Текст книги "Тайна нефритового голубя"

Год 1666

Речка была неглубокая, вода в ней холоднющая, а течение такое быстрое, что Андрею приходилось упираться ногами в песок и всем туловищем наклоняться вперед, чтобы не сносило. В руках он держал корзинку без ручки, сплетенную из ивовых прутьев. Подходя к длинным колышущимся пуклям зеленых водорослей, Андрей опускал корзинку в воду, и, загребая под ними, одним махом выхватывал ее на поверхность. Вода вместе с совсем маленькими рыбешками мгновенно просачивалась сквозь неплотно подогнанные прутья, и на дне корзины оставались лишь скользящие змейками плоские серо-желтые вьюны да пузатые, длиной больше ладони, длинноусые пескари.

Вьюнов Андрей не трогал – они могли так щелкнуть, что и корзинку в руках не удержишь. Пескарей брал по одному и, размахнувшись, швырял на берег Анютке. Она, закатываясь звонким смехом, ловко хватала на лету пескариков и опускала в такую же, стоявшую на песке корзинку, наполненную рыбой уже больше чем наполовину.

Ничего сильнее, кроме этого смеха, не любил Андрей, если, конечно, не считать Бога. Анютка была глазастая, белозубая, с сильно развитой в свои неполные шестнадцать лет грудью, стройная и гибкая, как клен на ветру. Андрей помнил ее с самого раннего детства, и всегда она была такая же смешливая, беззаботная и становилась серьезной, только когда община собиралась на утренние или вечерние молитвы.

Но и Егор – двоюродный его брат, с которым он вырос рука об руку, бок о бок, тоже любил Анютку, и не было для Андрея ничего горше, как сознавать, что из-за любви этой с каждым днем все больше они отдаляются друг от друга, становятся соперниками, а могут и превратиться в злейших врагов.

Егор сидел на берегу, обхватив руками колени и стуча от холода зубами. Он не на шутку закоченел в речке – все хотел показать Анютке, какая у него сила воли и на сколько больше Андрея он выловит пескарей за один заход. Теперь из-за него и Андрею приходилось терпеть и стараться не обращать внимания на ледяную воду.

– Выходи, выходи, Андрейка! Посинел уже весь! – кричала девушка, закатываясь смехом. – Хочешь так же, как Егор дрожать?

– А я и не дрожу совсем, – Егор вскочил на ноги и, трясясь всем телом, подошел к самой кромке воды. – Ну-ка, Андрюха, вылазь! И давай сюда корзинку – сейчас моя очередь.

– Да хватит, хватит уж, – опять засмеялась Анютка. – Больше половины корзины наловили. Святому старцу Фаддею и не съесть столько.

Она подняла с песка корзину, в которой кишела рыба, и вдруг выронила ее, схватилась за горло, потом обеими руками за рот и, отвернувшись, бросилась в прибрежные заросли.

– Анютка, ты что? Что с тобой? – Андрей опрометью выскочил на берег, но Егор схватил его за руку, не пуская дальше. – Да не рвись ты. Сейчас она вернется.

И, действительно, – не прошло и минуты, как Анютка вышла из-за кустов и, виновато улыбаясь, сказала:

– Не знаю, ребята, что со мной. Третий день уже тошнит.

– Может, ты отравилась, гриб какой-нибудь ядовитый съела? – спросил Андрей, прекрасно понимая, что уж кто-кто, а Анютка в разных кореньях, травах и грибах – первый в общине знаток.

– Ой, не знаю я, Андрейка, – она снова взялась за тяжелую корзину, – ладно, спасибо вам от святого старца Фаддея за рыбку. Пойду я к нему, расскажу, что со мной – может, скажет, чем болезнь моя вылечивается.

Анютка ушла, а Андрей и Егор повалились животами на белый песок и долго лежали не шевелясь, греясь под лучами нежаркого сентябрьского солнца. Они были примерно одного роста, оба черноволосые, одинаково, «под горшок» подстриженные, только Андрей был сухощавее, жилистее, а Егор поупитанней и покоренастей. И у обоих на шее на крепких черных нитках висели одинаковые медные крестики, которые они никогда с себя не снимали.

