Текст книги "Шествие динозавров"

Глава седьмая

Мерзость. Невероятная, немыслимая, первобытная мерзость. Огромный, жирный, белесый, сочащийся слизью червяк. Нет, скорее мокрица – кольчатое туловище трепетало на десятках коротких сильных лап. Выпуклые слепые бельма, над которыми предвкушающе подрагивали розовые, как у консервированного краба из далекого советского прошлого, суставчатые клешни.

А у меня – ничего. Кроме голых изодранных рук и голых же ног. И всего, что досталось мне от матушки-природы, тоже голого. Успевай только хватай… клешнями-то.

… Что это за дерьмо такое? Не помню, чтобы читал или слышал когда-нибудь о подобных уродах. Зоология никогда не была моим любимым предметом, но я своими глазами видел живого паука-птицееда на передвижной выставке ползучих гадов, куда меня вместе с Васькой занесла нелегкая в один из солнечных выходных деньков. Тогда я наивно подумал, что ничего более отвратительного в этой жизни больше не встречу. А Ваське, между прочим, понравилось… На табличке на террариуме с мохнатым черным монстриком было написано, что птицеед-голиаф может достигать двадцати восьми сантиметров в размахе лап и что в мире полно придурков, которые содержат его в качестве домашнего животного. «Я тоже такого хочу», – немедленно объявил мой Васяй. Хороша была бы киска, мать ее… Справедливости ради, замечу: в облике птицееда все же присутствовала некоторая эстетика. Да, существовал еще и японский морской паук с его почти трехметровыми лапами-ходулями, но он, кажется, никаким пауком не был, а только так назывался, по природе своей являясь вполне съедобным крабом. Ну, японцы и не такое жрут; да и настоящих пауков, полагаю, где-нибудь во Вьетнаме тоже мимо кухни не пропустят.

Но это… в половину моего роста… а если вдруг вскинется на дыбки, то и повыше будет… живого весу добрый центнер… не то, что в пищу… даже созерцать не стоило бы.

Плоская сомовья башка – не меньше метра от глаза до глаза – чутко развернулась ко мне. Видно, унюхала свежую кровь. Уж не для того ли меня шпыняли гвоздями, чтобы ее подманить?.. На жвалах болтались не то слюни, не то сопли. «Ядовитая слизь, – отозвался мой незнаемый гид по этому фантастическому миру. – Клешней тоже следует остерегаться – трупная отрава». Спасибо, блин, за предупреждение. А то я уж совсем было собрался ему задницу подставить!

Напрочь теряя голову, я метнул кусок горбыля в гадину. Клешни вскинулись и хрустко клацнули. Горбыль распался на две неравные половинки. Я попятился. Тварь, цокая кривыми, как турецкие ятаганчики, коготками на лапах, прытко засеменила следом.

Нагнувшись, я сгреб пригоршню щебня и швырнул ей в харю. Дробно застучало, как по жестяному листу. «Топчусь, топчусь по гаревой дорожке…»[32]32
  Владимир Семенович Высоцкий. «Марафон».


[Закрыть] – в беспамятстве бормотал я, рыская взглядом в поисках чего-либо подходящего для обороны и ничего, ну ничегошеньки не находя. Мы обогнули руины алтаря, двинули на второй круг. «А гвинеец Сэм Брук…» Я споткнулся. Не хватало еще полететь кубарем, трахнуться башкой и отключиться. А может быть, это – избавление? Обеспамятеть и не чувствовать, как эта сволочь нежно куснет за мягкое… ничем не защищенное… впрыснет сколько нужно яду и начнет, смакуя, отщипывать по кусочку…

Что-то звякнуло о камень позади меня. «Обернуться? Но как раз в этот миг сволочь может прыгнуть – если она умеет прыгать. Вроде бы не умеет, но не могу за то поручиться. Вдруг умеет? И только ждет, чтобы я отвлекся. Да ведь она же не видит, отвлекся я или нет, она же слепая… вроде бы. Но надо же как-то узнать, что творится за моей спиной!» Я обернулся. Ничего там не творилось. Хотя…

В десятке шагов от меня валялся кем-то невзначай оброненный меч. Из великолепно обработанного металла, отливающего голубизной. Похожий на полутораметровую, с фигурной рукоятью под две ладони, опасную бритву. И такой же острый.

