Текст книги "Тайна нефритового голубя"

7 июля 1977 года. Дождь

В течение дня дождь несколько раз то затихал, то принимался вновь, и всякий раз, как только в просветах между готовых вот-вот сомкнуться туч появлялось солнышко, огромная глава Воскресенского собора и возвышающийся над ней крест начинали сиять золотом.

Каждый раз, промокнув под дождем, Андрей прибегал или приезжал домой на велосипеде, раздевался до трусов, вешал вещи на террасе, чтобы подсохли, но как только дождь прекращался, надевал еще влажную одежду и снова спешил на улицу.

Он шел в городской парк, разбитый на высоком берегу излучины речки Истры, спускался по крутой заасфальтированной дорожке к самой реке туда, где впервые увидел Таню, потом поднимался обратно в гору, подходил к Истринскому дому культуры, к танцплощадке…

Монастырь был виден отовсюду. Андрей любовался им и в то же время видел перед собой Таню. Он с нетерпением ждал новой встречи с ней, и, как только начало смеркаться, ноги сами понесли его на улицу Песчаную. Он мурлыкал: «Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу…» и, действительно, помнил каждое слово, сказанное Таней, каждую ее улыбку, каждый нахмур ее бровей.

Света в Танином окошке не было. Андрей никак не ожидал, что Тани может не оказаться дома. «Неужели ушла гулять с подружками, – подумал он. – Черт, надо было раньше приходить! Ну, ничего, подожду. Хоть всю ночь ждать буду».

И он стал ждать, хотя и готов был сейчас же помчаться на поиски любимой с самой большой скоростью, на какую был способен, подставляя ветру разгоряченное лицо. Он то стоял в тени кустов сирени, то слонялся по Песчаной и пересекающей ее улице в любой момент, надеясь увидеть Таню, возвращающуюся домой. Иногда вдалеке появлялись люди и шли в его сторону. Всякий раз у Андрея замирало сердце – не его ли это Таня? Он прятался в кусты или за деревья, поджидая, когда гуляющие приблизятся, но Тани среди них не было. Видимо, домой она не спешила.

Опять начался дождь. Андрей укрылся под огромным старым вязом, что рос напротив Таниного дома. Сначала под деревом было более-менее сухо, но вскоре крупные капли начали падать на голову, на плечи, влага тоненькими струйками потекла по спине, и он вконец вымок.

«Ничего, – утешал себя Андрей, – пусть Таня увидит, что я насквозь промок, ее дожидаясь. Пусть это будет лишним подтверждением, что я люблю ее. – Он усмехнулся. – Вчера выдержал пытку огнем, сегодня – водой, осталось только, как в сказке – медные трубы пройти». Андрей вспомнил, поцелуй Насти. Вот если бы его так целовала не малолетняя сестренка, а милая Танечка…

Вдруг в окошке, с которого Андрей не сводил глаз, зажегся свет!

«Как же я умудрился пропустить ее? – удивился он. – Наверное, Таня шла со стороны леса. Неужели она была одна, а я из-за этого дурацкого дождя, из-за этого чертова вяза, который все равно не спас от сырости, не смог встретить свою любимую?»

Но нет, Таня гуляла не одна. Андрей понял это, увидев какого-то парня, взобравшегося на забор и спрыгнувшего в сад. Затем, точно так же, как вчера Андрей, парень юркнул в открывшееся окно, после чего свет сразу погас.

Это произошло так быстро, что Андрей сначала усомнился – не привиделось ли ему это, не прокрутил ли он в своем воображении несколько мгновений вчерашнего своего свидания.

«Вот и дождался – она впустила к себе другого! Как же так? Ведь только вчера ночью я сидел у ее кровати, гладил ее волосы, даже чуть-чуть целовал. А теперь там, в ее комнате, кто-то еще, может быть, понаглее меня, наверное, не только гладит ее! Какой же я дурак! Надо было не шляться где попало, а сразу идти сюда. Надо было, надо!»

