Текст книги "Жизнь летчика"

Конец

Группа стоит в Монтуссар-Ферме. Я прибываю в полдень и отправляюсь прямо в офицерскую столовую. Там много новых лиц, щелканье каблуками, знакомства. За столом – общая встреча. Глючевски, Маусхаке, белокурая голова Райтера фон Прештина, Дрекман, приветствия, кивки, тосты. Иногда глаза ищут кого-то, но напрасно, о тех кого нет, не говорят. После обеда Рейнхард отводит меня в сторону. Он держит трость, принадлежавшую капитану, она будет теперь находится у каждого нового командира. «Ты уже знаешь, Удет?» Я киваю. «Если хочешь, можем съездить и взглянуть.» Летний день, тихо. Тополя вдоль дороги вибрируют на жаре как расплавленное стекло. Машина медленно двигается вдоль дороги. Справа, на маленьком холме – церковь. Мы вылезаем, Рейнхард впереди, минуем железные ворота и проходим узкими тропами между могилами. Четыре холмика свежей земли, четыре квадратных таблички и над ними, крест из сломанных пропеллеров. «Пилот-капрал Роберт Эйсенбек, лейтенант Ганс Вейсс, лейтенант Эдгар Шольц, лейтенант Иоахим Вольф», написано на табличках. Рейнхард отдает честь, я – тоже. «Хорошая смерть», говорит он. Мы стоим здесь какое-то время, затем возвращаемся домой.

Все теперь изменилось. Французы летают только большими группами – по пятьдесят, иногда по сто самолетов. Они затемняют небеса как саранча. Очень трудно выхватить кого-то из такого строя. Артиллерия с той стороны работает только вместе с воздушным наблюдением. Аэростаты висят над горизонтом длинными рядами и наблюдатели кружат над ландшафтом, изрытым воронками. Больше всего страдают войска… Я все еще в постели, когда звонит телефон. Пьяный ото сна, я бросаюсь к трубке. Артиллерийский капитан с передовой. На север от леса Виллер-Коттре летает Бреге, корректирующий огонь вражеской артиллерии. Эффект ужасен. «Где это?» Он читает координаты со штабной карты. «Мы будем там», вешаю я трубку. Все уже улетели и я свободен в это утро, но нам приходится вылетать всегда, когда это необходимо. Чеерез пять минут я готов и взлетаю. На фронте сегодня что-то невообразимое. Снаряды падают так близко друг к другу, что дым, пыль и фонтаны земли образуют занавесь, скрывающую солнце. Ландшафт подо мной окутан бледно-коричневой дымкой. К северу от леса Виллер-Коттре я встречаю Бреге, летящего на высоте 600 метров. Я немедленно атакую его сзади. В Бреге наблюдатель сидит позади пилота. Я ясно вижу его голову над полукруглым креплением для пулемета. Но он не может стрелять, пока я держусь прямо за ним. Его обзор закрыт стабилизатором и рулями высоты. Мой пулемет лает короткими очередями. Голова исчезает из вида. «Попал», думаю я. Пилот этого Бреге кажется смышленым парнем. Хотя я постоянно стреляю, он делает элегантный разворот на своей неуклюжей птице и пытается долететь до своих траншей. Я должен зайти на него сбоку, чтобы попасть в него или в двигатель. Если наблюдатель все еще жив, это будет большой ошибкой, потому что я окажусь в его секторе обстрела. Когда я приближаюсь на расстояние двадцать метров, за пулеметом вновь появляется наблюдатель, готовый открыть огонь. Через мгновение он начинает стрелять. Раздается звук, как будто галька падает на металлическую поверхность стола. «Гонтерман!», вспоминаю я. Мой Фоккер становится на дыбы как закусившая удила лошадь. Руль высоты весь в дырках, трос между ним и ручкой управления перебит и его конец болтается в воздухе. Моя машина охромела, ее ведет влево и она кружит на месте, постоянно кружит. Я не могу ей управлять.

