Текст книги "Тайна нефритового голубя"

8 июля 1977 года. Уборка

Катя замерла на пороге комнаты Ирины, не веря своим глазам. Она хорошо знала Сергея Петляева, учившегося с ней в одной школе. Не раз видела его дерущимся, знала, что когда-то он пырнул ножом человека, догадывалась, каким стал Петля, побывавши в тюряге, но никак не могла представить его, выжимающим половую тряпку в таз с грязной водой. Тем не менее, Сергей Петляев мыл полы, вернее только что закончил мыть.

…Если бы не Ирина, он, наверное бы, сразу после убийства деда, дал бы деру или устроил в доме пожар для сокрытия улик. Однако девушка опомнилась первой и взяла инициативу в свои руки.

Оттолкнув зажавшего ей рот Петлю, и натянув джинсы, она бросилась к лежавшему на полу без движений хозяину дома. Но не для того, чтобы узнать, живой ли он и помочь, если надо. Она залезла ему за ворот рубашки, вытащила оттуда небольшой мешочек на веревке, тряхнула им, и, услышав позвякивание, радостно крикнула:

– Есть! Обе!

– Что там? – спросил Сергей, приводя в порядок растрепанную одежду.

– Зачем ты убил его, дебил? – прошипела Ирина.

– С-случайно, – пролепетал Петля, никак не ожидая, от девчонки, которую только что насиловал, такой змеиной злости.

– Дегенерат! Он же знал, где тайник! Знал, как его открыть! А теперь… – Ирина была готова броситься на парня, все еще державшего в руке нож, и выцарапать ему глаза.

Сергей даже отступил от нее в испуге. Но Ирина тут же успокоилась и сказала:

– Не боись, Петлюра, все еще поправимо!

– Да что поправимо-то?

Ирина шагнула к нему почти вплотную.

– Ты только что убил человека. Но это все ерунда. Мы спрячем труп. Закопаем в подвале этого дома, и никто не узнает, куда исчез слепой старик.

– А хазу можно будет потом подпалить, – вставил Петля.

– Можно будет, – согласилась Ирина. – Но после, после. Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Я посвящу тебя в тайну Нефритового голубя, – повторила она слова Панкратыча, постаравшись придать голосу торжественность. – Ты станешь очень богатым. Но сейчас надо сделать дело, понял?

С большим трудом они перетащили тело Панкратыча в подвал. Потом, при тусклом свете единственной свечки долго копали в подвале яму, не зная, куда девать растущую гору земли, пока Ирина не догадалась принести ведро и не начала выносить ее в огород и рассыпать по грядкам, под кусты смородины, под яблони. Она все делала порывисто, бегом, то и дело поторапливая Сергея. Он работал молча, с тупой сосредоточенностью, не переставая спрашивать себя, с какой собственно стати подчиняется Ирине, и в то же время понимая, что так надо.

Закопав тело, они принялись наводить порядок, убирать грязь, смывать кровь, которая была везде: на крыльце, в коридоре, в комнате. Только под утро, когда дождь на улице, наконец, закончился, они, совершенно измученные, заснули, даже не сняв одежду. Ирина – на своей не разобранной кровати, Петля – в кресле. А проснувшись, обнаружили, что множество пятен засохшей крови осталось еще и на столе, и на стенах и на них самих. Снова взялись за тряпки. Грязную воду во двор выносила Ирина, чтобы никто не заметил ее гостя.

Она первая увидела подходившую к дому Катю и спряталась за крыльцо, чтобы понаблюдать, какая реакция будет у подружки, когда та увидит «грозу истринской молодежи», моющим полы в ее комнате.

Реакция была примерно та, какую и ожидала Ирина – Катя прыснула со смеху. Петля моментально побагровел, швырнул тряпку на пол, со злостью пнул ногой таз с водой и уже открыл было рот, чтобы рявкнуть на незваную гостью, но тут появилась Ирина.

– Коротышка, где ты шлялась все утро? – набросилась она на, сразу втянувшую голову в плечи, подругу. – Ну-ка, схватила тряпку и протерла полы в комнате и на крыльце!

Девушка тут же бросилась выполнять приказание, а Ирина подошла к Петляеву и подмигнула ему со значением, показав глазами на Катю.

– Что это ты, словно хозяйка мохнатого котлована, раскомандовалась? – спросил Петля негромко, когда они отошли к подоконнику. – Она, что – твоя шестерка?