«Оброненный! Тоже придумал! Кто его тебе здесь обронит?.. Подброшенный – так будет правильно. Все ясно, как божий день. Из меня делают гладиатора. Это – арена. Гладиаторы не всегда пластались друг с другом. Иногда на них спускали диких зверей. На меня, за неимением приличного льва или, там, крокодила, науськали гигантскую пещерную мокрицу. Да, мокрицу, и лучшего обозначения для этого, с позволения сказать, животного, не выдумать… Насытились зрелищем моего страха, а теперь из сострадания швырнули мне меч. Желают поглядеть, каков я в работе. За оружие спасибо, но зрелища обещать не могу. Артист из меня никудышный. Да и сильно жить хочется, так что не обессудьте, буду отмахиваться, как бог на душу положит…»

Я в прыжке дотянулся до меча, подхватил его – рукоять так и прильнула к ладоням, словно век того дожидалась! – упал на колено. Ползучая пакость уже набегала на меня, атакующе вскидывая головогрудь и потому делаясь похожей на разозленную кобру. И в то же время становясь особенно удобной мишенью для удара «муадалбейм» – того самого, из саги о Кухулине[33]33
  Кухулин – герой ирландского мифологического эпоса XII в. н. э., лицо без определенного рода деятельности, если не считать разнообразных кровавых подвигов.


[Закрыть]… Не было у меня времени поразмыслить над тем, откуда я знаю, что именно удобнее всего для поражения данной конкретной мокрицы, а что нет, как исполняется этот самый «муадалбейм» и почему с мечом я ощущаю себя гораздо увереннее, нежели без меча. Хотя ни разу в жизни – насколько мне известно – не имел дела ни с каким видом оружия… И в морду не бил… И сыромятные веревки не рвал, как гнилую пряжу… Тело уже раскручивалось, как высвободившаяся часовая пружина, лезвие меча-бритвы со змеиным шипом резало воздух, не встречая преграды входило в самую середку головогруди с правой стороны и так же без задержки выходило с левой, а ядовитые клешни бестолково стригли пустоту и вместе с отмахнутой напрочь башкой рушились наземь…

«Ни х-хрен-на себе!..»

Я едва удержался, чтобы не выронить – точнее, не отшвырнуть меч подальше от себя. Все равно не удалось бы. Для этого требовалось чуть больше усилий, чем я мог бы сейчас осознанно приложить. Пальцы, сомкнувшись вокруг рукояти меча, ни за что не желали с ней расставаться. Им было так удобно и покойно. Да что там… они любили этот меч!

«Гузуаг» – вот как он называется на местном наречии. Это я тоже знал. И, как выяснилось, умел им пользоваться.

«Что я еще умею, о чем никогда не подозревал?!»

Все же, где-то внутри меня сидел самый настоящий гладиатор-артист. Сделав свое кровавое дело, он отвлекся и куда-то отошел… а я увидел то, что натворил, своими прежними глазами… мокрица еще не сдохла окончательно, корячилась и сучила ходульками, а из нее уже натекла порядочная лужа… и… и век бы мне такого не видеть.

«Привыкай, Змиулан. Не отводи взгляда. Здесь такое на каждом шагу. И – теперь это твоя жизнь».

Я с усилием отправил горячий комок, перекрывший горло, обратно в желудок. Ладно, пусть. Пакостно, гадко – но стерпеть можно.

