Текст книги "Приключения Славки Щукина. 33 рассказа про враньё"

Карт-бланш

Перед моим днем рождения папа спросил:

– Что ты хочешь получить в подарок?

Я задумался и сказал:

– Я хочу две новых видеоигры.

– А еще что? – спросил папа.

– Ну, и еще одну новую видеоигру.

– А что-нибудь кроме этих твоих игр тебя интересует?

– Ну, чтобы мне разрешали играть в них больше одного часа в день. Всем разрешают, – пожаловался я.

– Может быть, завтра всем разрешат ходить на голове, – сказал папа.

– На голове ходить нельзя, – сказал я.

– Ну, это в переносном смысле.

– Это как? – я знал только переносы, которым нас учили в школе, когда слово не умещается в строчку и его переносят на другую.

Папа задумался.

– Ну, это, например, когда ваш учитель называет кого-нибудь безголовым или безмозглым, он не хочет сказать, что у человека буквально нет головы или мозга, а хочет сказать, что тот не умеет думать. А ходить на голове – это значит вытворять, что кому захочется.

– Я хочу ходить на голове! – тут же выпалил я.

– Хорошо, – сказал папа, – в твой день рождения я разрешаю тебе делать все, что захочется. Посмотрим…

– Весь день?!

– Весь день, – сказал папа.

И вот наступил мой день рождения. Утро выдалось замечательное. Еще сквозь сон я слышал, как щебетали птицы за окном, а когда открыл глаза, увидел, что вся комната залита солнцем, а перед кроватью на стуле лежат коробки с подарками. Там была радиоуправляемая машина, кроссовки, конструктор «Лего», две видеоигры, походный набор с фонариком и раскладным ножом, в котором были даже ложка с вилкой, футболка, новый футбольный мяч и какая-то книга. Я все это разглядывал и даже нюхал, новенькие вещи всегда так особенно хорошо пахнут. Потом пошел умываться и чистить зубы, а после этого чуть было не начал делать зарядку. Это меня дед приучил. Но я вовремя вспомнил – какой же я дурак! – сегодня мне все можно. Раз все можно делать, значит, и не делать тоже можно все! Я счастливый сел на кровать и задумался. А что, если не завтракать? Вернее, завтракать одним только мороженым и тортом. Я знаю, что много мороженого припасено на мой день рождения в холодильнике, а торт мама испекла вчера вечером, и он тоже стоит в холодильнике. Когда мама увидела, что я вытащил из холодильника торт и занес над ним нож, у нее сделалось точно такое же лицо, какое было лет шесть назад, когда она увидела, что я собираюсь засунуть ее шпильку для волос в электрическую розетку.

– Мне папа разрешил делать все, – сказал я.

– Вот пусть папа испечет торт, а потом разрешает! – сказала мама.

Торт пришлось «отставить», как сказал бы дед. Мама хотела и мороженое мне запретить, но папа ее удержал, сказал: «Один день всего, пусть попробует свободы, я даю ему карт-бланш!» Оказывается, так называется, когда все можно делать. Это в переводе с французского белая карта или чистый лист, на котором можно написать все что хочешь. В общем, так говорят. Вернее, никто так не говорит, кроме моего папы, который любит всякие непонятные вещи.

Я съел одно кофейное и одно клубничное мороженое, и когда я по привычке решил выпить чаю, у меня зубы заломило после холодного так, что я зажмурился. Думал, что они у меня сейчас потрескаются и выпадут, как это бывает в мультиках про Тома и Джерри.

После завтрака я сразу же включил компьютер, чтобы установить на него новые игры и поскорее начать играть. Но тут вдруг я подумал, ведь смогу это сделать и в любой другой день. А сегодня надо спешить делать то, что в другие дни уже не разрешат. Я снова задумался. Хотелось сию же минуту куда-то бежать, но я не знал куда. Долго не знал. Минуты три. А потом понял, что пойду в игропарк. Прямо с утра. Мне всегда в день рождения дают деньги на игропарк, и мы идем туда с пацанами. Я стал звонить своим друзьям. Лешка сказал: «Нет, я сейчас не могу, я квартиру прибираю». Вовка сказал: «У меня с утра тренировка». Димка сказал: «Мы же на вечер договаривались, я сейчас с мамой на базар иду».

