Текст книги "Шествие динозавров"

Глава пятая

Должно быть, я очнулся раньше, чем следовало.

Вокруг меня, распяленного на чем-то жестком, скорее всего – на сыром неструганом горбыле, звучали голоса. Речь была явно не родная. Однако же, слова, произносимые во вполне обыденных интонациях, были мне понятны. Негромко, по-деловому, обсуждалось, стоит ли возжигать все светильники зараз или же «ниллган» – я с трудом подыскал этому понятию удобопроизносимый эквивалент «тусклоглаз» – удовольствуется двумя пястями, не набросить ли все тому же «тусклоглазу» по лишней веревке на руки, не то сорвется до исхода церемонии, примется крушить алтарь, как в прошлое Воплощение…

«Что еще за зверь такой – «тусклоглаз», – подумал я не без усилия. Мысли звонко бились о пустую внутренность черепа, как язык о медный колокол. Из этого звона сама собой родилась истина, которую я вынужден был принять без доказательств: это я – «тусклоглаз». Так называют в этом мире всех нас, вызванных из ада. Это я вызван из ада, я лежу пластом, голый, прикрученный к алтарю из паршиво обработанного дерева, и это меня сейчас подвергнут Воплощению.

Кстати обнаружилось, что глаза мои давно открыты и заняты тупым созерцанием высоких каменных сводов, по которым метались раскоряченные тени от факелов. Разило паленой шерстью. Я напряг одубевшие мышцы и повернул голову, чтобы увидеть тех, кто говорил. Шея невыносимо болела… Это мое слабое движение вынудило всех прервать пересуды о деталях ритуала.

– Бьеоверюйбо адиуйн бюнзоге! – провозгласили откуда-то сверху.

«Тело соединилось с душой!» – откликнулся мой внутренний переводчик.

Наверное, это была ключевая фраза к началу Воплощения. Гулко, с дребезгом, застонал гонг. Каменный мешок озарился прыгающим светом. Нестройно рявкнули трубы. Я ощутил быстрые опасливые прикосновения к животу и ногам. «Какого черта, что вам надо?!» Но было уже ясно, что ни к чему лезть в бутылку, а разумнее всего лежать себе тихо и ждать, когда все закончится естественным образом… Конечно, смотря что под таковым понимать.

Фигуры в темных бесформенных накидках кружили надо мной, вразнобой бормоча заклинания, иногда срываясь на истерические вскрики:

 
Члены твои нальются соками,
Мясо твое умягчится,
Жилы твои укрепятся,
И станешь ты – вода,
И станешь ты – глина,
И станешь ты – медь,
И станешь ты – человек,
Человек как мы,
Человек как ты,
Человек как бог,
Бог как человек…
 

Чуть в стороне от кликуш недвижно стояли трое в кожаных латах. Тройняшки из трамвая… Лица их на сей раз были открыты: одинаково грубые, иссеченные не то морщинами, не то шрамами, с одинаково застывшим выражением зверского мужества. Мне сразу стало понятно, отчего я – «тусклоглаз». По-волчьи глубоко упрятанные под надбровья белки моих похитителей светились в сумраке. Если быть точным, они полыхали.

 
И разорвешь путы,
Словно зверь-уэггд,
И прочь извергнешь свою ярость,
И восстанешь как человек,
Человек как мы,
Человек как ты,
Человек как бог…
 

Раскаленный гвоздь впился мне в колено. «А-а, мммать вашу!» – взвыл я. И все взвыли, будто бродячая собачья свора в лунную ночь. Жгучие уколы сыпались на меня отовсюду и без разбора. Я извивался и рвал свои путы с невесть откуда взятой нелюдской силой. Мне даже удалось высвободить ногу и наугад лягнуть одного из мучителей – тот с воплем укатился прочь.

 
И явишь кровь свою,
И явишь гнев свой,
И не станешь – зверь-уэггд,
И станешь – человек,
Человек как мы!..
 

Трубы истошно визжали, истязатели в балахонах хрипло выкрикивали свои заговоры, я вился винтом на алтаре. И только трое в латах сохраняли каменную безучастность.

Горбыль подо мной выгнулся и с треском переломился. Я сел. Трубы моментально заткнулись. Балахоны со всхлипами шарахнулись рассыпную.

