Текст книги "Я умру за вождя и отечество"

– Ну, не знаю. Любовь, например.

– А кто сказал, что я мимо нее маршировать собрался?

– Да вот кажется мне так. – Отозвалась Софи, придвигаясь к нему поближе.

Пауль, наконец, сообразил, каким феерическим остолопом выглядит сейчас со стороны. Его под очевидно липовым предлогом привели в укромное местечко, где они остались вдвоем, а он взялся с ней дискуссии разводить. Дурак набитый.

Обняв льнущую к нему девушку, медленно поцеловал в ждущие губы. Обнаженные руки Софи скользнули по щекам, сошли за затылком. Окружающий ночной мир словно отодвинулся куда-то прочь, остался лишь бесконечный поцелуй и ощущение ее прикосновений.

Ладонь легла на ее обнаженную ногу, скользнула выше, приподнимая и без того короткий подол цветастого платья. В какой-то момент рука Пауля уже перешла все мыслимые границы приличного, а в голове зазвенел тревожный колокольчик. Новая подруга, конечно, целомудренностью не отличается, но как бы она ему все-таки не влепила пощечину.

Софи и впрямь медленно отстранилась, но прежде, чем Пауль попытался пробормотать какое-то извинение, тонкие пальчики начали сноровисто расстегивать пуговицы его рубашки.

– Иди сюда. – Тихо прошептала Софи, потянув его в сторону сеновала.

Разнос им все-таки устроили. И не кто-нибудь, а сам арбайтсфюрер3232
  Арбайтсфюрер – звание в имперской трудовой службе, соответствующее армейскому майору.


[Закрыть]. Ему, как назло, приспичило поприсутствовать на построении. Ну и, конечно, отсутствие отправившейся в Шёнбах троицы он не проглядел.

Пауль, Олаф и Альбрехт пропустили не только перекличку – это еще полбеды. На завтрак тоже не успели. Они как раз раздумывали, какую бы историю придумать для заведующих кухней девушек, чтобы урвать хоть что-нибудь съедобного, когда их настигла кара в лице герра арбайтсфюрера.

И вот они стоят посреди плаца, слушая разъяренные вопли краснорожего детины.

– Вы, уроды, шляетесь где попало, а мне потом на жалобы взбесившихся мамаш отвечай!

– Да с нами же ничего не случилось, – зачем-то пробормотал Олаф. Хотя, на взгляд Пауля, куда разумнее молчать и изображать из себя ботфорт. Людская порода эта ему знакома – перебесится и утихомирится. А вот начнешь пререкаться – черт знает, что влезет в побагровевшую башку руководителя.

– Да срать я хотел на тебя и твоих приятелей! – Взвыл арбайтсфюрер пароходной сиреной. – Если вы настолько тупые, что отыщете в лесу волчью стаю – туда и дорога! Даже лучше – паек не придется на вас, дебилов, переводить!

На этом месте разъяренное руководство шумно выдохнуло и полезло в карман за папиросами. Пауль сглотнул слюну. Он после этакого представления тоже с удовольствием бы перекурил.

– Если шеи себе свернете, сами виноваты, – буркнул арбайтсфюрер. Облако вонючего табачного дыма он выдохнул прямо в физиономию Олафа. – Да только от вашей братии такого не дождешься. Шляетесь по бабам, а потом я со всего Рейха получаю жалобы, что из моего ведомства девки беременными возвращаются. И на каждую чертову жалобу надо писать чертов ответ.

Еще одно вонючее облачко полетело в лицо Паулю. Он стоит, отчаянно пытаясь задавить так и просящуюся на лицо ухмылку. Вот как оно получается – мало того, что хорошо провел время, так еще и начальству подгадил. Не служба, а мечта.

При воспоминании о прошлой ночи, о том, как сладко стонала Софи, о ее жарких объятьях, дурак-артбайтсфюрер со своими угрозами кажется мелкой и досадной помехой.

– Я вас, уродов, предупредил. – Окурок полетел прямо на плац. Не сказать, чтобы небрежность начальства выглядит такой уж шокирующей – обширная площадка завалена мусором, а кое-где повсеместный песок уже образовал небольшие барханчики. Это тебе не армия.