«Ну и ладно! – подумал я. – Пойду один» И пошел. Игропарк от нас недалеко, две остановки на автобусе. Было еще утро, и в зале никого не было. Я попрыгал на батуте, поиграл в 5D «Транс-Форс», бил молотком по силомеру. Но скоро понял, что одному скучно. В аэрохоккей вообще один не поиграешь, и в боулинг, и в настольный теннис. Ерунда какая-то получается. Дяденька в костюме человека-паука оглядел пустой зал, вышел на балкон и закурил там, облокотившись о перила. Мне стало скучно.

В кино! – решил я. Но, выйдя на улицу, вспомнил, что перед кино мы с пацанами всегда идем в кафе, набираем поп-крон и фотографируемся вместе в специальной кабине, где строим рожи и подставляем друг другу рожки, – и мне расхотелось идти одному.

Я побрел по улице, разглядывая витрины, зашел в пиццерию. Мне захотелось пиццы, но там была очередь, а стоять одному так скучно. В зале было много детей, и все в компании, всем весело. Я посмотрел и ушел. Надеясь встретить хоть кого-нибудь из своих знакомых, я пошел дворами. Это были старые дома. Во дворах было много кошек и сушилось на веревках белье. Но я так никого и не встретил. Незаметно для себя я вышел к нашей школе. Необычно было смотреть на школу, зная, что там никого нет. Я даже обошел ее вокруг по пустому двору. Все окна и двери были закрыты. Только сбоку, там, где высокое крыльцо в мастерскую, дверь была открыта, и на ступеньках, подставив лицо солнцу, сидел наш учитель труда Валерий Павлович. Он удивился, увидев меня, и сказал:

– Привет, Щукин!

– Здравствуйте, Валерий Павлович, – сказал я.

– Ты что тут делаешь?

– Гуляю, – сказал я.

– А чего один гуляешь?

Я пожал плечами.

– А вы разве и по воскресеньям работаете? – спросил я.

– Да нет. Так. Зашел просто кое-что подремонтировать.

– А у меня сегодня день рождения, – сказал я.

– Да ну? Поздравляю, а чего не отмечаешь?

– Еще рано, гости только в четыре придут. Валерий Павлович кивнул. Потом сказал:

– Хочешь, покажу, как на токарном станке работать?

На станках у нас работают только старшеклассники, и я сказал:

– Хочу.

Мы вошли внутрь, здесь было прохладно, пахло краской, столярным клеем и машинным маслом.

Токарный станок был большой, как пианино, только пониже. Валерий Павлович объяснил мне, что такое передняя и задняя бабка, подручник, шпиндель; показал мне, как правильно закрепить заготовку и как правильно держать резец. Потом я нажал красную кнопку, и станок красиво загудел, завращалась ременная передача, и темное пятнышко на деревянной заготовке стало неразличимо, так она быстро крутилась.

– А что вытачивать? – спросил я.

– А что хочешь!

– Я не знаю, Валерий Павлович, чего я хочу, – сказал я, вспомнив свое сегодняшнее утро.

– Хорошо. Сделай толкушку для картошки. Это самое простое. Маме подаришь. У нее ведь тоже сегодня праздник, – сказал Валерий Павлович.

Толкушка для картошки похожа по форме на ручную гранату, только ручка у нее округлая и тоньше, и заготовка у меня все время трескалась, когда я вытачивал ручку.

– Здесь надо плавно, фигурно, не спеша – говорил Валерий Павлович, и по голосу чувствовалось, что ему очень нравится самому делать вещи плавно, фигурно. Он брал новую заготовку, и я снова включал станок.

С третьего раза у меня получилось, и я бережно снял новенькую, еще теплую от резца толкушку со станка.

– Теперь зашкурим аккуратно, – сказал Валерий Павлович довольный моей работой, как будто он сам никогда не делал толкушек, а вот сегодня научился. Пока я зашкуривал, то есть тер мелкой наждачкой, Валерий Павлович поставил чайник на маленькой плитке и высыпал из кулька пряники: «Угощайся». Мы поели пряников с чаем, и я сказал: «Ну, я пойду». «Давай», – сказал Валерий Павлович.

Странно, но теперь мне не было скучно. Я думал, как обрадуется мама, что я принес ей подарок, и как удивится папа, узнав, что я сам сегодня работал на станке.