– Почти, – сказала Ирина. – Вернее, я госпожа, а она моя служанка.

– Ишь ты?

– Хочешь тоже стать ее господином?

– В смысле?

– Не прикидывайся, Петлюра, – ухмыльнулась Ирина. – Хочешь ее трахнуть?

– Мужчина всегда хочет. Но… – он запнулся.

– Что?

– Во-первых, не сейчас и только не здесь. А во-вторых, мы еще с тобой не закончили, сударыня, – и он положил руку ей на бедро.

– Шустрый ты больно. Уговор наш не выполнил, а чего-то хочешь, – она скинула руку. Потом взяла лежавшую на подоконнике высокую коробку из-под печенья с надписью «Красная Москва», вытащила из нее стопку фотографий и, просмотрев их, показала одну Петляеву.

– Кто это? – спросил он, хотя сразу узнал сидящего в кресле парня.

– Тот самый пацан, с которым я должна была встретиться позавчера у кинотеатра. У него есть одна очень нужная мне вещь.

– Ты хочешь заполучить это вещичку, да? – он снова положил руку Ирине на бедро. Она согласно кивнула.

– Получишь легко, – Сергей обхватил ее второй рукой за талию и прижал к себе. – Я твоего додика знаю, а один мой кореш в курсе, где он живет.

– Не врешь? – глаза у Ирины заблестели.

– Не-а, – он сильнее прижал ее к себе. Ирина сначала отклонилась, но тут же подалась вперед и позволила себя поцеловать.

– Ириночка, куда воду выливать? – Катя с тазом в руках стояла у порога и, покусывая нижнюю губу, глядела на подругу с собачьей преданностью и в то же время с нескрываемой ревностью.

– А, Коротышка, – Ирина словно только что про нее вспомнила. – Вылей под любую яблоню во дворе и быстренько возвращайся.

– Хочешь кое-что посмотреть? – спросила Ирина, когда Катя покинула комнату. Она высвободилась из объятий Петляева и, перебирая фотографии, стала давать некоторые ему в руки.

– Ого! – теперь глаза заблестели у Сергея. – И кто же это все зафиксировал? – спросил он, с явным удовольствием рассматривая запечатленные эпизоды «аттракциона сластей».

– Ты лучше скажи, хочешь с Коротышкой чик-чирикнуться? – в свою очередь спросила Ирина.

– Уже захотел.

– Сейчас? Здесь?

– Ага.

– Вот, – Ирина удовлетворенно улыбнулась. – Коротышка придет и выполнит все, что ты прикажешь. Это будет тебе авансом. А как только добудешь мне иконку, то и я тебе отдамся. Договорились?

– Извольте, сударыня. А что за иконка?

– Потом узнаешь, – сказала Ирина, увидев Катю. – Иди-ка ко мне, Коротышка. Сейчас проверим, как сильно ты меня любишь…

* * *

Возвращаясь от Ирины домой, Катя не могла удержать катившиеся слезы. Нет, она не обиделась на подругу за то, что та велела ей подчиниться Петляеву. Он набросился на нее, словно изголодавшийся зверюга, и Кате пришлось покорно вынести все его выходки. Но после в «игру» вступила сама Ирина. Как только не изгалялась она над ней вместе со своим гостем, всячески ее унижая и доставляя гораздо больше боли, чем удовольствий.

И это Катя перетерпела, продолжая любить милую Ириночку. Но когда они, натешившись, отбросили ее словно рваную, ни к чему не пригодную тряпку и занялись любовью исключительно вдвоем, Катя не выдержала и убежала.

Она готова была простить Ирине все, любые унижения и оскорбления, но видеть, как любимая подруга ублажает другого, не могла. Она возненавидела Петляева, втиснувшегося между ней и Ириной, и сейчас, глотая слезы, только и думала, как бы ему отомстить.

Вдруг Катя остановилась словно вкопанная. На противоположной стороне улицы находился дом, где жила Ольга, Греческий профиль, с которой после возвращения из тюрьмы, гулял Петля. Катя вытерла слезы и, с минутку поразмышляв, перешла дорогу и открыла калитку во двор Ольги.

* * *

– Про какую-такую иконку ты мне фуфло толкала? – развалившись на кровати, Петля закурил беломорину. После длившейся больше двух часов оргии, руки его заметно дрожали.