«Гады, – сорванным, плачущим голосом бормотал я, стряхивая с ободранных рук обрывки грубого вервия. – Сейчас устрою вам Воплощение… зверя-уэггда… пас-скуды!» И тотчас же схватился за шею. То место, куда угодила арбалетная стрелка, распухло и пульсировало горячей ноющей болью. Где-то там должна была находиться сонная артерия… но вряд ли черные тройняшки имели умысел прикончить меня. Я покосился на латников – те сменили позы. Стояли выставив вперед одну ногу и вскинув арбалеты наизготовку. «Хрена толстого вы меня возьмете…» Избавившись от уз, я замер – пусть зафиксируют меня своими гляделками-прожекторами, привыкнут к моей недвижности. Арбалеты чуть заметно загуляли: латники поднапряглись, пальцы онемели на спусковых крючках…

Сейчас… сейчас… еще немного выждать… нет, ни черта не выйдет… я и дома-то зарядку отродясь не делал… дряблые интеллигентские мышцы… откуда мне знать, когда… и, самое главное, как…

Знаю. Все знаю: и когда, и как. К дьяволу сомнения. Вот оно – самое время!

Я опрокинулся на спину, перекатился через себя, упал за алтарь, притих. Для голого неспортивного мужика все эти акробатические этюды – полный абзац всему… До моего слуха доносилось шебуршание торопливых шагов. Они потеряли меня, но приблизиться боялись.

И правильно боялись.

Что-то противно заскрежетало, посыпалась каменная труха. Я выглянул из своего укрытия. Пусто. И тихо – если не считать треска чадящих факелов, понатыканных по углам. Все куда-то сгинули, оставив меня одного в этом склепе.

Впрочем, вместо стены, у которой прежде истуканами торчали латники, теперь разверзлась черная пасть прохода. Оттуда ощутимо тянуло сквозняком.

Что это за представление передо мной разыгрывали эти уроды? Кого они из себя корчили? На каком языке разговаривали и колдовали, а самое странное – почему я понимал их язык, как свой собственный?

Не слишком-то все это походило на декорации…

Может быть, меня похитила какая-нибудь тоталитарная секта… сатанисты… Белое Братство… сайентологи… кого только не встретишь нынче в простом городском трамвае… и попыталась принести в жертву? Чего же тогда так быстро скисли и разбежались? Или милиция их спугнула?

Я прислушался.

Не было слышно ни криков «Атас! Рвем когти!..», ни омоновского мата. Тишину не нарушал ни единый звук, если не считать мерного стука водяных капель о камень. Найти бы эту воду, умыться, охладить рану… напиться, наконец…

«Двадцать пятый век до рождества Христова».

Эта дикая мысль родилась в моем мозгу сама собой и моментально заполыхала там, как транспарант. Словно подошел срок, и невидимый дирижер моих поступков, он же по случаю переводчик, раздернул занавесочки и подбросил мне подсказку, загодя начертанную на ученической доске.

Не верю…

Нет, верю. И это даже не вопрос веры, как в случае с летающими тарелками или сеансами Кашпировского[28]28
  Анатолий Михайлович Кашпировский (род. 1939) – врач-психотерапевт, под покровительством властей практиковавший сеансы т. наз. «целительства» с применением сомнительных методов массового гипноза.


[Закрыть]. Я просто знаю, что так и есть.

Минус двадцать пятый век!

А точнее – две тысячи четыреста восемьдесят восьмой год до нашей эры. «Импакт-пойнт 2488»…

Толща ненаступивших времен обрушилась на меня тяжким, неподъемным гнетом, согнула в три погибели, смяла и расплющила. Я был один не только в этом затхлом святилище – один во всем мире, во всей эпохе. Голый, беззащитный, смертельно перепуганный.

Никто из тех, кого я знал, еще не родился. Даже их отдаленные предки. Не существовало ни единой нации из тех, к которым они будут когда-то, с определенной долей вероятности, принадлежать. Ни славян, ни евреев, ни татар… ни той ядовитой смеси, которая образуется от смешения всех кровей и долго-долго будет именоваться «советским народом», а потом просто «русскими», и постоянно, с комическим неуспехом, будет пытаться разделиться внутри самой себя… Не возникло еще ни одной из тех мировых религий, что будут сталкивать между собой отцов и детей, братьев и сестер, делить мир на верных и неверных, затевать крестовые походы и джихады в бесконечной борьбе за право называться истинной. Не явился еще в этот мир никто из пророков и лжепророков. В безымянных океанах дрейфовали неоткрытые континенты. Эта планета еще не знала, что вращается вокруг Солнца.

