Текст книги "Русские флибустьеры"

Ему казалось, что ялик стоит на месте и только переваливается через набегающие волны. Но нет. Он не стоял на месте – его сносило мощным приливным течением. Глядя на берег поверх низкой кормы, Орлов сильнее заработал правым веслом, чтобы снова совместить на одной линии валун и пальму.

Со шхуны риф казался ближе. И безопаснее. А для хрупкого ялика встреча с острыми подводными камнями могла закончиться весьма плачевно.

Едва Орлов подумал об этом, как в шуме волн услышал какие-то удары. Он повернул голову и увидел недалеко от себя разбитую лодку. Точнее, только ее заднюю половину. Перевернутая, с проломленным бортом, она вздымалась вместе с волной, но не уносилась с места, а обрушивалась вниз, с грохотом падая на невидимые отсюда камни.

Орлов бросил весла и привстал, держась за натянутый носовой конец, словно за поводья шального жеребца. Он огляделся. В белой кутерьме волн мелькнула черная точка. Голова?

Он свистнул, и над головой показалась рука. Донесся прерывистый выкрик:

– Эй! Я здесь!

– Сейчас подойду! – крикнул Орлов.

– Нет! Нет! Оставайся~ На месте~ – закричал человек на рифе, мешая испанские и английские слова. – Камни~ Я плыву к тебе~

Орлов развернул лодку бортом к плывущему, ялик стал болтаться между волнами, переваливаясь с боку на бок. Боясь опрокинуться, Орлов обвязал вокруг пояса кормовой конец – если и свалишься в воду, успеешь подтянуться к лодке.

Пловец шумно хлопал руками по воде, понемногу приближаясь. Наконец, он вцепился в борт ялика и замотал головой, по-собачьи стряхивая воду с длинных волос.

– Держи руку! – крикнул Орлов, отпустив весла.

– Нет! Выгребай! Я сам!

Ялик накренился, и пловец перевалился в него вместе с потоком воды.

– Выгребай! Пока прилив, проскочим над рифом! Пить! Дай воды!

– Под банкой! – ответил Орлов, решив, что утопающий, который вместо криков о помощи произносит четкие команды, вполне в состоянии самостоятельно отыскать и открыть анкерок с водой. Да и бутылку с джином не оставит без внимания.

Ялик развернулся носом к берегу. Ветер бил в лицо, швырялся брызгами, но то была плата за помощь – лодка теперь шла гораздо быстрее, обгоняя волны и оставляя за собой пенный след.

Орлов смотрел через плечо, стараясь держать направление к лагуне, чья неправдоподобно спокойная поверхность зеленела между скалами. А спасенный тем временем осваивался в лодке. Он разделся догола и выжал одежду. Обнаружив сухие куртки, одну натянул на себя, а вторую обернул вокруг бедер. Долго и жадно пил воду из анкерка. С джином же он поступил совершенно по-варварски: вместо того, чтобы выпить, стал плескать на ладонь и растирать себе грудь и шею! После чего принялся вычерпывать набежавшую воду со дна ялика. А потом свернулся калачиком между банками и закрыл глаза. Орлов видел, что его бьет дрожь, и не стал приставать с расспросами. «Сам расскажет все, когда доберемся до шхуны», – подумал он, наконец-то снова увидев знакомые паруса между скал.

Шхуна уже вошла в лагуну, которая казалась Орлову недостижимой. Ему приходилось бороться и с прибоем, и с течением. Приняв пассажира, лодка стала гораздо ниже сидеть в воде, и волны перехлестывали через край. Ладони горели, спина ныла от непривычной работы. Он греб, стиснув зубы и стараясь пореже оглядываться на берег.

Вдруг лодка вознеслась на высокой волне. Орлов едва успел выровнять нос поперек гребня, иначе непременно опрокинулся бы. Ялик скользнул вниз, убегая от пенной вскипающей дуги. Не убежал. Волна зеленой прозрачной стеной поднялась над ним, надломилась – да и обрушилась на корму. Орлов, враз промокший до нитки, оказался по колено в воде.

– Мать твою!

– Каррамба!

