Текст книги "Приключения Славки Щукина. 33 рассказа про враньё"

Три мушкетера

Папа у меня спокойный, даже, как говорят, выдержанный человек. Он не хватается за голову от пустяков, как, например, мама. Когда я получаю двойку или когда родителей вызывают в школу. Но иногда папа ведет себя хуже мамы. Он может завестись из-за такой ерунды, из-за которой мама бы и бровью не повела. Вот недавно папа узнал, что я не читал книгу «Три мушкетера». Ну не читал и не читал, подумаешь… А папа начал взмахивать руками, ходить по комнате, усмехаться, как он это делает, когда сердится, спрашивать меня: «Тебе сколько лет?!» – как будто он сам не знает. В общем, ему зачем-то очень понадобилось, чтобы я прочел эту книгу. Наверное, потому что в его детстве все мальчишки ее читали, и папа думает, что так должно быть вечно и со всеми детьми. В общем, меня заставили читать. Книжка мне сразу не понравилась. Еще до того, как я ее открыл. Она была толстая. Но все равно я начал читать. Читаю и ничего понять не могу. Какие-то гугеноты, бердыши, Ла-Рошель, беарнский мерин и роман о розе. Папа стал мне объяснять, но вдруг рассердился, что я качаю ногой, пока он объясняет. Я тоже обиделся на него, что он рассердился из-за такого пустяка. Я решил тогда просто посмотреть фильм и сказать папе, что прочел книгу. Но получилось неудачно. Папа как раз вернулся с работы и запретил мне смотреть. «Фильм не то, – сказал он. – Читай!» Это было даже как-то странно, что он так привязался ко мне с этой книгой. Он у меня даже уроки проверять не любит.

А тут прямо следил, чтобы я читал. И мне пришлось. Но постепенно я увлекся и даже читал вместо того, чтобы делать математику. А папа только улыбнулся, увидев, как я пытался спрятать книгу под учебник, и ничего не сказал. Наверное, в детстве, когда не было других развлечений, кроме книг, он сам так читал.

Местами в книге было по-прежнему непонятно, но я не обращал на это внимания и так увлекся, что, приходя из школы, первым делом хватался за нее. Даже стал жалеть, что живу не во Франции в те времена и не служу в мушкетерах. А еще достал свой пластмассовый меч, которым уже давно не играл, и стал учиться фехтовать. Вот говорят, что книги помогают набираться ума и взрослеть, а я, наоборот, впал обратно в детство и вдобавок разбил мечом плафон люстры в гостиной. Мне было стыдно сказать правду, и вместо я этого сказал, что нечаянно попал по ней мячом. Меня и так за это все время ругают. Не то чтобы соврал, просто сказал неразборчиво: «Попал мечом». Так, что было больше похоже на: «Попал мячом». Вроде и разницы никакой, но не так стыдно. Что я, маленький?

В школе мой приятель Лешка сказал: «„Три мушкетера“ – отстой. „Властелин колец“ – классно!» «„Властелин колец“ – отстой, – сказал другой мой приятель, Вовка. – „Сталкер“ и „Ведьмак“ – круто!» «Это значит – ты дурак!» – сразу ответил ему Лешка. В общем, как сказал бы мой папа, у нас «развернулась дискуссия». Потом они немного подрались, а я не стал. Каждый «остался при своем мнении». Только Лешка с оторванной пуговицей на рубашке, а Вовка с красным ухом.