Подо мной – иссеченный воронками ландшафт, каждый раз перепахиваемый взрывами новых снарядов. Есть только одна возможность выбраться. Каждый раз, когда Фоккер направляется на восток, я осторожно открываю дроссельную заслонку. Таким образом круги удлиняются и я могу надеяться, что сумею долететь до наших позиций. Это медленный, мучительный процесс. Неожиданно машина останавливается в воздухе и падает вниз как камень. Парашют – вытащить ноги – встать на сиденье! В одно мгновение давление воздуха отбрасывает меня назад. Удар в спину. Я ударяюсь спиной о стабилизатор. Слишком свободно подогнанные лямки парашюта зацепились за закрылок руля высоты и падающая машина тянет меня за собой с непреодолимой силой! «Ло будет плакать…», думаю я, «Мама… меня не опознают… у меня с собой никаких бумаг… они там внизу стреляют как сумасшедшие…»

В тот же самый момент я пытаюсь со всей силы отогнуть закрылок. Это трудно, неимоверно трудно. Земля несется на меня со страшной скоростью. Затем – рывок – я свободен! Машина летит, кувыркаясь, уже подо мной. Резкий рывок за кольцо и я как будто плыву, подвешенный на стропах. Сразу же – приземление. Парашют раскрылся в последний момент. Парашютный шелк вздымается надо мной. Вокруг меня – взрывы снарядов. Я сражаюсь с белым потолком как тонущий. Наконец, свободен. Ландшафт, изрытый воронками, мрачен и гол. Должно быть я на ничейной земле, но не знаю, где. Я должен идти на восток, там дом. Восемь часов утра, солнце бледно, как будто выгорело. Здесь, внизу, завеса пыли, выброшенной в воздух взрывами снарядов, кажется еще гуще. Я отстегиваю парашют и бегу. Разрывы снарядов все ближе, будто гонятся за мной. Большой ком земли кулаком бьет меня в затылок. Я падаю, снова поднимаюсь, продолжаю бежать. Правая нога болит. Должно быть я подвернул ее, когда приземлился. Воронка и несколько французских шлемов. Я все еще за вражескими линиями? Солдаты смотрят на восток, спинами ко мне. Они не двигаются. Возможно, они мертвы. Будет лучше, если я их обойду. Я попадаю на пшеничное поле. Стебли уже высотой с человека. Я поднимаюсь с колен и слегка пригибаясь иду на восток. Вот во весь рост стоит офицер. «Первое… огонь!», командует он, и ему отвечает рев орудия. Я встаю и махаю ему рукой. Он махает мне в ответ и я подбегаю к нему. «Сигарета есть?», спрашиваю я сухими губами. «Бауэр», представляется он, отдает честь и лезет за портсигаром. «Удет», говорю я, и на какой-то момент ураганный огонь престает существовать, так сильны ритуалы воспитания, что даже война не может стереть их. «Второе готово?», кричит он. «Готово» отвечают ему из укрытия. «Второе… огонь!» Земля сотрясается от выстрела. Он зажигает мне спичку и я вдыхаю дым долгими, голодными затяжками. «Видели ваш прыжок, Herr Kamerad, это было нечто! Третье готово?» Я спрашиваю его, в каком направлении тыловые позиции. Он указывает себе за спину по направлению к высотам Кутри. Я благодарю его и хромаю дальше. Новая зона обстрела и вновь разрывы совсем близко от меня. И вновь я отброшен на землю взрывной волной.

Укрытие с горящим перед входом огнем, защитой против газа. Внутри полно солдат и офицеров. Я прошу телефониста связать меня с группой. «Удет», кто-то кричит за моей спиной, «это же Эрни!» Я оборачиваюсь и смотрю на странного солдата. Его твердое, бледное лицо с покрасневшими глазами говорит о трудных днях и бессонных ночах. «Карл Мозер?», спрашивая я неуверенно. «А то кто же!» Под его руководством я сваривал первые трубы на фабрике моего отца. «Ты помнишь… помнишь то время?» Окружающий нас мир куда-то отдаляется. Мы стоим на травяном поле, три мальчика, Вилли Гетц, Отто Берген и я. Карл лежит на спине в своем лучшем выходном костюме, жует литок клевера и смотрит как мы запускаем воздушных змеев. Маленькая девочка сопровождает запуск каждого змея радостным хлопаньем в ладоши. Вилли Гетц подхватывает ее, пять змеев связаны вместе и тянут ее вверх. Она визжит как грудной ребенок и ее мать бежит к ней. Медленно и осторожно Отто опускает змеев на землю. Женщина плачет и время от времени ударяет его по спине, но он не выпускает веревки из рук. «А где Отто сейчас?», спрашивает Карл. «Погиб!», отвечаю я. «Хм, тоже погиб», бормочет он. Меня соединяют. Автомобиль группы подберет меня на дороге из Суассона в Шато-Тьери. Предполагается, что я доеду до нее на лошади, которую позаимствую в полковом штабе. После обеда я поднимаюсь в воздух на новой машине. Среди воронок внизу вижу Фоккер, в котором я чуть не разбился в это утро. Обгоревший, голый каркас похож на скелет птицы.

