Текст книги "Жало белого города"

– Приятно слышать, что ты говоришь со мной на моем языке, – Тасио наконец улыбнулся.

– Увидимся. – Я простился, поднимаясь со стула. – На этот раз домашнее задание получил ты.

Пора было уходить из тюрьмы, но я еще не все сделал. Надо было собрать кое-какую информацию, и я знал, что официальные каналы мне не помогут. С демонстративной беззаботностью я подошел к надзирателю у входа.

– Собрался уже уходить, но сперва хотел поздороваться с Хосе Мари. Не знаешь, он сейчас в баре?

– Зайди посмотри.

Сказать «Хосе Мари» в Алаве означало назвать десять процентов населения старше сорока пяти лет. Не ошибешься.

Я пошел в направлении, указанном надзирателем, и вошел в помещение, где сотрудники обычно собирались, чтобы выпить кофе или перехватить бутерброд. Около пяти вечера там было не так много народу. Стоя у стойки, я рассеянно наблюдал за посетителями и наконец остановился на высоком и тощем, как щепка, парне, который допивал банку «Водолея», не сводя глаз с висящей на стене телевизионной панели с выключенным звуком.

Сотрудники тюрьмы были не лучшим источником информации. Они, как правило, ничего нам не рассказывали. В уголовном мире стукачей не любили ни по ту, ни по другую сторону решетки. Стучать было не принято. Но можно попробовать другой, более творческий подход…

Я дождался, чтобы он подошел к стойке расплатиться, и подошел к нему.

– Не знаешь, есть здесь кофемашина? – спросил я. – Официант не обращает на меня внимания и не отвечает.

Он поднял голову, мельком взглянув на телефон.

– Ты новичок? Я тебя раньше не видел.

За две секунды я отметил несколько деталей: обручального кольца нет, на телефоне – фотография красивой девушки; судя по возрасту, это могла быть дочь или племянница, но скорее всего, нечто другое. А судя по позе, тем более.

– Я здесь не работаю, по крайней мере пока. – Я улыбнулся. – Я на подмене, на практике. Может, повезет. Работаю в тюрьме в Басаури, но хочу перебраться сюда. У меня девушка в Витории. Мы вместе не так долго, но… ты меня понимаешь.

– Конечно, понимаю. Надеюсь, у тебя все получится и мы станем коллегами. Кофемашина на выходе. Идем, покажу.

Мы вышли из здания. К счастью, вокруг никого не было.

– А как… как тут вообще? – поинтересовался я, кидая монетку в автомат.

– Как-то приспосабливаемся. Это макротюрьма, у нее свои особенности, – уклончиво ответил он.

– Особенности везде есть, поверь. Я работал и в Авиле, и в Логроньо. Слушай, а вы как-то чувствуете, что у вас за решеткой такая знаменитость?

– Ты имеешь в виду Тасио? – Он посмотрел по сторонам.

– Пресса не замучила?

– Пресса в последнее время особо не лезет. Но здесь, внутри, он ведет себя просто отлично. Его охраняет множество народа, он живая легенда. Кое-кто говорит, Тасио он неплохой парень, хотя и непростой, время от времени выпендривается своей славой… Заключенные его уважают, а некоторые даже боятся. Ты бы его видел: взгляд как у маньяка, из тех, кто нашинкует вас на мелкие кусочки и добавит в салат. Прямо Чарли Мэнсон. Есть полно баб, которые ему пишут и просят свидания. А ему что, он позволяет себя любить. По части баб очень активен, в этом плане один из самых шустрых.

– Надо же, и тут прославился на весь мир…

– Везет парню. – Он пожал плечами.

– А как тебе история про то, что он якобы пишет в «Твиттер?» – продолжил я, вертя в руках пластиковый стаканчик с кофе, который обжигал руки. – Я в это не верю, наверняка аккаунт поддельный.

Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слушает.