Змиулан… Так меня зовут в этом мире. Но нет: так называет себя нелегально прописавшийся внутри меня головорез, ценитель изостренных мечей и знаток боевых искусств! А я – я другой. Я, Вячеслав Сорохтин, историк и стихийный, увы – непоследовательный, гуманист, остался прежним, и мне еще предстоит что-то с этим делать.

Однако же, теперь было самое время срывать аплодисменты. Я, то есть Змиулан, стоял над корчащимися обрубками, опустив заляпанный белесой дрянью меч, в максимально горделивой для голого мужика позе, загонял тошноту, доставшуюся в наследство от слабака-интеллигента Сорохтина, поглубже внутрь себя и ждал. Отчего-то он был уверен, что спектакль вот-вот должен был продолжиться.

В темном проходе полыхнуло факельное пламя.

И кликуши в балахонах, и латники, на сей раз числом не менее десятка, – все были тут. Молча взирали на меня светящимися глазами. Близко не подступались – ожидали, небось, что, обзаведясь оружием, начну сводить счеты. И за стрелу, выхватившую меня из трамвая прямо на Воплощение. И за само Воплощение с колотьем раскаленными гвоздями.

Но я не двигался с места. Сорохтину было не до того: он был озабочен лишь тем, как и чем прикрыть свой срам от посторонних глаз, а Змиулан, к собственной наготе относившийся не в пример философски, кажется, знал всю роль наперед.

Выждав подобающую паузу, вперед выступил император Луолруйгюнр Солнцеликий.

Я узнал, что он – император и как звучат его имя и титул, едва только этот человек откинул капюшон и обратил ко мне мертвенно-бледное вытянутое лицо с тонкими синеватыми губами, клювастым носом и запавшими сияющими глазищами, в обрамлении спутанных бесцветных прядей. Просто в мозгу моем перелистнули страницу, и все стало ясно… Солнцеликий был альбиносом. Требовалось немало фантазии, чтобы угадать: этой мумии не тысяча лет, как думалось на первый взгляд, а три десятка с половиной. То есть мы с ним были ровесники.

Губы императора беззвучно шевельнулись, обтянутая полупрозрачной кожей длань слабо трепыхнулась в моем направлении.

– Ты, кто восстал из мертвых! – услышал я. Голос шел из толпы жрецов. – Воистину ты великий воин. Но перед тобой – император…

Разумеется, было сказано: «Перед тобой – юйрзеогр». Что означало примерно следующее: «властно попирающий твердь». В свою очередь, под «твердью» подразумевалось вовсе не то, на чем крепятся звезды, как в нашем Священном писании, а собственно материк и все административно-территориальные единицы, на нем расположенные. Впрочем, внешние колонии тоже входили в это понятие. Так что термин «император» годился вполне – и по созвучию и по смыслу.

И снова Змиулан лучше меня знал, как поступить.

А требовалась простая вещь: повергнуть свой меч к босым ступням властелина. Конечно, еще проще, да и естественнее с позиций диалектического материализма, было отослать всю эту брагу к чертям собачьим. Но неведомыми силами мне была предписана вполне определенная роль в этом балагане. И, чтобы сохранить надежду до конца разобраться в происходящем, а потом и, бог даст, выкарабкаться отсюда в мое родное время и место – замызганный трамвай на исходе двадцатого века нашей эры – я, на пару со Змиуланом, должен был сыграть ее с блеском.

Меч-гузуаг со звоном полетел к ногам императора.

Луолруйгюнр снова прошелестел что-то невнятное.

– Юйрзеогр осеняет тебя своей милостью и предлагает службу. Он желает вверить тебе свое благополучие, пока боги не заберут его в небесные чертоги.

«Смотря какой положат оклад», – вертелось на шкодливом моем языке.

– Воля юйрзеогра – воля богов, – сказал Змиулан.

Мне протянули серый груботканый плащ, дабы я мог прикрыть наконец свой срам. Хороший шанс на собственной шкуре узнать побольше о власяницах религиозных фанатиков и, пожалуй, о терновых венцах – ибо плащ был снабжен капюшоном…

Увязывая вокруг талии веревку, заменявшую пояс, краем глаза я уловил неприметное движение рук ближайшего к императору черного латника.

