Текст книги "Жало белого города"

11. Сан-Антонио

Проклятие следователя: когда решение перед тобой, а ты его не видишь. Будь осторожен, #Кракен, убийца изворотлив. Пора бы тебе уже догадаться, кто он.

1 августа, понедельник

– Как прошли выходные? – осторожно спросил я Эсти, пока вел машину к улице Сан-Пруденсио.

– Нормально, – рассеянно проговорила она.

– Как ваши с Икером приготовления к свадьбе, успешно?

– Да, цветы и венки… обсуждали, что лучше выбрать – оранжевые герберы или белые каллы, которые не вписываются в бюджет. – Эсти вздохнула: эта тема явно казалась ей скучной. – Пока что на этом этапе.

– Ну да… цветы и венки, – повторил я.

Мы припарковались на улице, параллельной той, где жил оптик. Его квартира числилась на Сан-Пруденсио, но вход был с улицы Сан-Антонио.

Мы подошли к подъезду и нажали звонок под номером, указанным в деле. Домофон не отвечал. Мы позвонили еще несколько раз и сдались. Его не было дома, или он никого не хотел видеть, что в любом случае вполне понятно.

– Пойдем в его магазин; может, нам повезет, – сказала Эстибалис.

Мы вошли в помещение оптики. Продавец в белом халате, с головой, напоминающей формой и сияющей лысиной лампочку, услужливо направился к нам.

– Мы хотели бы поговорить с хозяином, – начал я, осматриваясь.

Признаков хозяина нигде не было. Только трое продавцов, обслуживающие клиентов. Мужчины шестидесяти лет, соответствующего описанию Антонио Фернандеса де Бетоньо, мы не обнаружили.

– У нас приказ не разговаривать с прессой. Поймите, сегодня у нашего шефа очень тяжелый день, – сказал лысый продавец, понизив голос.

– Мы не из прессы, – отозвался я. – Мы из полиции. Не могли бы вы назвать его настоящее местопребывание?

– Из полиции? – продавец сглотнул. – Да, разумеется. Тогда конечно. Он все утро метался между магазином и своей квартирой и все время таскал какие-то коробки.

– Коробки? – перебила Эстибалис.

– Да, большие пустые коробки; в таких поставляют товар «Люксоптика» и «Сафило», производители оправ. Магазин переполнен, вечно не хватает места.

Такое часто случается: как только мы представляемся как полицейские, люди нервничают и выдают больше информации, чем мы просили. Иногда это были никому не нужные сведения, белый шум, пустое сотрясение воздуха, но случалось и так, что мы получали неожиданный подарок в виде целого пакета информации, собрать которую в другое время стоило бы немалых усилий.

– Вы можете позвонить ему снизу, он живет на втором этаже. Возможно, он не откроет или не ответит, но вы можете попасть на лестницу через дверь на складе. Проходите, если вам угодно. – Он услужливо нас проводил под испуганным взглядом остальных продавцов.

Мы с Эсти молча направились вслед за ним.

Вскоре мы оказались в сумерках склада, узкого вытянутого помещения, заставленного стеллажами, на которых виднелись коробочки с оправами всех расцветок и форм. Продавец достал из кармана халата связку ключей и открыл дверь, отделанную белым алюминием, которая в самом деле выходила на пожарную лестницу.

– Если вам еще что-нибудь понадобится… – Он протянул мне визитную карточку.

– Отлично, Луис, – отозвался я, пожав ему руку. Его рукопожатие было слишком крепким, притворно надежным; так учат пожимать руки на тренингах по продажам. – Мы обязательно к тебе обратимся, если нам понадобятся какие-то сведения.

– Вот балда, – прошептала Эстибалис, когда продавец удалился.

– Лучше враги, чем такие друзья, как этот. – Я подмигнул Эсти, поднимаясь следом за ней по лестнице. – Значит, оптик дома, но никому не хочет открывать.

– Поручи это мне. Мне уже самой любопытно познакомиться с этим типом.

– Главное – не торопись, Эсти. Договорились?

– Гм, – сказала она вместо ответа.

