Текст книги "Приключения Славки Щукина. 33 рассказа про враньё"

Ёлка

Некоторые дети не верят в Деда Мороза, а я вот всегда в него верил. Зато я долго не мог поверить в Новый год. Когда я был совсем маленький, я, конечно, просто не понимал, к чему вся эта суета вокруг елки. А потом понял и не поверил. Как это так? До этого вечером мы гуляли с мамой во дворе. Падал частый пушистый снег. Огни светились. Бегали другие дети и за ними с лаем собачка. Я вышел первый раз в новых сапожках и с удовольствием наступал ими в снег. Дома стояла наряженная елка и мигала огоньками. А на следующее утро я посмотрел из окна во двор и отчетливо увидел вчерашние следы от своих новеньких сапожек, слегка заметенные за ночь снегом. Это было вчера. А мама с папой говорили, что это было в прошлом году. Я не мог в это поверить. Но Новый год мне все равно нравился. Оказывается, так бывает. Вот взрослые не верят ведь в Деда Мороза и Снегурочку, но они им нравятся. Я не верю в Микки Мауса и крокодила Гену, но они мне нравятся. Так же и Новый год – его придумали, чтобы он всем нравился.

Раньше к нам приходила на Новый год моя прабабушка Маргарита Федоровна. Кроме подарков, она всегда приносила с собой столовый набор в старой коробке, на которой было написано по-нерусски «Krupp Berndorf». Она открывала коробку и раскладывала по столу, покрытому белой скатертью, серебряные вилки, ножи и ложки. Когда праздник заканчивался, она аккуратно собирала их, мыла отдельно от прочей посуды, вытирала полотенцем и складывала назад в бархатные выемки футляра, уже сильно протершиеся от времени. Этот набор достался моей прабабушке от ее отца, прапрадедушки Фридриха. Так что правильно было называть мою прабабушку Маргарита Фридриховна, но ее упростили на Федоровну. Один раз, когда мы с прабабушкой сидели возле елки, дожидаясь Нового года, пока папа и мама принимали бесконечные поздравления по телефону и сами звонили и поздравляли своих друзей, я спросил бабушку: «А кто был твой папа Фридрих?»

Оказывается, прапрадедушка Фридрих Карлович был офицер, и даже немец. Но служил не в немецкой армии, а в русской и так давно, что видел еще царя. Прабабушка рассказывала мне не спеша и говорила обо всем так, будто это случилось вчера, на ее глазах: «В июле 1904 года государь император Николай Второй проводил смотр войск, отправлявшихся на японский фронт, это было в Пензе. И на этом смотру присутствовал твой прапрадедушка, тогда он был в чине поручика». «Он был кавалеристом и носил усы, как у императора Вильгельма», – продолжала бабушка, но я уснул. И видел сон, которой был одновременно рассказом моей бабушки. Шел дождь. Эскадрон развернулся вдоль берега реки. Кони вязли. Австрийская батарея открыла огонь. Тяжелый снаряд упал рядом с Фридрихом Карловичем, но не разорвался, а только забрызгал его грязью. Он улыбнулся, отирая капельки грязи с лица, что-то крикнул своему товарищу, и в ту же секунду пуля пробила лаковый козырек его фуражки…

А в другой раз, на другой Новый год, я запомнил, как около двенадцати, когда оставалось всего минут пятнадцать до боя курантов, папа сказал мне: «Славка, вспомни все хорошее, что было в уходящем году». И мы стояли с ним вместе у окна и вспоминали. Молча. Каждый свое. А может быть, иногда что-то совпадало, но мы не знали этого, потому что не говорили друг другу ни слова. И нам тогда тоже было хорошо.