Когда ко мне пришли вечером пацаны и захотели посмотреть, какие подарки мне подарили на день рождения, я всем им первым делом совал под нос толкушку для картошки и рассказывал, что я ее сам вытачивал на станке. А они все торопились посмотреть мои новые видеоигры, конструктор, кроссовки. «У меня такой был, я в такую игру играл, у моего брата такие же кроссовки!» – кричали они. Но никто не сказал, что у него есть такая толкушка для картошки или что он работал на станке. И я понял, что они не понимают, в чем тут кайф. А как объяснить, я не знал. «Ты чё, так картошку любишь?» – только и спросил меня Лешка. А папа наблюдал за мной и моими друзьями и иногда улыбался, но так, чтобы никто не заметил.

Вечером, когда гости уже разошлись, мама вместе с Машей прибрала со стола и вымыла посуду, а мы с папой вытерли и разложили ее по полкам в буфете, когда скучно было смотреть на остатки торта, папа меня спросил, доволен ли я своим днем рождения. Я сказал, что да, я доволен. «Вот ты сегодня делал все, что ты хотел, а что тебе больше всего запомнилось?» – спросил папа. Я посмотрел на него. А он со сдержанной улыбкой смотрел на меня, будто уже что-то зная. «Мне запомнилось… как я завтракал мороженным». Я видел, что это не то, что ожидал услышать папа. Поэтому я так и сказал, нарочно. Чтобы взрослые не думали, что они всегда все знают. А потом я пожалел, что так сказал. Выходит, что я хоть один раз, но соврал. Хотя папа мне дал карт-бланш, а день рождения ведь еще не кончился.

Витамины

У нас в семье все пьют. Папа, мама, моя младшая сестра Маша – все пьют витамины каждый день. Мама пьет от похудения, папа – от зрения, Маша – «Растишку» от детства, а я иногда пью таблетки от головы. Только дедушка Данила не пьет. Он доктор и военный, поэтому вместо витаминов он принимает коньяк. Он привык ко всему, что было в армии, и до сих пор делает утреннюю зарядку на балконе с гантелями, даже зимой. В детстве я пил рыбий жир. И думал, что от него заболел желтухой, потому что он такой желтый. Но потом мне сказали, что это не от рыбьего жира, а от какого-то Боткина.

А еще в детстве я любил смотреть сквозь цветные стекла. У нас в серванте стояло много разноцветных бокалов – синих, красных, зеленых, желтых. Я брал эти бокалы и по очереди смотрел сквозь них. И почему-то это называлось у меня – витамины. Мне становилась хорошо, весело и как-то загадочно. Потом родители мне сказали, что витамины – это другое, и показали такие веселые желтые шарики, сначала сладкие, а потом такие кисленькие. И я в первый же день, пока родители были на работе, съел почти весь пузырек, меня затошнило, и я снова пожелтел и думал, что у меня опять началась желтуха. С тех пор я не очень люблю витамины и не пью их. А все остальные у нас пьют. Но помогают они только маленькой сестренке Маше, потому что она хоть и медленно, но взрослеет. Папа все так же носит очки, а мама все так же ходит на аквааэробику – плавает в бассейне, чтобы не полнеть. Видимо, витамины на взрослых не действуют. Но они, взрослые, этого почему-то еще не поняли.

А я открыл для себя другие витамины. Они такие особые, что я еще никому о них не рассказывал. Потому что если рассказывать, то люди подумают, что я какой-то ненормальный. В первый раз это было, когда мы с пацанами играли на стройке. Недалеко от нашего дома был завод. Там что-то раньше делали. А потом перестали, и даже в окнах выросла трава. Мы часто там играли в войну. А потом кто-то купил эти развалины и начал там все заново делать, в смысле строить супермаркет. Но мы все равно там играли, хотя нас гонял сторож, но так было еще интересней. Нам нравилось от сторожа убегать. И там стояла бочка с известью. Я однажды спрятался за ней, и мне вдруг так стало приятно от запаха извести, что я потом нарочно приходил к этой бочке, и мне всегда становилось хорошо. Я даже спросил у мамы, почему так? И она сказала, что мне не хватает кальция, и купила мне какие-то таблетки. Я их пил, но это было совсем не то, что та бочка с известью, никакого удовольствия.

