Текст книги "Жало белого города"

12. Зеленое кольцо

Ты пересекаешь порог и попадаешь в волшебный мир – иначе говоря, в мозг убийцы с его правилами и законами, #Кракен.

1 августа, понедельник

Подозреваемый, уже в наручниках, ждал в кабинете для допросов отделения Лакуа. Эстибалис пристально смотрела на него через окошко в коридоре, хмуря брови. Антонио Фернандес де Бетоньо был ошеломлен арестом, но все еще сохранял свою странную безмятежность, которая так раздражала мою напарницу.

Он с любопытством рассматривал наручники, как разновидность хирургических инструментов XIX века, будто пытаясь взглядом отпереть защелкивающийся механизм и покинуть это место все с тем же выводящим из себя спокойствием.

– Оставь нас один на один, Эстибалис.

– Нет. Он мой. Ты не уверен, что это он, и будешь с ним слишком мягок.

– Ты разговариваешь со мной, Эстибалис. Со мной. Если парень виновен, уверяю тебя, он у меня еще попоет. Но ты не оставишь ему ни единого шанса. Ты слишком одержима мыслью, что это он, признайся.

Эстибалис бессильно махнула рукой и уставилась на меня своими темными глазами. Да, случались тяжелые дни, и это был явно один из них.

– Он не имеет никакого отношения к тому, что ты собираешься предъявить моему брату, если ты об этом сейчас думаешь.

Я покачал головой, прижался лбом к стеклу и не отры-ваясь смотрел на оптика.

– То, о чем мы с тобой думаем, ничего не изменит. А сейчас… позволь мне побыть с ним наедине в кабинете для допросов. С тобой он запрется на все замки – ты была слишком резка с ним с самого начала. Он выглядит апатичным, и выведать у него что-либо будет непросто…

«Да уж, непросто», – мысленно повторил я.

Эсти молча кивнула, и я вошел в кабинет для допросов.

– Мы здесь для того, чтобы выяснить некоторые подробности, поэтому давайте прямо к делу, – сказал я, усаживаясь напротив него. – Понять не могу: зачем вам понадобилась эта глупость? Если вы хотели отделаться от обыкновенных бумажек, почему не сожгли?

– Это было частью замысла, – отозвался он, пристально глядя мне в глаза. Странно, убийцы смотрят в глаза, лишь когда угрожают, но это был явно не тот случай. – Первая остановка – Гарделеги, чтобы выбросить вещи, скверные воспоминания о моей дочери. Для меня это просто мусор. Затем собрался в Тревиньо; я знаю место, где можно разжечь костер для барбекю. Я полагал, что утром в понедельник там никого не будет, но, так как сейчас август, не был уверен, что поблизости не разбили кемпинг, и, честно сказать… я очень устал от всего, к тому же не хотел отлучаться надолго, семья или служащие меня бы хватились. Вот и решил отделаться побыстрее от всех этих бумажек. Я знал, что, если дома устроят обыск и их найдут, будет сложно объяснить их появление у отца одной из жертв.

– И все-таки попытайтесь. Зачем вы их собирали?

Антонио поднял к глазам закованные в наручники руки и принялся внимательно рассматривать ногти, словно ожидая найти в них что-то необычное. Видимо, обдумывал ответ: собирался солгать, или же события остались в слишком удаленном прошлом, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы их вспомнить.

– Я заинтересовался этим делом двадцать лет назад, – наконец начал он. – Один из новорожденных, убитых в дольмене Деревни Ведьм, был сыном моего давнего приятеля. Его похитили из клиники в Витории. Для всех это было ужасно. Через некоторое время на свет появилась моя дочь. У нас была одна и та же страховка и один и тот же врач, дочь родилась в той же клинике. Я с ужасом думал, что и ее украдут и сделают с ней то же самое. Все родители переживали тогда одно и то же. Я вместе со всеми читал газеты, черт подери. Сам не знаю, зачем я все это хранил… Подозреваю, что в душе я немного Диоген: мне трудно расстаться с тем, что я собираю.

– Вы должны назвать имя своего приятеля, чтобы мы могли проверить эту информацию.