А еще как-то раз пришел к нам на Новый год дядя Юра вместе со своей женой тетей Наташей. Я даже не знаю, чей дядя Юра друг, вроде не мамин и не папин. Просто когда-то тетя Наташа работала вместе с моей мамой. Но уже давно не виделись. И вот встретились на улице накануне Нового года, и тетя Наташа схватила маму за рукав и не отпускала – все рассказывала про то, как она наконец вышла замуж и какой замечательный и удивительный человек ее муж. И как-то так получилось, что они пришли к нам отмечать праздник. Тетя Наташа высокая, в длинной шубе, а ее муж дядя Юра наоборот, такой невысокий, скорее круглый, в кожаной куртке и в шапке Деда Мороза. Он сразу стал смеяться и кричать: «Я вам Снегурочку привел!» И дальше он весь вечер говорил тосты, рассказывал анекдоты, которых я не мог понять. Сам же над ними хохотал, а мои мама с папой немного краснели и отводили глаза. Зато тетя Наташа не сводила глаз с дяди Юры и, хохоча, одной рукой прикрывала рот, а другой стучала по столу от счастья так, что под конец смахнула на пол фужер с шампанским. «Как хорошо сидим!» – часто вскрикивал дядя Юра. Когда пробили куранты, он кричал «ура» до хрипоты, а потом бросился всех целовать. После этого танцевал с тетей Наташей и уронил елку. Мой папа успел в последнюю секунду ее поймать. Зато после этого дядя Юра как-то скис и все время обращался к моему папе с одним и тем же вопросом: «Ты где служил?» А потом продолжал, не дожидаясь ответа: «Я был командиром расчета пусковой установки на полигоне. А ты где служил?» Во втором часу ночи они уехали на такси, причем дядя Юра по ошибке надел шапку моего папы. Но папа совсем не расстроился – до того был рад, что они наконец уехали. «Дикий амикошон», – сказал папа загадочные слова. А мама, грустно улыбнувшись, сказала: «Но ты заметил, они друг с другом счастливы». И папа посмотрел на маму, но потом отвернулся и ничего не сказал. И я почувствовал, что это плохо, что он не ответил. Мне стало не по себе. «Дурацкий Новый год, – подумал я, – все из-за этого дяди Юры».

А вообще-то, я хотел рассказать про один случай, когда мы чуть не остались без новогодней елки.