Гузуаг сам прыгнул ко мне в руки!

Ко мне – или к Змиулану?..

– Остановись, – впервые различил я голос Луолруйгюнра. Голос как голос, чуть хрипловатый. Не привычный к натужному ору. Уверенный, что при любых обстоятельствах он будет услышан. – Мой брат Элмайенруд пошутил.

«И шуточки у вас дурацкие, – подумал я, опуская занесенный над головой присевшего латника меч. – Юморист хренов! Еще чуть-чуть, и у императора стало бы две половинки одного брата… А на шутку-то все это походило очень слабо. Что он хотел – секануть меня, пырнуть Луола или яйца почесать?.. Но мне ли судить о здешних приколах?»

Стоп, стоп. А ведь это была не мокрица. Это был человек. Может, и не образец добродетели, и даже наверняка порядочная сволочь, ломброзовский тип, и сам по себе душегуб, каких поискать. Но я… я, кажется, только что едва не зарубил его.

Змиулан, сучий потрох, стоя в сторонке, вовсю надо мной потешался.

– Назови свое имя, – сказал император. – Я хочу знать, как обращаться к верному псу.

Я стиснул зубы. Наверное, нужно было стерпеть. Проглотить как должное. И в самом деле: теперь он хозяин. Если ему приятнее считать меня сторожевой собакой – пусть. Только бы кормил вовремя и не пинал по пустякам…

– Меня зовут Змиулан, – сказал я. – И я никому не пес. Ни живому ни мертвому. Ни в одном из подлунных миров.

Глава восьмая

… и вот душа моя запродана дьяволу. Как и предупреждали знающие люди, процедура оказалась приятной, а результат – впечатляющим. «Предался я духу, посланному мне, именующемуся Мефостофилем, слуге адского князя в странах востока, и избрал его, чтобы он меня к такому делу приготовил и научил». История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике. Напечатано во Франкфурте-на-Майне Иоганном Шписом в 1587 году. Ничего нового с тех пор на сей счет в мире не выдумано.

Сходства между врагом рода человеческого и моим хлебосольным хозяином столько же, как между мною и папой Римским. Кто сказал, что искуситель должен быть сумрачен, хром и рогат?! Да, Ратмир огромен, громогласен и велеречив. Рога отсутствуют. Не то что хромоты – вообще никаких физических изъянов. Любит посмеяться, особенно надо мной и моими предрассудками. Зато ни разу не довелось мне увидеть его в сильном раздражении, наипаче в гневе. Полагаю, зрелище не для впечатлительных натур.

Имеет место и дьяволица. Имя ей Нуна, на вид ей от роду лет не более двадцати, хотя в будущем могут быть свои, и весьма эффективные, способы скрыть истинный возраст. Белобрысая, остроносая, загорелая до неприличия – причем повсеместно. Это я могу засвидетельствовать как очевидец… Нуна предпочитает появляться в чрезвычайно открытых нарядах, безо всяких там застежек либо пуговиц, смело демонстрируя окружающим все достопримечательности своей фигуры. Не признает ни лифчиков, ни трусиков. Это невыносимо. Думать в ее присутствии о чем-то важном и серьезном вообще нереально. Гормоны бьют в голову, лишая способности сосредоточиться, в размягченном мозгу роятся какие-то игривые фантазии… При всем этом держит себя строго, даже высокомерно. Либо она вундеркиндочка, либо я и впрямь сильно заблуждаюсь в оценках ее возраста. Ратмир отрекомендовал ее мне как: а) коллегу, сиречь историка; б) крупного специалиста по древнему миру; в) знатока обычаев и традиций империи Опайлзигг.

Эта самая империя Опайлзигг лежит в зоне практических интересов безымянного департамента, которому я отныне служу верой и правдой. Кто-нибудь слышал о такой? Лично я – ни разу.