– У меня есть на этот счет своя теория. Он был настоящим красавчиком, этот юный гений…

– Юный гений? Ты о ком?

– Я про того, который попал в газеты из-за мошенничества в интернете с карточками. Мальчик-хакер, неужели не помнишь?

– Вроде что-то припоминаю… А чем там все закончилось? – Я напряг память, но махинации в интернете не по моей части, хотя я вспомнил, что читал короткую новость про это несколько месяцев назад.

– Парень начал блестящую преступную карьеру в нежном возрасте шестнадцати лет, ощипывая всех, кто оставлял данные карты на поддельной веб-странице футбольных маек, подписанных игроками первой лиги. После шквала заявлений удалось его поймать, он был неуловим, пришлось как следует попотеть. К тому времени он уже был совершеннолетним, и его привезли сюда. Ты бы видел его! Внешне лет двенадцать или тринадцать, знаешь, из тех мальчишек, которые еще не развились, без волос на лице и на яйцах. Смуглый, с голубыми глазами. Эдакий херувимчик, мальчик с журнальной обложки. Думаю, если он спел любую глупость и вывесил на «Ю-тьюбе», с таким ангельским личиком прославился бы не меньше. Но, как видишь, победила темная сторона.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Сейчас объясню. Директор тюрьмы приставила к нему Тасио как примерного заключенного с хорошими характеристиками. У нас свежее мясо ценится, и мальчишка мигом превратился бы в петушка, ты меня понимаешь. Тасио его защищал, взял под свое крыло, и за шесть месяцев, которые мальчишка провел у нас, никто его и пальцем не тронул. История с «Твиттером» началась как раз после того, как парня освободили; вот я и думаю, что между ними есть какой-то контакт, что они нашли способ общаться.

– Как ты говоришь, звали парня?

– Не помню, имя какое-то самое обыкновенное. Кличка у него Матусалем. Да, точно: Матусалем, от фамилии Матурана. Его фамилия была Матурана, как та деревня среди болот, а представлялся он как Матусалем, на «эм», а после первого слога фамилии – то место, где жили ведьмы[38]38
  Отсылка к салемским ведьмам.


[Закрыть]. Он был немного странным парнем, было в нем что-то отталкивающее. Выглядел как гот или что-то в этом духе.

Оказавшись на парковке возле тюрьмы, я набрал телефон одной своей старой знакомой.

Иногда у меня не оставалось выхода, кроме как обратиться к помощникам… помимо официальных агентов.

Моей знакомой было шестьдесят шесть лет, у нее были седые, почти белые волосы, подкрашенные фиолетовым, а также навыки заправского хакера, которые когда-то ей пригодились, чтобы после смерти своего партнера, с которым она прожила сорок лет, добыть фальшивые документы о свадьбе, которой никогда не было. Мэрия отказалась выплачивать ей пенсию по вдовству, к тому же у нее возникли проблемы с квартирой, которую они делили всю свою жизнь.

Все эти хитрости обнаружились во время операции по поимке сбежавшего насильника, снимавшего у нее комнату. Я ввел ее в курс дела, и благодаря ей и ее отваге мне удалось поймать этого типа, который за год до этого увеличил количество мачистских убийств в городе.

Ее боевая кличка была Голден Герл, Золотая Девочка. На форумах черных хакеров она превратилась в легенду, многие сомневались, существует ли она на самом деле. До пенсии она работала в компании-субподрядчике при «Сиско системс», и худшая ошибка, которую можно было совершить по отношению к ней, – недооценить ее познания в области компьютеров, сделав скидку на возраст или вид полубезумной старухи.

– Мне нужно, чтобы ты отследила, кто и когда обращался на мою почту и аккаунт в «Твиттер».

– Вот, это мне нравится: сразу к делу, как будто завтрашнего дня не существует, – ответила Голден Герл голосом почтенной старушки.

– Может, его и правда не существует… Ты слышала когда-нибудь про Матусалема?