– Сейчас, – Ирина заправила в джинсы рубашку, потом вытащила из кармана мешочек и из него две иконки. Бросила одну Петле, а сама взяла в руки расческу и начала причесываться.

– О, почти такую же я только вчера держал в руках, – сказал он и неторопливо затянулся.

– Чего-чего? – изумилась Ирина.

– Теря коцанул ее у того додика, что на фотографиях, когда мы ему слегка чердачок смазали. Это было, вроде, позавчера. Точно – в среду, когда я тебя у кинотеатра ждал, – Петля говорил медленно, с ленцой. Ирина слушала, застыв с поднятой вверх рукой, держащей расческу. – Вчера я ее в очко выиграл, а после одному корешку подарил.

– Зачем? – выкрикнула Ирина.

– Ну, можно же хоть раз в жизни доброе дело сделать, – он в очередной раз затянулся и тонкой струей выпустил дым. – А корешок мой – Лексий прикандыбал и давай канючить, помоги, мол, иконку вернуть моему родственничку, а то он, мол, расстроился шибко сильно, аж сопли распустил. Вот я и помог.

– Тоже мне, добрячок нашелся! – Ирина была возмущена до предела. Оказывается Шурик выполнил свое обещание, пришел к ней на свидание, принес иконку, и не вмешайся этот уголовник, ключ к тайнику уже давно был бы у нее.

«Идиотизм! – хотелось кричать ей. Хотелось выместить зло на Петле. – Он нарушил все ее планы, он практически ее изнасиловал, он убил Панкратыча!»

Ирину даже передернуло, когда она вспомнила лежащий на полу ее комнаты труп, освещаемый вспышками молний.

– Ладно, к черту все страхи! – она собралась с мыслями. – Если иконка-ключ снова у Шурика – заиметь ее будет несложно. А потом он же покажет, где находится тайник.

– Кстати, – Петля словно прочитал ее мысли, – про какой тайник ты мне лапшу на уши вешала? Про богатство какое-то плела, и все такое?

Ирина посмотрела на него оценивающе – стоит ли вообще иметь с ним дальше дело. Она, конечно, и сама могла отыскать в Истре Шурика, но неизвестно сколько на это потребовалось бы времени, а оно теперь работало против Ирины.

Для Петляева же, как она поняла, найти и разобраться с каким-то там додиком не составит большого труда. Он обещал помочь, а она может наобещать все что угодно, но при условии, что исполнится это только после того, как они найдут тайник в подземельях монастыря. Главное, самой открыть тайник и первой прикоснуться к нефритовому голубю, а дальше уж все от нее зависеть будет.

И Ирина рассказала Петле все, что знала об Андрее Панкратовиче и о его тайне. Почти все…

8 июля 1977 года. Дружба дружбой…

Лексия разбудил донесшийся с улицы свист. Он оторвал от подушки тяжелую голову и поморщился от неприятного привкуса во рту. За окном были сумерки, стрелки же на часах показывали начало одиннадцатого.

«Значит сейчас вечер, а не утро, – сделал он вывод и сразу вспомнил, почему лежит на кровати одетым и почему на душе так нехорошо. – Сестра целовалась с Андрюхой. Развратница! Ей же всего четырнадцать! И братан тоже хорош – запал на малолетку. Он хороший парень и Настюхе нравится. Ей бы, когда подрастет только за такого замуж и выйти. Но они-то ведь родственники, пусть и дальние! И к тому же Шурик утверждал, что Монах в Таньку влюблен. Получается, что Настюха для него просто так, для забавы…»

Он валялся на кровати, пытаясь найти оправдание и сестре, и Андрею, и то и дело прикладывался к горлышку бутылки с крепкой отцовской самогонкой. Лексий так и уснул, уронив на пол пустую бутылку, и во сне увидел счастливо улыбающихся Настю и Андрея в свадебных одеждах. Но еще приснился ему и Сергей Петляев, который бесцеремонно вклинивается между ними, и, не обращая внимания на протестующего Андрея, берет Настю за руку и нагло ей подмигивает…

На улице снова засвистели.

«Не иначе обо мне кто-то вспомнил? – Лексий посмотрел в окно и узнал в человеке, стоявшем у калитки и машущим ему рукой, Власа. – Что там еще понадобилось этому неандертальцу?» – подумал он с раздражением и махнул в ответ, мол, подожди минутку.