Мы проводим время в беседах за круглым столом. Он в прямом смысле круглый, поверхность его обычно налита морозно-сизым перламутром и мерцает. Едва начинается работа, как сквозь перламутр проступает, обретает цвет и объем карта в необходимом масштабе, с мельчайшими топографическими подробностями. Мне чудится, что города, обозначенные на карте, живут, мигают огнями, а мое обоняние улавливает дым гончарен и кузниц. Поэтому немного жутковато, когда в такой город внезапно с силой упирается мощный волосатый палец Ратмира либо даже изящный ноготок Нуны. В эти моменты жители города должны видеть небесные знамения и в панике разбегаться кто куда.

– Не забывай, что это двадцать пятый век до нашей эры! – грохочет Ратмир, тыча пальцем в карту.

– Я и не забываю…

– «Импакт-пойнт 2488», – вторит ему Нунка.

– Что-что?

– Точка темпорального вмешательства в две тысячи восемьдесят восьмом году до нашей эры, – объясняет она.

На самом деле для меня эти громадные цифры – пустой звук. Это слишком отдаленный период для реального историка. Когда меня учили, способов перемещаться во времени, увы и ах, не существовало, а значит – не было и действенных способов извлечения прямых исторических свидетельств и документов той поры. А безоговорочно доверять довольно-таки смелым толкованиям археологических находок, гипотезам, граничащим с фантастикой, и фольклорным источникам, придуманным гораздо позже, я склонности не имел.

– Еще не узаконен фараонский титул, правда – Хуфу[34]34
  Хуфу (Хеопс) – египетский фараон IV династии (27 в. до н. э.).


[Закрыть] уже построил в Гизе свою пирамиду Хут. В интересующий нас период Египтом правит как умеет Хафра, четвертый царь четвертой династии. В Эламе владычествует Уккутахим, впрочем – туда мы не заглядывали. Саргон Древний[35]35
  Саргон Древний – царь города Аккада в Месопотамии (24 в. до н. э.), на территории современного Ирака.


[Закрыть] еще не родился, но Гильгамеш давно умер и обратился в эпос. Что еще… Культура Яншао[36]36
  Яншао – земледельческая культура в Древнем Китае (III тыс. до н. э.).


[Закрыть] на берегах Хуанхэ, зачатки луншанских поселений. Китайцы утверждают, что у них в ту пору тоже был свой император, и даже не первый по счету. Мы проверили – никто там не имел власти более чем над пятью сотнями соплеменников. Китайцы не поверили, обиделись. Мы свозили туда нескольких специалистов из Тяньцзиньского университета. Не помогло, обиделись еще сильнее… Хараппская городская цивилизация в долине Инда[37]37
  Хараппская цивилизация – культура бронзового века в Индии и Пакистане (середина III – 1-я половина II тыс. до н. э.).


[Закрыть]. По европейским просторам рыщут грязные дикари-каннибалы…

– Так уж и дикари! – Нуна потешно морщит носик. – Те же сунгирцы[38]38
  Сунгирьская стоянка – следы культуры позднего палеолита (свыше 10 тыс. лет до н. э.) близ г. Владимир, Россия.


[Закрыть] уже были вполне приличные ребята. Ничего, что в шкурах, зато какие статуэтки из мамонтового бивня они резали! Самая натуральная технология нэцкэ. Завтра принесу показать. И это – двадцать семь тысяч лет тому назад, не веков, а именно тысяч, то есть гораздо, гораздо раньше наших клиентов!.. Ратмир, помнишь ту девочку, с дротиком? А как ее звали, помнишь?

– Хаду, кажется… – хазарский хан слегка постукивает себя по лбу кулачищем. – Нет, вру. Хабу ее звали, Хабу Белая Сова.