Но однажды у нас во дворе я встретил пацана, который тоже любил «Трех мушкетеров». Правда, он не читал книгу, но смотрел фильм. Я предложил ему сразиться на шпагах, как мушкетеры. Мы взяли две палки, и он сразу меня победил, ткнув палкой в ребро. «Туше!» – сказал он. Я не понял. И решил, что это случайно. Говорю: «Давай еще». Он согласился и опять сразу меня победил. И потом снова. Я не успевал и глазом моргнуть, как получал несильный, но чувствительный укол палкой в грудь или в живот. «Да не расстраивайся, – сказал этот пацан, Олег, – я фехтованием занимаюсь». Он рассказал мне про спортивный клуб «Бастион», и я в тот же день пошел туда записываться. Хотя родители мне сказали: «Это хорошо, но ты ведь все спортивные кружки бросаешь. Где твоя гребля? Где бокс?» И на этот раз я точно решил, что никуда не уйду из этой секции. Из принципа, как говорит папа. Я раньше уходил не потому, что мне переставали нравиться гребля или бокс. А потому что мне тренеры переставали нравиться. На гребле у нас сначала был прикольный тренер, веселый и не злой. А потом пришел другой, который сказал: «Я вашу команду подниму. Я вас выведу». И он увеличил нам тренировки на суше. Мы по часу бегали кросс, ходили гусиным шагом, так что уже падали, отжимались от пола и от скамейки. В общем, нам потом уже не хотелось смотреть на эту байдарку. И точно, он вывел из нашей секции человек семь. Ну а остальные, наверное, уже стали чемпионами.

А тренер по боксу ввел правило проверять у всех школьные дневники, и если там была двойка, бил подошвой кед по заднице. А у одного пацана-двоечника, Вадика, был брательник-хулиган. И Вадик ему пожаловался на тренера. Брательник Вадика с дружками встретил этого тренера вечером. И бокс тренеру не помог, потому что они подошли сзади и их было четверо. После того, как я увидел нашего тренера с двумя фингалами под глазами, я разочаровался в боксе и ушел. Хотя пацаны говорили, что с тех пор заниматься в секции стало намного лучше. И вот я решил, что фехтование уже точно не брошу, и даже прямо сказал об этом родителям.

Вот зря я, конечно, так сделал. Прям поторопился. Как я и ожидал, шпаги нам не дали, а начали с общей подготовки. Я хотел сказать, что я уже подготавливался и на гребле, и на боксе, но Олег дернул меня за руку, типа не надо. И мы пошли по кругу уже знакомым мне гусиным шагом, потом кувыркались, потом отжимались, а потом мне показывали, как надо держать шпагу и как делать приветствие перед боем. Даже пофехтовать ни с кем не дали. Тренер просто давал мне рапиру или шпагу и говорил: «Три, пять, четыре, шестая сабельная, семь, три, восемь». А я должен был только принимать правильную позицию, меняя положение рапиры, там у них все по цифрам расписано. И так прошло недели четыре, пока меня не начали учить «фраппе», т. е. удару шпагой, но тоже пока без противника. А когда поставили в пару, нужно было опять повторять все по цифрам. И отбивать только одиночные удары. Я уже решил, что такое фехтование мне никогда не пригодится.

А тут еще у меня начались проблемы в школе. Вернее, они начались у всех. С того момента, как наша директриса решила организовать школьный хор. Раньше я после уроков бежал домой, обедал, а потом шел в спортклуб на фехтование. А теперь после уроков всех оставляли на хор часа на полтора. Сразу после хора мне приходилось бежать на тренировку, а уже потом я приходил домой и обедал. Я был такой голодный, что съедал по две тарелки борща и полную миску второго. И мне было все равно, что там на второе, картошка с котлетами, или плов, или… В общем, все равно. И делать уроки после этого я уже не мог. Я их делал, конечно, но прямо засыпал над тетрадью. И стал получать двойки почти по всем предметам, а родители сказали: «У тебя не получается совмещать спорт и учебу». «Ну почему…» – вяло возражал я. «Потому что! Сам посмотри в свой дневник», – отвечали они. А я отворачивался, как бы показывая, что мне грустно, но на самом деле, чтобы скрыть улыбку. И наконец свершилось! Мне запретили ходить в секцию фехтования. Я не сам ушел! Пообещал, что не уйду, и выдержал. Но хор родители запретить не могли, потому что это было распоряжение директора школы. Хуже всего было то, что руководительница хора Ангелина Антоновна меня хвалила. Говорила, что у меня хороший голос и слух. Я завидовал тем, кого на хор не взяли. Например, моего друга Лешку. Лешка схитрил. Когда было прослушивание и нужно было спеть немножко под пианино, он нарочно во все горло орал так фальшиво, что его тут же забраковали. А я не смог. Тоже хотел так сделать, но против своей воли пел правильно. Голос меня не слушался и сам, как назло, ложился ровно на музыку. Теперь после уроков Лешка, улыбаясь, похлопывал меня по плечу: «Ну, не подкачай там… Стас Михайлов». И убегал домой. Он теперь вечно обзывал меня именами всяких певцов. Иногда директриса приходила послушать нас и сидела, улыбаясь от счастья, одна в пустом зале. А Ангелина Антоновна, сидя за пианино, поворачивалась в нашу сторону и открывала рот, как бы изо всех сил помогая нам получше спеть перед директрисой.

