Текст книги "Приключения Славки Щукина. 33 рассказа про враньё"

Домик в деревне

На каникулах я гостил у своей двоюродной бабушки. У нее домик в деревне. Сначала было скучно, а потом я нашел в сарае древний велосипед «Орленок» и поехал кататься. Цепь у него была вся ржавая, но ездил нормально. Я давно не катался и теперь радостно летел на велосипеде, а рядом со мной летела стрекоза, а навстречу тополиный пух. И шмель пролетел, гудя и ни капли не удивляясь, что я, такой тяжелый и большой, тоже лечу рядом. Я ездил по узким, ныряющим тропинкам, высокая трава и цветы приятно ударяли меня по рукам, оставляя пятна пыльцы, и цеплялись за спицы велосипеда, а впереди на тропинке столбиком стоял суслик. Мне понравилось кататься, и я ездил каждый день, да и делать было больше нечего. Однажды я заехал далеко, к самой реке. И погода вдруг испортилась. Прошел сильный дождь. А за дождем опустился туман. Меня прямо накрыло туманом, который шел по реке ровной белой стеной высотой с дом. И все стало, как во сне, – другим. Неба не было, и реки не было, и деревья были видны лишь вблизи и только до половины. Еловая хвоя казалась черной. Я подошел близко к воде, она была такого цвета, будто по ней можно ходить. Издали шел непонятный гул. Нарастал, тревожа меня и захватывая все вокруг. Мне одновременно хотелось и убежать, и узнать – что это? И вдруг раздался такой резкий, рыдающий рев, что у меня сердце остановилось, и тут же в молочной пелене я увидел смутные огни проходящего совсем близко теплохода.

Я вернулся и хотел рассказать об этом бабушке, но не знал как. Ну подумаешь, видел пароход в тумане… И тогда я сказал, что видел пароход-призрак. Бабушка не удивилась и даже не сказала мне, что я сочиняю.

– Может, и призрак, – спокойно сказала она, – здесь тридцать лет назад теплоход с пассажирами затонул, в таком же тумане.

– Ого! – подумал я.

В деревне, конечно, не было Интернета, игропарка, кино, у бабушки даже телевизора не было, только радио. И событий никаких никогда не происходило. Только один раз было событие – похороны. Умер один дедушка, которого звали Степан. Я его до этого видел еще живым. Он был такой полный, бородатый и всегда какой-то сердитый на вид. Всегда стоял в своем огороде, опершись на лопату, когда я проезжал мимо на велосипеде. Копнет пару раз землю и стоит, отдыхает. А в сарае у него, как я узнал потом, стоял гроб. Он сам его себе сделал еще лет десять назад, а умереть все не мог.

Когда его хоронили – это было как праздник. Все собрались. Гроб везли на тракторе в прицепе. Вернувшись с кладбища, накрыли длинный деревянный стол во дворе под большим деревом. Края скатерти поднимались на ветерке, и солнце остро кололо глаза через шелестящую листву. Понаставили еды, графинчиков такой диковинной формы, каких я никогда не видел у нас дома. Два щенка соседской собаки играли в сторонке на влажно блестевшей траве у крыльца. И глядя, как все эти старички и старушки чокаются и закусывают, я подумал, что смерть – это, оказывается, совсем не страшно. И дедушка Степан тоже теперь доволен, и ему хорошо смотреть оттуда, как его здесь поминают.

А ночью, выйдя на крыльцо, чтобы пройти всего-то двадцать шагов до деревянной уборной, я вспомнил эту свою мысль, как бы для проверки, точно ли все так хорошо? Черная дверь сарая стояла приоткрытой, и жутко было представить то самое земляное «там», где сейчас находится совсем один дедушка Степан.

Но утром опять все прошло и казалось легким.

Катаясь на велосипеде, я воображал себя всадником, например индейцем. Я ехал себе, такой спокойный, прямой, думая, что за мной из засады наблюдают бледнолицые. Потом спускался к узкой речной протоке, как будто напоить коня, и шел в высокой траве, так что меня даже не было видно. Протока была узкая, я мог перейти ее вброд, хотя течение было быстрое, и пена бурлила вокруг двух острых камней на середине. И там, на другом берегу, я поехал по тропинке, которая становилась все шире и превратилась в настоящую грунтовую дорогу, по которой очень давно никто не ездил. Я уже, как настоящий следопыт, мог это понимать – не было следов от покрышек, и упавшее поперек дороги деревцо успело покрыться мхом. Мне пришлось слезть с велосипеда и обойти его. Дорога шла немного в гору. А потом был поворот, и сразу за ним я увидел дом. Он был двухэтажный, но в лесу показался мне высоким. Стены белые, а окна черные, без стекол. Дверей тоже не было, можно было запросто войти внутрь и посмотреть, но мне стало как-то не по себе. Я подошел ближе и увидел, что на некоторых окнах сохранились ржавые железные решетки. Справа от дома была пристройка с провалившейся крышей и каменной печной трубой, на которой уже рос бурьян. «Что же здесь было?» – подумал я, осторожно обходя дом. Веточка хрустнула под колесом велосипеда, и я испугался этой ерунды. Для проверки поднял камень и швырнул его внутрь дома через дверной проем. Он стукнул там обо что-то внутри и все. «Здесь просто много деревьев, дом стоит как-то в тени, и от этого кажется немного страшным» – подумал я. От дома шла дорожка в низину между двумя невысокими холмами. Я пошел по ней и запнулся о какую-то проволоку. «Откуда здесь проволока?» – подумал я и потянул за нее, чтобы посмотреть. На проволоку была намотана черная лента, на которой я разглядел наполовину стертые золотистые буквы. Разбирая, что там написано, я почувствовал, как у меня холодеет спина. «Покойся с миром», – было написано там. Я огляделся и понял, что стою в самом центре заброшенного кладбища. А холмик рядом – это чья-то могила. Я развернулся и побежал назад, постоянно оглядываясь. А когда сел на велосипед, поехал очень быстро. Самым страшным было проехать мимо того дома. Он показался за поворотом, страшно сверкнув своими черными окнами. Я еще поднажал, но, когда проносился совсем близко, кто-то крикнул изнутри, таким странным нечеловеческим голосом. И дальше я уже просто летел, не оглядываясь, на всей скорости въехал в протоку, слыша, как гремит речная галька под колесами. Велосипед завяз, я соскочил, выбрался на другой берег и только тогда обернулся. Солнце приветливо играло на воде и листьях низко склоненных ветвей. Я огляделся по сторонам и поспешил домой в деревню.

Дома я рассказал бабушке о странном доме в лесу.

– Это больница, – сказала бабушка, вытирая тарелки.

– А почему там решетки на окнах?

– Ну, больные ведь разные бывают…

– Какие разные? – не понял я.

– Там был дом-интернат для психохроников, – ответила бабушка и, видя, что я не понимаю, пояснила, – для неизлечимых сумасшедших. А за ней больничное кладбище. Наши деревенские туда не любят ходить.

– Почему?

– Страдали эти люди много. Сами ушли, а страдание их там осталось.

– Как это?

Бабушка пожала плечами:

– Как тут объяснишь? Может, и оно теперь уйдет, раз мы Степана Петровича схоронили?

– Это вот этого старичка? – спросил я.

Бабушка кивнула.

– Он там главным врачом был. Как больницу закрыли, он здесь остался жить. Только одного просил – похоронить его на деревенском кладбище. А того кладбища сильно боялся. Говорил, нельзя мне с ними рядом лежать.

– Почему? – спросил я.

– Ему видней было, – ответила бабушка и добавила, – всякое про него говорили, не нам судить…

– Знаешь, бабушка, там кто-то крикнул из дома, когда я проезжал, – сказал я.

– Наверное, птица, а ты с перепугу решил, что человек, – отвечала бабушка, уже расставив все тарелки по полкам.

Мне показалось, что бабушка как-то не все мне рассказала, а это вроде как обманывать, но я промолчал. И больше в сторону больницы не ездил. Ездил туда, где элеватор. Туда приходили грузовики и становились в очередь; с элеватора летела белая пыль и садилась на кабины машин. Там была столовая, в которой обедали шоферы, я там покупал себе компот в стакане и пил его, сидя на крылечке столовой возле своего велосипеда. Там было спокойно. И еще я там познакомился с одним пацаном – Костей. Его мама, или, как он говорил, «мамка», работала на элеваторе. А он был такой щуплый, белобрысый, и, протягивая мне руку, представился солидно: «Костян».

Мне стало смешно, и я сказал, протягивая руку, «Славян».

– Ты чё, из Семеновки? – спросил он насмешливо.

Семеновка (так называлась бабушкина деревня) очень маленькая, а Костян был из Ракитного, это большое село, там есть два магазина и раньше был даже кинотеатр.

Я сказал ему, что я из города и только на полмесяца приехал к бабушке в Семеновку.

Тогда его презрение не исчезло, но как бы съехало на другую сторону:

– Из города? – сказал он с высокомерным унынием. И оглядел мой велосипед, – И чё, у вас такие барахлянские велики в городе продают?

– Нет, это я у бабушки в сарае нашел.

– Ну-ка, дай прокатиться, – сказал он.

– Бери, – сказал я небрежно, и он был разочарован. Думал, что я буду дрожать за этот велик и не давать. И он сможет подраться со мной за него.

– Да правда – бери, – сказал я, – буду уезжать – могу тебе насовсем подарить.

Костя посмотрел на меня и сказал:

– Мне брат мотоцикл свой старый подарит в следующем году.

Потом выяснилось, что он не умеет кататься на велосипеде, я его учил, и мы подружились.

– Жалко, что ты скоро уезжаешь, – часто говорил он. Но я видел, что он так говорит, чтобы я не забыл про свое обещание подарить ему велик.

– Ну, зато велик тебя останется, – отвечал я, и он успокаивался, улыбался, приглашая приезжать на следующее лето, звал на рыбалку.

До сумерек я возвращался домой, ужинал, а когда бабушка засыпала, слушал стук часов и все равно думал про людей из того дома и про страшного доктора, дедушку Семена.

А перед самым моим отъездом с дедушкой Семеном случилось еще одно событие, хотя он и был уже мертвый. Его могила провалилась.

– