чисто теоретических манипуляций с такими понятиями, как республика, демократия, аристократия, монархия и т. д. или в мечтах об идеальном государстве или всемирной республике как о свободном союзе равных, что было отзвуком «Республики искусств и наук» или видением масонской ложи, охватившей все человечество, чего хотели Лессинг и Гердер. Усиливающееся благодаря динамическому принципу мировоззрения стремление к действию пробудило теперь чувство своеобразия народов и эпох как необходимых элементов человечества, потребность в соответствующем душе немецкого народа теле и в четком национальном самоопределении, в общем, понимание смысла государства и исторической реальности. Французская революция и возглавляемое Берком контрреволюционное движение в какой-то мере направляли этот инстинкт, но прообраз охватывающей все сферы жизни культуры на почве государственно оформленного общественного сознания искали и находили у греков и римлян. Одни обращались к ним от разочарования в современности, другие – в поисках идеала для будущего.