Мой папа часто говорит, что никакой труд не бывает напрасным. И вот я впервые в жизни стал убеждаться в этом на собственном опыте. Когда началась подготовка хора к выступлению на городском конкурсе, директрисе так хотелось занять там первое место, что нас стали снимать почти со всех уроков. И мы только и делали, что пели как ненормальные.

Теперь уже я показывал Лешке язык, когда уходил с контрольной по математике: «Не подкачай тут без меня, Пифагор!»

А за несколько дней до нашего выступления на конкурсе я умудрился заболеть ангиной. И теперь не то что петь, разговаривать толком не мог. А я так мечтал, что наш хор займет первое место и всем нам как победителям разрешат вообще больше не учиться. Ну или просто не будут ставить двойки. И вот теперь я вылетел из числа этих избранных счастливчиков, причем вылетел по самой глупой случайности из-за какой-то ангины. Которую я вдобавок подхватил по недоразумению, когда ел снег во дворе. Мы после школы играли в снежки, а потом в футбол на катке. Вместо мяча у нас была Лешкина шапка, а потом моя, чтобы не обидно. Мне стало жарко, захотелось пить, и я поел снега. И все потом поели. Но никто не заболел, кроме меня. Несправедливо!

Я болел две недели, а когда вернулся в школу – хор исчез. Пропал совсем, как будто и не было его никогда. И табличка исчезла с двери. И все даже успели о нем забыть. Папа мне как-то говорил, что есть такой научный закон – плохое быстро забывается, чтобы человек больше радовался жизни и не уставал от нее раньше времени. Я стал расспрашивать пацанов. Оказывается, наш хор на выступлении не занял первого места. «Второе занял?» – спросил я. «Нет. Последнее», – сказали мне пацаны. Ангелина Антоновна утешала всех ребят, говорила, что они выступили замечательно, но что мы еще молодой, начинающий коллектив, другие годами поют, а мы всего месяц репетировали. Но директрису нашу это не утешило. Теперь вместо хора она организовала в нашей школе драматическую студию. «Чё за студия такая?» – спросил я. «Ну, там они спектакли будут ставить. Один про снеговика. А младшие классы про репку». «А про снеговика старшие?» – спросил я. «Иди сам узнай, если так интересуешься», – сказали мне пацаны.

Думаете, я не пошел? Я взял и пошел. Я по театрам у нас в школе первый эксперт.

Зашел в кабинет с табличкой «Театральная студия» и вижу опять там наша Ангелина Антоновна. Мне даже жалко ее почему-то стало. Особенно когда я узнал, что она теперь не главная, а просто помогает с «музыкальным оформлением». Она сидела в уголке за пианино и читала журнал. А главная была другая тетенька – Зульфия Рашидовна. Она раньше была настоящей артисткой, только в цирке. Ходила по канату и делала всякие прыжки и сальто под куполом. Когда я ее в первый раз увидел, то даже испугался немного – подумал, что она не настоящая. У нее были такие большие глаза и ресницы, как бывает только в кино. Потом я понял, что это просто у нее косметика такая.

«Так! – сказала она, выстрелив в меня своим указательным пальцем с длинным красным ногтем. – Пройдись-ка…»

«Я снеговика не буду», – сразу сказал я. Зульфия Рашидовна расхохоталась так, что я опять испугался. «Ненормальная какая-то», – подумал я. Но потом оказалось, что, наоборот, она нормальная и даже прикольная. Когда я посмотрел, как она с третьеклассниками сделала спектакль про репку, то я бы согласился быть не то что снеговиком, но даже репкой. У нее, у Зульфии Рашидовны, все было прикольно, все под музыку, все пели прикольные песенки и плясали. Я и не представлял себе, что про репку может быть так смешно. Сам Репка был в темных очках, такой весь навороченный и пел хип-хоп. Мы с пацанами ржали и аплодировали, когда этот спектакль показывали у нас в актовом зале. Вообще, всем понравилось. Только директриса наша сидела не очень довольная. Я по ее лицу заметил. Она не любит, когда шумят. Но это же театр, здесь можно.