– Пожалуйста, когда угодно. Он не любит говорить на эту тему – вы же знаете, как мы, мужики, устроены… Сейчас он в разводе: он и его жена не вынесли утраты ребенка.

– Предположим, я вам поверю, – продолжил я. – В первую очередь мне от вас необходимо надежное алиби. Где вы были двадцать четвертого июля? Парень вашей дочери утверждает, что в последний раз говорил с ней примерно в час дня.

– Я был со своей старой компанией блуз. Мы приготовили обед, поели, немного выпили, поиграли в бриску[36]36
  Бриска – карточная игра, популярная в Испании (прим. переводчика).


[Закрыть] и около восьми вечера отправились прогуляться по городу.

– Можете составить список всех людей, которые были с вами в тот день? Это крайне важные сведения, от них зависит, задержим мы вас или отпустим домой.

– Дайте мне ручку, и покончим с этим как можно скорее. Завтра похороны дочери. Никто не должен знать, что меня задержали. Вы же знаете наш город.

Я наблюдал за оптиком, стараясь проникнуть в его мысли благодаря тем немногим сведениям, которые сообщал язык тела. Но не заметил и следа уловок или хитрости. Он наверняка не думал о том, что задержан официально; он пребывал в другом мире, его волновали другие заботы. Тот факт, что полиция его подозревает, не слишком его волновал. В нем чувствовалась сбивающая с толку уверенность, что мы не призна́ем его убийцей.

В этот момент вошла Эстибалис. Она бросила на меня хорошо мне знакомый быстрый взгляд, я извинился и покинул кабинет.

– Комиссар в ярости. Он хочет нас видеть, – шепнула она мне на ухо, словно подозреваемый мог нас услышать.

– Прямо сейчас, в разгар допроса? – уточнил я.

– Срочно!

Мы поднялись на третий этаж. Из кабинета начальства открывались лучшие виды на город. Нас ожидали комиссар Медина и его заместитель. Оба мрачнее тучи. Я не понимал, что означает выражение их лиц.

– Можно узнать, какого черта вы допрашиваете этого Антонио Фернандеса де Бетоньо? – обратился комиссар ко мне.

– Это наша работа, сеньор. Сегодня утром к нам явился парень погибшей и выразил свои опасения, что ее отец виновен в совершении убийств. Мы с инспектором Гауной отправились к нему домой и выслушали его версию происшествия, а главное, заметили странное поведение. Подозрения парня подтвердились. Затем мы отправились следом за ним на городскую свалку, где он пытался отделаться от личных вещей убитой дочери, а также внушительного количества газетных вырезок, где сообщалось об убийствах двадцатилетней давности.

– И это делает его виновным? Да вы спятили! – Комиссар поморщился, расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук.

– Мы всего лишь хотим проверить его алиби: он утверждает, что начиная с полудня и до самой ночи был с компанией блуз-ветеранов. Как только он назовет имена…

– Разумеется, он был у нас дома! Это один из моих ближайших друзей; мы не разлучались с того момента, как он вошел в кухню и мы повязали фартуки, чтобы запечь морского окуня. Пожалуйста, немедленно отпустите его и будьте повежливее! Этот человек не заслуживает тех испытаний, которым вы его подвергли; не прошло и нескольких часов, как мы сообщили ему о похоронах Энары, его дочери. Безусловно, я за инициативу, но прошу вас, воздержитесь от подобных ошибок и займитесь подозреваемыми, которые действительно стоят нашего внимания. И прекратите дергать семьи погибших! Мы не имеем права совершать подобные ошибки. Мы под прицелом международной прессы, любой промах мгновенно украсит обложки в половине стран мира. Наш коммуникативный отдел осаждают «Ле Монд», «Вашингтон пост» и даже австралийский «Санди телеграф». Мне нужны реальные успехи, инспекторы, а не такие ляпы, как сегодня. Можете идти.

Мы молча покинули его кабинет. Эсти взглянула на меня с отчаянием.

– Пойду сообщу оптику, что он свободен и может идти домой.