– Хорошо хоть Фаддей пескарей любит, а не вьюнов, – наконец пробурчал Егор и перевернулся на спину.

– Почему? – удивился Андрей.

– Вьюнов ловить – совсем бы околели.

– А-а… Слушай, Егор, ведь ты же не очень любишь святого старца, да?

– Твоя правда, не люблю. А за что его любить?

– Как за что? Он же через Голубя с самим Богом разговаривает!

– Ага, разговаривает, – усмехнулся Егор. – Враки все это. Голубь ваш…

Андрей рывком сел на колени и зло посмотрел на друга.

– Вот что! Ты не говори так больше, понял?

– Про кого не говорить, про Фаддея?

– И про святого старца, и про Голубя, и про Бога.

– Ладно, не буду, – сказал Егор примирительно. Он тоже сел на колени и спросил немного озабоченно: – Ты Полину помнишь? Ту, которая под Пасху сожгла сама себя?

– Конечно, помню. А что?

– Она тоже все по субботам к Фаддею бегала. Также, как теперь наша Анютка. А за несколько дней до ее вознесения на голубиных крылышках к Богу, я случайно увидел, как ее вырвало. Понимаешь?

– Нет.

– В прошлое лето Степка стриженая сама себя сожгла. Еще раньше Оксана…

– Не Оксана, – перебил Андрей, а Софьюшка.

– Правильно, Софьюшка, у нее еще коса была такая длинная. А до нее Оксана, которая с нами из Воскресенского пришла. Помнишь?

– Ну и что? – Андрей насупился. – Они по доброй воле себя в жертву Богу принесли, и их святые души в тот же миг на небо вознеслись.

– По доброй воле? А ты не скажешь, почему они все на костер с закрытыми глазами шли, будто сонные?

– Ко встрече с Богом готовились. Так святой старец говорил.

– Во-во, старец… Он говорит – мы верим. А что, если завтра Анютка, как и все, кто поодиночке к Фаддею на молитвы ходил, тоже захочет превратиться в пепел и на небеса вознестись?

– Да что ты, Егор, перекрестись! – Андрей несколько раз перекрестился двоеперстием и выжидательно посмотрел на брата.

– Перекрещусь, перекрещусь, только не бесись…

* * *

Святой старец Фаддей, в лаптях на босу ногу, в длинной черной рясе, стоял на коленях, снова и снова девятижды осенял себя крестным знамением, затем склонялся, ударяясь лбом об пол, разогнувшись, устремлял взгляд в угол избы, – туда, где словно завис в полете взмахнувший крыльями голубь. Молитва продолжалась уже больше часа, шестидесятичетырехлетний Фаддей устал, но все равно продолжал истово креститься, отбивать поклоны и думать, и вспоминать…

Вспомнил Фаддей, как через три года после начала строительства Новоиерусалимского монастыря в селе Воскресенское появился посланец матушки Меланьи и потребовал у него ключ-складень от тайника, где был спрятан волшебный нефритовый голубь. Объявись Гурий несколько раньше – Фаддей показал бы ему, где тайник, и отдал бы ключ-складень не раздумывая. Но теперь жизнь подмастерья каменных дел стала совсем другой. И изменилась она благодаря все тому же нефритовому голубю…

Не молод уже был Фаддей, однако тронула его сердце синеглазая красавица Оксана, что приехала на строительство монастыря вместе со своим дядей Степаном Полубесом из белорусского города Мстиславля. Полубес считался ведущим керамистом Нового Иерусалима, а она была незаменимой ему помощницей. И когда Фаддей обратился к нему с просьбой изготовить изразец с изображением летящей птицы, обещая щедро заплатить, тот поручил это дело племяннице.

Чтобы показать Оксане, какая птица должна быть на изразце, Фаддей провел ее в подземелье сооружаемого собора, открыл ключем-складнем тайник и достал из него нефритового голубя, который сразу засиял необычно ярким желто-зеленым цветом.