– Голубые глазищи, рот до ушей, нос картофелинкой – типичная русская красавица. А фатьяновцы?[39]39
  Фатьяновская культура – археологический памятник бронзового века (II тыс. до н. э.) в Верхнем Поволжье и Волжско-Окском междуречье, Россия.


[Закрыть] Строители, металлурги, овцеводы… Ведь они были современниками империи Опайлзигг! А клакхиры?

– Не знаю никаких клакхиров, – ревниво объявляю я.

– Строители Стоунхенджа[40]40
  Стоунхендж – мегалитическое культовое сооружение близ г. Солсбери в Великобритании. Считается древнейшей обсерваторией, во что трудно поверить.


[Закрыть], – поясняет Ратмир. – Древние жители Британии. Самоназвания у них не было, они гордо именовали себя «людьми» и не верили, что этот мир населяет еще хоть кто-то, кроме них, претендующий на то же звание. Всеобщее заблуждение темной эпохи разобщенных культур. Трудно поверить, что когда-то все эти махровые эгоцентристы вышли из одного и того же района Африки… Мы и окрестили наших себялюбцев «клакхирами», в переводе с гэльского – «каменщиками», и поверь, Вячеслав свет Иваныч, они это прозвище заслужили… Вот такие плечи и вот такие челюсти! А как они любили своих женщин!

– М-м-м! – зажмурившись, сладострастно исторгает из недр души Нуна-дьяволица.

Будто и ей что-то перепало от этой варварской любви… А может быть, так оно и было?!

– А как они обходились со своими врагами!..

– У-у-у!!! – комментирует девчонка.

– Но по моим сведениям, – говорю я, – Стоунхендж был сооружен гораздо позднее, приблизительно в девятнадцатом веке.

– Твои сведения устарели, – осклабляется Ратмир. – Когда мы туда… хм… завернули, Стоунхендж уже стоял, и кромлехом в традиционном понимании никогда он не был, никого там не хоронили и никаких культов не отправляли. Впрочем, не был он и неолитической обсерваторией, как надеялись некоторые больные головы еще совсем недавно.

– Чем же он был?

– Тебе лучше не забивать этим голову… – лицо Ратмира делается мрачным, а по лицу Нуны пробегает легкая судорога. – И однако же, не знаю, как Нуны, – спохватывается Ратмир, заметив пламень профессионального интереса в моих глазах, – а вот нас с тобой, славян, как этноса, в то время и в проекте не существовало…

– Нуна, вы что – не русская? – удивляюсь я.

– Разве незаметно? – пожимает она плечиками.

– Ну, этнография – не мой конек…

– Оно и видно!

– Да русская она, русская, – властно вторгается в нашу перепалку Ратмир. – Пунктик у нее этнологический. Затесался в предки какой-то угро-финн – не то вепс, не то манси, не то изури, так она уж и нос дерет…

– Хорошо, вернемся к нашим баранам, – говорю я. – Итак, Европа и Азия лежат в дикости, что там творится с Древним царством Египта, мы в общем и целом себе представляем… а шустрые зигганы уже помазали на царствие самодержца Луолруйгюнра Первого, Солнцеликого. И где, в какой части света вы разыскали этот замечательный анахронизм?

– Что вас смущает? – хмурится Нуна. – То, что мы называем такое государственное устройство империей, а Луолруйгюнра – императором? Это же условность! И менее одиозно, нежели «деспот». По-зиггански его титул звучит как «юйрзеогр» – «попирающий твердь».

– Властно! – Ратмир требовательно воздевает палец. – Властно попирающий…

– Ну, не фараоном же его называть в обиходной речи! Нужно было ввести какое-то обозначение…

– К слову, нумеровать императоров в Опайлзигг не принято, – говорит Ратмир. – И наш клиент – в своей династии отнюдь не первый.

– Империям по определению полагаются колонии, – продолжаю я.