– Это фигня, – подмигнул проходивший мимо парень из старожилов. – Красномордый Йохан любит разносы устраивать. Вы, главное смены не пропускайте, а за отлучки по выходным серьезных неприятностей не бывает.

Пауля эта новость не сильно удивила. Уже успел сообразить, что жизнь в лагере вертится вокруг работы. Пока карьер отправляет нужное количество груженых песком грузовиков, все в порядке. Чем заняты подчиненные, арбайтсфюреру глубоко наплевать – его куда сильнее заботит шнапс, поглощаемый в совершенно фантастических количествах. Главное – чтобы производство не страдало, а чем занимаются арбайтсманны в свободное от работы время, его не интересует.

Может, оно и к лучшему. Какой-нибудь дисциплинированный служака на его месте уж наверное постарался бы занять личный состав маршами да патриотическим воспитанием. А красномордый, получается, сам живет и другим не мешает.

Жизнь, еще недавно казавшаяся невыносимой, неожиданно расцвела новыми красками. Каждую неделю Пауль, отмывшись от лагерной грязи, спешит в Шёнбах. Каждый раз старается по пути нарвать цветов, которые Софи принимает с неизменной загадочной улыбкой.

Есть у их романа и более практичная сторона: девушка каждый раз поит его пивом, а кавалер достает даме сигареты, которых девчонкам катастрофически не хватает. Но, конечно, куда сильнее мюнхенского «Пауланера» пьянит радость, которую он видит в ее глазах при каждой встрече.

Вот еще бы он был единственным, кто является причиной такой радости. Быстро выяснилось, что помимо него за Софи волочится еще несколько кавалеров, которым девушка вполне охотно отвечает благосклонностью. Что и говорить, такие новости совсем не обрадовали. А еще меньше обрадовала реакция «джазфройляйн», когда попытался предъявить претензию.

– И думать забудь, чтобы считать меня своей собственностью. – Категорически заявила ему Софи. – Ты мне нравишься, с тобой весело и приятно, но чем я занимаюсь в другое время, тебя вообще не касается.

Наверное, после такого надо бы обидеться. Собственно, Пауль и обиделся, но что толку? Той же ночью помирились. Что-то непонятное тянет к черноокой красавице, словно необоримый магнит, и ее доступность здесь совершенно ни при чем.

А вот кого подобные беды не занимают, так это Альбрехта. Фон Таубе сумел-таки охмурить красотку Кристу, но и в Шёнбахе появляется не реже Пауля. При этом ухитряется проводить время то с Эммой, то с Сабиной, абсолютно не испытывая при этом никакого дискомфорта.

– Ты слишком серьезно ко всему относишься, – сказал приятель, когда Пауль пошел к нему за советом. – Пассия твоя ничего тебе не должна, а ты ей – тем более. Иди лучше, подкати к Сабине, ты ей нравишься. И время хорошо проведешь, и Софи приревнует, раз уж это тебе так важно. А то ишь, цаца выискалась.

От предложенной идеи в душе поднялась волна непрошенного стыда. Как-то не так он себе представлял дела любовные. В книжках с этим обычно проще. Благородный герой находит даму сердца, одну-единственную, отсюда и до гроба. К тому, что даму можно заставить приревновать подобным способом, в книгах ничего не говорится.

Да и не сильно ему нужна Сабина с ее кудряшками и слащавыми улыбочками. Но уязвленное пренебрежением самолюбие требует отмщения. Так что Пауль, выгадав, когда один из ухажеров Софи получит выходной, специально заявился чуть позже. Гюнтер – щеголеватый малый, куда больше похожий на тех самых «джазюнге», что толкутся в ресторанах в поисках дегенеративной музыки. Этот факт Пауля раздражает еще сильнее. Достаточно сильно, чтобы едва справляться с искушением ускорить шаг и устроить конкуренту славную взбучку, чтоб не тянул грабли, куда не просят. Но стерпел. И в полной мере был награжден, когда Софи, занятая подоспевшим воздыхателем, обнаружила его «коллегу» в компании Сабины.