Я кивнул.

– Инспектор Айяла, проводите меня в мой кабинет, – обратилась ко мне заместитель комиссара Сальватьерра, которая вышла следом за нами.

Я зашагал по коридорам следом за ней, не проронив ни слова. Мне казалось, что все смотрят на меня косо: офицеры, другие инспекторы… Я чувствовал себя золотой рыбкой в аквариуме. Диковинной зверюшкой, от которой невозможно оторвать взгляд.

– Закройте дверь.

– С удовольствием, – ответил я, загораживая обзор нескольким коллегам, которые, проходя мимо, рассматривали меня с плохо скрываемым любопытством.

– Нет необходимости повторять, что такие ошибки не должны повторяться. Вы не имеете права приводить сюда подозреваемых без веского повода. – Она повторила слова комиссара, усаживаясь в кресло. – Более веского, чем нынешний.

В этот день ее темные волосы были распущены. Ей это шло, делало моложе, и мне она показалась гораздо более привлекательной, чем я мог себе в том признаться. Но я мигом отогнал от себя суетные мысли.

– Полностью согласен. – Я кивнул заставляя себя сосредоточиться.

– Вы меня за дурочку принимаете? – спросила она, удивленная тем, каким я вдруг стал послушным.

– Ни в коем случае. Просто я не допускаю мысли, что преступления случайны, поэтому оптик никак не подходил на роль убийцы. Настаиваю, что во главе угла стоят близнецы. Мы должны перестать отвлекаться на мелочи и заняться ими.

– Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Я лично звонила директору пенитенциарного центра; она настаивает, что Тасио не пользуется привилегиями и не имеет доступа к интернету, как и остальные заключенные. Когда я заявила, что он поддерживает контакт с кем-то извне и пишет твиты под своим именем, она возразила, что ограничить посещения имеет право только по специальному распоряжению судьи. Ограничивать посещения без приказа противозаконно и нарушает права узников тюрьмы.

– Какое впечатление она на вас произвела?

– Она была очень любезна, но мне показалось, что по какой-то причине она покровительствует Тасио. Как бы то ни было, мы ничего на этом пути не добьемся. Надо действовать иными способами. Несколько дней назад мы потребовали Центральный отдел по информационным технологиям нашего подразделения закрыть аккаунт @scripttipsfromjail. Служба поддержки «Твиттера» ответила положительно, сообщив о судебных документах, предоставляемых в подобных случаях, но предупредила, что процесс может растянуться на недели.

– Пустая трата времени, – возразил я. – Даже если аккаунт закроют, это никак нам не поможет.

– Почему вы так думаете, инспектор?

Боже, как намекнуть ей, чтобы она перестала называть меня «инспектор»?

– Потому что Тасио или его сообщник используют хэш-тег #Кракен, и идея родилась в социальных сетях. Его использует всякий, кто хочет оставить свой комментарий по поводу недавних двойных убийств. Остановить это невозможно. Нельзя убедить «Твиттер» аннулировать все статусы, которые содержат этот хэштег. Если закроют популярный аккаунт, Тасио свяжется со своими подписчиками, открыв другой и используя тот же хэштег. В нескольких твитах он убедил бы их, что это по-прежнему пишет он лично. Мы можем аннулировать второй аккаунт, затем третий, но, как мы уже говорили, процесс займет не одну неделю. Тасио всегда будет впереди. Как говорит мой дед, нельзя поставить ни дамбу в море, ни двери в поле. Поверьте, если кому-то не нравится, что имя Кракен высвечивается на всех экранах виторианских и национальных телефонов, то этот человек – я. Но я сразу понял его игру. На просторах социальных сетей мы попросту не можем победить. Кстати, как насчет IP-адреса, с которого мне отправили электронное письмо?

– Плохие новости. Информатики все еще разбираются, но говорят, что отследить его невозможно.

«Ладно, пусть невозможно, – подумал я. – Раз другого средства нет, придется прибегнуть к последнему».

– Похоже, в распоряжении Тасио имеется отличный хакер.