– Любишь застать врасплох, верно? Этот мальчишка – темная лошадка. Найти его будет непросто. А что тебе о нем известно?

Я назвал ей все данные, которые она попросила. У Голден Герл в силу возраста был достаточно тонкий нюх, дабы даже на расстоянии определить, что дело важное и неотложное.

– И еще одна просьба: я буду искать со своего ноута. Уверен, что Матусалем нашел способ в него залезть или сделал зеркальную копию. Мне бы хотелось, чтобы он не видел того, что я делаю. Начиная с этого вечера тебе придется меня прикрывать. Ты сможешь это сделать?

– Неужто сомневаешься? А что, дело настолько серьезное? – спросила она.

– Достаточно. Пожилой возраст не помеха, верно?

– Малышка из чистого золота всегда у твоих ног, Кракен. Я сообщу тебе, как только заполучу этого птенчика.

13. Клиника Витории

Витория,

июнь 1970-го

Доктор Урбина у себя в кабинете перечитывал справочник, когда в дверь постучалась Фелиса, его медсестра. Он удивленно взглянул на часы. Только что закончилась последняя вечерняя консультация, и Урбина собрался домой.

– Доктор, какая-то пациентка желает вас видеть, – сказала медсестра низким грудным голосом. – Впустить ее или записать на другой день?

– Как ее фамилия?

Правое глазное яблоко у Фелисы плохо держалось в глазной орбите из-за повреждения веретенообразной верхнечелюстной мышцы, как сама она рассказывала – печальное следствие скверно прооперированного синусита. У нее были черные волосы с проседью, тщательно накрученные на мелкие бигуди. Она была полновата, как большинство женщин, прошедших через несколько родов и климакс.

– Сеньора Ортис де Сарате, донья Бланка.

Страницы тяжелого справочника выскользнули из его пальцев, и кожаная красная обложка захлопнулась сама собой.

Доктор покашлял, прочищая горло, и снова открыл книгу.

– Скажи, пусть проходит, я как раз собирался досидеть до вечера.

Фелиса взглянула на него с молчаливым пониманием, приобретенным за почти четверть века работы в медицине.

– Я вам больше не нужна?

– Можете идти, Фелиса. Я сам закрою кабинет, – поспешно ответил он.

Медсестра исчезла, и в кабинет вошла Бланка.

Она очень изменилась. Возможно, просто настало лето, и она была в легком платье с психоделическим орнаментом ярких расцветок, а может, потому, что в ее лице он не заметил боли и напряжения. Впервые с тех пор, как она стала его пациенткой, выражение ее лица напоминало радость.

– Бланка! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! Вам лучше? Вы понимаете, что я имею в виду. – С ней он научился тому, чему не мог научиться ни с кем раньше: прямоте, умению смотреть в глаза, радоваться редким встречам, которые уготовила им судьба.

– Я пришла, чтобы отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. В эти месяцы все было гораздо более… сносно.

Она инстинктивно понизила голос, хотя в кабинете за закрытой дверью никто их не услышал бы.

– Вы пользовались тем, что я передал вам в прошлый раз?

– Я все сделала, как вы советовали, и, возможно, ваше участие спасло мне жизнь. Мне уже не нужны ни белые таблетки, ни мазь, но у меня заканчиваются малиновые капсулы. Они усыпляют его на ночь. Как только приходит, сразу ложится спать. Он объясняет это нагрузкой на работе у себя в компании и ни о чем не подозревает.

Доктор выдвинул ящичек в своем письменном столе, который всегда закрывал на ключ.

– Я как раз собирался вас проведать. Вы избавили меня от лишних хлопот, – улыбнувшись, ответил он.

– Можешь обращаться ко мне на «ты», Альваро. Когда мы вдвоем. Думаю, сейчас ты знаешь меня лучше, чем кто-либо.

Слово «вдвоем» очень ему понравилось, может быть, даже слишком. Как и то, что Бланка обратилась к нему по имени.