Ярости в черных глазах хватило бы на десятерых. Пауль и сам не ожидал, что получит такую уйму удовольствия, старательно делая вид, будто вовсе не замечает демонстративных гримасок в свой адрес. А уж вид вертящегося ужом бедняги Гюнтера, которому никак не удается сообразить, что вызвало бурю раздражения со стороны «прелестной Софи»…

Сабина вскоре утащила его в еще один укромный уголок. Таких уголков во внешне целомудренной деревеньке столько, что пасторальный Шёнбах больше напоминает легендарный Вавилон, где каждый житель только и делает, что блудит в меру сил и способностей. Пауль, увлекаемый новой подругой, невольно задумался, чем он, черт подери, занимается. Его же всю жизнь учили, что настоящий мужчина должен быть верным и надежным, как скала. А не прыгать по доступным девушкам, на которых вообще иначе как с брезгливым пренебрежением смотреть не полагается. А он тут… В этот момент, правда, Сабина бесцеремонно взяла Пауля за руку и по-хозяйски положила его ладонь на свою пышную грудь. Способность думать после этого напрочь отшибло.

Когда он появился в деревне в следующий раз, Софи бесцеремонно оттерла от него разулыбавшуюся подругу.

– Чтоб я тебя больше в компании всяких левых краль не видела, ясно? – Угрожающе предупредила девушка, когда они остались наедине.

– Ха! Ты меня, что ли, в собственность свою записала? – Довольно отозвался Пауль. Даже не верится, что метод Альбрехта сработал, да еще так верно! Он-то, грешным делом, боялся, что Софи примется демонстративно менять кавалеров и всячески демонстрировать, что прекрасно обойдется без невесть что о себе возомнившего ухажера. Правду говорят, что думать надо головой, а не грешным делом.

– Что ты глупости городишь, это же совершенно другое!

– А, по-моему, абсолютно то же самое. Если перестанешь миловаться с кем ни попадя, я на других девушек и не взгляну ни разу. Не больно-то они мне и сдались. Слово гитлерюнге. – Пауль даже сложил два пальца, будто солдат на присяге.

Какое-то время они мерили друг друга взглядами. В глазах подруги столько раздражения, что можно на зиму мариновать. На всю деревню хватит.

– Ладно. – Нехотя согласилась, наконец Софи. – Но учти, что после того, как ты отвалишь обратно в Берлин, я от своих обещаний свободна!

В голосе столько недовольства, будто Пауль ей на шею ярмо повесил.

– Чего лыбишься? – Вспылила девушка в ответ на самодовольную улыбку.

– Да вот радуюсь, что я для тебя важнее остальных трущихся вокруг придурков.

– Еще чего о себе возомнил?! – Возмущенно зашипела Софи.

– Кабы не так, ты бы меня лесом отправила. – Уложил подругу на лопатки Пауль.

– Позубоскаль мне еще! – На девичьем лице ярость сменяется досадой, но пухлые губы девушки тронула едва заметная улыбка. – Но учти: увижу, что ты на Сабину таращишься, глаза выцарапаю!

– Договорились! – Засмеялся Пауль, обнимая переставшую, наконец, дуться девушку.

Заслуженной победой он наслаждался еще чуть больше месяца. Затем настала пора отправляться домой. Вот ведь странное дело: в первые дни Пауль мечтал об этом счастливом моменте. Освобождение из имперской трудовой службы казалось чем-то прекрасным и далеким… А теперь он, как дурак, жалеет, что вместо шести месяцев провел здесь всего три. Да еще и Софи время от времени награждает этакой лукавой улыбочкой. Дескать, даже и не думай, будто я – порядочная фифа из союза немецких девушек. Да уж, такая сидеть у окошка и ждать своего витязя из дальнего похода не станет.

Пауль и сам не понимает, что из-за этого чувствует. С одной стороны – он всеми фибрами души ощущает, что для Софи он несравнимо важнее остальных. Но при этом стать единственным… Ну да, мечтать не вредно.

Попытка повторять заученные в школьные времена мантры о том, что подобные женщины вообще недостойны внимания мужчины, ничего не дала. Непонятная необоримая сила по-прежнему влечет к элегантной мерзавке. И плевать эта сила хотела на несоответствия национал-социалистическим идеям.

Берлин встретил надменным равнодушием огромного города. Пауль толкается по Анхальтскому вокзалу. Вокруг бесконечная сутолока. Люди с чемоданами и тележками спешат на поезда. Особняком держатся группы солдат в серой униформе – островки стабильности в море хаоса. Полицаи в нарядных зеленых мундирах изо всех сил изображают способность контролировать бесконечный человеческий поток. Пауль продирается сквозь толпу, сам не понимая, куда. В конце концов, куда-то же он вырвется из царства сумок и саквояжей?!