Мой дедушка Данила любит говорить: «Я старый солдат!» Родственники вздрагивают от этой фразы, потому что она ничего хорошего не предвещает. После этого дедушка обычно начинает все критиковать и говорить, как на самом деле должно быть. Когда он приходит к нам в гости, моя мама старается ему во всем угодить, но дед все равно недоволен. А папа пытается его успокоить и переубедить. Но тогда получается еще хуже, дедушка кричит на него: «Смирно! Салага…» «Даниил Егорович невозможный человек», – говорит моя мама чуть не со слезами после его ухода. А папа вздыхает. «Ну, зато он хороший врач», – виновато оправдывается папа. «Может, он и хороший врач, но зачем же учить меня борщ варить», – отвечает мама. И вот однажды под Новый год дедушка сказал: «Что у вас за селедочные объедки стоят вместо елок на Новый год? Я вам настоящую елку доставлю, мне ребята из части привезут. А вы даже не вздумайте сами опять покупать». Мама у меня очень любит, когда дома пахнет хвоей от настоящей елки. И она все спрашивала папу, почему он не покупает. А папа боялся сам покупать елку, ждал, когда дед привезет. И так мы дождались до тридцать первого декабря, когда папа уже не выдержал и позвонил дедушке. «Какая елка?» – переспросил дедушка по телефону, и папа побледнел. Оказывается, дедушка забыл. Мы с папой кинулись за елкой. Вообще, елочных базаров вокруг было много. Но в последний вечер перед Новым годом они все исчезли. Валялись на снегу только ветки. Папа очень расстроился, а я даже рассердился на деда, что он нас так подвел, и позвонил ему сам. Сказал: «Ну, деда, ты даешь! Сам обещал, елка, елка и что?» Я единственный человек во вселенной, которому дед позволяет так свободно с ним говорить. Дед на секунду растерялся. Я понял это по молчанию в трубке. «Значит так. Сбор через полчаса у моего подъезда. И папку своего, недотепу, возьми», – скомандовал он. Дедушка живет недалеко от нас, и мы дворами по короткой дороге отправились к нему. Начинало смеркаться. «Догорала последняя заря этого года», – как сказал бы папа, будь он в хорошем настроении. Но теперь папа шел, засунув руки в карманы, и не обращал внимания на зарю. Иногда он что-то шептал, как будто произносил заклинания. Но я знал, что это он так ругается. Мой папа всегда ругается шепотом, если очень сердит. А так – не ругается вообще. Дед вышел в длинном, похожем на шинель пальто и барашковой шапке. Посмотрел на часы. Папа стоял и смотрел на деда с редкой независимостью, как бы спрашивая всем своим видом: «Ну?..» «Меня ребята подвели, там у них новый начснаб. Салага», – сказал дедушка, как бы извиняясь. «Да нам-то какая теперь разница, кто у вас там начснаб? Елок больше по городу нет», – резко отвечал папа. «Ну, где-то же они есть», – возразил дедушка. «Да! Они есть везде. В каждом доме», – отвечал папа, тыча пальцем во все окна вокруг нас. «В каждом доме», – повторил дедушка, задумчиво глядя себе под ноги. «Кроме нашего», – добавил папа. «Поэтому ваш не подойдет. Поехали!» – скомандовал дедушка. «Куда?» – воскликнул папа. «На кудыкину гору! – ответил дед, энергично двинувшись вперед, и через плечо добавил: – К тебе на работу». Мы с папой побежали за ним. «Зачем?» – спрашивал папа почти в ярости. «У вас на работе корпоратив новогодний был? Был. Значит, и елка была? Была. А сейчас она стоит никому не нужная, так? Так!» «Это безумие! – восклицал папа. – Там же вахтер! Ты хочешь украсть елку?» «Это не кража, так как вещь уже никому не нужна», – быстро шагая, отвечал дед. Мы бежали за ним до проспекта, а там взяли такси и поехали, молча, как гангстеры.

Мы вышли из такси у подъезда большого дома с колоннами и высокими деревянными дверями. «Ну! Иди. А мы с тобой» – сказал дед папе. Папа кашлянул, склонил голову набок и энергично вошел в дверь – мы за ним. В просторном зале было пусто, за железной вертушкой в стеклянной будочке сидела вахтерша. Она удивилась, узнав моего папу. «С наступающим вас, Татьяна Ивановна! – бодро сказал папа. – А мы вот Славке подарок забыли взять от Деда Мороза». У папы на работе под Новый год всем сотрудникам, у которых есть дети, выдавали такие подарки – кульки с конфетами, яблоками и апельсинами. И я свой кулек уже получил и даже почти съел вместе со своей сестренкой Машей. Но вахтерша ведь не могла про это знать. Папа взял на вахте ключ от своего кабинета и даже, как положено, расписался в журнале. Дедушка, проходя мимо вахтерши, поздоровался по-военному, четко кивнув головой, чем вызвал ее улыбку. Мы поднялись по ступеням широкой лестницы, и шаги наши отдавались под потолком по всему зданию. «Молодец, имеешь оперативную смекалку», – похвалил папу дедушка. Папа только нервно улыбнулся половиной лица. Мы прошли мимо папиного кабинета и прямо направились в актовый зал, который не запирался на ключ. Здесь еще до сих пор висел с потолка серпантин, и стояли столы, сдвинутые вместе буквой «П». А дальше стояла елка. «Ух ты!» – ахнул я от восхищения. Такой здоровенной елки у нас дома еще никогда не было. «Ну и как ты собираешься ее тащить?» – посмотрел папа на дедушку. «Где здесь у вас столярка, пила нужна», – сказал дед. «Ты соображаешь? Пилить! Как я возьму ключ от столярки, зачем? Новогодний подарок распиливать?» – трясся папа. «Ладно. Я смогу выбить дверь в столярку плечом», – сказал дед. Папа развел руками, озираясь по сторонам, и засмеялся: «Я в новогоднюю ночь совершаю кражу со взломом в собственном учреждении!» «Ну, это ведь ночь чудес, сынок», – сказал ему дедушка. «Я на себя все возьму, мне много не дадут, я ветеран имею правительственные награды», – сказал дед. «Не надо, дедушка! – чуть не заплакал я. – Я не хочу, чтобы тебя сажали в тюрьму. Тем более из-за какой-то елки. Не нужна нам елка. Мы без нее обойдемся, правда?» «Дед обещал – дед сделает. Будем выносить так. Целиком», – отрезал дед.