– Да, вы правильно понимаете. Вы всё понимаете правильно, – сказала она, глядя на меня своими темными глазами. Может, она хотела сказать мне что-то еще? А что, если Альба, или Бланка, изо всех сил сдерживает себя, чтобы не сообщить мне что-то другое за закрытыми дверями кабинета?

Я покосился на ее обручальное кольцо, которое было ей велико. По крайней мере, это кольцо явно было лишним.

– Вы должны разрешить мне еще раз поговорить с Тасио Ортисом де Сарате. У этого дела есть множество ключей, которыми он, кажется, готов поделиться. Мы не должны пренебрегать этой линией расследования.

– Боюсь, он начнет вами манипулировать.

– Этого не произойдет, а если и произойдет, я предоставлю детальный отчет обо всех наших беседах во время моих визитов. Инспектор Руис де Гауна хорошо меня знает, и я бы хотел, чтобы вы обе меня контролировали. Если что-то в моем поведении наведет вас на мысль, что осужденный завлекает меня в свои сети или у меня внезапно появились признаки стокгольмского синдрома, просто отдайте приказ, чтобы я прекратил с ним общение. Обещаю ему последовать.

Никогда прежде я не выставлял себя в таком свете перед начальником. По какой-то причине я был уверен, что плечи Альбы достаточно крепки и вынесут свой и мой вес.

Принимая решение, Альба вся подобралась и сжала пальцы так, что щелкнули костяшки.

– Договорились. Свяжитесь с тюрьмой и сегодня же просите о свидании. Надеюсь, вы раздобудете данные, которые хоть как-то продвинут расследование.

– Думаю, данные появятся прямо сегодня. – Я посмотрел на часы. – А сейчас я с вашего позволения пойду: договорился встретиться с одним из людей из окружения близнецов двадцатилетней давности. Игнасио сам назвал мне имена, поэтому, надеюсь, сюрпризов не будет. Я всего лишь хочу построить как можно более точный психологический профиль, которому они соответствовали раньше. Потому что в нынешнем виде… – Я вздохнул. – Кажется, кое-какие идеи у меня есть.

– А что насчет нынешнего вида, Айяла? Поделитесь со мной.

– Сейчас это двое сильных людей, преодолевших испытания, которые выпали на их долю двадцать лет назад и стали для них посильнее цунами. Чрезвычайно умные и очень оборотистые. Помните слова из «Ущерба», фильма с Джереми Айронсом?

– Раненые люди опасны. Они знают, что могут выжить, – произнесли мы в один голос.

– Надо же, не знал, что… – пробормотал я, почесывая затылок.

– Что я смотрела этот фильм? Вы не встречали заместителей комиссара, которые любят кино?

– Да, как-то не посчастливилось. – Я встал, чтобы разрушить опутавшие меня чары. – Мне пора.

В кабинете было жарко. Обжигающе жарко.

– Идите. Удачи вам, инспектор.

Через полчаса, к моему большому удивлению, я встретился с женщиной на большом сроке беременности. Она катила коляску, в которой сидел годовалый ребенок. Это было одно из последних имен, упомянутых Игнасио в своем списке, и мне хотелось взглянуть на мир близнецов с точки зрения этой женщины.

Какое-то время мы беседовали. Как я понял, она была дочерью предыдущего заведующего отделением дерматологии в госпитале Сантьяго, а в настоящее время – одной из тех, кто сам претендовал на эту должность.

В телефонном разговоре Аитана настаивала, чтобы мы встретились в какой-нибудь точке зеленого кольца Витории – коридора из парков, окружающего город, где жители гуляли, катались на велосипеде или бегали.

Мы остановились в Сабальгане, западной части зеленого кольца, представлявшей собой изрезанный тропинками лесной остров с озерами.

На вид Аитане было около сорока. Она была полновата – помимо округлостей, естественных для беременности; волосы искусственно осветлены и выпрямлены, лицо покрыто искусственным загаром, к тому же она беспрерывно курила, зажав сигарету двумя напряженными пальцами, кончики которых всякий раз смотрели в ясное небо, образуя буквы V – символ победы.