Он стоял перед ее темным окном и снова и снова проклинал себя, а дождь все усиливался. Уже начали сверкать молнии, и гром погромыхивал все ближе и ближе. Когда дождь превратился в настоящий ливень, Андрей побежал. Ему было все равно, куда бежать, все равно, наступает ли он на лужи, летит ли на него грязь, льет ли сверху. Он просто бежал и думал, что, наверное, было бы совсем неплохо, если бы одна из молний своим острием ударила сейчас в его сердце.

Год 1941

– Ой, Господи, спаси и сохрани. Ни за что люди гибнут, ни за что! – причитала сгорбленная старушка, семенящая по скрипучему снегу в толпе таких же, как и она горемык.

– Говорят, в Никулино фрицы паренька малого расстреляли. Ему офицер говорит: натаскай, мол, семьдесят ведер воды, а тот ему прямо так в глаза, мол, пусть натаскаю, но знайте, что все равно я не ваш! И его, голубя, прямо на месте и застрелили из шмастера.

– А в нашем Рождествено деда убили за то, что в буденовке на улицу вышел! – прикрывая рукой рот, рассказывала переваливающаяся с ноги на ногу крупнотелая женщина. – Я уж ему, упрямцу, говорила-говорила, чтобы на рожон не лез, а шел домой подобру-поздорову, а он как будто специально смерти искал.

– Спаси нас, Господи и сохрани, спаси и сохрани…

– Мама, мамочка, я кушать хочу, у меня уже ножки не идут, – хныкала маленькая девочка в надвинутой на уши солдатской шапке-ушанке, повисая на руке матери, а та, прижимая к груди еще одного малыша, и сама еле шла.

Мороз свирепствовал. Люди были до невозможности усталые и голодные, но под дулами автоматов не задавали вопросов, куда и зачем их ведут. Не прошло и двух недель, как захватил враг, где с боями, где без, родные Рождествено, Лечищево, Бужарово, Андреевское, Никулино, Истру… И вот уже покатились назад немецкие полки, теряя и людей и технику, но главное – веру в свою непобедимость. Оттого и лютовали фашисты, отступая, учиняли кровавые расправы над мирными жителями, уничтожали русские деревни и села.

– Мама, мама, горит! Весь белый свет горит! – закричала девочка, только что просившая есть.

Вдалеке на горе, там, где была Истра, люди увидели плясавшие в полнеба языки пламени. Город, в котором насчитывалось больше тысячи домов, горел весь, от окраин до центральной площади, и черный дым заслонял полгоризонта.

От такого ужаса бабы, мужики, дети заголосили, заплакали, попадали на колени. Немецкие автоматчики молча смотрели на далекий пожар и на людей, которых было велено вести в теперь уже переставший существовать город. Потом последовал отрывистый приказ, и солдаты, построившись в колонну по два, направились быстрым шагом в направлении откуда пришли, забыв о тех, кого полдня держали на мушках. Лишь один солдат обернулся и дал короткую очередь поверх голов бывших пленных.

Сразу же наступила тишина. Беспомощные люди уткнулись лицами в жгучий снег и долго лежали так, боясь пошевелиться.

Первым поднял голову седовласый старик. Убедившись, что немцы ушли, он встал, поправил съехавшую шапку, стряхнул снег с видавшего вида тулупа и, не обращая внимания на остальных, пошел туда, где догорал город, и где все еще сиял золотыми куполами Новоиерусалимский монастырь.

* * *

Много лет назад в последний раз пользовался Андрей Панкратович Безуглый подземным ходом, ведущим в монастырь. Но не забыл, как на откосой стене холма найти в него лаз, укрытый густыми кустами бузины, не забыл, и куда этот подземный ход выводит. Да и как мог забыть он дело рук своих, пусть прошло уже много-много лет, с тех пор, как этот ход строился.