Они вдвоем кинулись вычерпывать воду. А потом оба уселись за весла. Теперь ялик понесся резвее, задирая нос и шлепая им по волнам.

Пройдя между скалами, они подняли весла, и лодка заскользила по тихой воде. В бухте, окруженной скалами, стояла такая тишина, что Орлову показалось, будто он оглох. Он даже успел решить, что это следствие перенесенных им контузий. Вера предупреждала, что нечто подобное может произойти, если он не бросит курить и не будет беречь уши от ветра~

Но нет, слух еще не потерян – весла скрипели в уключинах, и плескалась вода, и чайки перекрикивались, кружа над шхуной, застывшей у берега.

– Ты с этой шхуны? – спросил тот, кого он спас.

На этот раз он говорил по-английски.

– Да, – ответил Орлов.

– У вас не испанский флаг. Ты не испанец? На шхуне есть испанцы?

– Слишком много вопросов сразу, – сказал Орлов.

– Прости. Я слишком долго молчал.

– Испанцев тут нет.

– Испанцы тут везде. На каждой скале по испанцу. Хорошо бы забраться на шхуну раньше, чем они меня заметят. – Он вытер ладонь о куртку и протянул ее Орлову: – Френсис Холден, репортер из Бостона.

– Брукс. Джим Брукс, матрос.

* * *

Поднявшись на борт, репортер спросил, заикаясь:

– Есть у вас чистая бумага и карандаш? Мне надо срочно сделать кое-какие записи.

– Тебе надо срочно согреться, – сказал Петрович, накидывая на него одеяло. – У тебя губы черные. И ноги не держат.

Ноги у Холдена и в самом деле безвольно согнулись, и он рухнул бы на палубу, если б Орлов не успел его подхватить.

– Бумагу мне, бумагу и карандаш, – слабеющим голосом просил Холден, пока матросы укладывали его в гамак и закутывали одеялами.

– Ледяной! – ужаснулся Макарушка, растирая американцу серые распухшие ступни. – Чисто покойник! А ноги-то, ноги изрезал! В клочья порвал!

– Грогу свари, с ягодной настойкой! – приказал ему Петрович, а сам наклонился над спасенным. – Ты отдыхай. Отпусти себя. Все кончилось. Долго в воде был?

– Нет. – Американец закрыл глаза, и голос его стал глуше. – Не знаю~ Лодка наскочила на риф вечером. Переломилась. Мачта зацепилась за камни. Я держался за нее. Иногда стоял на камнях.

– Значит, всю ночь там простоял?

– Да. Нет. Две ночи.

– Почему не поплыл к берегу? Дождался бы прилива и поплыл~

– Не было сил. Я плохой пловец. Днем шел дождь. Я ловил его руками и ртом. Чайки. Проклятые чайки~ – Он открыл глаза. – Где я? Кто вы все?

– Мы? Друзья, – сказал Петрович.

5

Предоставив спасенного американца заботам Петровича и кока, Орлов поискал взглядом Илью. Сейчас он бы не отказался от его заветной фляжки. Но Остерман стоял на баке рядом с Беренсом и Кириллом, и они, казалось, даже не заметили, что на борту появился новый пассажир. Все трое молча глядели на берег.

Команда «Паллады» также не выказывала никакой радости по случаю окончания перехода. Оживление, царившее на борту, пока шхуна неслась к берегу, сменилось мрачным унынием, когда берег был, наконец, достигнут.

Шхуна стояла у длинного причала. Точнее, у остатков причала – над водой поднимались обугленные торцы свай, пунктирной линией уходящие к берегу.

Беренс, скрестив руки на груди, дымил сигарой, зажатой в зубах.

– Ялик вернулся? – спросил он, не оборачиваясь.

– Да, – сказал Кирилл, глянув на подошедшего Орлова.

– Горело давно, – сказал Илья. – Вон сколько помета на сваях.

– Не факт, – равнодушно возразил Беренс. – Чайки могут все загадить за день.

– Но за день нельзя убрать с берега большой поселок. Сколько, вы говорите, там жило?

– Работников оставалось шесть десятков. Да прочих человек сорок. Могли и беженцы прибиться. Да, поселение крупное~ Было крупным. Так, значит, ялик вернулся? Пожалуй, я один схожу на берег. Не нравится мне эта тишина. Схожу один.