«Через вахту?» – спросил папа. Дед подошел к высокому окну актового зала, взобрался на широкий подоконник, повернул шпингалеты и открыл окно. «Всего второй этаж, – сказал он, – сбросим». Мы стали вынимать елку из железной крестовины, в которой она была закреплена винтами. «Мы держим, чтоб не упала, а ты, Славка, винти», – сказал дед. Винты были закручены плотно, так что пальцы у меня покраснели и даже посинели, прежде чем первый из винтов слегка повернулся. Потом пошло легче. «Все!» – крикнул я. Дедушка с папой аккуратно наклонили елку. Игрушки на ней зазвенели, мишура зашуршала. Они осторожно высунули ее верхушкой в окно, переглянулись друг с другом и дед скомандовал: «Майна!» Елка ухнула в темноту. «Ты тут все закрой, а мы со Славкой побежим, чтобы никто часом не уволок ее с улицы вперед нас, вещь стоящая, особенно под Новый год!» – сказал дед папе, и мы выбежали из зала и поспешили по ступенькам на первый этаж. «А где же Петр Данилович?» – спросила нас вахтерша про моего папу.

«В сортир забежал по нужде. Приспичило ему», – отвечал дедушка весело.

Самое удивительно, что ни одна стеклянная игрушка не разбилась, потому что елка упала так удачно, прямо в здоровенный сугроб. Мы втроем взяли ее и понесли. Я за верхушку, папа за середину, дедушка за низ. Широкие нижние ветки мешали дедушке идти и все время царапали ему лицо. «Надо было подпилить!» – ругался дед. Папа шел и смеялся. А я все время ждал, что нас остановит милиционер. Особенно когда мы так с елкой втроем переходили дорогу. Но милиционер, наоборот, поднял палочку, чтобы машины остановились и дали нам перейти. «Спасибо, сержант!» – крикнул ему дед. «С Новым годом!» – ответил милиционер.

Мама ахнула, когда увидела нас на пороге. «Вы что, ее с центральной площади утащили?» «Почти, – ответил дед, – для тебя, невестушка, старались». Хорошо, что у нас дом старый и потолки высокие, а то бы нам пришлось спилить чуть не половину елки. А так только чуть-чуть, внизу. За столом мы рассказали маме историю похищения елки. Мама у меня очень правильная, но на этот раз она почему-то не сердилась, а смотрела счастливыми глазами на папу, который умеет так смешно все рассказывать. И с дедушкой в тот вечер они ни разу не поругались. Поэтому тот Новый год запомнился мне как самый праздничный и счастливый.

А на работе у папы, вы не поверите, никто про елку даже не спросил. Когда все вышли после праздников, всем было уже не до нее. Зато у нас елка достояла аж до марта. Жалко было с ней расставаться. Щепотку иголок с той елки я сохранил до сих пор, на память.

Сказки

Однажды родители пошли в гости, а мы с моей сестрой Машей остались вдвоем дома. И мне было поручено уложить Машу спать. Сказали, как всегда, что я уже взрослый и справлюсь с таким несложным, но ответственным поручением. Я уже заметил, что когда так говорят, тут скрыт какой-то подвох. Вот, например, как-то летом отправили меня в магазин за рисом. Папа в очередной раз испытывал кулинарное вдохновение и мамино терпение, мечтая потрясти ее приготовлением плова. И я пошел купить два килограмма риса. Пришел, а мне говорят: «Тебе какой рис, мальчик?» Я растерялся. А меня спрашивают: «Тебе шлифованный, круглозерный, японку или необрушенный?» Я еще больше растерялся и позвонил папе. А папа тоже растерялся и кричит на меня: «Ты что, обыкновенный рис купить не в состоянии?» «Давайте любой», – говорю. И это еще не самый тяжелый случай.