Когда мы были на лестничной площадке второго этажа, Эстибалис нажала на звонок и достала значок.

– Отдел криминального расследования. Мы знаем, что вы в квартире. Хотим задать вам несколько несложных вопросов. – Она повысила голос, стоя перед массивной дверью орехового дерева.

Я приблизил ухо: послышались какие-то удары. Затем, к нашему удивлению, дверь открыл полноватый мужчина приблизительно шестидесяти лет, с седыми усами. Лицо его казалось безмятежным, чего мы никак не ожидали.

– Проходите. Не думал, что вы появитесь так скоро.

– Простите, что беспокоим вас в такое время. Это займет не более нескольких минут. – Я протянул ему руку. – Инспектор Айяла, а это инспектор Гауна. Прежде всего мы хотели бы выразить соболезнования по поводу гибели вашей дочери.

– Если не возражаете, поговорим в моем кабинете, – спокойно ответил он, указывая нам следовать за собой по бесконечному коридору с девятнадцатью иллюстрациями анатомических рисунков, связанных с устройством глаза.

Кабинет был увешан дипломами различных курсов и мастерских по офтальмологии, контактологии и визуальной тренировке, и смахивал на обычный врачебный кабинет. На полках – старинные инструменты и жутковатая коллекция стеклянных банок с заформалиненными глазными яблоками.

– Коллекция глаз позвоночных, – с удовольствием сообщил оптик, не обратив внимания на мою ошарашенную физиономию. – На этой полке черви, насекомые, моллюски… Это самая полная коллекция эволюции глаза во всей Европе.

– Вы любите хронологию? – спросила Эстибалис, рассматривая глаз кальмара.

– Мне нравится порядок в вещах, – ответил он, усаживаясь в кресло, стоявшее посреди кабинета, и жестом приглашая нас также занять свои места.

– А пчелиные глаза у вас есть?

– Не выношу антофилов, они всегда меня кусают.

– Что, простите?

– Антофилы – «любители цветов», – пояснил он. – Настоящее название этих неприятных насекомых. Обычно вы называете их «пчелы».

– Спасибо за уточнение, – ответила Эстибалис, хотя я был уверен, что она когда-либо раньше об этом знала. – Нам рассказывали также про вашу коллекцию хирургических инструментов.

– Разумеется: скальпели, ланцеты, металлические шприцы… У меня есть экземпляры из Помпеи, времен Средневековья, Первой и Второй мировых войн, копия гравюры египетских инструментов из храма в Ком-Омбо…

Он открыл правый ящик солидного орехового стола и надел синие хирургические перчатки. Затем достал маленький скальпель с перламутровой ручкой и продемонстрировал нам его с таким видом, словно у него в руках был слиток золота.

– Некоторые инструменты все еще хранят следы крови, что очень повышает их стоимость на антикварном рынке. Вообразите только: кровь человека XIX века! Меня такие вещи завораживают.

Эстибалис бросила на меня усталый взгляд. Я ее неплохо знал: видимо, она устала от зловещих речей оптика.

– Поговорим о вашей дочери, – перебил я.

– Да, – безразлично ответил он. – Я об этом уже позаботился.

– О чем позаботились?

– Привел все в порядок. Пойдемте к ней в комнату. Ведь именно так поступает полиция, собирая информацию о жертве, верно?

Мы вновь молча проследовали за ним по длинному коридору. Антонио так и не снял синие латексные перчатки, словно привык носить их в течение длительного времени. Я заметил, что дверь в ванную приоткрыта. Затем он остановился перед парой одинаковых дверей. Эстибалис сделала попытку открыть одну из них, но Антонио удержал ее рукой в перчатке.

– Нет, сюда не надо! – Он повысил голос. Впервые с момента, как мы зашли в его квартиру, он выразил хоть какие-то чувства. – Дочь жила в соседней комнате.

«Как быстро он смирился с этим жила, – отметил я в своем мысленном списке. – Обычно родителям требуется не один день, чтобы поправить время и начать говорить в прошедшем, рассуждая о своих погибших детях».