Все, что я знал и помнил, было только моим, и не с кем было это разделить.

Воздух не поступал в сдавленное железным обручем горло. Мне хотелось плакать. Обхватить голову руками, забиться в самый дальний угол и беспомощно захныкать.

И тогда была начертана новая подсказка.

«Чего ты, в самом деле… Это же древний мир, и не просто древний, а очень древний, древнейший… ты как историк душу бы должен запродать за саму возможность одним глазком заглянуть в него! Вот и пользуйся шансом, изучай. И не дрожи попусту. Ты ловок и силен, сильнее всех живущих сейчас на земле. Конечно, если явится к тебе какой-нибудь гориллоподобный Голиаф… «ростом он – шести локтей и пяди… медный шлем на голове его; и одет он был в чешуйчатую броню, и вес брони его – пять тысяч сиклей меди; медные наколенники на ногах его, и медный щит за плечами его; и древко копья его, как навой у ткачей; а самое копье его в шестьсот сиклей железа»[29]29
  1-я Книга Царств, гл. 17.


[Закрыть]… в армрестлинге ты против него не выстоишь, и в классической борьбе – тоже вряд ли… но ты просто убьешь его иначе. К тому же, Голиаф пока не родился, впрочем – как и все филистимляне, которые еще только появятся двенадцатью веками позже. Для всех окружающих ты великий воин, и это истина. Тебя зовут Змиулан, и никто не спросит с тебя больше, чем ты умеешь. И вот еще что: ты обязательно, неизбежно, в свой час вернешься домой».

Это тоже была святая истина, которой нельзя было не верить.

Ладно… если все так и есть… ничего тут не поделаешь…

И я действительно даже не мечтал о такой сказочной возможности увидеть своими глазами то, что никто до меня не видел.

… Но, сказать по правде, если бы я и стал кому-то предлагать сейчас свою душу – так это за обратный билет домой… в свой грязный, запакощенный, ненавидимый с детства городишко… в свою конурку, к Маришке и Ваське… к своим книгам и рукописям… и уж там, при свете настольной лампы, за кружкой перегоревшего вьетнамского кофе, перед чистым листом бумаги за рупь пятьдесят пачка, за мгновение до того, как шариковая ручка уткнется в белую поверхность, можно и помечтать…

Я успокоился. Отдышался, утер слезы.

Подобрал обломок алтаря поувесистее – не помешает. Пригибаясь, на четвереньках, по-обезьяньи метнулся к проходу. Обернулся – на случай нежданной стрелы в спину. Вроде бы никого…

И все же был чей-то внимательный, испытующий взгляд.

– Эй, где ты? – спросил я шепотом.

«Ты… ты…» – запричитало эхо под закопченными сводами.

– Молчишь? Ну, хрен с тобой, как знаешь.

Я припал к холодному камню, напряженно слушая, обоняя, осязая темноту перед собой. Там могли поджидать затаившиеся латники, прикрывая своими арбалетами беспорядочный отход балахонов. Там могла быть иная угроза. Или наоборот – свобода.

Где-то капает вода…

И еще один едва различимый, приближающийся звук. Будто частый цокот копытцев. Если, к примеру, выпустить козленка на паркетный пол. Но откуда и зачем здесь козленок?.. Я попятился. Выставил дубину перед собой. Собрался, как тогда… в трамвае, тысячи и тысячи лет тому вперед.

Сначала показалась голова. Потом, спустя какое-то время, – все остальное.

Но мне для того, чтобы подавиться собственным желудком, хватило и головы.

Глава шестая

… все как обещано. И убаюкивающий полумрак, и неизвестный Вивальди. И красивые женщины, статус которых в обиталище моего хлебосольного хозяина я так и не сумел определить. Не то жены, не то, упаси бог, наложницы. Сказано же в некоторых забугорных прогнозах на будущее, что, поскольку девочки рождаются и выживают чаще, грядет Великая Полигиния, а по-нашему – поголовное многоженство… «Ответчик, поясните суду, чем вы руководствовались, отказываясь вступить с истицей в законный брак?» – «Гражданин судья, у меня уже есть одна жена…» – «Но вы должны понимать, что тем самым вы нарушаете основополагающие принципы законодательства о браке и семье, которые предписывают всякому физически и психически здоровому мужчине по достижении им сорокалетнего возраста иметь не менее трех жен»… И красное вино в хрустальных бокалах. Спрашиваю название и тут же забываю. Такого вина я не пробовал тыщу лет. Только водку «из опилок», а чаще – разбавленный спирт. Да иногда, крайне редко, выстояв бесконечную и безумную от предвкушений очередину – пиво.