– А они есть, – уверяет Ратмир. – Зигганы уже сплавали в Китай и Африку. Побывали в Австралии, но не нашли там ничего примечательного, кроме кенгуру и новозеландских моа. Каковыми и украсили императорский зверинец. Привезли было гигантского сумчатого муравьеда, но тот сдох без приплода, а что касается моа, так ты их сам увидишь. Скажи, Славик, ты бы хотел увидеть живого моа?

– Хотел бы, конечно. И муравьеда тоже. Как же я без муравьеда-то обойдусь… Я, признаться, не то что гигантского сумчатого, а и обычного-то отродясь не видывал. А нет ли у них там гигантского, к примеру, скунса?

– Скунса? Гигантского? – Ратмир аж светится счастьем. – Чтобы вонял? Так вот есть у них такой скунс! Очень редкий вид, называется весьма выразительно и адекватно – «гжбзу» и водится только на приморских отрогах хребта Бивулгагг, в западной провинции Аэйнюймб. Думаю – специально для тебя изловят и доставят ко двору, то-то вонизму будет!..

– Между прочим, в городе Лунлурдзамвил, в столице империи, проживает около сорока тысяч народу, – немного обиженно перебивает нас Нуна. – По тамошним временам это не просто город. Мегаполис!

– «Саратов-12»! – поддакиваю я.

– А в Йолрни, столице восточной провинции Олмэрдзабал, не менее тридцати тысяч, – упрямо гнет Нуна. – Имперская почта доходила до границ материка за пять суток.

– В среднем, голубушка, – уточняет Ратмир. – До южной провинции Лэйлбнуньюр хватало и пары суток, а до востока, будем снисходительны, меньше чем за пятнадцать дней никак не поспеть.

– Потому что были прекрасные каменные дороги, отличные скороходы…

– … и закон, предписывавший за нерадение безжалостно усекать «украшения мужского чрева», – посмеивается Ратмир.

– Очень мудрый правитель этот ваш Луол… гюйнрю… – замечаю я. – У меня в Ельниках – такой у нас райцентр – друг живет. Ко всяким праздникам он шлет мне открытки. Триста километров, постоянное железнодорожное и авиационное сообщение. Глядишь, недели через полторы добредают. Нам бы тот закон! Да только в наше время почта – женское занятие, чего там усекать-то…

– Поверь, Славик, император Луолруйгюнр нашел бы!

– Ельники, – бормочет Нуна. – Это не там ли в две тысячи пятом году нашей эры…

– Там, там, – бесцеремонно обрывает ее Ратмир. – Но к делу это не относится.

Нуна производит над картой легкий всплеск ладошкой, и масштаб укрупняется настолько, что различимы отдельные дома.

– Императорский дворец Эйолияме, – показывает она, наклоняясь над столом. Я с усилием отрываю взгляд от выпрыгнувших на волю ее смуглых острых грудей и безо всякой охоты отдаю внимание карте. – Гранит, отделка мрамором. Колоннады и террасы. Восемьдесят две комнаты и залы. Общая площадь первого этажа – двадцать гектаров.

– А есть и второй этаж?

– Есть. Под землей. Лабиринт Эйолудзугг. Разветвленная сеть ходов и помещений, большая часть из которых – тайники. Должны быть сообщения с заброшенными каменоломнями. К моменту воцарения Луолруйгюнра точная карта лабиринта утрачена, и никто до конца не знает всех его закоулков. Разве только Дзеолл-Гуадз… верховный жрец Пяти Богов… но он вряд ли поделится своим знанием. Естественно, об Эйолудзугге ходят мрачные легенды. Вампиры, чудовища. Ночная Страна Рбэдуйдвур, Черное Воинство со своим императором Бюйузуо Многоруким…

– А минотавра они там не пасут?