Антонио распахнул дверь. Мы увидели матрас без простынь и одеял, пустые стеллажи вдоль стен, распахнутые дверцы платяного шкафа с пустыми вешалками. Образ запустения. Не знаю почему, но волосы у меня на затылке встали дыбом, а по спине пробежал холодок, будто старуха с косой только что прошла у меня за спиной, убедившись, что завершила свою работу.

– А личные вещи? – выдавил я из себя профессиональным тоном.

– Они ей больше не нужны. Это же очевидно, – ответил папаша, пожав плечами. – В будущем я собираюсь эту комнату отремонтировать, убрать полки и заказать витрины, чтобы перенести сюда коллекцию глаз.

– Ладно, – сказала Эстибалис сквозь зубы. – Перейдем к вопросам. Вы не в курсе, знала ли ваша дочь некоего Алехандро Переса де Аррилусеа? Это имя парня, чье тело лежало с ней рядом, когда мы обнаружили преступление.

Прежде чем покинуть участок и направиться в оптику, моя напарница внимательно изучила краткий отчет заместителя комиссара Сальватьерры.

– Понятия не имею. У вас есть дети?

Мы оба отрицательно покачали головой впрочем, мой жест был не очень уверенным.

– И не заводите, – категорично ответил он.

– Ваше мнение чересчур радикально, однако оставим это при себе, – не удержался я, стараясь по возможности сохранять спокойствие.

– Совет доброжелателя. – Он снял перчатки и сунул их в задний карман брюк. – Видите ли, если у вас появятся дети, ваш центр тяжести сместится, ваши приоритеты вывернутся наизнанку, как носок; годы уйдут на то, чтобы отдавать им все лучшее, на что вы способны. Затем это существо вырастет, вы посмотрите друг другу в глаза и обнаружите, что вы – двое незнакомцев, которые даже не догадываются, что происходит в голове друг у друга, и не подозревают, какой вред они способны друг другу нанести. Тут никакие ланцеты не нужны: нескольких слов достаточно, чтобы разнести вдребезги двадцать лет доверия.

– Вы имеете в виду решение вашей дочери перейти к матери и ее новому партнеру? Вы сомневаетесь в отцовстве и по этой причине так болезненно воспринимаете отношения с дочерью?

– К чему эти вопросы, если вы и так все знаете?

– Нам бы хотелось услышать вашу версию, – примирительно сказал я.

– У меня нет никакой версии. У меня есть только пустая комната, которую мне не терпится переделать как можно скорее, если вы будете так любезны и оставите меня в покое.

– Поймите, мы всего лишь выполняем свою работу. Вы же не станете возражать, если мы задержим того, кто сделал это с вашей дочерью?

– Честно сказать, мои приоритеты меняются прямо сейчас. Настаиваю: не могли бы вы меня оставить? Сегодня непростой день, а я только начал заниматься делами. Как глава семьи, я должен организовать все практические вопросы, которые повлекла за собой кончина моей дочери.

– Разумеется, мы уже уходим. Можно я зайду в туалет? – поспешил я.

– А у вас нет другого места, чтобы?..

– Это минута, – перебил его я. – Дверь напротив, не так ли?

Я покинул разоренную комнату, не дожидаясь, пока он выпроводит меня пинками.

Закрыл за собой защелку и осмотрел пол. Проходя по коридору, мне показалось, что я заметил что-то среди теней, которые окутывали ванную.

Я присел на корточки, достал из внутреннего кармана пиджака мою собственную резиновую перчатку и поднял с пола моток изоленты.

– А ты что здесь делаешь? – пробормотал я про себя, осматривая возможную улику.

У меня был шанс захватить ее с собой и сообщить о находке оптику, но я подумал, что, несмотря на нежелание беседовать о своей дочери, он еще может дать нам какую-то информацию. Не стоило сообщать о находке раньше времени. Я мог бы забрать моток с собой, ничего не сказав, но если Антонио использовал его в тот миг, когда мы позвонили в дверь, и поспешно закинул в ванную, он бросится его искать, как только Эстибалис и я покинем его дом, а мне бы хотелось, чтобы он продолжил свое занятие и довел его до конца.