Никак не ожидал он, что девушка, увидав такое чудо, вдруг, словно в беспамятстве, начнет креститься, целовать ему руки и ноги и, называя Фаддея святым, умолять простить ей все грехи и благословить. Вместо того чтобы успокоить Оксану и разуверить в своей святости, Фаддей стал ей поддакивать и еще говорить, что птица эта божья, и что через нее он может общаться с самим Господом.

И девушка поверила каменщику, стала слушаться его и как родного отца, и как мужа. А Фаддей, в котором снова проснулась мужская сила, каждую ночь зазывал ее в подземелье собора, показывал нефритового голубя и все сильнее закабалял ее.

Изразец, что поручил Оксане сделать дядя, получился на славу. Фаддей приспособил его вместо дверцы в тайник, где хранился нефритовый голубь. Он был полупрозрачный и тоже начинал светиться, когда рядом оказывался ключ-складень. Найти тайник и так было непросто, а после появления Гурия Силкина, Фаддей еще и замазал изразцовую дверцу глиной.

Расстаться с волшебным голубем он не хотел, да теперь, наверное, уже и не смог бы. Все чаще вспоминал он, старца Капитона, вспоминал его проповеди и людей, которые слушали и верили одним лишь его словам. И понимал Фаддей, что, обладая волшебным светящимся голубем, можно подчинить себе не только Оксану, но и многих, многих других.

Посланца матушки Меланьи он обманул. Договорился с ним встретиться на рассвете, чтобы отвести к тайнику, а сам, как только стемнело, забрал нефритового голубя и, вместе с Егором, Андрейкой и со своей невенчаной женой Оксаной, которая скорей была его рабыней, сбежал из села Воскресенского.

Долго искал Фаддей Солодов место, где бы не смогли его отыскать ни Меланья, ни Силкин, ни другие ее посланцы, пока далеко за Костромой не приткнулся к небольшому, в три двора, поселению староверов. Нефритовый голубь, засиявший в его руках, заставил набожных людей поверить в проповеди Фаддея. А он, будто от лица Господа, начал поучать, как следует православным древнехристианам дальше жить, чему верить и как молиться. И вскоре все, от мала до велика, стали величать его не иначе, как святой старец и во всем слушаться.

За шесть лет, что прожил он в общине, которая с каждым годом все больше разрасталась, Фаддей Солодов превратился для ее жителей чуть ли не живого Бога. Святой старец занимал самую лучшую избу, построенную всей общиной, за ним ухаживали, его кормили и поили, вместо него выполняли работы по хозяйству. О лучшей жизни Фаддей никогда и не мечтал.

И вот сегодня утром, выйдя во двор, Фаддей увидел приближающегося к нему семенящей походкой маленького мужичка с изуродованным лицом, в котором узнал Гурия Силкина.

– Конец! Конец антихристу Никону! – вскричал Гурий, даже не поздоровавшись. – Царь наш Алексей Михайлович Тишайший собирает Вселенский собор! Решать будут и патриархи, и митрополиты, и епископы, и весь мир, как расправиться с извергом рода человеческого!

Был Гурий все такой же вертлявый и все так же ежеминутно почесывал голову, ставшую почти совсем лысой. И с Фаддеем разговаривал все так же, по-хозяйски, словно расстались они только вчера, и словно не обманывал из них один другого. Фаддей провел его в избу, дал напиться медвяного кваса, после чего спросил строго, зачем тот пожаловал.

– А пришел я в эту общину не просто так, а по делу. И ты, святой старец, сам знаешь по какому, – усмехнулся Гурий и затараторил, не давая Фаддею даже рта раскрыть.

– Что живешь ты здесь припеваючи и властвуешь над людишками, матушке Меланьи известно давненько. Известно ей, и что голубок ее у тебя хранится, и что молитесь вы на него, как на иконку. Голубок этот и в самом деле птичка Божия, и матушка радуется вере вашей. Знает она, что так же, как и все древнеправославные христиане, ненавидите вы ирода Никона. Бог уже наказал святотатца и еще не так накажет! Но и вы, и ты, Фаддей, должны покарать бывшего патриархишку. И чтобы показать всему миру, что сам Господь от Никонишки отрекся, надо нам разрушить главное его детище – собор Воскресенский. А сделает это Голубь нефритовый! Ты отдашь его мне и расскажешь, где находится тайник с камнем краеугольным, как открыть его и что сделать, чтобы собор рухнул у всех на глазах!