Не старел Андрей Панкратович. На вид ему было лет семьдесят пять, но и в 1723 году выглядел он точно так же. То ли и действительно добавил ему нефритовый голубь двести пятьдесят лет жизни, то ли так сильно верил Андрей Панкратович, что не умрет раньше выпрошенного срока, однако и в самом деле не умирал.

Один он знал, что ценой за дарованные ему столетия жизни было разрушение Воскресенского собора. Долгие годы замаливал свой грех. Восстанавливал собор, строил церкви в Горбове, Рубцове, Дарне, Холмах, Полевшине, Бужарово, Рождествено, Поджигородово и во многих других местах. Но жил скромно, неприметно, меняя с годами один дом на другой, чтобы не удивлялись люди его долголетию. Семьей не обзаводился, а только работал и молился в одиночестве, работал и молился…

И вот теперь, когда захватили Истринскую землю немцы, седовласый старик посчитал, что настало время снова обратиться к нефритовому голубю, чтобы выпросить у него мира для родного края и покоя для себя лично.

Андрей Панкратович хорошо помнил все повороты подземного лабиринта, выводящего в подвалы Воскресенского собора. Помнил он и, как найти тайник с хранящимся в нем нефритовым голубем.

Изразец с изображением летящей птицы, так же, как и давным-давно, засветился лишь только Андрей Панкратович, опустившись на колени, поднес к потайной дверце собранные в складень три иконки. И так же, как и два столетия назад, ключ-складень вмиг нагрелся. Но не успел старик открыть дверцу тайника, как ощутил прикосновение к шее холодного металла.

Андрей Панкратович обернулся, и ему в лицо ударил белый свет фонаря. Два солдата, не дав подняться, заломили ему за спину руки, после чего из темноты на освещенное фонариками пространство выступил офицер в белых перчатках, с блестевшими серебром черепами в петлицах.

– Что, дед, за сокровищами пришел? – спросил эсэсовец почти без акцента и, не дожидаясь ответа, оттолкнул Андрея Панкратовича от тайника.

– Нет! Нельзя голубя трогать! – закричал Андрей Панкратович. И вырвавшись, вскочил, словно молодой, на ноги, ринулся на офицера головой вперед, боданул его лбом в спину, отчего тот, падая, врезался лицом в стену.

Андрея Панкратовича тут же сбили с ног. Посыпались удары, пинки. Потом старику вывернули назад руки, поставили его на колени и, потянув за седые волосы, задрали голову вверх. Офицер с окровавленным носом и со стеклянным взглядом, сжимая в зубах сигарету, навис сверху. А потом старик увидел, как малиновый огонек сигареты медленно приближается к его глазам…

* * *

Андрей Панкратович пошевелился, когда беготня вокруг и отрывисто-жестко звучащие команды на чужом языке окончательно прекратились. Кое-как поднялся на ноги. Было темно, больно и холодно. И еще очень страшно. Страшно от предчувствия, что вот-вот должно произойти что-то непоправимое. Точно также испугался он, после того как дотронулся до нефритового голубя два с лишним столетия назад, когда вдруг задрожал собор, разрушаемый неведомой силой.

Где-то далеко наверху бабахнуло. Андрей Панкратович дотронулся до лба соединенными указательным и средним пальцами, чтобы перекреститься, и замер, слыша, как похожие на удары в большой барабан звуки все учащаются и становятся ближе, превращаясь в один сплошной невыносимо громкий гул. Старик, вытянув руки, шагнул, как ему казалось, по направлению к тайнику, и тут пол под ногами встряхнулся и пространство вокруг взорвалось оглушительным громом…

Очнулся Андрей Панкратович Безуглый с повязкой, прикрывающей ослепленные глаза, на больничной койке. Как попал в госпиталь, он не помнил и так никогда и не узнал. Зато узнал, что при отступлении саперы дивизии СС «Райх» заминировали и взорвали и Воскресенский собор, и башни ограды Новоиерусалимского монастыря, и Трапезные палаты. Узнал, что Истра сожжена дотла, а единственное, что у него осталось, это две маленькие, почерневшие от времени иконки.