Улица встретила приятным прохладным ветерком. Вытерев рукавом проступивший пот, побрел в сторону автобусной остановки. Как же приятно оказаться посреди огромного города. Вокруг строгая красота берлинских улиц, гудки автомобилей прорезают рокот работающих моторов, спешат по тротуарам люди. И никаких тебе ошалевших от жары работяг с лопатами. Жаль только, Софи еще предстоит два месяца пылиться в Шёнбахе.

В сентябре тридцать девятого он уже будет в армии. И одному Господу Богу ведомо, когда они, наконец, встретятся. При одной мысли о том, что ветреная подруга может к тому времени и вовсе о нем забыть, накатила волна глухого гнева на весь окружающий мир с его идиотскими совпадениями.

В нагрудном кармане лежит сложенный листок, на котором рука Софи вывела каллиграфическим почерком: «Халензее, Иоахим-Фридрих штрассе, 14, квартира номер 3». И еще ниже алый след поцелуя – словно прекрасная печать. Хочется верить, что печать эта действительно скрепит… Что там полагается скреплять столь экстравагантным печатям.

Сейчас июнь тридцать девятого, значит, отпуск он получит не раньше августа сорокового. Это ж бездна времени! Рука полезла в карман, но ухватила лишь пустоту: все папиросы он оставил Софи. Чертыхнувшись на подъезжающий автобус, побежал в сторону ближайшего киоска. Сонная продавщица продала две пачки «Экштейна» и свежую газету.

На остановке – никого. Все укатили на как раз скрывшемся за поворотом «Мерседесе». Ну и черт с ними. Пауль развернул газету. Какими успехами любимого отечества порадует свежая пресса? Совсем он за три месяца от жизни отстал. А ведь впереди – чуть меньше месяца свободы. Затем армия, в которой ему вряд ли дадут сидеть на остановках, листая газеты и предаваясь праздности и ничегонеделанью.

Во всю первую полосу – унылое 4:4, команда Рейха по футболу лишь чудом не продула сборной Богемии и Моравии. Это еще что за зверь такой… Ах, ну конечно. Вскоре после того, как он прибыл в Саксонию, весь лагерь вместо очередного ужина согнали на торжественное построение. По радио зачитали обращение фюрера, объявившего бывшую Чехословакию протекторатом Богемия и Моравия. Теперь чехи вроде бы не совсем сами по себе – там стоят части Вермахта, а местное правительство подчиняется назначенному рейхскомиссару. Но и землей Рейха, как Австрию или те же Судеты, их никто не признал. Оно и правильно – много чести. Тогда, стоя в строю грязных уставших парней, Пауль – такой же чумазый и запыленный, как и остальные – привычно гаркнул «Хайль» и поплелся ужинать. Сейчас же… В принципе, ничего кардинально не изменилось. Плевать он хотел на этих чехов, которых теперь, видимо, следует называть не чехами, а какими-нибудь богемцами и моравцами.

Какое-то время шуршал газетой. Репортер изо всех сил восхищается Биндером, вколотившим в чужие ворота мяч за несколько секунд до финального свистка. Если б кто спросил мнение Пауля – восхищается слишком уж надрывно. Чудом не продули – чему тут радоваться?

На следующей странице – репортаж из далекой Монголии. Россыпь фотографий. Мужчина в незнакомой форме с причудливыми орденами на груди. Мягкое лицо и круглые очки придают генералу неуловимое сходство с дядюшкой Вилли. Второй – полная противоположность первому. Налысо обритый, жесткое самоуверенное лицо, челюсть выдвинута вперед, жесткий волевой взгляд так и пронзает насквозь. На петлицах – россыпь золотых звездочек. Кричащий заголовок: «Япония переходит в решительное наступление! Удержат ли Богданов и Жуков Дальний восток за советами?»

Какое-то время Пауль безуспешно пытался понять, чего русские с японцами не поделили в Монголии. Сообразить бы для начала, где эта Монголия вообще находится… Но в статье об этом ни слова, зато что есть сил хвалят новые японские истребители. Советы несут в воздушных боях тяжелые потери. Асы союзной Японии на современных самолетах одерживают победу за победой и скоро добьются полного превосходства в воздухе. В то, что прибывшие из Москвы генералы смогут переломить ситуацию, не верит даже отправивший их в бой Сталин.