– И когда же должно это все случиться? – наконец-то спросил Фаддей угрюмо.

– А когда только Вселенский собор откроется – в тот же день, – снова затараторил Гурий. – Но Голубя ты мне сегодня же отдать должен. Сейчас же…

– Хорошо! – прервал Фаддей. – Ступай, Гурий, отдохни с дороги. А я пока подумаю, что делать.

– И думать тут нечего! Матушка Меланья велела…

– Мне Меланья не указ! – закричал Фаддей, ударив дубовым посохом об пол. – Я сам святой. Ради меня люди себя сжигают! Вечером соберем мы общину, спросим у всех, дозволят ли они, чтобы святыня наша в руки какому-то проходимцу попала. Если не против будут люди – заберешь голубя, а если против, то пеняй на себя! Никон тебе всего лишь ноздри порвал, а здесь и на костер попасть недолго!

– Только не грози мне, Фаддей, не грози, – засуетился Гурий, не переставая чесать сразу вспотевшую лысину. – Подумай, хорошенько подумай. Вспомни матушку Меланью, кто она и кто ты. И чей это Голубь тоже вспомни, прежде чем людей против меня настраивать, – говорил Силкин, пятясь от надвигающегося на него Фаддея.

Едва избежав удара по хребту тяжелым посохом, выскочил он из обители святого старца, а Фаддей, подойдя к углу избы, рухнул на колени и стал молиться, молиться, молиться.

* * *

Прежде чем войти в дом святого старца, Анюта посмотрела в корзинку на только что пойманных Егором и Андрейкой пескарей, и ей снова стало нехорошо. В глазах потемнело, к горлу подступил тошнотворный комок, и не захотелось даже дышать. Но когда Анюта, отвернувшись от корзины, сделала несколько глубоких вздохов, полегчало, и она, стараясь больше не смотреть на рыбу, открыла дверь в избу.

Корзину Анюта поставила на лавку в сенях. После, поправив на себе одежду и перекрестившись двуперстием, вошла в покои святого старца. Фаддей Солодов, все еще стоя на коленях, обернулся и, увидев девушку, с облегчением вздохнул.

– А, Анютка, пескариков принесла?

– Да, святой старец, – девушка не сводила глаз с Голубя, которого могла видеть только по большим праздникам, когда Фаддей выносил его, сияющего зеленым светом, на улицу, чтобы показать всему народу.

Фаддей, оперевшись на посох, поднялся с пола, девятижды перекрестился и задернул убрусец перед святыней.

– У кого мой гость сегодняшний остановился, не знаешь? – спросил, тяжело опускаясь на прислоненную к стене лавку.

– Не знаю, святой старец. Я и гостя-то твоего не видела.

– Ну и ладно, еще увидишь, – Фаддей осмотрел девушку с ног до головы и слащаво улыбнулся. – Ну, Анютка, порадуешь ли ты меня сегодня своими беленькими зубками?

– Да, святой старец, – еле слышно прошептала она и опустилась перед Фаддеем на колени. Разув старика, Анюта принялась один за одним обкусывать ногти на пальцах его ног.

Она привыкла делать это старательно и аккуратно, чтобы ни в коем случае не причинить боль святому старцу. Фаддей постанывал от удовольствия, чувствуя, как просыпается в нем мужская сила.

– А теперь, Анютка, порадуй меня своими губками, – сказал он и распахнул полы своей широкой рясы. Девушка покраснела и зажмурилась.

– Эк ты какая, все стесняешься святого старца? Ну, погляди, погляди сюда.

Анюта вспомнила, как в первый раз, когда старец заставил делать это, ее чуть не вырвало. Сейчас снова подступила тошнота и стало совсем уж невыносимо. Она, как и недавно на реке, зажала рот руками и бросилась вон из избы.

Фаддей вскочил за ней, но остановился, осененный неприятной догадкой. «Неужели и эта сподобилась? – огорченно покачал он головой. – Эх, Анютка-Анютка, беленькие зубки, неужто и тебя на встречу с Господом отправлять пора! Ой, жалко-то как!» – он подошел к стоящему в углу избы сундуку и достал из него небольшую черную бутылочку, когда-то давно оставленную у его кровати матушкой Меланьей, и которой он пользовался, пока жил в общине, уже четыре раза.