Лысого гиганта зовут Ратмир. «Младой хазарский хан»[30]30
  Александр Сергеевич Пушкин. «Руслан и Людмила».


[Закрыть]… Ну, молодости он явно не первой, и даже не второй. Признаться, возраст его для меня – загадка, ясно лишь, что не «младой». Черты лица под бурой коркой загара – как под вуалью. Оправка без стекол придает его физиономии немного комичный вид. Но в остальном – самый доподлинный хан. В богатом и просторном халате, развалился на тахте, а вокруг снуют молчаливые чаровницы из гарема.

– Так что вы построили, Ратмир? Как называется ваше общество? Коммунизм? Или как?..

– Допустим, построили не мы, а вы. В буквальном смысле, Вячеслав Иванович. Нам это досталось в наследство. И сундуки со златом-серебром, и горы окаменелого навоза. Если вам так необходим термин, можете считать наше общество достаточно развитым, – он с ироническим фырканьем пригубляет из бокала, а в это время невозможно красивая женщина вносит на овальном блюде ворох зелени, из которого кокетливо выглядывает большая птица в золотистой лоснящейся корочке.

Я чувствую себя такой же птицей. Ощипанной и приготовленной с травами. Вдобавок, угодившей не в свою тарелку… Я нелеп в этих джинсах, в заплатанном свитерке, и хотя никто не попрекает меня непротокольным прикидом, сознаю свое убожество. Вдобавок, я от душевного смятения сделался косноязычен сверх обычного, и это мне досаждает. Моя башка не мыта почти неделю – воду в нашем доме отключили еще в августе, а посещение бани требует немалой мобилизации душевных сил. Всякий раз, когда мимо, задевая меня краем развевающихся газовых одежд, проплывает одна из ханских пери, я в панике ощущаю, что от меня разит козлом. На пуленепробиваемой роже Ратмира угнездилась тонкая усмешка. Должно быть, он понимает мое состояние и испытывает удовольствие от этого понимания. Возможно, моя зажатость входит в его планы.

Скорее бы все кончилось…

– Сорохтин Вячеслав Иванович, – говорит Ратмир, уперев в меня рентгеновские свои глазки. – Тридцать пять лет, женаты вторым браком. Слабо, слабо… Нынче пять-шесть браков – не диковинка… По нашим сведениям, второй ваш брак намного более удачен.

– Сведения взяты из моего досье? – ввинчиваю я.

– Сыну, Василию Вячеславовичу, четыре года, – невозмутимо продолжает он. – Образование вы получили высшее, защита диплома прошла на ура, и тема по тем временам была архиважная – «История пионерского движения на Западном Урале»… – Я неудержимо краснею и, чтобы скрыть свой стыд, начинаю с пристрастием изучать медали на винной бутылке. – Все удивлялись, как это вас не оставили в аспирантуре. Поменьше бы языком трепали – глядишь бы, и оставили… Сказать, кто на вас стучал? Нет, не скажу… А, была не была, скажу: Боря Клямин, ваш профсоюзный вожачок. Дело прошлое, и вам, если вдруг возникнет фантазия начистить юному барабанщику рыльце, все едино его не достать: к моменту вашего визита в достопамятный архив он года три как укатил в Израиль, где сменил фамилию и сгинул безвестно… Итак, вы историк по профессии и по призванию. Днем читаете лекции в педагогическом институте. Вечером совершаете набеги на ведомственные архивы, таща оттуда все, что плохо лежит. Ночью тайком от родных сочинительствуете. Упомянутая монография. Своим социальным статусом недовольны, хотя и сознаете, что ничего изменить нельзя. Жена… Марина Владиславовна Сорохтина, в девичестве Воробьева… врач-терапевт в медсанчасти номер девять, получает больше вас, плюс приработок уборщицей в детском саду. Фактически она содержит вас с вашими хобби…

– У меня тоже есть приработок, – уныло возражаю я, хотя он прав, кругом прав.