Альваро провел пальцем по рыжим бровям, стараясь взять себя в руки и не смотреть на нее. Этот жест очаровал Бланку: она улыбнулась открыто, бесстрашно, как маленькая девочка.

– Вот тебе еще один пузырек, этого хватит на пару месяцев. – Он протянул ей небольшой предмет.

Беря пузырек, Бланка исподволь коснулась его руки, и на мгновение лица у обоих застыли по обе стороны медицинского стола. Они не знали, что делать дальше, но не желали прерывать сближение рук, которое сулило лишь одинокие ночные терзания.

– Я пришла не только за пузырьком, Альваро. Я пришла, потому что хотела тебя увидеть, – наконец решилась Бланка.

Она устала расплачиваться за то, чего не совершала, играть роль, навязанную ей обществом, невзирая на регулярные избиения. Устала слушаться суровых, влиятельных, сильных мужчин. Устала от плохого настроения, тоски и тревоги. Было же время, когда она была беззаботной девчонкой; куда все это делось? Она устала быть представителем семейства, а заодно борцовской грушей и контейнером для спермы. Это был ее первый бунт, и ей хотелось, чтобы его свидетелем был Альваро Урбина.

«Единственный раз, – сказала она себе. – Единственный раз не думать о том, что скажут другие, разве я за это не заплатила слезами и кровью?»

Альваро пристально, изучающе посмотрел ей в глаза и увидел перед собой глаза женщины, принявшей решение.

Поэтому молча встал, медленно направился к двери и защелкнул на задвижку. Затем вернулся и повесил свой белый халат на крючок. Бланка уселась на кушетку и расстегнула пуговицы спереди платья. Она сидела обнаженная, и высокая деревянная кушетка делала ее одного роста с Альваро, который взял ее руку и начал неспешно целовать, начиная с указательного пальца.

Затем провел губами по всей длине кисти, приподнял руку, следуя по латеральной вене. Коснулся языком локтевой ямки и через некоторое время добрался до дельтовидной мышцы. Он заблудился в изящной линии ее ключицы, и к тому времени, когда дошел до трапециевидной мышцы, его эрекция была почти болезненной.

Тут-то Бланка и поняла разницу между мужской лаской и ее отсутствием: когда Альваро в нее вошел – нежно и горячо, что полностью соответствовало тому, каким она его воспринимала – все, чего ей хотелось, это остаться навсегда в стерильном кабинете и больше не возвращаться в свою замужнюю жизнь.

14. Сан-Висентехо

Он указывает направление, ты следуешь его указаниям. Следуй за ним, все время за ним, #Кракен.

1 августа, понедельник

Наступила ночь, но день для меня еще не закончился. Я пересел в «Аутлендер» и поехал в Вильяверде по темным ночным дорогам, по которым ездил тысячи раз с тех пор, как был ребенком. Проехал через перевал Витории в сторону юга и въехал в графство Тревиньо с его почти не-обитаемыми деревушками, в центре которых возвышались маленькие романские церкви, построенные много веков назад и окруженные полями уже собранной пшеницы. Над Сан-Висентехо показался темный массив моих гор. Я нажал на газ: быть может, дедушка еще не улегся. Проехал под высокими буками на серпантине Бахаури, откуда открывался пейзаж с высокими деревьями, чьи кроны на фоне горного склона по утрам напоминали волшебную сказку, а по вечерам – страшную историю.

Вильяверде встретил меня золотым светом полудюжины фонарей. Я въехал по горному склону и припарковался под балконом.

Поднимаясь по лестнице с ноутбуком в руке, я свистнул, и дедушка свистнул в ответ. Я застал его на кухне: он колол миндальные орехи, которые доставал из мешка. Обычно он размешивал их с водой, анисом Лас-Каденас и сахаром, а получившийся десерт отдавал нам с Германом, чтобы мы захватили его с собой в Виторию. «На черный день», – повторял он, пожимал плечами и приступал к новой работе.