С каждым днем воевать все тяжелее. Когда взлетает один наш самолет, с той стороны поднимается в воздух пять. И когда один из них падает рядом с нами, мы набрасываемся на него и снимаем все что можно, потому что нам никогда не хватает таких замечательных инструментов, сияющих никелем и медью. Этому изобилию мы не можем противопоставить ничего кроме нашего чувства долга и четырехлетнего опыта. Каждый взлет означает непременный воздушный бой, а мы взлетаем часто. С третьего по двадцать пятое августа я сбиваю двадцать самолетов противника. На одном из мертвых найден мой портрет, вырезанный из газеты с надписью:«Ас из асов». Капитан мертв и у меня теперь – самый большой счет. Вечером восьмого числа приходит приказ всем исправным машинам переместиться выше по течению Соммы. Здесь англичане уже несколько дней накапливаются для прорыва. Ситуация становится для нас критической. Четырьмя четверками, как хищные птицы мы летим на север.

Чем дальше на север, тем явственнее приметы битвы. Неподалеку от Фонтан-лез-Каппи я обнаруживаю вражеский самолет, летающий над самыми траншеями. Я отделяюсь от звена и атакую его, стреляя с ходу. После очереди из двадцати выстрелов он взрывается в воздухе и рассыпается на куски рядом с траншеями. 5:30 вечера. К шести часам у нас кончается горючее. У нас было его не так уже много, когда мы взлетели. Запасы за последние дни были сведены к минимуму и никто не думал, что нам придется лететь так далеко. Нам нужно приземлиться, чтобы заправиться. Мы спускаемся вниз как скворцы на пшеничное поле. Машины выстраиваются в ряд. Все поле забито. Командиры звеньев беседуют с комендантом аэродрома, дружелюбным парнем. Он хотел бы нам помочь, но ему самому нужно горючее. Мы предлагаем, чтобы он поделился с нами. Он колеблется. Пока мы ведем переговоры, воздух наполняется гудением британских моторов. Они приближаются и мы уже можем ощущать запах раскаленного масла. То здесь то там самолеты показываются в просветах между облаками. Холодный летний вечер. Тяжелые облака плывут к востоку, голубое небо видно только изредка. «Хорошая погода для атак на аэростаты», говорю я себе. Неожиданно английская машина появляется из серой дымки у нас над головой, стреляя из обоих пулеметов. Печальное зрелище! Самолеты группы Рихтгофена скучились здесь как стайка цыплят, беспомощные без топлива, и над ними – англичанин, как ястреб. Я охвачен яростным гневом. Я бегу к моему самолету и взлетаю в воздух даже не пристегнув ремни. Он начинает новую атаку, а я захожу на него сзади. Он до такой степени захвачен врасплох, что забывает о необходимости защищаться. Короткая очередь, всего десять выстрелов, он раскачивается из стороны в сторону и падает неподалеку от летного поля. Мертв. Это британский S.E. 5, с полосками командира. Я приземляюсь без капли горючего и заклинившей ручкой управления. Время 6.30 вечера. Наконец мы получили от коменданта топливо, которого хватит для десятиминутного полета. Этого хватит только в обрез чтобы добраться до нашего нового места назначения. Мы приземляемся на открытом поле. Все предшествующие дни английские самолеты огневой поддержки ежедневно штурмовали наши позиции. Каждый вечер с восьми до девяти часов два Сопвич Кемела появляются чтобы сбросить листовки. Кто-то показывает мне одну из них. У листовки черно-красно-желтая кайма. Дезертиры призывают солдат в окопах последовать их примеру. «С восьми до девяти, говорите?» Я сливаю немного горючего с самолетов моих товарищей и взлетаю. Солнце совсем низко на западе, оно окаймляет облака бледно-золотым. К югу от Фукокура я встречаю двоих. Один тут же летит на запад, другой остается и продолжает сбрасывать листовки. Мы маневрируем. На своем маленьком и более легком самолете он может делать более крутые виражи, чем я на тяжелом Фоккере D VII. Но я держусь за ним. Он пытается сбросить меня с хвоста и начинает петлю на высоте всего ста метров. Я следую за ним по пятам и в верхней точке петли чувствую легкий удар, а когда снова смотрю вниз, то вижу как он с трудом выбирается из-под обломков своего самолета. Немецкие солдаты берут его в плен. Я не знаю, что произошло. Наверное, я протаранил его, когда пролетал над ним. Сегодня это уже мой третий полет. На часах 8:40.