Я представился, и мы побрели между дубами, кленами и можжевельником. На ходу она пыталась успокоить ребенка, сидевшего в коляске.

– Его зовут Маркель, но, по правде сказать, занимаются им в основном мои родители. Я слишком много времени провожу в больнице и почти его не вижу. К тому же не люблю детей, – сказала она, будто извиняясь, и выпустила на ребенка облако табачного дыма.

– Вижу, – отозвался я.

Признаться, встреча с этим свидетелем – беременной докторшей, равнодушной к собственному ребенку, к тому же дымившей как паровоз, – меня озадачила: несмотря на то, что даже на расстоянии было заметно, что женщина умна и образованна, в ней было нечто, что никак не вписывалось в этот образ, как будто изнутри ее что-то разъедало.

– Игнасио предупредил наших ребят, что скоро нам всем позвонит следователь. Можете задавать любые вопросы, я отвечу. По-моему, ребенок хочет есть. Если не прекратит и будет орать, придется отвезти его к матери, чтобы она его покормила.

– Понимаю. – Я вздохнул и сжал зубы. – Так, значит, вы принадлежали к кругу, в котором вращались Игнасио и Тасио?

– В первую очередь Игнасио. Я была его девушкой в течение нескольких месяцев, когда нам обоим было по восемнадцать. Мы все трое принадлежали к одной тусовке, но я больше общалась с Игнасио.

– И какими были братья в ту пору?

– Игнасио был настоящим джентльменом. Тасио вытворял все, что в голову взбредет, его всегда было слишком много, особенно через несколько лет, когда он прославился передачами на телевидении. А еще он был ужасным бабником, трахал все, что движется. Девчонки ему проходу не давали: когда мы заходили в какой-нибудь бар в Куэсте, каждый раз он уходил с новой. Так что занимался он в основном этим. И еще… по городу ходили легенды о братьях-близнецах.

– Легенды? – переспросил я. К счастью, мне показалось, что Аитана хочет про них рассказать, как будто ей приходилось молчать годами.

Мы неторопливо шагали по аллее, держась в тени зеленых деревьев, окружавших пруд, над которым летали стрекозы, совершая свой неизменный брачный обряд.

– Да, городские эротические легенды. Говорили, что им нравятся сестры-близнецы, и во всей округе радиусом в сто километров не было ни одной пары близнецов, которая не побывала бы в постели у Тасио. Трио, групповой секс с Тасио и Игнасио… Они с ранних лет забавлялись тем, что обманывали людей своим абсолютным физическим сходством. На уроках то и дело пересаживались – про это мне рассказывал Игнасио. В конце концов учителя устали от их проделок и разделили по разным классам. Они переживали это очень тяжело, обиделись на весь мир. Считали себя сиамскими близнецами. Игнасио рассказывал, что когда это случилось – ему было в то время десять лет, – ему в голову не приходило, что он может провести без брата хотя бы несколько часов; ему казалось это физически невозможным. Он был так потрясен, что заболел с рвотой и температурой, а врач не знал, какой диагноз сообщить родителям.

Потом как-то раз Тасио пришло в голову снова воспользоваться их сходством. В школе они изучали только половину предметов. Во время экзаменов менялись, и каждый сдавал один и тот же экзамен дважды. У них были тысячи трюков: в условленное время отпрашивались в туалет, меняли школьные пиджаки с вышитым именем, входили в другой класс, сдавали экзамен и снова менялись. Они любили доводить эти игры до крайности и в нашей компании все привыкли к их фокусам. Хотя некоторым надоедало, что их вечно водят за нос, но это же были Тасио и Игнасио, никто не мог поймать их за руку, они были неприкосновенны. Их отец был одним из богатейших бизнесменов в Витории, дома нам вечно твердили, чтобы мы вели себя с ними хорошо, чтобы держались за эту дружбу, чтобы приглашали близнецов на дни рождения. Мои родители очень гордились, когда я начала встречаться с Игнасио. В социальном плане это был максимум, к которому следовало стремиться в нашем городе.

– Какие у вас остались о них воспоминания?