– Пожалуй, нет, – говорит Ратмир. – Во всяком случае, твои предшественники ничего о том не докладывали. А вот байка о Бюйузуо имеет реальные основания. Видишь ли, Славик, флора и фауна Опайлзигг в силу изначальной изолированности материка весьма необычна. Многие биологические формы, давно вымершие на больших континентах, здесь уцелели. Скажем, Австралия уберегла своих сумчатых. Опайлзигг же оказалась последним прибежищем древних гигантских хелицерат. Главным образом тупиковые ветви. По понятным причинам совершенно неведомые вашей науке.

– А кто это – хелицераты?

– Узкий специалист, – печально кивает лысиной Ратмир. – Познания в биологии на уровне оч-чень средней школы. То есть никаких.

– Вот этого не надо! – протестую я. – Не пытайтесь сделать из меня святого Георгия. Мне была предложена работа, обещаны впечатления, и я согласился работать, а не совершать подвиги. Если речь идет о каких-нибудь драконах…

– Какие драконы?! – строит невинные глазки Ратмир. – Я, конечно, принимаю во внимание твое крайнее невежество в естественных науках, но даже ты обязан знать, что драконы, сиречь динозавры, вымерли оч-чень давно.

– А эти ваши… хелицераты, однако же, не вымерли!

– Не вымерли, – с готовностью подтверждает плешивый злыдень. – И поныне процветают. Правда, измельчали. Так это характерно для всех скотов и птиц небесных, и зверей полевых. Разница лишь в том, что одни мельчают физически, а другие духовно.

– Да мать же вашу!..

– Ну вот что! – сердится Нуна. – Эту гадость обсуждайте без меня. Терпеть не могу хелицерат. И времени на них у меня совершенно нет.

– Тем более что по зигганскому биоценозу у нас отдельный спецкурс, – соглашается Ратмир. – Продолжай, Нуна.

– Императорские покои вот здесь, – острый ноготок упирается в план первого этажа. – Охраняются полком специально обученных воинов-юруйагов, набранных из побочных ветвей правящей династии. Дети наложниц, внуки и правнуки предшественников Луолруйгюнра. Их казармы – в одном из обжитых секторов лабиринта.

– А ты поселишься тут, – говорит мне Ратмир. – По соседству с императором. Каждый день будешь первым встречать его и последним провожать. И стоять в изголовье, когда он сочтет удобным для своего величия снизойти до утех с наложницей. Должность императрицы в политической структуре Опайлзигг не предусмотрена. Да и сам институт брака и семьи практически отсутствует.

– Что-то я смутно представляю свое положение в этой вашей структуре, – бормочу я озадаченно.

– Оно будет высоким, – заверяет меня Ратмир. – Оч-чень высоким!

– Если рассматривать духовную и социальную иерархии раздельно, – говорит Нуна, – то в социальной вы будете вторым человеком в империи.

– А почему не в духовной? Всю жизнь мечтал быть архимандритом… или, там, генсеком[41]41
  Генсек – генеральный секретарь, здесь – высший политический пост в Коммунистической и ряде других партий.


[Закрыть]… и нате вам!

Нуна глядит на меня с укором. Она еще не привыкла к моим приколам. Не понимает, глупышка, как можно так безалаберно относиться к делу всей ее жизни. Невдомек ей, дурешке, что не могу я воспринимать всерьез всю эту затею!

– Напрасно, – ухмыляется Ратмир. – Еще можно поспорить, чье влияние на императора сильнее. Он же старый вояка, сам в юности водил полки на бунтовщиков. Нет для души его музыки милее, чем хруст разрубаемых костей. А зигганские мечи-гузуаги рубят не то что кость – пушинку на лету. К счастью для остального человечества, секрет их изготовления канул в Лету.

– Вы хотите сказать, что мне придется кого-то рубить этими самыми зигганскими мечами?!

– И весьма часто.

– Спасибо, блин!..

– Из провинции, Славик, беспрестанно шлют наемных убийц. Юруйаги ни с того ни с сего выставляют претензии на престол. Да мало ли… Было бы странно, если бы императорский телохранитель оказался чистоплюем и белоручкой.

– Кто-кто?!