А потом Зульфия Рашидовна стала ставить другой спектакль. И я, конечно, записался. «Теперь надо что-нибудь серьезное, из классики», – сказала Зульфия Рашидовна, постукивая своими длинными ногтями по полировке пианино. «Это ее, наверное, директриса заставила», – подумал я. «Что вы читали из классики, ребята?» – спросила она. «Му-му», «Каштанка», «Тарас Бульба», «Руслан и Людмила». Зульфия Рашидовна слушала и качала головой. Она задумалась и даже стала как будто грустной, а потом вдруг вскрикнула: «Алле-оп!» Встала, выставила ногу вперед, сделала что-то типа «ласточки» и вдруг прошлась колесом от одной стены до другой. Мы прямо обалдели! А она, улыбаясь, поправила волосы и сказала: «Будем ставить фантазию на тему „Трех мушкетеров“. Кто читал?» И вот тут я второй раз вспомнил слова своего папы о том, что никакой труд не бывает напрасным.

Кроме меня, в студию записались Серега Порфирьев, Сашка Глотов, мой друг Лешка и даже Пятыров. Хотя мы не хотели его принимать и даже честно сказали Зульфие Рашидовне, что он дурак и все испортит. Потому что он любит нарочно всегда все портить. Но она посмотрела на нас и сказала: «Я тоже была хулиганкой в школе. Пусть приходит».

Мы приступили к репетициям, и теперь я уже охотно оставался после уроков. Хотя спектакль у нас получался какой-то странный. Но я уже заметил, что даже фильмы бывают мало похожи на книжки. Началось с распределения ролей. Вернее, с того, что Зульфия Рашидовна велела всем прочитать этот роман. И на следующий день все как один сказали, что уже прочитали. На самом деле, они просто посмотрели фильм. И я уже улыбнулся, чтобы сказать, что они все врут, но передумал. А то вышло бы как-то выпендрежно, типа я самый умный.

«Молодцы! – сказала доверчивая Зульфия Рашидовна. – Ну и кто кого хочет сыграть?»

«Д’Артаньяна!» – ответили мы все в один голос. Только Пятыров сказал: «А я кардинала. Он самый крутой злодей».

«Хорошо, – согласилась Зульфия Рашидовна, – чтобы никому было не обидно, будете играть д’Артаньяна по очереди». Это она, конечно, здорово придумала, чтобы сразу все не перессорились. Но только у нее ничего не вышло, потому что каждый хотел играть Д’Артаньяна первым. И тогда она спросила: «А кто из вас умеет фехтовать?»

И все тут же подняли руку. Я даже растерялся и тоже поднял руку. Последним. «Хорошо, – улыбнулась Зульфия Рашидовна, – сейчас проверим». Она раскрыла свою длинную спортивную сумку и неожиданно достала оттуда две настоящие рапиры. Тренировочные, конечно, я это сразу понял. А пацаны ахнули: «Шпаги! Настоящие?» Они даже не знали, чем рапира отличается от шпаги.

«Ну, кто первый покажет свое мастерство, господа мушкетеры?» – спросила Зульфия Рашидовна, выйдя на середину. Она стояла, держа рапиру перед собой, одной рукой за рукоять, а другой за скругленный наконечник, и сгибала упругий клинок то вверх, то вниз.