– О Тасио – такое же, как и у всех. Он был эгоцентричным придурком, а потом оказалось, что он псих и любит убивать детей. Об Игнасио – что ему было очень тяжело выдать своего брата-близнеца. Он переживал это чудовищно; мы, друзья, утешали его как могли, но сама тема была запретной, как это часто случается в нашем городе. Говорят обо всем, кроме самого главного. О главном – никогда. Матери нам внушают: «Главное – чтобы все было шито-крыто». В итоге это означает: смотри в другую сторону и помалкивай, как последняя трусиха. Так мы и поступаем, и у нас неплохо получается. Возвращаясь к Игнасио: чуть позже началась эта история с телевидением. Он удивил всех нас. Он был скорее робкий малый, эдакий поддельный экстраверт, и в социальном смысле ему приходилось делать усилия, чтобы быть на том уровне, который требовал от него брат. И вдруг Игнасио превратился в нового героя, на улице все смотрели на него с восхищением. В нем появилось что-то от Тасио, но он был более сдержан. И всегда был джентльменом, я уже говорила. Мы не стали близкими друзьями после того, как перестали встречаться, но принадлежали к одной и той же тусовке больше двадцати лет, поэтому пересекались каждую неделю, виделись на ужинах и так далее.

– Что ж, – сказал я, когда мы дошли до конца дороги, возвращавшейся в город. – Меня всего лишь интересовало, каким было их окружение, что собой представляла компания. Благодарю вас за подробный рассказ. Оставлю мою визитку; вы можете звонить в любое время, если вдруг вспомните что-то важное… И желаю вам легких родов.

Проглотив несколько серранито[37]37
  Серранито – испанский фастфуд, изобретенный в 70-х годах и представляющий собой бутерброд со свининой (прим. переводчика).


[Закрыть] в «Ринконе-де-Луис-Мари» с Мартиной, девушкой моего брата, и отдохнув немного от работы, слушая ее истории о разводах, я сел за руль и отправился в тюрьму Сабалья.

Тасио ожидал меня по другую сторону защитного стекла в зале номер три. У двери стоял незнакомый надзиратель, неподвижно глядя в некую невидимую точку впереди себя.

– Наконец-то, – произнес хриплый голос; слова с трудом вылетали из-под усов в форме перевернутой подковы. – Уроки выучил?

– Насколько я понимаю, в прошлый раз мы помирились? – на всякий случай поинтересовался я.

– Мы должны научиться понимать друг друга, Кракен. Ты вернулся в этот зал, стало быть что-то от меня хочешь. А мне, само собой разумеется, нужно, чтобы ты раскрыл дело, отсюда и мое ежедневное стремление направлять тебя в правильную сторону, – сказал Тасио примирительным тоном, который я от него еще не слышал.

– Ты имеешь в виду твиты, которые отправляешь мне и которые читает вся страна и добрая часть остального мира?

– Типа того, – он кивнул.

– Чего ты хочешь добиться, проводя это независимое расследование? Разве такому тебя учили на заочных курсах по криминологии?

– Не занудствуй, – сказал он с полуулыбкой.

– Я перестану занудствовать, да и тебе было бы полезно, если я, как ты говоришь, двигался в правильную сторону.

– Что тебе от меня надо? – Он рассматривал свои ногти, желтые от никотина.

– У тебя есть последователи, фанаты, которые пишут тебе уже двадцать лет.

– Это они тебе сообщили? – Тасио снова чуть заметно улыбнулся, выпустив отвесную струйку дыма. Ему явно льстило, что я признаю его звездный статус.

– Расскажи мне о них.

– У меня мало времени, – ответил он, очевидно, втягиваясь в роль звезды.

Неожиданно я почувствовал усталость.