– Как дела, дедушка?

– В такое время, да еще и в понедельник? Ты чего тут забыл?

Я уселся напротив в плетеное кресло, чиненное не менее сотни раз.

– Мне нужно занять второй этаж и заняться кое-какими исследованиями. У меня много материала, и я не хочу держать его в городской квартире.

Дедушка никогда не говорил ни да, ни нет.

– Посмотрим, чего у тебя там, – пробормотал он, поднялся и, сгорбившись, направился к старой лестнице, истоптанной башмаками двенадцати поколений, которая возвышалась в центре гостиной подобно деревянной горе.

Верхний этаж дедова дома не был отделан; темные деревянные балки, скрепленные иудейским битумом[39]39
  Иудейский битум, или сирийский асфальт, – вид асфальта, добываемый в Сирии и в районе Мертвого моря, широко используется в лакокрасочном производстве.


[Закрыть], оставались на виду, каменная кладка не была оштукатурена. Наверху хранились лисьи шкурки, развешанные по стенам, а также шкуры кабанов, оставшиеся с тех пор, когда послевоенный голод вынуждал деда заниматься браконьерской охотой.

Никто не мог объяснить, каким образом шкуры, провисевшие на стене столько лет, по-прежнему оставались в целости и сохранности; а того, кто об этом спрашивал, дед не удостаивал ответом.

Там же стояли кое-какие мои ящики, набитые памятными вещами, которые я не хотел выбрасывать. Эти предметы, преисполненные смысла, мне с некоторых пор было тяжело видеть, потому что внутри у меня все начинало кровоточить, однако я инстинктивно чувствовал, что должен их сохранить.

– Дедушка, можешь разложить столик для пинг-понга, пока я не нашел то, что ищу?

– Конечно, сынок.

Легендарный столик для пинг-понга составлял часть моих представлений о нормальной жизни, которые дед привил нам с Германом.

Подростком брат едва доставал до краешка зеленой доски, моим же непропорционально длинным рукам было тесно, чтобы как следует размахнуться ракеткой. В закрытых помещениях недоставало места для физических упражнений, однако именно теснота вынудила нас с братом компенсировать свои недостатки и сосредоточиться на стратегии игры. Кроме того, мы учились не уступать ни очка и непременно выигрывать: за пределами дома победа давалась непросто, мы уже тогда интуитивно это угадывали и каждое лето доводили друг друга до полного изнурения. Когда падали от усталости, дед приносил старый кувшин вина и разрешал сделать по глотку.

Я осмотрел все ящики, пока не нашел стоявшую в самом низу коробку с надписью, сделанной моей детской рукой: «Тасио».

– Боже, сколько времени прошло с тех пор! – невольно вырвалось у меня, пока я рассматривал ее со смесью уважения и почтительности.

Дед установил столик для пинг-понга в центре чердака. Я открыл коробку и принялся доставать газеты и видеокассеты.

– Как думаешь, ты сумел бы раскочегарить видеомагнитофон или старый телевизор?

Дед пожал плечами: на самом деле он обожал всякую старую технику.

– Попробуем. – Усмехнулся, изображая равнодушие, и достал стоявшие в углу, завернутые в помутневший полиэтилен и заросшие паутиной видеомагнитофон и телевизор, которые давным-давно были заменены более конкурентоспособными гаджетами.

Пока он ими занимался, я разложил на огромном столе для пинг-понга вырезанные фотографии прошлых десятилетий.

Интересно, что подумает Эстибалис, если обнаружит доказательства моего увлечения Тасио? Она бы и меня задержала, как еще совсем недавно – несчастного оптика? Я бы тоже угодил в ее список подозреваемых?

Здесь были фото Тасио после того, как его задержали; Игнасио, когда тот давал показания в суде; фото всех мест, где находили тела детей: дольмена, урочища Ла-Ойя, соляной долины, островерхой железной ограды у входа в Средневековую стену, квартала Мясников.