«Я!» – крикнул Пятыров. «Ты же кардинал!» – крикнули ему пацаны. «Ну и что!» – он уже выскочил вперед и схватил со стула вторую рапиру. Он схватил ее как саблю и ринулся вперед, рубя сверху. Но рапира тут же была выбита у него из рук одним легким движением нашей режиссерши. «Не, это не в счет!» – закричал он, подхватил рапиру, ринулся второй раз и тут же получил легкий укол в грудь. «Убит! Убит! – радостно закричали пацаны. – Теперь я!» Они все выходили по очереди, и никто не продержался дольше пяти секунд. А я не спешил. Сидел и смотрел. Я заметил, что Зульфия Рашидовна повторяет со всеми один и тот же прием. Он называется «фруассе». Она подставляет острие своей рапиры под рапиру нападающего, а потом резко по всей длине скользящим движением до самой гарды противника переводит ее в положение третьей защиты, и рапира нападающего летит вниз.

Я остался последним и сидел, пока меня не окликнули: «А ты не будешь?» Тогда я как бы нехотя поднялся. «Даже не пытайся!» – смеялись пацаны. Я вышел и тут же выдал себя. По привычке, как нас учили в секции, отсалютовал. Черные глаза Зульфии Рашидовны весело дрогнули, и она ответила мне таким же салютом-приветствием. Я встал в позицию, и пацаны заржали: «Чё ты из себя изображаешь, Славка!» Но я не обращал внимания, глядя, как учил тренер, в глаза противнику, а не на его оружие.

Она пошла вперед, я навстречу, мы соприкоснулись рапирами и отошли по шагу назад, потом снова. Потом она провела атаку, я ушел в четвертую защиту и провел атаку в третий сектор, она ушла в седьмую защиту и пошла из нее в прямую атаку, я ответил второй защитой, из нее развернулся на полный оборот вокруг себя и прямым ударом поверх ее рапиры нанес укол. Мы оба так и замерли в этой позиции. «Туше», – сказал я.

Это был мой миг славы. Пацаны сидели, раскрывши рты, а Зульфия Рашидовна, плавно упала на пол и, выпустив рапиру, захлопала в ладоши.

Так я стал первым д’Артаньяном. А остальных нам с Зульфией Рашидовной пришлось вдвоем обучать с самого начала. Лешка стал Атосом, Сережка – Арамисом, а Сашка – Портосом.

Я все время думал о том, что книжка такая толстая – как же мы все это запомним наизусть? Но Зульфия Рашидовна сказала, что она сократит книжку и что запоминать вообще будет ничего не надо. «Как это?» – думал я. Была еще другая проблема – к нам в студию не хотели записываться девчонки. Они видели, что там одни пацаны и вдобавок с хулиганом Пятыровым в придачу. Но Зульфия Рашидовна показала им рисунки платьев, в которых они будут выходить на сцену, и сказала всем, что они будут играть королев. И после этого к нам записались Танька Донская и Ирка Волкова.

Спектакль

Будет очень долго рассказывать, как мы ставили и репетировали пьесу. Поэтому я лучше сразу расскажу как мы ее сыграли в актовом зале перед всей школой. Когда закрылся занавес, наша директриса простонала, приложив пальцы к вискам и как бы проверяя на месте ли у нее голова: «Какой ужас!» Хотя рассказывать все это бесполезно. Надо было видеть.

Сначала все заржали, когда увидели нас с Лешкой в париках. Хоть парики и были сделаны из бумаги, нарезанной на полоски, как хвост у воздушного змея, но смотрелись прикольно. Лешка временно изображал моего отца старика д’Артаньяна. Он жарил над камином шашлык, используя шпагу вместо шампура, и думал, что сынуля хочет отобрать у него шашлык. Мы сражались. Наконец шпага оказывалась у меня, а шашлык у него. И все это было без слов, как и обещала Зульфия Рашидовна, и под музыку. Но не как балет, а как раньше в черно-белом кино без звука. За пианино сидела Ангелина Антоновна и играла такие забавные мелодии. Перед спектаклем она открыла крышку пианино и подсунула под струны фольгу, так что звук у пианино получился такой забавный, несерьезный. Я под эту музыку скакал на палке с резиновой головой лошади с зеленой гривой из крашеной зеленкой тряпки.

Зато все девчонки ахнули, когда Танька Донская появилась посреди сцены в черном бархатном платье до пола, на котором, как звезды, горели большие драгоценные камни. А лицо ее наполовину прикрывал веер. И прическа тоже была такая высокая, почти как у нашей директрисы, только рыжего цвета. Они с королем, которого временно играл Сережка, танцевали под старинную музыку танец менуэт. Это их Зульфия Рашидовна научила. А сбоку появлялся Пятыров в черном плаще, черном берете и со здоровенным крестом на толстой белой цепи от собачьего поводка. Пятыров делал страшные глаза, скалился и подносил к губам руку, как бы кусая ногти от зависти и черных планов. Глаза у него были подведены черным, так что его тоже не сразу узнали, зато когда узнали, в зале поднялся просто вой, некоторые вскочили со своих мест и, указывая пальцами, кричали: «Пятыров, жги!» (После спектакля Пятыров очень этим гордился и говорил важно: «Я популярен!»)

Но больше всего всем, конечно, понравилось, как мы сражались на шпагах. Ну, я так думаю, потому что нам самим это больше всего нравилось. Сначала мы с Лешкой, который уже был Атосом, сражались против Сережки и Сашки, которые были временно гвардейцами кардинала и надели черные безрукавки с белыми бумажными крестами. Потом Сережка с Сашкой, переодевшись Арамисом и Портосом, сражались против нас с Лешкой, когда мы временно изображали гвардейцев, надев эти же черные безрукавки. Поединки эти никогда не заканчивались победой, потому что всегда выбегал Пятыров со своим крестом и свистел в милицейский свисток. И тогда мы все разбегались и прятались за кулисами.

У Пятырова, в смысле у кардинала, была злая помощница, Миледи. Ее играла Ирка Волкова. Они тоже танцевали, как и король с королевой, но совсем другой танец, танго. При этом Ирка пела под фонограмму песню: «А я не знаю почему, но ты мне нравишься. Сама не знаю почему, но ты мне нравишься». Они, сцепив вытянутые вперед руки, прижавшись друг к другу щеками, лодочкой ходили по сцене, поднимая ноги как цапли, и проделывали одновременно всякие смешные движения под музыку. А в конце, повторяя «сама не знаю почему, но ты мне нравишься», Миледи, гладя кардинала по голове, снимала с него, как бы нечаянно, берет, и оказывалось, что кардинал лысый. Зульфия Рашидовна принесла такой специальный парик без волос и немного ушила его по голове Пятырова, чтобы был плотно в обтяжку. Увидев лысого Пятырова, публика стонала от хохота, многие били ногами в пол от восторга.

Вообще, это было даже странно. Я думал, что вся слава достанется мне, потому что д’Артаньян ведь главный герой. А вышло, что больше всего запомнили Пятырова, который даже ни разу ни с кем на шпагах не дрался. Он так вошел в образ кардинала, что даже получил пятерку по истории. И вообще стал лучше учиться. Тоже прочитал «Трех мушкетеров» и очень любил, когда к нему в шутку обращались: «Ваше преосвященство». Все, кто был в нашей студии, тоже прочитали «Трех мушкетеров» и мечтали снова что-нибудь сыграть. Вот только студию нашу закрыли. Директриса сказала Зульфие Рашидовне, что это не студия, а безобразие, и что ей чуть актовый зал не разнесли из-за этого спектакля.

Зульфия Рашидовна собирала свои вещи, а мы пришли с ней попрощаться и сидели грустные на стульях, не зная, что сказать. Огромная сумка на молнии стояла посреди пустой студии, и скучный серый свет лился в окно. Зульфия Рашидовна посмотрела на нас, хлопнула в ладони и сделала сальто без рук через свою сумку: «Алле-оп!» «Кто хочет участвовать в следующем спектакле?!» – спросила она, блестя глазами. Мы все изумленно посмотрели на нее. «Приходите во Дворец культуры моряков. Теперь у меня там будет студия. Ну, если опять не выгонят», – добавила она весело. Тут начались радостные крики, Лешка пронзительно засвистел, девчонки завизжали, хлопая в ладоши, а Пятыров вскочил и, танцуя, запел: «А я не знаю, почему она мне нравится!»

Мы всей командой тащили тяжелую сумку до такси и расстались с Зульфией Рашидовной в хорошем настроении, надеясь на скорую встречу и новый спектакль.