– Тасио, ты предложил мне сотрудничество, и я готов обеспечить тебе пятнадцать минут славы в социальных сетях. Готов объяснить, почему так важно, чтобы ты рассказал о своих фанатах: в преступлениях, в которых тебя обвинили, а также в нынешних убийствах есть много общего, многое совпадает. Это означает, что действует один и тот же преступник, или же нынешний убийца навел справки о расследовании, завершенном двадцать лет назад. А может, ты сам поделился с кем-то подробностями, и этот кто-то подражает первому убийце, чтобы вновь тебя подставить… Проснись, Тасио, это реальность. Если мы не найдем других подозреваемых, общественное мнение, а заодно и мое начальство все равно будут думать на тебя. Тебе есть что терять. Это не борьба за превосходство между нами двумя. Я на свободе, ты в тюрьме. Ты достаточно умен, чтобы перестать блефовать.

Пару секунд мы с вызовом смотрели друг на друга. Этого было достаточно, чтобы Тасио погрузился в себя.

– Хорошо, – сказал он наконец, расплющивая недокуренную сигарету об одну из пепельниц. – Чего же все-таки ты от меня хочешь?

– Передай мне все письма, которые получал от тех, кто поддерживал с тобой контакт все это время. Это было бы неплохим началом, чтобы я навещал тебя и дальше и доверял тебе. Не важно, сколько твитов ты отправляешь ежедневно – я имею право их не читать; у тебя нет реальной власти, я могу перестать тобой интересоваться, и ты превратишься в глас, вопиющий в пустыне. Ты меня понимаешь, верно?

– Знаешь же, что понимаю. Ты получишь эти письма, для меня они – полный бред. Отдам тебе все, что у меня есть.

– Думаешь, среди этого мусора найдется, за что уцепиться?

– Большинство из этих людей сумасшедшие, криминально озабоченные, маргиналы. Я бы предпочел не встречаться с ними на улице, даже если мне за это заплатят.

– Договорились. Жду писем.

– Кракен… – сказал Тасио после продолжительного молчания, нетерпеливо поморщившись. – Дальше будет только хуже.

– Что ты имеешь в виду?

– Чем дольше вы будете на него охотиться, тем сложнее будет опередить события и предположить следующее место преступления. Сейчас мы находимся в позднем Средневековье: по моему мнению, в средневековом центре города осталось еще несколько подходящих памятников. Но когда вы достигнете XIX века, все омрачится: чем ближе к настоящему, тем больше следов этих эпох найдется в Витории, а значит, больше мизансцен, которые можно воплотить, и в итоге наступит момент, когда вы уже ничего не сможете предвидеть.

– Тебя это волнует, Тасио?

– Я хочу выйти на свободу, черт побери! – Он повысил голос. – Я хочу выйти, а он найдет способ повесить на меня очередные убийства. Ты что, ослеп? На этой неделе в Витории начинается празднование Дня города, а он стремится запятнать и омрачить все наши обычаи, все наши ритуалы, разве ты не понимаешь? Вечеринки превратятся в чертово кровопролитие.

«Нет, Тасио, очень надеюсь, что ты не прав», – мрачно подумал я.

– Скажи вот что, – перебил я его. – И перестань наконец болтать. Когда молчишь, ты выглядишь более грозно.

Он посмотрел на меня так, будто собирался зубами вырвать кишки: страшный безумный взгляд, от которого оживали старые кошмары.

– Спрашивай что угодно, – наконец выдавил он.

Я набрался смелости. Тасио послушно переплывал от буйка к буйку, но сейчас мы подошли к запретной теме. Ладно, все или ничего.

«Смелее, Кракен».

– А если это твой брат тебя подставил? Только не говори, что ты не думал об этом все двадцать лет. Ты стал криминалистом, ты буквально одержим этим делом; два десятилетия ты просидел в камере, анализируя подробности, мотивации, возможных виновников и их характер. Почему ты не пытаешься разубедить меня в самом очевидном? Разве не было бы естественно, если б ты пытался сделать с ним то, что он сделал с тобой? Вполне ожидаемо услышать от тебя: «Это был он, он мне завидовал. Он был полицейским, подбросил улики, был в курсе всех отчетов, манипулировал». Игнасио мог это сделать, все рычаги были в его распоряжении. Все было сделано с расчетом, чтобы подозрение пало на тебя. Скажи, что ты ему не угрожал, что не клялся отомстить, когда выйдешь из тюрьмы. Скажи, что Игнасио не должен бояться того, что ты скоро окажешься на свободе и вы посмотрите друг другу в лицо. Без камер, без решетки.