– Вот еще! – Илья хлопнул по плечу Орлова. – Паша, ты как? Мозоли не сбил? Прогуляемся на берег? У Виктора Гавриловича там дела, а мы с тобой крабов наловим. Любишь крабов?

Орлов оглядел берег. На белоснежном песке не было ни души, и за редкими пальмами никто не мог спрятаться. Разве что в полосе кустов? Нет. Там над зеленью беззаботно порхали птицы. Им некого было бояться.

И все же капитан Орлов чувствовал, что там, на берегу, его ждет враг.

– Крабы разные бывают, – сказал он. – На иного без ружья лучше не ходить.

– Вот и я о том же, – Илья с улыбкой глядел на Кирилла. Но тот помотал головой:

– Оружие не брать. Если появятся военные, расстреляют на месте.

– Да-да, – кивнул Беренс. – Война, господа, война. Гражданское лицо с оружием считается вне закона. Бандитов уничтожают без суда и следствия.

– Переоденься в сухое, – сказал Кирилл Орлову. – И возьми мачете.

– Мешок для крабов прихватите! – крикнул с кормы Петрович.

* * *

Вода в бухте оказалась чистейшая, видно было каждую морщинку песчаного дна. Когда ялик набежал на отмель, Беренс соскочил в воду и пошел к берегу. Орлов отправился за ним. Мелкие рыбешки кружились у дна. Они испуганно разлетались в стороны и тут же возвращались, чтобы порыться в легкой мути над следами.

С берега доносилось пение множества птиц. Легкий ветер играл перистыми листьями пальм. Дальше, за пальмовой рощей, высилась зеленая стена гор. Пряные и цветочные запахи кружили голову. Ступив на береговой песок, Орлов увидел, что он весь рябой от недавнего дождя. «Никого здесь нет, – подумал Орлов. – Никого. А место – райское».

– Странно, что нет мошкары, – сказал он.

– Здесь всегда ветер, – пояснил Беренс. – Сквозняк. Вход в бухту смотрит на юго-запад, а вон там, на северо-востоке, лежит ущелье. Получается канал для движения воздуха между скалами. Поэтому здесь можно жить, не боясь москитов.

– Непохоже, что здесь кто-то живет, – сказал Орлов. – Кроме птиц и рыб.

– Ну, тут еще есть крабы. Соберите их пока для Луки Петровича. Берите голубых. У них сейчас панцирь мягкий, это такой деликатес. – Беренс протер очки и огляделся. – Да, соберите крабов. А я пока осмотрюсь.

Орлов принюхался. Теперь он смог различить в воздухе тревожные струйки кисловатой гари. Так пахнут мокрые угли.

Илья с мешком на плече бродил по пояс в воде между сваями, вглядываясь в камни под ногами.

– Крабы тут вкусные, – рассеянно продолжал Беренс, – особенно если их в рисовой муке обвалять~

– А почему поселок был так близко к воде? – спросил Орлов. – Неужели местные не боялись урагана?

Не дожидаясь ответа, он зашагал к полосе кустарника. Ему уже было ясно, что это не просто кустарник, а заросшие бурьяном огороды. В густой траве проглядывали остатки тропы. Пройдя по ней, он увидел, откуда шел едва уловимый запах гари, – черные прямоугольные пятна на месте сгоревших тростниковых хижин. От опорных столбов остались лишь обгоревшие пеньки. На выжженной земле поблескивали лужицы недавнего дождя.

Да, поселок был большим. И необычным. Он явно не вырос тут стихийно, а был построен по плану. Шесть необычно длинных домов на одной стороне улицы, четыре – на другой. Улица? Нет, дорога, широкая и твердая. Она вела от причала к горам. Орлов прошелся по ней и обнаружил за кустами остатки колодца. То был обычный сруб, и, наверно, до пожара над ним возвышался колодезный журавль – вот его обгоревшая жердь чернеет в траве. Обычный колодец, как в любой русской деревне. Но как он появился на Кубе?

Орлов заглянул в квадратный провал и посмотрелся в дрожащее зеркальце воды.