Через три дня я навещаю его в госпитале в Фукокуре. В обмен на листовки я приношу ему коробку сигар скрученных из листьев бука. Мои предположения оказались справедливыми. В верхней точке петли шасси моего самолета протаранили его верхнее крыло, которое отломилось сразу за стойками. «Я не был готов к бою на столь близкой дистанции», говорит он со смехом. Обаятельный парень, студент из Онтарио.

Через пятнадцать лет, на авиационном фестивале в Лос-Анджелесе я услышу о нем снова. Роско Тернер приносит мне листовку по случаю своего успешного беспосадочного полета через весь континент. У нее черно-красно-желтая кайма, написана от имени предполагаемых дезертиров и адресована солдатам в окопах. Это последняя из его запаса, он забыл сбросить ее на меня в 1918 году.

В сумерках я приземляюсь на нашем аэродроме. Мы проводим ночь на земле, спим под нашими самолетами. Нас поднимают на рассвете. Танки идут! Ночью привезли горючее и боеприпасы. Мы договариваемся о секторах патрулирования и взлетаем. Я вижу их между Бапаумом и Аррасом. Перед ними поднимается дымовая завеса и под ее прикрытием они ползут по плоской травянистой равнине. Их пятнадцать, могучие стальные черепахи. Они ползут, ползут, ползут. Они уже миновали передовые немецкие позиции… вторую линию… они продолжают катиться к нам в тыл. Мы пикируем, стреляем из всех пулеметов, карабкаемся вверх и снова пикируем. Никакого результата. Как будто дятел стучит в железную дверь. Немецкая пехота отошла за железнодорожную насыпь на линии Бапаум-Аррас. Она поднимается над заболоченными лугами как крепостная стена из балластного камня высотой метра четыре. Оттуда их пулеметы стреляют куда -то в дымовую завесу, похожую на пар в прачечной. Без остановки и без всякой пользы. Черепахи продолжают ползти. Одна из них только что достигла насыпи, она неуклюже влезает на склон и катится вдоль путей. Я вижу как наши солдаты бегут, оставляют позиции, волокут за собой пулеметы. Они исчезают за неровностями земли и в канавах, наполненных водой. Танк медленно карабкается вдоль железнодорожной насыпи, стреляя им вслед. Сейчас я смогу зайти на него сбоку. Я лечу на высоте всего нескольких метров, захожу справа, проношусь над ним, поворачиваю, захожу еще раз. Я так близко, что могу сосчитать заклепки на его стальных плитах. Вижу даже размытый клеверный лист у него на боку, то ли символ удачи, то ли полковую эмблему. Я вновь проношусь над ним, так низко, что мои колеса почти касаются верхушки орудийной башни. Я разворачиваюсь и захожу на него снова. Пользуясь этой тактикой я нейтрализую другие танки. Если они будут стрелять в меня, то попадут в него. После пятой атаки я замечаю первые результаты. Танк неуклюже ползет к краю насыпи. Он хочет отойти и спрятаться за дымовой завесой. Я не позволяю ему скрыться из поля зрения и следую за каждым его движением. Осторожно он переваливает через край насыпи. Вот почти половина его стальной туши задрана в воздух. В следующий момент он скатывается по склону и переворачивается на спину, беспомощный как упавший жук. Я захожу на него сверху, стреляя в легко бронированное дно. Гусеницы все еще вращаются. Правая соскочила с направляющего колеса и то высовывается вперед, как рука моллюска, то прячется назад. Танк сейчас лежит неподвижно, как мертвый, но я продолжаю стрелять. Люк со стороны орудийной башни открывается. Из него выползает человек, с трудом встает и поднимает руки вверх, его лицо – в крови. Я так близко, что все это ясно вижу. Но я больше не могу стрелять. Я использовал все боеприпасы до последнего патрона.