– Гонорары от ваших статей, – понимающе кивает Ратмир. – Нищенское подаяние. Одна надежда на диссертацию. По восточноазиатской дипломатии, хм… Но дело движется крайне медленно, потому что вы сильно отвлекаетесь на культы личности. Кстати, защитившись, вы получаете право на дополнительную жилплощадь и мзду. Но право еще нужно реализовать. Вы этого не умеете. И, судя по всему, не успеете.

Голова слегка кружится от вина, хрустящего на зубах птичьего мяса и аромата, исходящего от женщин. Лютня и скрипка священнодействуют. Я спокоен. Я уже поверил: да, это наше будущее, мне в нем неплохо, и в общем безразлично, как данная общественная формация именуется.

– А ну, колитесь, любезнейший, – нагло требую я и со всем удобством разваливаюсь на своем ложе. – Чем сердце успокоилось? Защитился я или нет? Получил новую квартиру?

– Мокруху шьете, гражданин начальник, – парирует он. – Я в законе, своих не закладываю, сука буду, век свободы не видать… Вы, Вячеслав Иванович, в темпоральной механике человек темный, девственный. Не понимаете принципа детерминизма. В том прошлом, откуда мы вас выдернули, вы прожили некую жизнь, являющую собой цепочку вполне конкретных фактов. Связанные с вашей персоной события намертво впечатаны в историю. И ничего тут не изменить. Допустим, проболтаюсь я, что никогда вы не защитились, прожили бедно, померли рано и скверно. Как бы вы ни барахтались, все равно проживете как вам на роду написано и помрете в установленный срок. Ну, выложу я перед вами досье. Что с того? Перед возвращением домой мы эти сведения из вашей памяти изымем. Екклезиаст говорил: «От многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль». Не нужно печалиться, Вячеслав Иванович. Живите весело и дальше. Ругайте власть. Грабьте архивы…

– «Мудрость разумного – знание пути своего, глупость же безрассудных – заблуждение». Соломон. Черт с вами… Говорите, что нужно.

– Вопрос в лоб: хотите поработать на будущее?

– Ответ в лоб: не знаю.

– Достойно…

– А на какое будущее: на мое или на ваше, о котором я не имею ни малейшего представления?

– Мы, кстати, тоже…

– А как же путешествия во времени?

– Сложно объяснять. Вы все равно не поймете – пока. Скажу лишь, что из каждой точки на оси времени можно перебросить мостик только в собственное прошлое. А потом по нему вернуться в собственное же настоящее. Иногда удается прихватить с собой приятного попутчика… вас, например. Темпоральная механика – наука неточная, отягощенная бесчисленными труднообъяснимыми ограничениями… Ну, к делу. Нам нужен историк. Человек независимых суждений, трезво и критически мыслящий. Разбирающийся в социальной механике. Физически здоровый. Непременно – светлый шатен со специфическим разрезом глаз. Иными словами, нужны именно вы.

– За комплименты спасибо. Особенно насчет здоровья.

– Абсолютно здоровых людей не бывает. Пойдете на сотрудничество – мы из вас атлета сотворим. Ну, не этого… – он щелкает пальцами, припоминая, – не Шварценеггера. У него со здоровьем были такие проблемы, что вам и не снились. Чак Норрис[31]31
  Арнольд Шварценеггер (род. 1947) – многокр. чемпион мира по культуризму. Чак (Карлос Рэй) Норрис (род. 1939) – многокр. чемпион мира по каратэ среди профессионалов. Впоследствии – голливудские киноактеры и удачливые бизнесмены конца XX – начала XXI вв.


[Закрыть] вас устроит?

– Ни с кем из названных лиц не имел чести…

– Странно. Упомянутые личности – существенная часть вашей культуры. На стыке двух субкультур – спорта и видео.

– Ни в малейшем соприкосновении с данными субкультурами отроду не состоял.

– Бог вам судья. Ах, да – американская видеоэкспансия развернулась, кажется, годом-двумя позже… Кроме того, обещаем массу приключений, а также, что для вас особенно важно – исторических впечатлений. Тут и рабовладельчество, и культы какие захотите.

– На кой мне это ляд, если при возвращении вы все впечатления сотрете?

– Пойдете на сотрудничество – не сотрем. К чему плевать в колодец – пригодится воды напиться. Подготовленный специалист на дороге не валяется.

Я залпом выплескиваю в себя содержимое бокала, предупредительно наполненного одной из красоток. Провожаю ее взглядом. Это не остается незамеченным.