На следующем развороте: все тот же Сталин изо всех сил пытается сговориться с Англией и Францией, чтобы вместе напасть на Германию. Чего этим русским спокойно не живется, мало им, что ли, возни с японцами?

Загудевший над самым ухом автобус вырвал из сонных размышлений о судьбах мира. Спешно скомкав газету, бросился к подъехавшему «Опелю».

В кармане уже лежит билет до Оппельна, где расквартирован учебный батальон. Вообще-то попасть туда он должен только в сентябре, но воинские части охотно принимают таких вот «ранних пташек». И спешащих покинуть отчее гнездо птенчиков хватает: за минувшие несколько дней Пауль успел сойти с ума от ничегонеделанья. Пытаться устроиться на работу на пару месяцев – глупо. Шататься в компании марширующих гитлерюгенд – и того глупее. Разве что устроить загул по берлинским клубам – набираться уму-разуму в деле освоения дегенеративной музыки в компании тех самых джазюгенд.

Но чтобы таскаться по подобным злачным местам, нужна компания. Где ее взять? Среди знакомых таких нет, а Софи вернется через пару месяцев. Словом, выбирая между развратом и армией, Пауль выбрал армию.

Последний свободный день провел в гостях у брата. Просторная квартира встретила запахом крепкого кофе. Кругом царит безукоризненная чистота и ухоженность. Марта в нарядном платье, Рудольф в щеголеватом пиджаке распространяет аромат парфюма. Ну просто идеальное семейство. Одна малышка Ильзе в форме союза немецких девочек выбивается из образа преуспевающих буржуа.

Ну и Пауль, пришедший в обычной рубашке с коротким рукавом, тоже ощутил себя зашедшим на огонек бродягой.

– А мы всей семьей собираемся в октябре во Францию. – Поделился новостями Рудольф. – Марта хочет во что бы то ни было увидеть Париж.

– Мама вообще без ума от лягушатников. – Спокойно подтвердила Ильзе. Судя по мрачной физиономии, племянница никакого восторга от такого увлечения не испытывает.

– Ильзе! – Раздраженный окрик не произвел ровным счетом никакого эффекта. Девчонка демонстративно сложила на груди руки.

– А ты, дядя Пауль, хотел бы побывать во Франции?

– Не очень. – Честно ответил «дядя», никогда таким вопросом не задававшийся. – Я бы с большим удовольствием в Вену съездил. Ну их к черту, этих французов. Вот уж никчемный народец.

Ильзе наградила мать довольным взглядом, в котором так и читается неприкрытое «Что, съела?». Пауль лишь чудом успел задавить непрошенную ухмылку. И без того понятно, что только что подогрел неприязнь Марты к собственной персоне. Ну и черт с ней, в конце концов. Что он, пудель, на задних лапках прыгать по первому слову?

Провожать его жена брата не вышла. Мрачный Рудольф молча пожал руку. Видно, что хочет что-то сказать, но никак не решится. И на лице такое странное выражение, что не поймешь: то ли хочет извиниться за отношение супруги, то ли, наоборот, укорить. Зато малявка Ильзе радостно помахала на прощание рукой.

– Ты, дядя Пауль, будешь хорошим солдатом. – Убежденно сказала она на прощание. И, скорчив торжественную мосю, вскинула руку в германском салюте. – Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, Ильзе. – Серьезно отозвался Пауль. И неожиданно понял, какая между ним и мелкой девчонкой раскинулась бездна. Его поколение росло, никому не нужное. Никто за ними толком не следил и никаких правил соблюдать не требовал. А когда начали требовать – все эти воинские салюты так и остались игрой, в которую вроде бы выросшие мальчишки включились с детским азартом. Гитлерюгенд, марши, парады, лозунги – это же несерьезно. Почти что игра. Потрясающая, интересная, увлекательная… Но – игра. Кажется, сейчас все посмеются и мирно разойдутся по домам. Кажется Паулю, но Ильзе… Серьезная девочка и ее ровесники никогда не знали другой жизни. Для них все, что происходит вокруг – единственная реальность, незыблемая в торжественной монументальности. Хорошо это или плохо? Пауль будто смотрит в глаза будущему всей Германии, и в этих глазах – ни прославленной немецкой практичности, ни сомнений, ни колебаний. Одна лишь вера в гений того, кто создал колосс Третьего Рейха – во имя этой серьезной девочки и ее благополучия.