– Вода здесь солоноватая, – сказал, подойдя, Беренс. – Но пить можно. И река тут недалеко. Выше, в горах, есть родники. Позвольте ваш мачете.

Орлов вытянул из-за пояса тесак, но Беренсу не отдал.

– Что надо рубить?

– Ничего не надо рубить. Я тут кое-что обнаружил, хочу слегка копнуть. Пока помогите Илье с крабами. Вдвоем вы справитесь быстрее. А когда Макарушка их зажарит, еще пожалеете, что мало принесли.

– Что вы тут могли обнаружить? – спросил Орлов. – Тростник сгорел дотла. Но хижины были пустые. Ни костей, ни остатков утвари. Люди ушли и сожгли свои дома сами.

– Сами? Сомневаюсь. – Беренс покачал головой. – Ушли? Да. При этом унесли с собой все, что здесь было. Хоть бы одну лопату оставили.

– Покажите, где копать.

– Павел~ э-э~

– Григорьевич.

– Павел Григорьевич, любезнейший мой Павел Григорьевич, – с улыбкой произнес Беренс, – неужели вам доставит удовольствие рыться в выгребной яме?

– Покажите, где копать, – спокойно повторил Орлов.

Лопата все же нашлась, когда он немного поработал своим мачете, прорубая тропу. И не одна. Заржавленные, с обломленными черенками, они валялись в бурьяне возле заросшей выгребной ямы.

Едва сняв верхний слой комковатой бурой земли, Орлов понял, что лучше перейти на другую сторону. Он сменил позицию, устроившись рядом с Беренсом. Теперь ветер относил от них запах, поднимавшийся сквозь сырой песок.

Копать пришлось недолго.

Когда к ним подошел Илья, они сидели в сторонке и курили, пытаясь табачным дымом заглушить смрад.

Остерман уронил мешок, в котором скрежетали и щелкали наловленные им крабы, и длинно выругался по-испански. Потом заглянул в раскоп и зажал нос.

– Да сколько же их там?

– Полагаю, человек пять-шесть, не больше, – сказал Беренс, вытирая лоб рукавом.

– Застрелены?

– Расстреляны. Извольте видеть: у двоих, что сверху, руки скручены проволокой за спиной. Ставили над ямой и стреляли сзади. В затылок.

– Из чего стреляли?

Орлов молча открыл перед ним ладонь, на которой покатывались две потускневшие гильзы от винтовки Маузера.

– Армейские дела?

– Трудно сказать, – Беренс пожал плечами. – При случае расстреливают и те, и другие. Это раньше повстанцы обходились одними мачете. А сейчас, говорят, у них есть все, что лежало до поры в американских арсеналах.

– Но тут же не наши, так? – Илья, зажав нос, наклонился над телами. – Негры?

– Наши, – сказал Беренс. – Почернели.

– Руки связаны телефонным проводом. Узелок занятный~ Не знаю, кто расстреливал, но связывал человек опытный. Интересно, где он тут провод нашел. – Остерман выпрямился, сняв шляпу. – Значит, наши? И что? Не оставлять же их так.

– Вон там, за пальмами, кладбище.

– Ну, вы как хотите, а я пошел за похоронной командой, – сказал Илья. – Не то проваландаемся до утра.

* * *

К вечеру на окраине сожженного поселка, на кладбище, возле обгоревших развалин часовенки, появились семь новых крестов.

Воду из колодца нагрели на костре в большом котле и долго, тщательно мылись, песком и мылом оттирая с кожи неистребимый могильный дух.

Здесь же, на углях костра, были зажарены крабы. Наверно, они удались на славу. Остерман даже снисходительно заметил, что сей деликатес можно поставить рядом со знаменитой одесской барабулькой. Но Орлов не чувствовал вкуса, словно жевал промасленную бумагу. От джина он отказался. Снова и снова набивал трубочку и, дымя ею, все поглядывал на горы, покрытые плотной курчавой зеленью.

– А куда ведет эта дорога? – спросил он у Беренса. – Тут поблизости есть какой-то город?

– Нет. Городов поблизости нет. Там, за горами, Сьенфуэгос, миль пятьдесят по прямой, и три-четыре дня ходу. Мы туда ходили на баркасе, так быстрее, особенно если ветер хороший. А эта дорога никуда не ведет.