Потом однажды у нас на улице клали асфальт, и от этого запаха тоже было как-то особенно хорошо. Я не стал говорить маме, а то вдруг она скажет, что мне асфальта не хватает, и заставить пить такие черные таблетки, которые дает Маше, когда у нее болит живот.

Еще мне нравится, как пахнут рельсы, когда мы приезжаем на дачу и идем вдоль железной дороги.

Но самое странное было однажды, когда я шел домой из магазина. Меня попросили купить хлеб. Я купил в булочной одну булку белого и одну черного хлеба и шел домой. Было пасмурно и как-то скучно. Все вокруг было такое обыкновенное. И небо такого цвета, как алюминиевая миска, что стоит у нас на даче. В нее складывают остатки обеда и оставляют возле крыльца, чтобы бездомные кошки или собаки могли поесть. Когда я вышел из булочной, вдруг полил дождь, и я побежал домой, прыгая через лужи. И, чтобы срезать расстояние, побежал через сквер, пригибаясь и задевая за мокрые ветки, с которых мне за шиворот лилась вода. Не помню, зачем я остановился, поглядел вниз с небольшого откоса туда, где под козырьком подъезда военной части стояли два офицера и какая-то женщина с красным зонтиком. И мне вдруг стало так удивительно, будто я раньше все видел сквозь какую-то пленку или целлофан, а сейчас ее сняли, и я видел все необыкновенно четко. Даже капли, которые висели на железной узорной решетке, поддерживающей козырек подъезда. Я не мог понять, в чем дело, и только смотрел, удивляясь от незнакомой свежести.

Так вот до сих пор и не понял, и никому не рассказывал. Просто не знаю – что это. Может быть, что-то еще никем не открытое, и я, когда вырасту, открою, что это такое. Вот это и будут настоящие витамины!

Зоопарк

– Нет, я с дедом не пойду! – закричал я так, что родители замолчали и посмотрели на меня.

– Почему? – спросил папа.

А я не знал, что сказать, и поэтому ответил:

– Он сложный человек!

Так мама порой говорит про дедушку.

И тогда папа молча посмотрел на маму. А мама посмотрела в сторону.

– Что случилось? – спросили меня и мама, и папа по очереди.

А я не знал, как рассказать. Хоть с дедом Данилой и бывает непросто, мне все-таки не хотелось его выдавать. А дело было так: в прошлый выходной поехали мы с дедом в зоопарк. Без Маши, потому что она была на даче у бабушки, маминой мамы.

В зоопарке все было нормально. Не считая того, что я не люблю зоопарки. Там всегда ужасно пахнет и жалко зверей. Но дедушка вел себя спокойно – я это хотел сказать. Дедушка у меня любит делать всем замечания. А я этого стесняюсь. Мне становится за него стыдно и кажется, что все на нас смотрят. Но сегодня он был в миролюбивом настроении. Купил нам по порции мороженого, правда, свое почти сразу выбросил в урну: «Тьфу, вода с сахаром! Разучились делать…» Но у меня забирать и выбрасывать не стал. Мы долго стояли возле вольера с верблюдами. «Ох и нагляделся я на них в свое время», – сказал дедушка, зевая.

Если бы я был зверем и попал в зоопарк, то, наверное, убежал бы. Но куда бежать, если ты слон или лев? Поймают снова. Тогда бы я стал что-нибудь изучать. Хотя звери не могут изучать науки. И переписываться со своими родственниками и друзьями тоже не могут. А как бы я ждал письма из Африки, если бы был слоном и умел читать и писать! И дружить здесь мне было бы не с кем, потому что все в клетках и не могут переговариваться друг с другом. Если у зверей и есть язык, то у всех, наверное, разный – не может слон разговаривать с буйволом, леопардом, тюленем или обезьяной. Тогда бы я только спал и видел во сне свою родину. Больше мне бы ничего не осталось, как только спать и ждать, когда я умру. Мне бы хотелось умереть поскорее, чтобы потом снова родился свободным. Даже не обязательно слоном…

Я смотрел на зверей в разных клетках и думал, вот они сидят, мирно смотрят, едят свой корм. Все хорошие и всех их жалко. Каждому хочется помочь, с каждым поговорить и приласкать. И кажется, что каждый зверь тебя обязательно поймет. А если их выпустить из клеток, они начнут охотиться и убивать друг друга. И бесполезно будет им что-то говорить. Они не послушают. И прав будет каждый из них, а самый сильный будет самым правым.