Я осторожно отрезал пять сантиметров ленты, положил кусочек в пластиковый пакет для улик, нажал на слив, открыл и закрыл кран умывальника, и как можно скорее покинул ванную.

Оптик и Эсти поджидали меня на пороге квартиры перед открытой дверью. Лица у обоих были напряжены.

– Большое спасибо, Антонио. Если найдется что-то, о чем вы хотели бы мне сообщить, смело обращайтесь. Где нас найти, вы знаете, – сказал я, вновь протягивая ему руку.

– Знаю, знаю. А сейчас с вашего позволения… – Он пригладил обильные седые усы с видом плохо скрываемого нетерпения.

Мы молча вошли в лифт, в зеркале наши взгляды встретились.

– Это он, – уверенно шепнула Эсти.

– Этого мы не знаем.

– Но это ненормальное поведение, – настаивала она, складывая на груди руки.

– Всего-навсего стадия отрицания. Первая фаза переживания боли, какой бы странной она ни казалась. Ты это тысячу раз видела на занятиях; к тому же есть целая гора литературы с описанием случаев, похожих на тот, который мы только что наблюдали.

– Но не так же грубо. Это ненормально, Кракен. Он уничтожил все следы жизни своей дочери всего через несколько часов после того, как узнал о ее смерти. Кто так себя ведет?

– Отец, привыкший все контролировать, чья жена недавно ушла к бывшему марианисту, а дочка вначале требовала доказательств отцовства, а затем ее обнаружили голую и мертвую в Старом соборе.

– Не понимаю тебя. – Эсти распустила волосы и снова стянула их резинкой. – Неужели ты и правда не считаешь, что он подозрителен? Достаточно организован, маниакален, дотошен, его волнует темная сторона смерти, умеет пользоваться хирургическими инструментами… Это соответствует характеристикам психопата, которые ты набросал с самого начала. И у него есть повод, Унаи. У него есть повод: он мог убить свою дочь из ненависти или потому, что неспособен по-прежнему контролировать свою семью, а может, чтобы сделать больно бывшей жене. Мы ведь это уже проходили: типичные рассуждения убийцы. Атрибутика ритуальных убийств – всего лишь способ привлечь к себе внимание, сделать свою дочь еще одной жертвой двойных преступлений в Старом соборе и Доме веревки.

Но мысли мои были уже заняты другими, более насущными вопросами. Все эти аргументы… В отсутствие более веских доказательств у нас не было способа доказать их правильность.

– Посидим в машине. Дождемся, пока оптик выйдет из дома. Если он все утро провозился с коробками, а затем спрятал их так тщательно, что мы ничего не заметили, держу пари: он вывозит их в своей машине, спускаясь прямо в гараж. Позвони в Лакуа и узнай обо всех машинах, зарегистрированных на его имя.

– Думаешь, он немедлено займется коробками? – спросила Эсти, пока мы выходили из подъезда на улицу Сан-Антонио.

– Потом ему надо будет заниматься похоронами, придут родственники… Сейчас как раз хороший момент, чтобы от всего отделаться.

Чуть позже, пока мы наблюдали за входом в гараж, Эстибалис получила номера двух машин, принадлежащих оптику: серебристый «Ауди А-4» и белый микроавтобус «Мерседес-Вито».

Через два часа напряженного ожидания она не выдержала.

– Унаи, я выйду. Уже час, а я сегодня еще ничего не ела. Зайду в «Перречико», куплю еды. Принести тебе бутерброд или еще чего-нибудь перекусить? У нас сегодня еще полно дел. Если он не выходит, я сомневаюсь, что он вообще…

– Тсс… – остановил ее я. – Прикрой дверь.

Из гаража показался белый микроавтобус с тонированными задними стеклами и номерами, совпадающими с теми, которые нам сообщили. Эстибалис подождала, чтобы он отъехал подальше, и последовала за ним на некотором расстоянии.