Выйдя за калитку, Лексий, кроме Власа, увидел поднявшихся с лавочки Петлю и Тереху, и сразу почувствовал опасность.

– Привет, корешок, – Петля первый протянул руку и с силой сжал пальцы Лексия. Он нахмурился и попытался вырваться, но Петля ухватил его за запястье еще и левой рукой.

– Извини, Лексий, всего пару вопросов. Ты иконку уже вернул своему родственничку?

– Пока нет, но завтра верну обязательно, – Лексий, наконец, вырвал руку и машинально похлопал себя по карману брюк, где лежала иконка.

– О, тем лучше! Второй вопрос отпадает за ненадобностью.

– Не темни, Петля.

– Буду краток, – сказал тот поспешно. – Отдай-ка мне прямо сейчас этот предмет религиозного культа, – он показал на карман, – и айда, дерябнем. Теря уже и эликсиром бодрости затарился.

– Ты что, Петля? Сам для меня иконку выиграл, а теперь хочешь назад забрать?

– В корень глядишь, кореш.

– Нет, Петля, не могу, – сказал Лексий твердо. – Это брата моего иконка. Он ее и получит.

– Ошибаешься Лексий, – Петляев грустно вздохнул. – Хочешь или не хочешь, но она моей будет.

– С какой это стати?

– Мне она нужнее, понимаешь?

– Нет.

– А тебе, собственно, и ни к чему это понимать, – Петля снова вздохнул и даже носом шмыгнул, будто огорчившись несговорчивостью друга.

Мелькнувший сбоку ботинок, который Лексий заметил слишком поздно, ткнулся ему в пах. Боль уничтожила все остальные чувства. Последующие удары, пока он опускался на колени и валился лицом в землю, были ничто по сравнению с этим первым, что так подло нанес рыжий Теря…

Когда все закончилось, и его вчерашние собутыльники ретировались, Лексий долго сидел на земле, прислонясь спиной к тонкому клену, сплевывая кровь и разглядывая руки. Две мысли неотвязно крутились в голове.

Первая – «На кой черт им сдалась эта иконка?», и вторая – «Сможет ли он вот этими руками убить трех человек?»

8 июля 1977 года. На том же месте в тот же час

Тане Лексий нравился. Он был у нее первым и до сих пор единственным мужчиной. Ухаживали за ней и другие мальчики из ее, и параллельных классов, и тот же Теря, но с ними со всеми дальше поцелуев и обниманий с лапанием дело не доходило. Тане вовсе не улыбалось, чтобы в школе о ней говорили так же, как, к примеру, об Ольге Греческий профиль. Лексий же не был трепачом, только вот появлялся у нее не так часто, как хотелось. Зато «кувыркаться» с ним было одно удовольствие.

Как о женихе или будущем муже думать о Лексие ей не хотелось. И дело вовсе не в том, что он был тот еще бабник. Таня прекрасно понимала, что с таким мужем запросто можно превратиться в настоящую служанку, а она мечтала как раз об обратном. Хотела держать будущего мужа под каблуком, чтобы он кофе в постель приносил и желательно был москвич и чтобы всем ее обеспечивал.

«Вот Андрей московский на эту роль вполне бы сгодился», – думала Таня, сидя за столом у себя в комнатушке, просматривая альбом с наклеенными фотографиями музыкальных ансамблей, вырезанных из журнала «Ровесник» и стишками, вписанными почти на каждой странице разноцветными фломастерами.

«Он, кажись, втюрился в меня по уши. Вот и надо попробовать его приручить. Хотя и странный он какой-то – культурного из себя строит, говорит, музыкальную школу закончил, то ли на аккордеоне, то ли на баяне играет, а сам на завод собрался идти работать. Потом в армию пойдет вместо того, чтобы в институт поступить. Ну, да это его дело. В армию можно будет и письмишко иногда черкануть, чтобы думал, что его здесь верно ждут. А пока стоит влюбить его в себя по-настоящему, но ничего, кроме поцелуев, не позволять. Тем более и целоваться-то он не умеет. Словно вчера из детсада. То ли дело Лексий… Что-то долго он не появляется? Может, сегодня совсем не придет, и опять придется одной дома сидеть!»