«О чем задумался, Славка?» – спросил меня дед.

Я сказал ему, что мне жалко зверей в неволе.

«Да, – сказал дед, – но животное, в том числе и человек, ко всему привыкает».

«Это хорошо?» – спросил я.

Дедушка пожал плечами.

«Если бы ты мог освободить одного зверя, кого бы выбрал?» – спросил я.

«Слона, – сказал дедушка, – ездил бы на нем за пенсией, как падишах».

«Я серьезно!» – сказал я. Но вместо ответа дедушка стал рассказывать мне одну книжку, он все время что-нибудь читает, но в основном про войну. А эта была про одного человека, который ходил в зоопарк, и там ему очень понравился молодой тигр. И вот этот человек решил выкрасть этого тигра, чтобы дать ему свободу. Он тщательно готовился, купил фургон для перевозки, медикаменты, чтобы усыпить тигра, инструменты, чтобы ночью сломать замок клетки. Он потратил на подготовку все свои деньги. И ему все удалось. Он провез тигра через границу и в порту погрузился со своим фургоном на паром, идущий в Африку.

Потом он снова долго ехал и наконец выпустил тигра в джунглях. И уехал. Но на обратном пути его арестовали. За ним уже до этого гнались как за похитителем. И ему, конечно, было досадно, что его арестовали, но сильно он не расстроился. Ему было легко на сердце оттого, что он спас живое существо, дал ему свободу, и поэтому он теперь был уверен, что будет чувствовать эту свободу даже в тюрьме. И он сидел в полицейском участке и улыбался. Пока один офицер не сказал ему, что тигры в Африке не живут.

«Вот как важно учить географию, ну и вообще», – сказал дедушка. А у меня даже настроение испортилось от жалости к этому человеку и тому тигру. Я не люблю книги с плохим концом. Где их только дедушка находит!

Но это вообще не то, про что я хотел рассказать, вернее не то, про что я не хотел рассказывать родителям. Мы еще немного погуляли в зоопарке. Потом, когда вышли, я вспомнил, что мне надо купить тетради в клеточку и пару ручек. И мы зашли в книжный магазин. Пока я выбирал ручки и тетради с прикольными обложками, дедушка разглядывал книжные полки. Он пробегал по ним глазами без интереса, со скучным и насмешливым выражением. Как вдруг остановился и выхватил одну книгу с полки. Он раскрыл ее, стал листать, потом замер, а потом двумя руками швырнул ее на пол так, что на звук обернулись покупатели и продавцы. Я испугался и поскорее поднял книжку, стараясь сделать лицом такое выражение, что мой дедушка нечаянно обронил книгу, а я поднял и все. Дед уже шагал к выходу, а я, прежде чем поставить книгу на полку, успел только прочитать на обложке: С. О. Рокин «Ленин-Цы». Ерунда какая-то… Я даже забыл про свои ручки и тетради. Дед широко шагал к остановке, а я скакал за ним вприпрыжку, чтобы не отстать. На ходу дедушка немного успокоился, а потом мы еще долго ждали автобуса, и я боялся его о чем-нибудь спрашивать. Но вот он совсем остыл, вытащил папиросу, покрутил ее в пальцах, понюхал и выбросил в урну. Дедушка у меня волевой, бросает курить.

Маршрут, который идет до зоопарка, ходит редко. Ему надо проехать через весь город. Потом через пригород, где много деревянных одноэтажных домов, есть огороды, собаки в будках, и даже есть во дворах еще деревянные туалеты. Иногда мне хочется, чтобы мы жили в таком доме, потому что в таких домах есть чердаки с полукруглым окошком. И я бы там сделал себе комнату, а ночью мог бы выходить прямо на крышу… Ну и вообще, жить в таких домах как-то интересней. Мне кажется, что там даже могут водиться домовые, хотя я в них не верю.