Микроавтобус устремился на юг Витории, наша машина ехала за ним около километра. Эстибалис сосредоточенно рулила, а мне было о чем поразмыслить и порассуждать.

– Эсти, мы ведь с тобой по-прежнему заодно? – наконец прямо спросил я.

– Почему ты спрашиваешь?

– Меня не волнует, что ты мне наврала насчет выходных. Я тоже не все тебе рассказываю, но… Ты уверена, что рассказала мне все об этом деле?

– Я не успеваю за тобой, Кракен. Давай напрямую. Ходить кругами я не люблю, да и ты тоже.

– Отлично, это избавит меня от условностей. Эсти, почему ты не сказала, что твоего брата называют Эгускилором?

Я внимательно наблюдал за ее лицом, но она умела напускать безразличный вид.

– Может, лучше отложим этот разговор? Я сейчас взорвусь от ярости. Получается, ты не доверяешь моей семье. Похоже, для тебя это не простое совпадение: под подозрением мой брат.

– Нет, я не хочу ничего откладывать. Я хочу поговорить прямо сейчас, чтобы ты ответила на все мои вопросы.

– На какие вопросы, Унаи? – Она повысила голос.

– У твоего брата башка забита языческими штучками. У него травяная лавка, и весьма вероятно, что он знает, как готовить ядовитый настой из тиса. К тому же с детства обожает серийных убийц вроде Потрошителя. И всю жизнь имел дело с пасекой и знает, как обращаться с пчелами…

– Что я могу на это ответить? Да, все верно, как верно и то, что его судили за хранение. Ты ведь на это намекаешь?

– За хранение и продажу, Эстибалис. За продажу его тоже судили.

– О’кей, и за продажу. Но сейчас он реабилитирован. Разве это его делает более подозрительным, чем любого другого виторианца?

– Статистически не делает, но не это делает его подозрительным в этом деле. Я не могу игнорировать столько совпадений. Не говоря уже о рогипноле. Разве он не может получить доступ к этому наркотику и знать особенности его действия?

– Унаи, я признаю, что Энеко не подарок, но неужели ты и вправду думаешь, что сидишь рядом с сестрой серийного убийцы?

– Пока я ничего не скажу заместителю комиссара. Но с Энеко я поговорю. Ты не будешь предупреждать своего брата, иначе помешаешь расследованию и тебя отстранят от дела.

– Только если ты все ей разболтаешь. С чего вообще начался этот разговор?.. Ах да, ты спросил, по-прежнему ли мы заодно.

– И я готов повторить, Эсти. Поверь, я это сделаю. Я знаю, что у тебя сейчас тяжелый период из-за болезни отца. Думаю, что и Трав… что Энеко хоть и не святой, но тоже переживает. Однако я должен кое-что проверить. Так бы поступила и ты, если бы мой брат Герман оказался под подозрением. Я всего лишь хочу убедиться, что всё в порядке, и выбросить твоего брата из головы, понимаешь?

– Неужели ты не видишь, что этот мужик в сто раз более подозрителен? – сказала она, кивнув на белый микроавтобус в ста метрах от нас. Он сбавил скорость, Эстибалис тоже притормозила.

– Конечно, Эсти. Вот бы он и вправду оказался убийцей, и кровопролитие прекратилось бы. Но пока я вижу только отца, отрицающего очевидное. Да, наверняка в семейной жизни этот человек невыносим. И все же мне кажется маловероятным, что он способен убить еще трех человек, чтобы скрыть единственную цель – убийство дочери, и за несколько недель так успешно подготовить и скопировать убийства, совершенные Тасио много лет назад.

– В любом случае наши сомнения вот-вот рассеются, – откликнулась Эстибалис.

Микроавтобус свернул с дороги Пеньясеррада и направился к свалке Гарделеги, где находили последнее пристанище все городские отбросы. Птицы-падальщики кружили над горами мусора, муниципальные мусоровозы вываливали грязные потроха города.

– Куда это он? – прошептала Эстибалис, сворачивая на дорожку, идущую между огороженными участками – земли.