– Никуда?

– Там карьер. Оттуда возили камень, когда строили причал. Взрывали скалу, возили сюда бой. Валили лес там же, вокруг карьера, и волокли сюда. Вот и натоптали дорогу.

– Значит, люди не могли уйти по ней?

– Не могли.

– Тогда остается предположить, что они ушли морем, – сказал Орлов.

– Или лесом, – ответил Беренс, кивнув в сторону гор.

– Чего гадать! – Остерман разлил джин по кружкам. – Завтра с утра пройдемся вокруг, хоть чего-нибудь, да найдем. Мы с Кирой в пустыне, на голых камнях следы читали. А тут – детская забава. Чтобы толпа ушла лесом и не наследила? Не смешите меня.

– Тела, судя по их состоянию, лежали в земле несколько месяцев, – сказал Беренс. – Я отбыл отсюда в январе. Если все случилось зимой или даже весной, следы давно заросли.

– Значит, искать бесполезно?

– Я этого не говорил. Там, в лесу, прячутся несколько деревушек. В одной живут индейцы, с ними будет трудно договориться, они при виде белых прикидываются глухонемыми. Но попытаться все же можно. А еще выше живут китайцы. Те с нами, можно сказать, дружили. Они разводят свиней, держат коз. Мы к ним часто наведывались за мясом, за молоком. Они могут что-то знать. Хотя я, в основном, возлагаю надежды на тех, кто живет на реке. Там большая, по местным меркам, деревня, домов семь-восемь. Там дорога. Наши не могли пройти другим путем, если уходили в горы~

Они сидели вокруг угасшего костра и смотрели, как солнце опускается в море, как раз между скалами, прикрывающими вход в лагуну.

Орлов не задавал лишних вопросов. Когда понадобится, ему скажут все, что нужно знать. Но не сейчас. Сейчас команде «Паллады» надо было прийти в себя после удара. Они переплыли залив. Они рисковали, просочившись сквозь блокаду. Они должны были принять на борт людей, для которых были подготовлены пустые трюмы и множество свернутых матросских коек, и для которых кок Макарушка с утра затеял готовить богатое угощение. И вот – эти люди пропали. Вместо встречи получились похороны. Какие уж тут вопросы?

Спрашивать надо было не Беренса и не Кирилла – прежде всего ему надо было спросить самого себя. Где его место? Отправится ли он завтра на поиски или останется на шхуне? Он чувствовал, что выбор придется делать самому.

«Вспомни, как ты оказался здесь, – сказал он себе. – Ты бежал от смерти. Ты должен вернуться домой живым и здоровым. Тебя ждет семья. Бог миловал тебя. Ты уже катился в пропасть, а он – в который раз! – протянул тебе руку помощи. Так сделай же то, что от тебя требуется. Вернись домой. Ты нужен Вере и Гришутке. Представь, как тяжко им придется, если завтра ты уйдешь в лес – и не вернешься оттуда. Ты рискуешь не своей жизнью, а их счастьем».

– А если завтра ничего не найдем? – спросил вдруг Кирилл. – Сколько времени вы собираетесь здесь провести?

– Не знаю, – ответил Беренс. – Если никто не помешает, за два-три дня можно обследовать обширную территорию. Люди не могли растаять, как снег. Они где-то рядом. Если же не найдем ничего – значит, они ушли морем.

– И что тогда? – спросил Остерман. – Пойдем вдоль берегов? На воде следов не остается.

– Попытаемся навестить рыбаков. Здесь и на островах. Они могут что-то знать. Но я все же предпочел бы начать с поисков в лесу. Ведь их лодок не хватило бы на всех, значит, сами уплыть не могли. Мне трудно поверить, что сюда вошло большое судно. Об этой бухте мало кто знает, и даже местные считали, что сюда нет прохода. Нет-нет, если искать, то только в лесу. – Беренс помолчал, раскуривая погасшую сигару. И добавил: – Но можно и не искать. Война, господа, война. Обстоятельство непреодолимой силы.

Кирилл встал, отряхиваясь от песка.