А в этот раз оказалось все совсем непросто. Я думал, что придется всего-навсего сказать Маше в десять часов: «Иди спать» и погасить свет у нее в комнате. Нет. Сначала я должен был разогреть ужин и проследить, чтобы она его съела, потом проследить, чтобы она почистила зубы, а уже потом уложить спать и проследить, чтобы она не включила тайком телевизор.

Началось с того, что Маша не хотела есть кашу. Она сказала: «Я хочу картошку. Свари мне картошку». Варить картошку несложно. А вот чистить ее я плохо умею. Медленно, криво и толсто. Но я все-таки стал чистить, и мне повезло – я порезался. Маша испугалась, когда увидела кровь, и согласилась есть кашу. А я прижег порез одеколоном, как всегда делает папа. И вот Маша начала есть и съела подряд две ложки, а потом сказала: «Все. Я больше не хочу». «Надо доесть до конца, – сказал я, – я обещал родителям, что покормлю тебя». «Тогда рассказывай мне сказку!» – сказала Маша. «Я не знаю сказок, – сказал я, – я уже взрослый и забыл все сказки». «Ты еще не взрослый, – сказала Маша, – а если забыл – придумай сам». Я сел, подперев щеку, и, глядя на ложку в Машиной руке, задумался о том, какая сложная вещь воспитание детей. Маша вертела ложкой, но не ела, а строила рожицы, глядя в эту ложку. «Хорошо. Слушай, – сказал я. – Одна очень глупая маленькая девочка ползала под столом и нашла там ложку. Но она была такая дура, что даже не знала, что это ложка. Она стала стучать ложкой по кастрюле. Кастрюля звенела, и девочка подумала, что ложка – это музыка. Потом она устала стучать и посмотрела на ложку. В ложке отражалось ее лицо. Но ложка была вогнутой, и девочка подумала, что она такая страшно некрасивая, с большими ушами и вогнутым лбом. Тогда она обиделась на ложку и закопала ее в большом горшке с землей. А через месяц из горшка выросла роза», – закончил я, вспомнив, что у сказочников типа Андерсена часто вырастают всякие розы. «И в чем прикол?» – спросила Маша. «Это философская сказка, – сказал я, вспомнив папины слова про „Маленького принца“, – ее понять нельзя». «Тогда понятно», – сказала Маша. Потом мы пошли в ванну, и я проверял, чтобы Маша тщательно чистила зубы. «Мне одной скучно зубы чистить», – сказала Маша. Тогда я тоже взял щетку, пасту и стал чистить зубы. «И пой!» – крикнула Маша, и мы вместе запели с зубными щетками во рту какую-то ерунду, но вышло смешно, весело, мне самому понравилось. Я так долго еще никогда не чистил зубы, даже язык стало жечь.

И вот наконец мы пришли в спальню, и Маша переоделась в пижаму и легла в постель, прихватив с собой любимую куклу.