На улице закурил папиросу, пытаясь отогнать странные мысли.

– Ничего. Скоро всю эту дурь из моей головы вытряхнут, – не без самоиронии пробормотал Пауль себе под нос. Даже не подозревая, насколько он прав.

Глава 9

– Становись… Смирно! – Рявкнул здоровенный детина с фельдфебельскими погонами.

Пауль послушно вытянулся во фрунт. На нем солдатская форма цвета фельдграу3333
  Фельдграу (feldgrau) – «серо-полевой», основной цвет полевой формы армии Германии с 1907 года.


[Закрыть]. На левой стороне груди распахнул крылья стальной орел, сжавший лапами венок со свастикой. По обе стороны таращатся вникуда еще шестеро парней. Такие же новички. Из них в первый же день сколотили отделение. И теперь им суждено пройти плечом к плечу нелегкое обучение солдатскому делу.

На плацу воцарилась мрачная тишина. Фельдфебель крутанулся на каблуках, развернувшись в сторону щеголеватого офицера.

– Герр обер-лейтенант! Второе отделение к занятиям готово!

И снова абсолютное безмолвие. С безмятежного синего неба сдуревшее солнце заливает мир волнами иссушающего зноя. Одинаковые серые бараки, со всех сторон обступившие идеально чистый плац, безжизненны. Словно мертвая деревня из сказки-страшилки.

Пауль, как и остальные товарищи по отделению, превратился в соляной столп, разве что моргает время от времени. Рядом с офицером зачем-то трется еще один парень из рядовых.

– Солдаты. Вам предстоит многому научиться. – Обер-лейтенант говорит сухо и спокойно, – И урок, который я намерен преподать сегодня, является самым важным из всех, какие вы когда-либо получите в армии. Эй, Ганс, спляши-ка «уточку».

Пауль, как раз приготовившийся в долгой и нудной лекции, ошалело вытаращился на солдата. Тот, стоило офицеру отдать приказ, пустился в пляс. Прыгает на согнутых ногах, размахивает руками и крякает, что есть мочи. Сказать, что «танец» выглядит по-идиотски, означает не сказать ничего.

Невольно вспоминается Фридрих Мюллер. Живший по соседству старикан – из ветеранов, прошел всю войну, побывал в русском плену. Привез оттуда ревматизм и кучу дурацких прибауток, из которых самая любимая – «кто в армии служил, тот в цирке не смеется». Фразочка эта всегда казалась Паулю бессмысленной. Сейчас же он начал постигать ее глубинную мудрость.

– Вольно! – Велел обер-лейтенант. Ганс снова выпрямился. На новичков смотрит с ухмылкой, а в глазах как будто кроется ожидание славного представления.

– Теперь ты. – Офицер ткнул пальцем в стоявшего рядом парня. – Пляши «уточку».

– Че?.. – Со смешком переспросил сосед. Более чем понятная реакция. Что за чепухой занимаются эти придурки?

Фельдфебель коротко, без замаха врезал солдату по уху. Несчастный жалобно квакнул и рухнул, будто подрубленный.

– Кто тут, мать вашу, умным себя считает?! – Фельдфебель гаркнул над самым ухом вздрогнувшего от неожиданности Пауля. – Правило номер один: если старший по званию отдает приказ, этот приказ выполняется! Без рассуждений! Без проволочек! Думать вам, стадо, по рангу не положено! Приказы, мать твою, не обсуждаются!!!

Последние слова он заорал Паулю прямо в лицо. И вот это уже совсем не выглядит смешным. Только и остается, что торчать истуканом перед орущим здоровяком и изображать испуганный столб.

– Ты! – Обер-лейтенант ткнул пальцем в его сторону. – Имя?

– Рядовой Блау, герр обер-лейтенант!

– Пляши «уточку».