– Нравится? – спрашивает Ратмир, щурясь. – Можете потрепать ее по попке. Разрешаю. Навык пригодится… по легенде.

– Кто они вам?

– Прислуга, – небрежно бросает Ратмир. – Итак?

– Согласен.

– Вы сказали не подумав.

– Подумав, подумав. Я вообще быстро соображаю. Все едино сами откажетесь от моих услуг.

– На это не уповайте. На вашу подготовку не пожалеем ничего. Игра стоит свеч. Историк, склад ума, внешность – все одно к одному.

– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец… Только дозвольте, барин, с родными проститься.

– Не дозволяю, – видимо, я меняюсь в лице, поэтому Ратмир поспешно объясняет: – Доставка ваша в оригинальной упаковке обошлась нам недешево. Да, недешево: в мире все имеет свою стоимость, и мы еще не отказались от всеобщего эквивалента, хотя обеспечен он не золотом. На прощальные визиты мы ресурсов не имеем. Если вы сейчас вернетесь в свое время – то окончательно. А мы, кажется, пришли к предварительному согласию. С нашей стороны, вам гарантируется здоровье и жизнь. И, по завершении миссии, возврат в тот момент времени, откуда вы были нами изъяты.

– И впечатления! – ревниво напоминаю я.

– И впечатления.

– Сколько же я должен здесь проторчать?

– На подготовку уйдет примерно полгода. И год – на самое работу.

– Полтора года?!

Геологическая эпоха. Вечность. Без Маришки и Васьки, без мамы и папы, без тещи и тестя, с которыми я неплохо лажу. Без милых моему сердцу архивов. Без папки из фальшивого крокодила, с потайной вытягивающейся застежкой, где главный труд моей жизни: «В. Сорохтин. Механика социальных провокаций. Исследования культов личности». Безо всего на свете.

– Один шанс из пяти миллиардов, – доносится до меня размеренный голос этого беса-искусителя. – Вы единственный историк вашей эпохи, который отправится с особой миссией в прошлое. В очень далекое прошлое. Абсолютно неведомое… Взвесьте и прикиньте. Еще можно отказаться. Но нельзя будет ничего поправить. Да – и вы не только не теряете, но и приумножаете сокровища своего опыта. Нет – и все остается как предначертано. Навсегда. И потом – так ли уж вы рветесь назад, в ваше смутное время? В ваш затхлый, безнадежно провинциальный, осенний городок? Вы ощущаете себя чужим в том времени и в том городе. Вы не любите их. Круг ваших привязанностей невелик. Жена, сын, ближайшие родственники, – похоже, он читает мои мысли. – Человечество живет по своим, не слишком праведным законам. А вы всегда старались отойти в сторонку. Чтобы, боже упаси, не задели вас, не забрызгали грязью…

– Но я туда вернусь, – бормочу я.

– Да, но это будет другой человек. Мы переделаем вас. Вы станете сильнее. Во всех смыслах. Вы научитесь сражаться за место под солнцем и побеждать. В стране наступает эпоха естественного социального отбора, когда будет выживать лишь сильный. Вот вы исследовали теорию интриг и провокаций. Но у вас нет ни сил ни способностей применить ее на практике. Мы дадим вам и силы и способности. Это ценный капитал. И это – наша плата за услугу.

– Кажется, вы все же предлагаете мне расписаться на договоре кровью.

– Отчасти – да. Потому что изменится ваша личность, изменится и то, что принято называть душой. В каком-то смысле вы расстанетесь с нею – прежней. Но обретете новую. Не думаю, что вы прогадаете. К тому же… – он приобнимает чернокудрую пери, наклонившую над его бокалом амфору с вином. – Я не дьявол. Я даже не бог. Это вы станете богом – там, куда мы вас отправим. Поверьте: с тем капиталом, что вы здесь наживете, богом быть легко. Проще простого. Карай да милуй, у тебя сила, тебе и вся власть. Такой соблазн! Как удержаться?..

Властным, грубым движением он распахивает прозрачные одеяния на груди красавицы. Та замирает, грациозно изогнув стан, не завершив движения. И я тоже… Ратмир сдвигает шторку, упрятанную между белоснежных персей, извлекает оттуда продолговатую коробочку с циферблатом и экраном. Небрежно тычет пальцем в сенсоры.

– Отбой темпорального дежурства, – говорит он, поднеся коробку к лицу. – Сорохтин согласен…