Набрав воздуха в легкие, я следил за его реакцией. Тасио замер, как соляной столп.

Случится ли катарсис прямо здесь и сейчас или слишком рано, чтобы Тасио разлетелся на куски?

– Скажи, что ты не думал о том, что это снова твой брат, что он хочет подставить тебя, чтобы ты не вышел на свободу. Что он найдет способ сделать так, чтобы ты выглядел как подстрекатель. Ты играешь в хакерские атаки, ведешь аккаунт в «Твиттере», посылая сигналы о том, что ты – сам дьявол, всесильный и вездесущий, который манипулирует людьми, чтобы те действовали вместо него. Скажи, Тасио: если это действительно так и двадцать лет назад кто-то тебя подставил, насколько быстро этот человек вновь овладеет общественным мнением, чтобы сделать из тебя виновного? Ты действительно ни на минуту не задумывался о том, что это мог быть твой собственный брат, который, надо заметить, отлично справляется в Витории без тебя?

Он отвел взгляд и закурил с вызывающим спокойствием. Я уже собирался встать со своего черного пластикового стула, как вдруг он снова заговорил.

– У тебя есть братья, Кракен?

– Не прикидывайся. Ты знаешь мое детское прозвище, а значит, отлично знаешь, есть ли у меня братья.

«Не трогай Германа, Тасио, – мысленно приказал я. – Не втягивай его в эту историю. Ты еще не видел меня в роли камикадзе».

– Но вы не близнецы.

– Нет.

– Тогда ты не можешь понять, что соединяет братьев-близнецов. Ничего общего с тем братским чувством, которое вы с Германом испытываете друг к другу.

– Ты назвал его имя. – Я сдержал гнев, сковавший мне скулы: мне не нравилось, когда исподволь угрожали кому-то из моих: дедушка, Герман и Эстибалис были неприкосновенны.

Святы.

Необсуждаемы.

Они занимали особое место. Наши игрища их не касались.

– Я знал, что ты мне на это укажешь. Это мой способ доказать тебе, что я тебя опережаю. Позволь мне продолжить.

– Да, просвети меня.

– Очень и очень важно, чтобы ты понял: мы не будем здесь говорить ни о моем брате-близнеце, ни о том, что будет между нами, когда я выйду на свободу. Это слишком лично: то, что произошло, мы с Игнасио уладим сами. Мы – единственные жители планеты, бывать на которой ты не имеешь права – ни ты, ни кто-то другой. Я хочу, чтобы ты понимал: мы не будем трогать эту тему. Если хочешь все про него – разузнать, действуй. Исполняй свой долг, это твоя работа. Но я не дам тебе никаких наводящих сведений.

«А может, ты настолько извращен, что все твои действия служили лишь для одной цели: чтобы я думал, что подозревать его – моя затея, что это я считаю его виновным, а вовсе не ты, потому что с твоей стороны вендетта будет выглядеть слишком очевидной?»

– Договорились, Тасио. Мне все ясно. Вернись в камеру и собери всю корреспонденцию, которую получил за это время. Было бы полезно, если ты мне немного помог и составил свой собственный список подозреваемых. Вначале укажи тех, кого подозреваешь в первую очередь, но не забудь ни одного. Пусть твой контактер в «Твиттере» также передаст нам список пользователей, которые появляются наиболее часто, яростнее всего комментируют… все, что подскажет твоему инстинкту, что за никнеймом стоит серьезно больной человек.

На самом деле аккаунт Тасио был отличнейшей мухоловкой, несмотря на частичную потерю анонимности из-за чудесного хэштега. Вот почему я не торопил заместителя комиссара закрыть подозрительный аккаунт. Если убийца честолюбив и любит обращать на себя внимание, он просматривает все публикации о преступлениях и расследованиях.

– У тебя есть рука в этой структуре. Я займусь запросом насчет писем от фанатов, подготовь их побыстрее. Мы в начале целой пиротехнической цепочки и ты пахнешь так же, как я.