7 июля 1977 года. Гроза

Ирина никак не ожидала, что Сергей Петляев с такой яростью набросится на нее. Она была совсем не против с ним чик-чирикнуться, но только, чтобы все шло по ее сценарию.

Уверенная, что сможет дать отпор любому приставале, как это уже бывало ни раз, она впустила его в дом. Мокрого, пьяного, с неестественно блестевшими, словно остекленевшими глазами. Сергей сразу стал раздеваться, никак не реагируя на ее: «Где это ты так нализался?». А когда она, стараясь придать голосу надменный тон, сказала:

– К даме не мешало прийти с букетом роз и бутылкой шампанского, – он врезал кулаком по выключателю на стене, погасив свет, и неожиданно набросился на нее, развернул к себе спиной и заломил руки, подняв их так высоко, что Ирина вскрикнула и нагнулась, чтобы не было больно. Ни на секунду не ослабевая хватки, Сергей содрал с нее джинсы и трусы, затем прижал грудью к столу, стоявшему посередине комнаты.

Она не стала сопротивляться, понимая, что это, скорее всего, приведет только к его еще большему озлоблению, и поддалась ему, расставила ноги, прогнулась и выпятила зад.

Сергей, не ожидавший такой реакции, зло схватил ее за волосы и повернул к себе лицом. Ирина нашла силы улыбнуться и томно закрыла глаза. Тогда он отпустил волосы и руки и стал насиловать уже не так яростно.

За окном разбушевалась гроза. Вспышки синих молний, похожие на фотовспышки то и дело освещали комнату, в которой еще позавчера Ирина сама вытворяла с другими все, что хотела.

– Только бы этот шизанутый синяков мне не наставил, – думала она теперь. – Хорошо хоть успокоился. Надо постараться, чтобы побыстрей кончил.

Ирина задышала прерывисто, застонала, то и дело оборачиваясь к нему через плечо, всем своим видом показывая, что все, что он делает, доставляет ей огромное удовольствие. И Сергей тоже задышал учащенно, начал постанывать, движения его участились, он вцепился руками ей в спину, отчего Ирина даже вскрикнула.

Как раз в это время молния в очередной раз осветила все вокруг голубым светом, и почти сразу раскат грома словно взорвался в комнате. Ирина почувствовала, что Сергей вздрогнул, будто испугавшись. Она начала медленно оборачиваться, снова томно прикрыв глаза и постаравшись изобразить на лице настоящее блаженство. Но тут Сергей резко вышел из нее, и Ирина почувствовала, как на ее зад и спину брызнуло что-то теплое.

«Хорошо хоть догадался вовремя вытащить», – успела подумать она, прежде чем услышала хрип, перешедший в рев и после – грохот чего-то упавшего на пол, совпавший с новым оглушительным раскатом грома.

Открыв глаза, Ирина прежде всего увидела Сергея со спущенными штанами, затем блестящую серебром полоску, зажатую в его пальцах, и уже после посмотрела туда, куда смотрел и он, то есть на пол, где на боку, поджав подрагивающие ноги и выпластав, словно для милостыни, руку, лежал Андрей Панкратович. Сверкнула еще одна молния, и Ирина увидела, что рука с шевелящимися, словно перебирающими струны на гитаре пальцами, лежит в черной луже, и даже за долю секунды, пока было совсем светло, ей показалось, что лужа заметно увеличилась.