Я возвращаюсь на взлетную полосу, меняю пулеметные ленты и возвращаюсь. Все это длится не более двадцати минут. Но танк мертв. Он черен и неподвижен. Рядом с ним лежат три человека. Британские медики уже побывали здесь какое-то время назад. Они вытащили мертвых и положили их там. Я надеюсь, что их похоронит следующий обстрел. Наступает ночь. С травы поднимается туман. Танковая атака отбита. Остановлена на линии Бапаум-Аррас. Взволнованный голос в телефонной трубке: «У нас только что сбиты два аэростата. Вражеская эскадрилья все еще кружит над нашими позициями.» Мы тот час взлетаем, все исправные машины четвертого звена. Мы направляемся к Брийе на высоте около одно километра. Под нами цепь немецких аэростатов, прямо над нами – британская эскадрилья, пять S. E. 5. Мы остаемся под ними и ждем их следующей атаки. Но они медлят и, похоже, избегают боя. Неожиданно один из них стрелой проносится мимо меня по направлению к аэростатам. Я иду за ним. Это их командир. Я вижу узкий вымпел на боку. Я иду вниз, вниз, вниз. Ветер свистит в ветровом щитке. Я должен настигнуть его, не дать ему подойти к аэростатам. Слишком поздно! Тень его самолета проносится по туго натянутой коже аэростата как рыба по мелководью. Наружу выбивается маленький голубоватый язычок пламени и медленно ползет по боку. В следующий момент фонтан огня выбрасывается там, где всего лишь мгновение назад желто-золотой мешок плыл в шелковистом солнечном сиянии. Немецкий Фоккер набрасывается на англичанина, и вот уже второй, меньший по размерам огненный шар появляется рядом с первым, большим, немецкий самолет ударяется о землю, окутанный дымом и пламенем. Делая крутой вираж, англичанин пикирует почти вертикально. Солдаты, обслуживавшие кабель аэростата разбегаются в разные стороны, но S. E. 5 уже выровнялся и несется на запад над самой землей. Он так низко, что машина сливается со своей тенью. Но я уже повис на его хвосте и начинается дикая гонка всего в трех метрах над землей. Мы перепрыгиваем через телеграфные столбы и огибаем деревья. Могучий прыжок над шпилем церкви в Марекуре, но я лечу за ним как приклеенный. Я не собираюсь его отпускать. Главная дорога на Аррас. Обсаженная зелеными деревьями, она тянется через ландшафт как зеленая стена. Он летит справа от деревьев, я – слева. Каждый раз когда между деревьями разрыв, я стреляю. Вдоль дороги, на лугу, укрепилась немецкая пехота. Хотя я у него на хвосте, он начинает стрелять в них. Это его ошибка.

В этот самый момент я перепрыгиваю через верхушки деревьев – нас разделяет не больше десяти метров – и выпускаю очередь. Его машина трясется. Ее кидает из стороны в сторону. Сваливается в штопор, касается земли, отскакивает снова как камень, пущенный над поверхностью воды, и скрывается за маленькой березовой рощицей. Вверх вздымается облако пыли. Пот струится у меня по лицу, затуманивая летные очки. Я вытираю лоб рукавом. Середина лета, 22 августа, 12:30 дня, самый горячий день года. Почти сорок градусов выше нуля, а во время преследования мой мотор делал 1600 оборотов в минуту. Я оглядываюсь по сторонам и вижу три S. E. 5. Они оторвались от моего эскадрона и теперь пикируют на меня чтобы отомстить за смерть своего мертвого командира. У самой земли я облетаю березовую рощу. Я быстро оглядываюсь через плечо. Они разделились. Двое поворачивают к западу, оставив меня наедине с третьим. Теперь я знаю, что имею дело с тактически грамотным и умелым оппонентами. Новички налетели бы на меня всем скопом. Старый летчик-истребитель знает, что во время преследования ты только мешаешь другим. Дела мои складываются неважно. Тот, третий самолет приближается ко мне. Я оцениваю дистанцию примерно в тридцать метров, но он не стреляет. «Он хочет сбить меня тремя-четырьмя выстрелами», догадываюсь я. Ландшафт состоит из мелко перекатывающихся холмов, испещренных маленькими рощицами. Я кружусь вокруг них. Среди деревьев я замечаю немецких пулеметчиков. Они глазеют на нас. «Если бы они только начали стрелять, чтобы избавить меня от преследования.» Но они не стреляют. Возможно, мы слишком близко друг к другу, они боятся, что попадут в меня во время этих скачков вверх-вниз. Я смотрю на землю. Вот здесь мне и предстоит разбиться! Затем я ощущая легкий удар по колену. Я смотрю вниз и чувствую сладковатый запах фосфора, дыра в коробе для боеприпасов. Жарко – начиненные фосфором зажигательные патроны загорелись – через несколько секунд мой самолет будет объят пламенем. В такой ситуации лучше не раздумывать. Нужно либо действовать, либо погибать. Нажатие на спуск пулемета и я разряжаю свои пулеметы в голубое небо, за трассерами тянутся белые дымки. Я оглядываюсь через плечо, затаив дыхание, и затем делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Противник поворачивает, избегая полос белого дыма. Может быть он подумал, что я стреляю назад. Я лечу домой. Коснувшись земли я продолжаю какое-то время сидеть в кабине. Беренд помогает мне вылезти. Я иду в штаб. «Сегодня прибывает обер-лейтенант Геринг», говорит сержант. Я смотрю на него пустыми глазами. «Геринг, наш новый командир», добавляет он. «Да, да». Мой собственный голос звучит странно.