Не успела она подумать о свидании с Лексием, как с улицы в окно постучали. В полной уверенности, что это он, Таня выключила свет и открыла окно. Только когда стучавший оказался у нее в комнате и прошептал: «Здравствуй, Танечка», – она поняла, что это не ожидаемый любовник, а тот самый Андрей.

– Ты прямо как к себе домой залезаешь, – сказала она недовольно и включила свет.

– Извини, – прошептал Андрей.

Он не знал, что говорить дальше. Спросить, с кем она была вчера ночью? Но она или соврет, отчего легче ему не станет, или скажет правду, которую ему лучше не знать, потому что тогда уж он и вовсе с ума сойдет.

Таня включила в розетку магнитолу и стала перебирать пластинки, высокой стопкой лежавшие рядом на стуле.

– Поставь, пожалуйста, «Клен», – попросил Андрей.

– Любишь эту песню?

– Люблю. Под нее я тебя на танцах увидел.

– Подумаешь, увидел.

– Нет, не подумаешь. Я теперь этот «Клен» всю жизнь любить буду.

Она поставила пластинку и сразу уменьшила громкость. Слова песни были чуть слышны:

Там, где клен шумит,

Над речной волной,

Говорили мы,

О любви с тобой…

– Когда ты теперь в Москву поедешь? – спросила Таня.

– В понедельник с утра. А что?

– А ты не смог бы купить мне одну вещь?

– Могу, – Андрей очень обрадовался, что она хоть о чем-то его попросила. – Что?

– Зажигалку.

– Куплю.

– Только у меня денег сейчас нет.

– Деньги это ерунда, – поспешил уверить Андрей. – А какую зажигалку?

– Зажигалка-фотоаппарат. Она бензином заправляется. Только бензин нужно будет достать авиационный. А продается она в «Детском мире» на первом этаже.

– Ты имеешь в виду центральный «Детский мир» на Дзержинской?

– А что, еще какие-то есть?

– Да. И на Щербаковской и в Тушино.

– И часто ты по ним шатаешься?

– Часто, – он не заметил Таниной усмешки. – Я железную дорогу собираю, германскую, вот и мотаюсь по Москве.

– Игрушечную железную дорогу? – фыркнула она.

– Да. Как модель. Очень красиво.

– Красиво! – снова фыркнула Таня. – Может тебе не про любовь, а песенку крокодила Гены поставить?

– Шутишь? – потупился Андрей. И тут же глаза его загорелись. – А «Иволга» у тебя есть?

– У меня все песни, которые на танцах исполняют, есть.

– Здорово! – восхитился Андрей. – Но откуда? Я в «Мелодию» на Калининском часто захожу. «Клен» достал, а вот ни «Иволгу», ни «Замок на песке» найти не могу.

– Я заказ делала. Перевела деньги и по почте пластинки получила. Но надоели мне все эти «иволги».

– Ты что? Они мне никогда не надоедят.

Они замолчали и стали слушать:

Помню, помню мальчик я босой,

В лодке колыхался над волнами.

Девочка с распущенной косой,

Мои губы трогала губами…

– Давай свет погасим, – предложил Андрей. – Или хотя бы шторы задернем.

– Зачем?

– Чтобы через занавески наши силуэты с улицы видны не были.

– Ты что, за моим силуэтом наблюдал что ли?

Андрей промолчал.

– Ладно, свет выруби, но шторы не трогай.

Он нажал на выключатель. Обернувшись, увидел в лунном свете, пробивающимся сквозь занавески, что Таня полулежит на кровати, подложив между стеной и спиной подушку.

– Садись, в ногах правды нет, – она хлопнула по одеялу рядом с собой. Андрей шагнул к кровати. Его колени коснулись Таниных, инстинктивно соединившихся коленок. Он надавил на них, почувствовал сопротивление, стал давить еще сильнее. Она не хотела сдаваться, Андрей же подумал, что обязательно должен одержать эту маленькую победу.

– Больно, дурак, – ее колени наконец-то разжались, и Андрей уперся своими в матрас. Таня отвернулась сердито.

– Ой, извини, пожалуйста, я не хотел, – он выиграл минисражение, но теперь, чувствуя вину за причиненную или пусть даже не причиненную боль, готов был сдать позиции и вымаливать прощение. Только бы Танино лицо не было хмурым, а ее взгляд отчужденным, только бы она перестала сердиться, только бы посмотрела на него и улыбнулась.