– Два дня. Потом уходим к островам. А сейчас – домой. Соберемся заранее, да и ляжем пораньше. Выйдем на рассвете. Втроем.

– Капитан не должен покидать корабль без особой необходимости, – сказал Беренс. – Если вы, Илья Осипович, согласитесь мне сопутствовать~

– Мы с Кирой всегда работаем в паре, – сказал Остерман. – Вот увидите, найдем мы ваших казаков.

– Казаков? – вырвалось у Орлова. – Каких казаков?

Ему показалось, что Илья смутился. Но Беренс ответил спокойно:

– Частью от Кубанского войска, частью от Амурского.

* * *

Вахты перекроили, и Орлову выпало дежурить с четырех утра. Он лег спать в полночь, но долго не мог заснуть, обдумывая, как бы подступиться к Кириллу со своими советами насчет завтрашней вылазки. Может быть, они и сами догадаются разбиться, чтобы прочесывать в поисках следа одновременно три сектора, назначив место схода. Может быть, они и без него знают, что, несмотря на жару, придется надеть крепкие ботинки и рубахи с длинным рукавом. Может быть, они сами способны приготовиться к поиску на вражеской территории – но в любом случае у них не было того опыта, каким обладал капитан Орлов. Значит, раз уж они не берут его с собой, так пусть хотя бы выслушают~

Его разбудил Макарушка:

– Аврал. Вельбот на воду.

Кажется, перед глазами еще не растаяли остатки сна, а Орлов уже работал вместе со всеми. Спустили вельбот, забрались вчетвером и принялись на буксире тянуть шхуну. Боцман с коком остались на «Палладе» и шестами отталкивались от свай, помогая гребцам. Мало-помалу добрались до выхода из бухты. Подчиняясь командам боцмана, гребли то правым бортом, то левым. Предрассветный туман скрывал очертания берегов, но Петрович, видимо, ориентировался по звукам прибоя, и шхуна стала на якорь почти вплотную к отвесной скале.

– Тут и подождем, – сказал боцман, когда все вернулись на борт. – С моря нас не разглядят, если огней не зажигать. А мы отсюда все увидим. Вахтенным ночью не зевать! С берега глаз не спускать. Наши будут сигналить факелом.

«Наши? Так они уже там? – подумал Орлов. – Что ж, неплохо. Конечно, высаживаться надо было в темноте. Если ты не видишь врага, это не значит, что и он тебя не видит. Неплохо, неплохо. Кажется, за них можно не беспокоиться».

Помогая коку убирать после обеда, Орлов сказал, как бы невзначай:

– Капитан наш, видно, по берегу соскучился. Мог бы кого другого вместо себя послать.

– Нет, – серьезно проговорил Макарушка. – Они с Ильей – не разлей вода. Куда один, туда другой. Илья – он такой, он отчаянный, себя не бережет. Да и то сказать, подрубили корень человеку, один остался, вот и мечется.

– Один?

– Ты не знал? Один, совсем один. Родня какая-то в Нью-Йорке живет, да только они сами по себе. А была у Ильи семья, большая семья. Жена-красавица, трое детишек. Хозяйство было завидное. Табуны знатные. Все пропало. Все. Нефть на его землях нашлась. Начались споры. Земля-то в Мексике, а там закона нет. Кто больше заплатит, тот и прав. Илья уперся, на силу свою понадеялся. Да плетью обуха не перешибешь. Пока он в Мексике воевал, в Аризоне на ранчо напали. Все вчистую пожгли, коней увели, ну и~ – Макарушка вздохнул. – Жена у него красавица была. Из мексиканок. Горячая, гордая. Руки на себя наложила, не далась. А детишки сгорели. Вот он с тех пор и ходит-бродит, как неприкаянный. Подрубили корень человеку, не сидится ему на месте.

Орлов вспомнил, как странно глянул Илья тогда, при первой встрече, когда услышал, что он – нефтяной агент. Да, нефть – грязное дело, очень грязное~

– Другой бы поплакал, погоревал, да начал бы все заново. А Илья – ну, ты и сам видел: пьет, не просыхает. Как такого одного на чужой берег отпустишь?

– Что же Беренс его взял? Не мог выбрать кого понадежней?