Она истошно закричала, но Сергей зажал ей рот. Он и не думал убивать старика с повязкой на глазах. Когда пик блаженства вот-вот должен был наступить, он вдруг увидел, что к отбрасываемой им на стену тени, сзади приближается еще одна тень. Свой любимый выкидной нож Петля достал машинально. Он не собирался им резать, хотел лишь напугать наглеца, посмевшего ему помешать. Но Сергей Петляев очень сильно испугался сам, увидев легшую ему на плечо кисть скелета. Он отпрянул, брезгливо отмахнувшись от этой тощей ледяной кисти, лезвие его ножа пришлось точно по венам на запястье старческой руки, и кровь вырвалась из нее, словно из пробитого резинового шланга.

8 июля 1977 года. Девочки

Андрей проснулся, когда солнце светило уже вовсю, а с улицы доносились щебетание птиц и веселый шум малышни из детского сада, соседствующего с двором его дома.

Когда Андрею было лет десять, он познакомился с девочкой из этого сада. Вернее, не то чтобы познакомился, а некоторое время общался с ней, даже не зная ее имени, так же как и она не знала, как зовут его. В сплошном заборе из серых старых досок, разделявших детский сад и его двор, было множество щелей и дырочек, затянутых паутиной. В них Андрей иногда от нечего делать наблюдал за детсадовскими, бросался в них сосновыми шишками или обливал водой из брызгалки. Ребятня всегда веселилась его шуткам и продолжала затеваемую им игру до тех пор, пока строгая воспитательница не обращала на это внимания.

Однажды вечером, когда почти всех детей уже забрали родители, Андрей случайно увидел, как в промежуток между детсадовской беседкой и забором зашла девочка из дошкольной группы. У нее были большие голубые глаза и большой рот, слегка похожий на лягушачий. Девочка задрала платьице, спустила трусики и села писать.

Он смотрел на девочку, не смея шелохнуться, но все равно она почему-то обернулась и увидела его. Даже сейчас, спустя восемь лет, Андрей помнил, как неловко почувствовал себя тогда, но все же не убежал, а так и остался стоять и пялиться на девочку. А она ничуть не смутилась и, сделав свое дело, неторопливо натянула трусики и, гордо вскинув голову, ушла.

На следующий день, в то же время, девочка снова зашла за беседку и, увидев через щель в заборе Андрея, играющего на куче песка в солдатиков, сама обратила на себя внимание, задорно сказав:

– Здравствуй, мальчик!

– Привет, – ответил Андрей, вставая и роняя на песок солдатиков. А девочка, как и накануне, не стесняясь, пописала и ушла, правда, сказав на этот раз:

– До свидания, мальчик!

Так повторялось три дня в подряд. А на четвертый девочка, оказавшись за беседкой, сразу подошла к забору, с другой стороны которого почти к нему вплотную прижался Андрей, и протянула руку в щель между досок. Она взяла тонкими пальчиками за резинку его тренировочных штанов и заодно трусов, оттянула их и с любопытством туда заглянула. Андрей замер. Он закрыл глаза, ожидая, что же девочка будет делать дальше, и вдруг почувствовал, что происходит что-то совсем непонятное. Открыв глаза, он увидел, как девочка злорадненько улыбается, а из ее постепенно разжимающегося кулачка прямо ему в штаны жидкой струйкой сыплется песок. Он стоял не шевелясь, не веря в такое предательство, пока кулачок не разжался полностью, освободившись от последних песчинок, и пока девочка, такая злая и некрасивая, не убежала, показав напоследок длинный розовый язык.

Тогда, восемь лет назад, он впервые испытал на себе, как коварно могут поступать девочки. Сегодняшней ночью – во второй раз. Два события встали рядом и казались одинаково далекими и несправедливыми.

* * *

Как и накануне, Лексия не оказалось дома, и дверь открыла Настя. Увидев Андрея, она ахнула, заулыбалась и засмущалась одновременно. Андрей и сам смутился от ее столь явно не скрываемой радости. Он не знал, что сказать и, пройдя за Настей на кухню, молча смотрел, как она достала из холодильника банку с молоком, наполнила все ту же вчерашнюю кружку и подала ему. Молоко он выпил с удовольствием. Вытер ладонью губы, сказал:

– Спасибо, Настенька.