Вспомнив фотографии убитых детей, я подавил приступ тошноты. В течение этих лет я думал только о близнецах и исторических инсталляциях. Но теперь я был следователем, а не зевакой, с болезненным любопытством следящим за убийствами, и холодные вспышки фототехники отлично отражали неподвижность голых тел, которые слишком рано сошли в землю.

– А, это про двух лисиц, близнецов этих? – спросил дед, стоя у меня за спиной.

Я кивнул, не оборачиваясь.

Дед подошел к столу и взял фото Тасио и Игнасио, которые в то время походили друг на друга как две капли воды.

– Который из них уступает? – спросил дед.

– Пожалуй, ни один не привык уступать. Каждый до всех этих событий неплохо устроился в жизни; думаю, в юности это были два заносчивых пижона.

– Но из двоих всегда один командует другим. Когда рождаются одновременно два ягненка, один потом таскает за собой другого куда вздумается. А второй уступает. Так всегда. Так кто из этих двоих командует?

– Они не овцы, дедушка. Овцы – набитые дуры, а этот парень – самый умный чувак, которого я встречал в своей жизни, – ответил я, указывая на фото Тасио. – Что-то я сомневаюсь, что он кому-то подчиняется. Ничего подобного.

– Значит, подчиняется другой. Один командует другим, уверен. Ты же знаешь, я всегда говорил: все интересные вопросы всегда начинаются с «А вдруг?».

Это была игра, которую дедушка придумал еще во времена нашего детства, способ заставить меня найти здравый смысл так, как это было принято у Лопесов де Айяла.

– Хорошо, давай сыграем: «А вдруг…» – Но я не мог продолжить, я все еще не чувствовал себя достаточно готовым.

– Главное – не трусь. Признайся вслух, что не дает тебе уснуть по ночам. В субботу ты ворочался в постели, как раненый кабан.

Я вздохнул: была ни была.

– А вдруг и правда командует Игнасио, и это он подставил Тасио, подбросив улики, которые сам же и приготовил?

– Не хватает других «а вдруг», – ответил дедушка.

– А вдруг Игнасио сделал это из ревности? Вдруг подчиненный сделался более знаменитым, чем начальник? Не захотелось ли Тасио его славы и успеха?

Дед похлопал меня по спине, он явно был доволен.

– Думаю, теперь у тебя есть с чего начать. Пойду-ка прилягу. Видеомагнитофон готов, если он тебе вдруг понадобится. Доброй ночи, сынок.

– Доброй ночи, дедушка, – пробормотал я.

Я был так сосредоточен на своих мыслях, что не слышал, как дед спускается по лестнице вниз.

Я открыл ноутбук и подключился к интернету. Голден Герл прислала мне сообщение на телефон с сообщением «зеленый коридор», так что я занялся родителями близнецов. Компания, в которой работает отец, семья матери. Адреса, даты рождения и смерти, больницы, колледжи, университеты, клубы, в которых они состояли.

Обнаружилось много светской хроники, где упоминались их прославленные предки: помолвка, свадьба, фотографии матери Бланки Диас де Антоньяна, изысканной светловолосой женщины, воздушной, как баскская ламия или северный эльф. Черты лица и стать тела близнецы явно унаследовали от нее. Отец относился к породе крупных крепких мужчин; на всех фотографиях, сделанных в семидесятые годы, он казался надменным, всегда напряженным, будто полностью сосредоточенным на своих деловых проек-тах, и объектив фотографа нисколько его не заботил.