«Теперь сказку на ночь!» – попросила она. Я понял, что мне не отвертеться. «Чтобы мне было про что думать, когда я засыпаю», – сказала Маша. «Только короткую, – выторговал у нее я. – Одной девочке подарили куклу, и эта кукла стала ее лучшей подругой. Она играла с ней целыми днями и ложилась спать тоже вместе с ней. И даже во сне она тоже играла с куклой. И вот однажды случилось так, что во сне они поменялись местами. Девочка стала куклой, а кукла – девочкой. Когда девочка не хотела есть кашу, кашу ела кукла, когда девочка не хотела чистить зубы, зубы чистила кукла, когда девочка пошла в школу и не хотела делать уроки, уроки делала кукла. И вот кукла выросла и стала прекрасной девушкой, за которой приехал принц на белой лошади и увез ее, а девочка так и осталась куклой, ее бросили в чулан к старым игрушкам, а потом вообще выбросили на свалку». «Это грустная!» – запротестовала Маша. «Хорошо, – сказал я и продолжил, – но кукла не забыла свою хозяйку и нашла ее на свалке, отмыла, очистила и взяла к себе домой, а там снова поменялась с ней местами, потому что ей уже надоел ее принц и вообще надоело быть человеком – хотелось опять спокойно жить просто куклой. Так лучше?» «Ладно, сойдет…» – сказала Маша. И вот тогда, с чувством исполненного долга, как говорит моя мама, я погасил свет и пошел к себе в комнату играть в компьютерные игры. Я ведь все хорошо и правильно сделал? Но нет, и тут мои родители остались недовольны. Они сказали, что я за один вечер умудрился разбаловать сестру. Что теперь она отказывается есть и спать без сказок и чистить зубы одна без песен. Я давно понял, что взрослым трудно угодить. Это вообще была бы какая-то сказка, если бы их все устраивало сразу.

Прогулка

Папа предлагал всем, но поехал с ним только я. Папа говорил: «У меня выходной и такая погода! Снегу сколько навалило. Красота в лесу какая!» Но мама с Машей не поехали. Мама не захотела ехать на электричке и не пустила с нами Машу. «Вот заберешь машину из ремонта, тогда поедем», – сказала мама. Папа хотел что-то ответить, но промолчал, чтобы совсем не испортить воскресного настроения. И мы поехали вдвоем. Сначала на вокзал. Мне нравится, как на вокзале пахнет от пассажирских вагонов, особенно зимой. Мы сели в электричке у окна. Сначала ехали все между разными заборами, бетонными и кирпичными стенами с яркими рисунками и колючей проволокой, мимо высоких труб, из которых шел дым или пар. А когда город кончился, все стало белое. Только на той стороне залива, вдалеке, синели горы, а с другой стороны бежал, как зебра, лес. Потом мы вышли на пустой перрон и пошли по дороге, прямой и тихой. Впереди она блестела, как натертый пол. Потом мы играли в снежки, слепили снеговика, только не могли найти ему морковку для носа и сделали нос из палочки, а глаза из камешков. Я еще выложил снеговику зубы из камешков. Правда, он стал страшноватый после этого. И мы пошли дальше. Зашли на лед и двинулись в сторону полуострова Де-Фриз. Папа рассказал мне, кто был этот Де-Фриз, потому что я раньше думал, что это просто название, одно из тех непонятных слов, которых много у взрослых. И я спросил, откуда в наших местах французы. А папа сказал, что, вообще-то, он был англичанин, и стал рассказывать, как так получилось, что его занесло в наши места. «А кто считается самый великий путешественник?» – спросил я. Папа подумал и говорит: «Сын одного ткача и тоже ткач». «Русский?» – спросил я. Мне казалось, ткачи все почему-то наши, русские. Правда, я не знал, кто такие ткачи, но думаю, это что-то из древности и сейчас не важно. «Нет». «А откуда?» Папа задумался: «Одни говорят, что из Генуи, а другие, что из Савоны. И еще есть городов пять в Италии, где его считают земляком». Я подумал: «Вот ведь, какой-то парнишка, сын ткача, стал знаменитым. Может, и когда я вырасту, стану кем-нибудь таким». «А как его звали?» – спросил я. «Кристобаль». «Так он был итальянец?» «Да как тебе сказать, – отвечал папа, – город Генуя находится в Италии, но в те времена он был столицей самостоятельной генуэзской республики и значительную часть населения составляли испанцы. А еще есть подозрение, что парень этот был француз». «Как это так получается?» – спросил я. «В те далекие времена у берегов Португалии грабил торговые суда жестокий французский пират Гийон де Куллон. Однажды схватка с генуэзскими купеческими судами закончилась гибелью для его команды. Только один человек спасся, выбравшись на берег. Фамилия его была „Colon“, – папа написал это слово палкой на снегу, – а фамилия пирата „Coullon“. Похоже? Может, это даже был тот самый пират или его брат или сын».