– Видимо, пытается проникнуть в самую старую часть свалки, ту, что сейчас заброшена.

В нескольких сотнях метров от нас микроавтобус наконец остановился. Наш автомобиль оставался почти невидимым: от него нас отделял поворот дороги.

Антонио Фернандес де Бетоньо вылез из микроавтобуса, открыл задние двери и принялся выгружать большие квадратные коробки из коричневого картона. Подхватив одну из них, он толкнул спиной маленькую аварийную калитку в ограде. К нашему удивлению, та послушно открылась.

Я достал из бардачка маленький бинокль «Конус», который мы обычно использовали для слежки, и заглянул в окуляры, чтобы последить за его перемещениями внутри свалки.

– Ну, что видишь? – разочарованно спросила Эстибалис. – Я отсюда ничего не могу рассмотреть.

– Открывает коробку, которую держал в руках, вытряхивает в мусор ее содержимое: одежда, туфли на каблуках…

– Он избавляется от улик, Кракен. Мы должны немедленно его задержать, – воскликнула Эсти, увидев, что я открыл дверцу, собираясь выйти из машины.

– Нет, погоди! – затормозил ее я.

Все коробки были отмечены логотипом оптики: несомненно, это были те самые, которые, по словам продавца, хозяин магазина вынес этим утром со склада. Затем подозреваемый вернулся к микроавтобусу и принялся разгружать другие коробки, меньшего размера. Черные, разнокалиберные. В таких вряд ли могли поместиться личные вещи. Мне не терпелось узнать, что внутри.

– Унаи, если его не задержишь ты, это сделаю я, – торопила меня Эстибалис. – Даю тебе две минуты.

– Я не согласен, инспектор. Было бы разумнее дождаться и посмотреть, от чего он на этот раз собирается избавиться. Мы не имеем права задерживать человека за то, что он выбрасывает мусор.

– Инспектор Айяла! – в ярости прошипела Эсти. – Минута сорок секунд.

Я всмотрелся в коробки поменьше, которые оптик – поспешно разбирал, полностью поглощенный своим – делом.

– Это не коробки! – воскликнул я. – Это архивы. Он снова вошел внутрь свалки и направляется к груде мусора.

– Так-так, посмотрим…

– Подожди! Господи, он вытряхивает содержимое…

– Что?

– Кажется, это вырезки из старых газет.

Эстибалис нажала на газ и подъехала к тому месту, где стоял микроавтобус. Мы больше не прятались.

Увидев, что наша машина свернула к микроавтобусу и остановилась, оптик испуганно бросился в кабину, но Эстибалис уже припарковалась и выскочила из машины.

– Стой, полиция!

Моя напарница вытащила свою 9-миллиметровую полуавтоматическую пушку и прицелилась ему в голову. Я хорошо знал Эсти и понимал, что стрелять она не собирается, но оптик поднял руки. И правильно сделал. В ежеквартальных тренировках по стрельбе Эсти не было равных. У нее был глаз-алмаз, она не промахивалась.

Потный от ужаса Антонио Фернандес де Бетоньо замер. Все его тело дрожало, даже усы.

– Не стреляйте, прошу вас! Это всего лишь экологическое преступление, за такое не расстреливают.

– Стойте неподвижно, руки вверх, остальное решит суд, – крикнула Эстибалис, продолжая целиться.

Я вошел за ограду свалки, надел перчатку и поднял газетные вырезки цвета сепии, которые оптик выронил, пытаясь бежать.

Все вырезки были посвящены двойному убийству в дольмене, в селении Ла-Ойя, в соляной долине… Большая часть относилась к давним преступлениям, но были среди них и свежие заметки о скором выходе на свободу Тасио Ортиса де Сарате.

Я подошел к оптику и показал ему вырезки. Он кивнул и в отчаянии схватился за голову.

– Антонио Фернандес де Бетоньо, нам придется забрать с собой весь этот материал, а также попросить вас проследовать с нами в отделение полиции. Вы задержаны как подозреваемый в смерти вашей дочери, а также Алехандро Переса де Аррилусеа.