Дальние предки Хавьера Ортиса де Сарате, помимо богатства и влиятельности, заодно прославились как персонажи чуть ли не черной легенды. Дон Энрике Унсуэта, отец прапрадеда близнецов, родился в начале XIX века в маленькой деревне в Алаве, перебрался на Кубу, стал богатым землевладельцем и даже мэром Гаваны. Трижды женатый, дважды на собственных племянницах, по возвращении в родную страну он получил титул маркиза, однако на Кубе оставил после себя славу одного из самых богатых и могущественных рабовладельцев. В течение двадцати лет он не только перевез на карибские берега тысячи африканских невольников, но под давлением британцев, которые к тому времени уже преследовали торговлю людьми, открыл новые направления и переключился на поставки китайской рабочей силы. Настоящий бизнес, ориентированный на работорговлю. Ужасно.

Я нашел документальный фильм о старом алавском поместье на Кубе, одном из центров работорговли. В то время там проживали почти три тысячи человек; семьдесят процентов из них – африканцы и метисы. Двадцать пять процентов этих людей носили фамилию Унсуэта: по всей видимости, хозяин был большим любителем рабынь. До сих пор ежегодно 21 августа в тех местах отмечался «Праздник отъезда алавца». Вряд ли предок Тасио и Игнасио оставил по себе хорошую память.

Когда информации мне показалось достаточно, я выключил ноутбук и принялся смотреть видеокассеты, на которых были записаны все передачи по истории и археологии с участием Тасио.

Вставив первую кассету, я испытал ощущение дежавю: передо мной был молодой Тасио, снимающий видеосюжет из своего кабинета. Он рассказывал о деревне-призраке Очате.

Передача посвящалась мифу Очате. Помимо мрачных легенд нашего детства о древней деревне, опустевшей в результате трех эпидемий – холеры, тифа и оспы – и многочисленных свидетельств об НЛО, посещающих ее развалины, рассказывалось также о группах туристов-неоязычников, читателей эзотерических журналов, которые чуть ли не еженощно записывали паранормальные голоса и звуки. Тасио позиционировал себя как ученого археолога и последовательно опровергал все ложные данные и свидетельства, которые превратили эти развалины в самый известный город-призрак полуострова. Далее он говорил о любопытной находке одного геодезиста, использовавшего профессиональную аппаратуру. Из развалин церкви Сан-Педро-де-Чочат в Очате и часовен в окрестных деревнях, Сан-Висентехо и Бургондо, получался идеальный равнобедренный треугольник: ровно 2000 метров между храмами Сан-Висентехо и Бургондо и 1012 метров между ними и развалинами Очате.

Затем он сосредоточился на часовне Сан-Висентехо, маленьком чуде романской архитектуры, которая привлекала исследователей на протяжении десятилетий. Описал остатки каменоломни и глаз Провидения – архитектурную достопримечательность: каменный óculo, заключенный в треугольник и размещенный над апсидой.

Именно в этот миг, просматривая изображения на фасаде маленькой часовни, я заметил одну деталь, показавшуюся мне знакомой. Склонился к видеомагнитофону, чтобы остановить изображение: дедушка не сумел починить пульт, пролежавший на чердаке много лет. Но там явно что-то было. Я не сумел рассмотреть эту деталь как следует, даже Тасио упустил ее из виду, беседуя со старым каменщиком, участвовавшим в последней реставрации конца восьмидесятых годов.

Я погасил весь свет и сбежал вниз по лестнице. Дедушка храпел у себя в спальне. Я сел за руль и поехал в Сан-Висентехо по дороге, ведущей к Витории.

Прибыв в крошечную деревню с полудюжиной домиков, свернул вниз по склону к небольшой поляне, посреди которой стояла часовня. Вылез из машины: вокруг не было ни души, селение казалось вымершим. Только ночные звуки, только небо, такое свободное и чистое, что можно было созерцать галактики, взорвавшиеся триллионы лет назад.

Я вытащил из бардачка маленький горный фонарик и осветил известняковые стены. Обошел их по кругу. Сзади, над апсидой, находилось то, что я увидел в передаче, сделанной двадцать лет назад: каменное изображение лежащей пары, мужчины и женщины, обе руки нежно прижаты к щекам друг друга.