– Пожалуйста, – ответила она, не зная, куда девать руки. – Еще хочешь?

– Нет, спасибо.

Они помолчали. Андрей с любопытством разглядывал сестру. Он помнил ее совсем маленькой. Как играл с ней, рассказывал сказки, таскал на руках. Помнил, однажды, увидев его на улице, маленькая Настя, вместо того, чтобы как всегда, помчаться навстречу, убежала во двор и где-то там спряталась, а Лексий объяснил потом, что сеструха подралась накануне с одной из подружек, та расцарапала ей лицо, и она очень боится, что теперь Андрей разлюбит ее, ставшую некрасивой.

Шрамик на щеке и сейчас был заметен, но совсем не портил ее. Андрей подумал, что года через три, а может, и раньше, у Насти от женихов отбоя не будет.

– Мне вчера так понравилось, как ты меня поцеловала, – сказал он. Настя в ответ только вздохнула.

– Ты как хочешь, Настюха, но теперь моя очередь тебя целовать…

Она зарделась и закрыла лицо ладошками. Потом опустила руки и, затаив дыхание, стала ждать. Видя, как дрожат ее длинные ресницы, Андрей, положил руки на плечи девочки, наклонился и поцеловал. Губки ее были мягкими, нежными, податливыми. Поцелуй получился добрым и хорошим, что ли.

Отстранившись, Андрей посмотрел в глаза Насти и увидел в них столько счастья, что испытал нечто новое и необъяснимое. Чтобы спастись от нахлынувших чувств, он снова прижался губами к ее губам. Настя ответила ему, бойким язычком, отчего он пришел в совершенное смятение. Ему захотелось целоваться еще и еще. Руки его сами собой опустились с ее плеч на спину и еще ниже, а Настя вдруг всхлипнула и прижалась к нему так крепко, что, казалось, и оторвать нельзя.

Андрею стало жарко. Он разом забыл, что Настя совсем девчонка и, к тому же, его сестра. Забыл про Таню и про всех остальных людей. Мир превратился в Настины губы, язык, нос, в ее закрытые глаза с длиннющими ресницами, в ее брови, в ее шрамик на щеке…

– Это что такое?! – резкий окрик заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

На пороге, уперев руки в бока, стоял Лексий. Он очень медленно поворачивал голову и смотрел глаза в глаза то родной сестре, то троюродному брату, отчего обоим с каждой секундой становилось все неуютнее, словно они совершили самое, что ни на есть распредательство.

– Олежа, вот Андрей снова к тебе пришел, – очень тихо сказала девушка.

– Заткнись, потаскуха! – рявкнул Лексий.

– Дурак! – Настя и выскочила из кухни, вытирая брызнувшие слезы.

– Лексий, прошу тебя, – Андрей подступил к нему.

– Ты что хотел с ней сделать, а? – Лексий скомкал в кулак рубашку на его груди. – Тебе что, взрослых блядей не хватает!

– Да пошел ты, псих…

– Ах ты! – Лексий хотел двинуть Андрея кулаком в лицо, но тот сумел вовремя увернуться и отскочить. Рубашка, задержавшаяся в чужих пальцах, вылезла из брюк и лишилась пары пуговиц, покатившихся по полу.

– Послушай, Лексий… – Андрей обязательно должен был сказать что-то в свое оправдание.

– Молчи-и-и! – заорал тот, потрясая кулаками. – Уйди лучше, брательник, пока не убил я тебя!

Лексий рванулся вперед, но, все же, сдержав себя, остановился, нависнув над Андреем, который был ниже его почти на голову, и заорал снова:

– Уйди, уйди! Уйдиии!!

И когда Андрей, опустив голову, шагнул мимо него и вышел из дома, Лексий начал что есть силы молотить по столу кулаками, в одном из которых была зажата маленькая иконка.