Наконец автобус пришел и долго стоял на конечной остановке, ожидая пассажиров. Я сидел у окна и рисовал пальцем по стеклу, хотя рисунка не было видно, дедушка протирал от скуки очки уже в третий раз. Пассажиры, многие с детьми, постепенно заполняли автобус. Я так долго сегодня смотрел на разных зверей, что теперь мне и люди в автобусе стали казаться на них похожими. Вот эта тетенька с узким лицом и длинными глазами казалась похожей на лань, а другая, нахмуренная с завитыми волосами, спадавшими на лоб, напоминала овцебыка. Третья, с широким удивленным лицом и близко поставленными круглыми глазами, была похожа на сову. Сутулый дядечка в клетчатом шарфе смахивал на доброго жирафа. А другой, небольшого роста, но носатый и очень важный, напоминал верблюда. Возле женщины-лани вертелись двое детей, мальчик и девочка, но похожие не на маму-лань, а на лисят с острыми мордочками. А вот сынуля женщины-овцебыка был вылитая мама, тоже серьезный, нахмуренный и ел булку. Маленькая старушка с серыми от седины волосами смотрела вперед добродушной мордочкой мишки коала, а ее внучка держала двумя руками конфету и откусывала от нее, как белочка. А потом появились эти две гиены, два взрослых хулигана. На них были пятнистые камуфляжные штаны. И лица такие, как будто они ели что-то кислое, но улыбались. Они сели на заднее сиденье, щелкали там семечки, пили пиво и громко ржали и матерились. Пассажиры стали делать им замечания, особенно женщины с детьми. А я несколько раз хватал дедушку за руку и шептал ему: «Не надо, дедушка, пожалуйста». И дедушка терпел, смотрел в окно. А хулиганы все громче смеялись и ругались, и дяденька-жираф пытался их успокоить, но они его не послушались и даже стали его обзывать. И я видел, что он, хотя и взрослый, испугался их и отвернулся. И женщина-овцебык отвернулась, и женщина-лань обняла детей и уставилась в окно застывшим взглядом, и мужчина-верблюд закрылся журналом. Я хулиганов, конечно, и раньше видел много, у нас во дворе и в кино. Но в кино они часто нестрашные, иногда даже красиво поют и танцуют. А эти были даже хуже, чем наш Генка Малюга. Генка по сравнению с ними был добродушный озорник вроде Буратино. Из этих один был рыжий, и все время длинно так улыбался, а второй был в такой вязаной шапочке, в которых поют хип-хоп, в безрукавке, и на руках у него были синие татуировки.

Мы с дедом сидели к ним ближе всех. И вдруг рыжий положил свою ногу в грязном ботинке с присохшей к подошве глиной, из которой торчала зеленая травинка, на спинку нашего сиденья, как раз между мной и дедом. Дедушка встал и взял меня за руку, чтобы перейти отсюда подальше, в начало салона. Но отпустил мою руку, и не успел я обернуться, как дед ударил рыжего парня головой о железную спинку сиденья, на которую тот положил свою ногу. Тот парень, который был в шапке, вскочил, но дед моментально ударил его кулаком в живот, так что парень согнулся пополам. Потом дед схватил их обоих за шиворот, поднял в воздух, как будто они были не настоящие, а картонные или тряпочные, и ударил их головами друг о друга. Двери автобуса раскрылись, потому что мы подъехали к остановке, и дедушка выбросил обоих наружу. Тут все в автобусе взорвались против моего дедушки. А хулиганов, наоборот, стали называть детьми и жалеть, и кричать дедушке, что он избил детей. Но никто не посмел подойти к нему, и мы так и стояли вместе целую вечность до следующей остановки, взявшись за руки. Дед мой не ответил никому ни слова, просто стоял и смотрел в окно.

«Вот те и зоопарк!» – повторял дед, усмехаясь, пока мы шагали по улице, уже выйдя из автобуса. – Вот уж кого надо в зоопарке держать!»

– Деда, ты крутой, как Шварценеггер?

– Кто…

– Ну, Терминатор.

– Дурак ты, Славка…

Я опешил, а он вытащил пачку папирос, и я подумал: «Теперь точно закурит». Но дед смял ее в кулаке и швырнул в урну. А на «дурака» я, конечно, обиделся.

Всего этого я родителям не рассказал. И они поссорились, потому что папа решил, что это мама настроила меня против дедушки, и обиделся на нее. А как я мог рассказать? Тогда бы я выдал дедушку, и они бы оба на него сердились. А это все-таки несправедливо. И я решил не говорить правду, а это все равно, как опять соврать. Да, дедушка суровый человек, но я подумал и решил, что это как в природе, среди зверей, кто-то должен быть таким «хищником», чтобы его боялись даже хулиганы.