– Гаврилыч знает, кого брать, – многозначительно произнес Макарушка. – У нас вся команда надежная, любого мог позвать. Но тут лучше Ильи да Кирилы Андреича никто не справится.

Они перебирали рис, лущили фасоль, и словоохотливый кок скрашивал нудное занятие рассказами о необычной команде шхуны «Паллада».

Оказалось, что эмигрантами могли назвать себя только Кирилл с Ильей. Макарушка же, как и молчаливые братья Акимовы, родился уже в Америке. Что же до их родителей, то те и слова такого не знали, «эмиграция». Уроженцы Архангельской губернии, они нанялись матросами на английский пароход, который в годы гражданской войны поставлял оружие южанам, прорываясь через морскую блокаду. Пароход был задержан, и команда, состоявшая из русских и англичан, оказалась в плавучей тюрьме. Британцев-то сразу завербовали на флот, по одному. А поморы не соглашались, держались кучей. Так, кучей, их вместе с тюремной баржей и унесло ураганом в открытое море. Помотало, покрутило, да и выбросило на берег разоренной Джорджии. Что было делать поморам? Не строить же ладью, чтобы вернуться к родным двинским берегам. Решили, что Бог велел им осесть на земле, где урожай снимают по два раза в год, где нет зимы, и где после войны осталось множество молодых вдовушек. Когда же на юг обрушилась эпидемия лихорадки, русские подхватили жен и детишек да перебрались на запад, в Оклахому.

В семьях бывших русских матросов говорили только по-русски, пели русские песни и на Пасху отправлялись в далекое путешествие, в Новый Орлеан, где была русская церковь. Хозяйство у всех было огромное, благо земли в Оклахоме им досталось изрядно. За что бы ни брались – все удавалось на славу. У самого Макарушки к двадцати годам уже был построен свой дом, и был свой пай на мельнице, и свое молочное стадо. Родители ему уже и невесту присмотрели, Катю Хлебникову, да только семейную жизнь пришлось малость отложить. Потому что появился в их краях лихой капитан Кирила Андреич. Женился он на дочери Луки Петровича, увез ее к себе. А когда пришло время крестить первенца, приехали к ним в Галвестон все оклахомские земляки. И показал им Кирила Андреич свою шхуну. И вышли на ней в море – прогуляться по хорошей погоде. И сказал Лука Петрович, что с чего человек начал жизнь, с того и закончит. И остался в Галвестоне с дочкой и внуком, и стал ходить боцманом на «Коршуне», и вся команда на ней стала русской, потому что и Макарушка, и молчаливые братья Акимовы как ступили на палубу, так и не смогли с нее уйти.

– На «Коршуне»? – переспросил Орлов.

– «Паллада» – не наша. Хозяин у нее – Гаврилыч. Мы у него наемная команда. А «Коршун» стоит дома.

– Понятно. Значит, Илья с Кириллом – тоже моряки?

– Моряки-то они моряки. Да только и на суше видали виды. Мы ведь как про них узнали? Той весной в наших краях тревожно было. То пастбища делили по-новому, то индейцы бузили, то банды новые объявлялись. Жил у нас на Волчьей реке ирландец один, Эдом Коннорсом звали. Хорошие у него табуны были, издалека за его лошадьми приезжали. Вот и убили Коннорса из-за его табунов. Думали, жена все бросит, ранчо продаст, да и уедет в город. А вышло-то по-другому. Как-то ночью будит нас Полюшка, дочка Луки Петровича. Говорит, на ранчо Коннорсов наши с бандой бьются. Всем миром собрались на подмогу. Приходим. Смотрим – ранчо, конечно, порушено. На доме живого места нет от пуль. Сарай сгорел. От конюшен одни головешки. И банда здесь. Мы их повязали – а у них все пораненные, и убитыми не меньше десятка валяются. Что оказалось? Илья с Кирилой Андреичем были с тем Коннорсом друзья, не разлей вода. Приехали ему помочь, да малость опоздали. Схлестнулись с бандой. И вдвоем чуть не всех положили. Вот такие они моряки. Вот и суди сам, кого еще Гаврилыч мог позвать с собой на такое дело.