Не случайно пригрозил Фаддей Гурию Силкину костром. И в самом деле, уже четырежды зажигались в общине святого голубя огромные соломенные гнезда, и четырежды бросались в них и сгорали в жарком пламени молодые девицы, а святой старец кричал в это время народу, что отправляются они по велению голубя нефритового на встречу с Господом Богом, чтобы вымолить у него прощения за живущих на земле грешных людей.

Люди верили ему и думали, что и красавица Оксана, и Софьюшка, и Степка стриженая, и Полина приносят себя в жертву с великой радостью. Но девушки восходили на горящие гнезда не по велению Голубя и не за святого старца, как сказал Фаддей Гурию, а после того, как выпивали дурманящей жидкости из черной бутылочки. Явь превращалась для них в сон, и в этом сне не боялись они ни пламени, ни любой боли. Страшно было только ослушаться Фаддея, для которого становились они помехой, и который посылал их на лютую смерть.

* * *

– Ну и что же с тобой случилось, грешница? – спросил Фаддей строго, года Анюта вернулась в избу бледная, с испариной на лбу.

– Не знаю, батюшка. Плохо мне что-то, третий день уже плохо.

– Может, разлюбила ты Господа нашего и Голубя святого?

– Нет, батюшка.

– Или меня разлюбила?

– Нет, нет, батюшка! – Анюта прижала руки к груди и упала перед Фаддеем на колени.

– Ну а если не разлюбила, так быстренько порадуй святого старца, как ты это умеешь делать, – и он вновь раздвинул полы длинной черной рясы…

* * *

– Так вот, значит, в чем святость-то твоя заключается! – Фаддей отпрянул от распластанной на полу девушки – словно огромный черный ворон, взмахнув крыльями, отскочил от растерзанной утицы, и увидел, стоящего на пороге Гурия Силкина, с воздетыми к потолку, сжатыми в кулаки руками.

Вовсе не отдыхать отправился посланец матушки Меланьи после разговора со стариком, а спрятался у него в сенях, чтобы при удобном случае выкрасть голубя. Подсмотрел Гурий в окошко, как обгрызала Анюта ногти на ногах Фаддея, подсмотрел и как овладел он ею, и теперь задумал разоблачить Фаддея перед всей общиной.

– Ах, блудодей! Ах, греховодник! – выбежав на улицу, завопил Силкин во весь голос. – Развратник бесовский! Богоху…

Тяжелый дубовый посох опустился Гурию на голову, и он, крякнув, рухнул на землю. Раскрасневшейся Фаддей подхватил его под мышки и с натугой затащил обратно в избу.

– А теперь, Анютка, ради Господа нашего и Святого голубя, молчи, и во всем со мной соглашайся! – заговорил он быстро. – Этот охальник, пока меня здесь не было, набросился на тебя и стал насильничать. Поняла?

– Да, да, поняла, батюшка, – девушка, не поднимаясь с пола, схватила и начала одевать одежду, но Фаддей удержал ее за руки.

– Нет, так оставайся, чтобы все видели, что нехристь этот с тобой сделал!

– Как же, святой старец, срам ведь это, без одежды людям показываться.

– А антихристу отдаваться не срам! – загремел Фаддей. – Ты тоже не меньше его во всем виновата! Так что молчи лучше и плачь, плачь. Люди тебя поймут и простят. А я тебя защищу, люди мне поверят. Одному мне поверят, поняла?

Он торопливо стащил с лежащего без движений Гурия портки и только тогда выбежал на улицу, чуть не столкнувшись с подоспевшими на крики мужиками и, потрясая посохом, заорал:

– Люди, христиане древнеправославные, вы посмотрите, что учинил гостюшко мой! Опозорил он горлицу нашу Анютку, прямо в доме моем опозорил!

* * *

– А я узнал тебя парень, узнал! Это ведь ты вместе с Фаддеем из общины старца Капитона ушел монастырь строить. – Гурий, в разодранной рубахе, с окровавленным лицом и со связанными за спиной руками, наклоняясь вперед, сидел на земле на коленях. Веревка, обмотанная вокруг шеи и стоящего рядом столба не давала ему упасть. Из носа кровь все еще капала, но Гурий не обращал на это внимания.

– И приятеля я твоего узнал. Это он меня ногой вот сюда, ниже живота, у-у-у…

Андрей шагнул вперед и размахнулся для удара, но удержался и медленно опустил руку. В избиении Гурия он не участвовал – в это время собирал на болоте клюкву. Когда вернулся и узнал о случившемся, готов был убить насильника, но теперь вот заколебался.

– Не бей меня, парень, не бей, – запричитал Гурий, – напраслину на меня Фаддей навел. Я к девчонке даже пальцем не притронулся. Ой, не могу… И вас всех он обманывает…

– Нет, не может нас старец обманывать! – крикнул Андрей. – Святой голубь…

– Украл он голубя святого! У меня украл! Ты ведь знал, что голубь в тайнике хранился, в соборе строящемся. Ну, что молчишь, знал?

– Знал.

– И где тайник находится знал?

– Да.

– Вот видишь, – обрадовался Гурий и тут же поморщился и закрутил головой, – ой, не могу больше! А помнишь, как старец твой из Воскресенского удрал, помнишь?

Андрей промолчал.

– От меня он удрал, от меня. Прихватил голубя и дал деру. Думал, не найду я его. Ой, парень, Господом тебя заклинаю, почеши мне голову, сил уже нет терпеть!

– Что? – вскипел Андрей. – Я тебя убивать пришел, а ты – голову почесать…

– Да меня все равно Фаддей на костре сожжет. Так что уж лучше ты убей. Только сначала просьбу мою последнюю выполни! А я тебе за это тайну нефритового голубя открою.

– Не нужна мне твоя тайна.

– Нужна, нужна. Вот послушай: если посадить голубя нефритового в гнездышко каменное, что находится в том самом тайнике в соборе Воскресенском, и повернуть их вместе задом наперед, то произойдет чудо невиданное, и у человека, это чудо сотворившего, любое желание исполнится. Захочешь – будешь такую же власть иметь, как Фаддей ваш, пожелаешь богатства – будут тебе горы золота, захочешь, чтобы полюбила тебя Анютка и…

– Что там еще эта гнида про Анютку тебе плетет? – откуда ни возьмись взявшийся Егор подскочил к Гурию и врезал ему кулаком по губам. Силкин захрипел и стал заваливаться на бок, но веревка удержала от окончательного падения.

– Да спросите вы ее сами, что делала она у Фаддея в избе! – загунявил он. – А я видел, как заставлял святой старец вашу Анютку – беленькие зубки себе на ногах ногти обгрызать! Ее даже стошнило от этого! Ой, голова моя – головушка! Стошнило ее, а Фаддею все нипочем, говорит, мол, порадуй святого старца, если любишь, и давай принуждать бедняжку всякий срам выделывать…

* * *

– Вот видишь, видишь! – кричал Егор. – Видишь, что твой любимый Фаддей вытворяет! Сам над Анюткой как хотел изголялся и сам же ее в гнездо горящее посылает!

Андрей отступал от надвигающегося друга, вздрагивая после каждого слова, выкрикиваемого ему в лицо.

– Вы ему все верите, молитесь на старца святого, а он – развратник, каких белый свет не видывал! – продолжал кричать Егор. – Да он хуже самого сатаны, да я его своими руками…

Они не поверили ни одному слову Гурия, и все же Егор чуть ли не силком притащил Андрея к сарайчику, где рыдала запертая Анютка, подозвал ее к крошечному окошку и попросил девушку, поклявшись Господом Богом, поведать им без утайки правду. Она долго отнекивалась, но после, утерев слезы, рассказала друзьям, как было все на самом деле, отчего Андрея самого чуть не стошнило.

– Так что знайте, – закончила Анютка, – на Гурии, греха нет. Одна я ночью нынешней на костер идти должна, а его вы освободите, не трогал он меня…

Андрей и Егор вновь услышали рыдания за стеной сарая. Отстранив Андрея, Егор прильнул к окошку и заговорил быстро:

– Ты не плачь, не плачь, Анютка. Мы тебе в костер идти не дозволим! Это старцу святому пора перед Богом грехи замаливать. Ты молчи до поры до времени, а когда народ соберется, и гнездо соломенное запалят, тогда-то и попроси у всех прощения и во всем признайся. Тут мы с Андрейкой Гурия приведем и тоже говорить заставим. Люди не слепые, поймут, где ложь, а где, правда. И тогда несдобровать Фаддею – развратнику!

* * *

Народу вокруг поляны собралось много, вся община. Люди беспрестанно крестились двуперстием, кланялись в пояс, некоторые молились на коленях и при поклонах касались лбами земли. Святой старец Фаддей в красно-черной рясе с посохом в руках стоял на пригорке, возвышаясь над всеми, и тоже истово крестился.

От множества горящих факелов было светло, словно днем. В самом центре поляны, где не раз уже вспыхивали огнем огромные гнезда, сегодня вновь было сооружено такое же гнездо, снизу выложенное сухим еловым лапником, а сверху – соломой. На краю его из круглых бревен была сложена лестница в девять ступенек, и по этим ступенькам, словно выходя из воды на покатый берег, медленно поднималась Анютка.

Егор с нетерпением ждал, когда же дойдет она до последней ступеньки и громко, чтобы слышали все-все, расскажет правду про святого старца. Он стоял чуть позади Фаддея, сжимая в руках веревку, в любую минуту готовый накинуть ее ему на шею. Беспокоило, что Андрей и Гурий до сих пор не появились у поваленной березы, как был у них уговор. Хорошо знал Егор, что опасное дело он задумал, что люди, вот уже ни один год почитающие Фаддея и чуть ли на него ни молящиеся, могут не поверить ни Анютке, ни Гурию. Тогда и самому ему не миновать смерти. Но не мог он отступить от слова, данного девушке, которую любил, и которую должен он был спасти.

Если бы только знал Егор, что не прошло и часа, как ненавистный ему Фаддей заставил ничего не подозревающую Анютку сделать всего один глоток из маленькой черной бутылочки, и отдал ей, наяву уснувшей, страшное приказание. Не знал Егор и того, что не успел его друг Андрей развязать руки Гурию Силкину, как вертлявый мужичонка набросился на своего освободителя, избил его до беспамятства, а после забрался в дом Фаддея, чтобы выкрасть святыню общины – нефритового голубя.

Егор ждал, а Анютка поднялась уже на вершину лестницы, и кто-то уже бросил факел в центр гнезда, отчего оно вспыхнуло белым пламенем.

– Люди, люди! – Егор не выдержал, сорвался с места и подбежал к лестнице. – Обманули вас! Не Гурий, странничек Анютку нашу осрамил, а Фаддей – развратник ее насильничал! Послушайте, она сама вам сейчас все расскажет…

– А-а-ах! – раздался вдруг общий горестный вздох.

Егор обернулся и увидел, что лестница уже пуста, а в костре корчится и рычит, словно захлебывающийся кровью смертельно раненый зверь, его любимая Анютка.

– Горит! Горит!! Гори-и-ит!! – закричали десятки голосов, и Егор увидел бегущих через поляну людей. Но бежали они не спасать погибающую девушку, не к нему и не к Фаддею, на которого он только что гневно указывал пальцем, а в горку по направлению к еще одному возникшему в ночи огромному костру. То горел дом Фаддея, подожженный его старым знакомым Гурием Силкиным.

– Торопитесь! Скорее, скорее! – кричал Фаддей, потрясая посохом. – Голубя святого спасайте! – подгонял он людишек, то и дело посматривая на Егора.

Тот шел прямо на Фаддея, словно ничего кроме него не видел и не слышал. Солодов вдруг испугался, захотел позвать на помощь, но на поляне никого, кроме приближающего парнишки и его самого, уже не осталось. Тогда старик размахнулся тяжелым посохом, но Егор поднырнул под него и снизу вверх пырнул Фаддея коротким, но острым ножичком в самое сердце.