Ждать, когда гориллоподобный фельдфебель и ему зарядит по уху, Пауль не стал. Принялся старательно прыгать по плацу, выкидывая коленца и не забывая крякать, как это делал первый «танцор». Этот мерзавец, кстати, стоит в сторонке и жизнерадостно ухмыляется.

Первый круг по плацу, второй… Потихоньку подкрадывается усталость, дыхание становится все тяжелее, в глаза лезет едкий пот, но Пауль упрямо продолжает выкидывать коленце за коленцем. Нетрудно догадаться: остановишься без приказа – получишь на орехи. Вот уж малоприятная перспектива. А тут еще со стороны остального отделения послышались ехидные смешки. Они над ним еще смеяться будут! Вас бы на мое место…

Пауль еще не успел додумать обиженную мысль, как фельдфебель взревел взбесившимся паровозом:

– Чего смешного?! А ну, смирно!!!

Пауль с наслаждением вытянулся во фрунт. Грудь ходит ходуном, по лицу стекают струйки пота.

– Как там тебя звать-то? – Здоровяк по-свойски закинул ему лапу на плечо.

– Пауль, герр фельдфебель!

– Ага. За проявленный героизм произвожу тебя, Пауль, в утиные фюреры. Тут, герр утиный фюрер, какие-то лошади ржать вздумали. Так мы сейчас из них сделаем настоящих пернатых уточек. Отделение – танцевать! А ты стой и принимай этот парад, как положено настоящему фюреру.

Теперь роли кардинально поменялись. Желающих оспорить приказ не нашлось. Все отделение прыгает вокруг, выкидывая идиотские коленца, а новоназначенный фюрер стоит, вскинув правую руку в салюте. Принимает, так сказать, парад.

– Чего лыбишься, Блау?! – Неожиданно заорал фельдфебель. – А ну, тоже пошел в пляс!

В голове мелькнула сполошная мысль: возразить, что никаких улыбок он себе вовсе не позволял. Даже несмотря на то, что зрелище скачущих вокруг «уточек» иначе как идиотским и не назовешь. Но вовремя сообразил, что раз приказы не обсуждаются, то последствия у попытки перечить командованию будут самые печальные. И бросился вместе со всеми вытанцовывать растреклятый танец.

Мерзавец-фельдфебель и не думает останавливать утиный хоровод. Наоборот, порявкивает на тех, кто не проявляет достаточного рвения.

– Шевелись, птички! Серый волк вышел на охоту! – Заорал он, отвесив хорошего пинка под зад остановившемуся было бедолаге. Тот рыбкой полетел вперед.

– Встать! Плясать! – Кричит фельдфебель на упавшего на горячий от солнечного зноя плац бедолагу. Тот, кряхтя, поднимается, чтобы вновь присоединиться к скачущим и крякающим «пернатым». Пауль ощутил, как в глубине души неуверенно зашевелилось самое настоящее отчаяние. Куда он, черт подери, попал?

– Стой! Стройся! – Команда обер-лейтенанта показалась настоящим райским хоралом. «Уточки» бросились выстраиваться в шеренгу перед господином офицером. Тот стоит, заложив руки за спину. На губах – неприятная ухмылка. Вид взмыленных парней явно доставляет ему садистское удовольствие.

– Господа солдаты. – Голос офицера сух и спокоен. Он, в отличие от фельдфебеля, за это время ни разу не сорвался на крик. Да что там, он и рот открыл всего пару раз. – Сегодня в легкой и веселой форме вы получили важнейший урок, который, конечно же, запомните. Я искренне советую не вынуждать ни меня, ни фельдфебеля Шендриха доносить до вас эту науку не через шутку, а серьезным и основательным образом. Рядовой Блау, какой опыт ты приобрел сегодня?

– Приказы не обсуждаются, герр обер-лейтенант. Приказы выполняются. – Торопливо отозвался Пауль. Почему-то равнодушное предупреждение напугало куда сильнее фельдфебельских воплей.

– Прекрасно. Отделение! Вопросы есть? – Вопросов не было, и офицер повернулся к фельдфебелю. – Этот шлак, конечно, по своей ценности болтается где-то между макаронниками и лягушатниками, но я верю, что вы сделаете из них настоящих немцев и настоящих солдат. Приступайте.

– Яволь, герр обер-лейтенант! – Здоровяк отточенным движением отдал честь. Начальство, потеряв к происходящему интерес, убыло восвояси. Фельдфебель повернулся к застывшему по стойке «смирно» отделению. – Если вы еще не поняли, я с этого момента – ваша любящая мамочка. Со всеми вопросами обращаться ко мне. Слюни здесь вытираю тоже я. Если кто-то продемонстрирует недостаток рвения, быстро выяснит, что суровым папашей умею быть ничуть не хуже. Все ясно, бабуины?

– Да, герр фельдфебель. – Поспешно отозвался Пауль. Откуда-то сбоку раздалась еще пара неуверенных голосов.

– Че вы там пищите, мыши подзаборные?!

– Да, герр фельдфебель! – Куда старательнее гаркнуло отделение.

– То-то же. Пошли, птенчики. Покажу новое гнездышко. В колонну по двое становись!..

Первая неделя прошла, будто в тумане. Здоровяк-фельдфебель, зовут которого Отто Шендрих, гоняет новобранцев до седьмого пота. Зато Пауль накрепко уверен, что завяжи ему глаза – и он безошибочно выполнит положенные уставом действия по уходу за новеньким маузером. Карабин за прошедшие дни стал неразлучным другом. Куда сложнее с пулеметом. МГ-34 превратился для них в настоящий кошмар. Сложный, любящий чистоту, с уймой мелких деталей…

Пауль, впервые взявшись за сборку тяжелой машинки, очень быстро сообразил, что повторить сложную последовательность действий не сумеет. Ожидал разноса от любящего орать по поводу и без фельдфебеля, но тот неожиданно сухим и деловитым голосом принялся объяснять. Снова и снова. Шендрих совершенно не скрывает, что отстанет от солдат лишь после того, как каждый из них будет готов привести пулемет в готовое к бою состояние. Даже если ему выколоть глаза и вырвать руки.

– Ты, дубина, пойми, – неожиданно спокойным и проникновенным голосом говорит фельдфебель, – ты со своей винтовкой в бою – ничто. Пулемет для тебя – все равно что ангел-хранитель. Есть у отделения МГ – отделение будет жить. Потеряешь – отделению конец и тебе вместе с ним. С винтовкой наперевес твой дед лягушатника мог месить под Седаном. А сейчас на войне правит пулемет. Ну, автоматы, конечно, туда-сюда… Но кто ж тебе, дубине, автомат даст? Чего ты трясешься? Боишься, что ругать буду? Ты не ругани моей бойся, а роты лягушатников. Будет у тебя МГ – положишь этих уродов и всего делов. А без пулемета – штык в брюхо получи и распишись. Понимаешь?

И смотрит этак… Сочувственно. Как на недоразвитого. Пауль и впрямь себя в такие моменты считает редкостным кретином. И снова и снова бросается на старенький учебный МГ – словно на штурм неприступной крепости.

Кино и книги всегда полны отваги и подвигов. Если уж их герои попадают на войну – они всегда в центре внимания: преодолевают сложности, враги разлетаются в стороны. Как будто вся война только для того и придумана, чтобы подчеркнуть смелость победителя, одной лишь силой воли способного согнуть в дугу любую преграду.

Жизнь, как это часто за ней водится – нудная штука. Солдат на войне – вовсе не герой и отважный одиночка. Армия – механизм невероятной сложности, и твоя задача – стать послушным винтиком, что неукоснительно исполняет приказы. В свой черед должны сказать свое слово артиллерия и авиация. Пушки определенных калибров бьют в цели не сами по себе: без разведки они слепы и безмозглы. Чтобы танки всесокрушающей лавиной обрушились на врага, инженерные части и саперы должны навести мосты и проверить дороги. Если самый обычный шофер на самом обычном грузовике не подвезет вовремя боеприпас – пиши пропало. Да что там о глобальном! Даже обычный взвод, чтобы пойти в атаку на точно таких же окопавшихся где-нибудь бедолаг, должен грамотно распорядиться целым ворохом оружия. Тут тебе и пулеметы, и минометы, у командиров отделений еще и автоматы имеются. И все они ничто перед самой обычной радиостанцией. Дай правильную наводку – и на головы разведанному противнику посыпятся бомбы, а что останется, смешает с грязью артиллерийский огонь. Но смешает лишь в том случае, если у тебя хватит мозгов правильно его скорректировать.