Я должен пойти в отпуск. Немедленно. Прямо сейчас. Он не должен видеть меня в таком состоянии.

Когда я возвращаюсь из отпуска, группы расквартирована в Меце. Потери высоки. Смертность 300 процентов. Три раза за войну полностью обновился офицерский состав группы. Не осталось почти никакого из тех, кто делал первые боевые вылеты с капитаном. По этой причине Верховное Командование вытащило нас из этого горячего места и на короткое время разместило в спокойном секторе. Когда я прибываю, Геринг как раз патрулирует вместо со своим звеном. Он приземляется, мы приветствуем друг друга. Его лицо мрачно. Его поставили на место Рихтгофена потому что он считается самым передовым стратегом во всей армейской авиации. В этом мертвом секторе его талант опущен на землю и ему приходится вести свои битвы на бумаге. «Привет, Удет», бормочет он.

Сразу же после нашей встречи я взлетаю с моим звеном. Разрывы на горизонте, маленькие черные облачка немецких зениток показывают, что артиллеристы заметили вражеский самолет. Они подходят ближе, семь самолетов, двухместные, типа ДеХавиленд-9. Мы – вшестером. Но это американцы, новички на фронте, в то время как самый молодой из нас имеет минимум два года фронтового опыта. Мы встречаемся неподалеку от летного поля. Вся битва длится не больше пяти минут. Глючевски сбивает одного, Краут – другого. Мой падает, объятый пламенем, недалеко от Монтенингена. Другие разворачиваются и летят домой. Один проносится прямо надо мной. Я захожу на своем Фоккере ему в хвост и открываю огонь. Он не может ускользнуть от меня. Он сам влетает в очередь и взрывается в пятидесяти метрах надо мной, так что мне приходится резко пикировать и отворачивать в сторону, чтобы избежать столкновения с горящими обломками. Третий проходит мимо меня, направляясь на запад. На его хвосте – полоски командира. Я иду за ним. Когда он замечает, что его преследует, он поворачивается и смотрит на меня. Откуда-то сбоку раздаются звуки стрельбы. Я чувствую сверлящую боль в левом бедре, горючее хлещет из пробитого бака, поливая меня как из душа. Я выключаю зажигание и сажусь. Мои товарищи собираются вокруг. Они могли наблюдать весь ход боя прямо с летного поля. Они говорят взволнованно: «Ну Удет, парень, тебе повезло.. впервые за четыре недели видим неприятеля… только сегодня возвратился из отпуска и такой подарок…» Я вылезаю из самолета и смотрю на рану. Пуля прошла через бедро. Рана все еще кровоточит. Все расступаются в стороны и ко мне подходит Геринг. Я докладываю: «Шестьдесят первый и шестьдесят второй сбиты. Я легко ранен. Прострелена левая щека, лицо не повреждено.» Геринг смеется и трясет мне руку. «Здорово, когда сидишь здесь и оставляешь друзьям все победы», говорит он как хороший боевой товарищ. И затем приходит конец, невероятный для всех нас, кто воевал до конца. Мир, который никто из нас не принимает.

И вот однажды я держу в руке маленький клочок бумаги, это приказ о моем увольнении из армии.