Он сел на пол у кровати, медленно приблизил губы к обтянутой джинсами коленке и бережно ее поцеловал. Таня удивленно посмотрела на него сверху и, хмыкнув, приподнялась и поджала ноги под себя, после чего снова отвернулась, теперь уже к окну.

Что-то говорило Андрею, что он должен не быть мямлей, а, наоборот, действовать решительней и, может быть, гораздо настойчивей. Но в то же время что-то и удерживало его, каждый позыв к действиям пресекался сразу возникавшим чувством неловкости, боязни быть тут же осмеянным и поставленным на место.

Среди друзей он всегда был самым отчаянным первопроходцем – надо ли было, подражая «неуловимым мстителям», перепрыгнуть с крыши на крышу вагонов едущего поезда, или первым наброситься с кулаками на старшеклассника. Сейчас же смелости, как ни бывало.

С чувством, словно он с огромной высоты бросается головой в незнакомый омут, Андрей поднялся с пола и сел на кровать рядом с девушкой. Она не пошевелилась. Тогда Андрей склонился над Таней, и губы его на этот раз коснулись ее маленького холодного уха. Она повернулась к нему изумленно-ироническая, хотела сказать что-то, но он, побоявшись услышать ненужные слова, обхватил рукой ее голову, зарывшись пальцами в мягких шелковых волосах, притянул к себе, и, не дав опомниться, впился губами в рот.

Язык надавил на сомкнутые сначала губы, словно червячок протиснулся между ними, разжал зубы, соприкоснулся с ее языком, и тот вдруг ожил, задвигался быстро-быстро, удивив Андрея, заставив поддаться, ослабеть, но и тут же снова ринуться в контратаку…

– Ты научился целоваться? – удивилась Таня, когда он наконец-то отпустил ее. – Или в прошлый раз притворялся?

– Это разве так важно сейчас? – вспомнил он слышанную в каком-то кинофильме фразу. И снова поцелуй. Долгий, влажно-сладкий, бесконечно приятный. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. И вот уже рука его легла на ее грудь, пальцы потихоньку одну за другой расстегнули пуговицы на рубашке…

Таня, никак не ожидавшая от скромного досель воздыхателя такого натиска, растерялась сначала, но когда пальцы Андрея оказались под бюстгальтером и дотронулись до соска, она с силой сжала его руку и, отстраняя ее, сказала, попытавшись придать голосу строгость:

– Ну-ка, прекрати обезьянничать, Олежка! – Имя единственного до сих пор ее мужчины вырвалось по привычке, как-то само собой.

Андрей вздрогнул, как ужаленный, но: «Она оговорилась. Всего-навсего оговорилась», – успокоил себя. И снова его губы нашли ее губы, а пальцы пробрались под рубашку за спину и после нескольких безуспешных попыток расстегнули застежки на бюстгальтере. Он еще никогда не видел так близко обнаженную девичью грудь, не гладил ее, не целовал.

«Вот оно – счастье! – думал Андрей. – Разве может быть в жизни что-нибудь лучше этого?!»

Тверденький сосок хотелось сжимать в губах до бесконечности долго, и Андрей ни за что не отказался бы так и посасывать его не отрываясь, если бы не услышал приказывающий шепот:

– Ну, кончай же, Олежка!

Он чуть не укусил ее со злости.

«Господи, ну разве можно называть человека, который тебя так любит, чужим именем! – хотелось ему сказать. – Разве можно быть такой жестокой! Милая моя Танечка, пожалуйста, не ошибайся так больше!»

Но Андрей не сказал ничего такого, а лишь с укором посмотрел ей в глаза. А Таня, словно угадав его чувства, вдруг посмотрела на него виновато-покорно и теперь уже сама поцеловала его, отчего Андрей сразу все простил и забыл, и снова стал самым счастливым человеком на свете.

Он пьянел от ее поцелуев, от каждого прикосновения к ее губам, ее шеи, ее груди. Он дрожал от счастья, гладя ее живот, вопреки ее не слишком сильному сопротивлению, расстегивая молнию на ее брюках. Он пребывал в состоянии небывалого, никогда не испытываемого раньше восторга, пока вдруг вновь не услышал ее сердитый шепот:

– Что ж у тебя ручонки-то такие шаловливые, Олеженька?!