Я даже не сразу понял, что папа, оказывается, рассказывает мне о Христофоре Колумбе. Я знал про Колумба. Мы в школе проходили, что он открыл Америку. Но столько о его жизни я услышал впервые. Дальше папа стал рассказывать о том, как у Колумба оказалась карта, по которой он плыл в Америку, как он скрывался от преследований в одном монастыре и там обнаружил еще другие карты, принадлежавшие крестоносцам. Как наконец он отправился в плаванье на маленьких судах «Санта-Мария», «Нинья» и «Пинта». Каждый день Колумб отмечал на карте расстояние, которое они прошли, а своей команде сообщал, что пройдено меньше, чтобы настроить их на долгое путешествие. А команда, не веря Колумбу, хотела даже поднять восстание, и ему приходилось все время быть начеку. Когда они наконец добрались до Америки, капитан «Пинты» предал Колумба. Он самовольно отправился со своей командой на поиски золота, чтобы ему все досталось. А «Санта-Мария» села на мель. Осталась только «Нинья», но она было совсем крохотным суденышком, водоизмещением всего восемьдесят тонн. Рискованно было на ней одной пускаться назад через океан, но команда Колумба все-таки смогла вернуться домой. Однажды начав путешествовать, Колумб уже не останавливался. «Умер он в бедности, раздав все деньги товарищам по путешествиям, – рассказывал папа, – и был похоронен в итальянском городе Севилье, но даже после смерти продолжал скитаться. Император Карл V вспомнил о нем, почти всеми забытом, и велел исполнить последнюю волю Колумба, похоронить его на тех землях, которые он открыл. Прах Колумба отвезли через океан и похоронили на острове Эспаньола в городе Санто-Доминго. Но в девятнадцатом веке Эспаньолу захватили французы, и тогда останки Колумба перевезли на Кубу. А потом испанцев изгнали с Кубы, и опять пришлось перезахоранивать Колумба обратно в Санто-Доминго. А уже в двадцатом веке его опять повезли через весь Атлантический океан, чтобы снова захоронить в Италии, в Севилье». Выходит, что Колумб начал путешествовать в пятнадцатом веке, а закончил только в двадцатом. Этого нам ничего в школе не рассказывали.

Только сейчас я обернулся назад и прямо ахнул от удивления, так далеко мы зашли по льду от берега. Далеко-далеко виднелись столбы вдоль железной дороги и едва заметное одноэтажное здание станции. И было так тихо, что все это казалось не настоящим, а просто нарисованным вдалеке. Я даже снял шапку, чтобы лучше было слышно тишину. Обратно идти было тяжелее, я попросил папу рассказать еще что-нибудь, и он стал рассказывать о полярных путешественниках Нансене и Амундсене. Как они мужественно терпели все тяготы пути, страдали цингой и снежной слепотой, которая начинается, если человек очень долго смотрит на снег без темных очков, а когда они съели всех своих ездовых собак, то сами тащили тяжелые сани… И я опять так увлекся, что не замечал пути, и только уже у берега почувствовал, что устал. Мы зашли в маленькое кафе возле станции, и я радостно сказал папе: «У меня снежная слепота!» Действительно, сначала почти ничего не было видно, но потом глаза привыкли. Мы выпили горячего чаю, который казался с мороза особенно душистым, и ели руками жареную курицу с хрустящей корочкой.

Дома, встречая нас, мама с Машей спросили: «Ну, где вы были?» Мне казалось, что мама чувствует себя немного виноватой, что не поехала с нами.

«Мы были в Америке и еще на Северном и Южном полюсе!» – сказал я.

«Слава, – сказала мама, – ты неисправимый выдумщик, пора уже становиться взрослее». А я ведь ничего не выдумывал, это все папа…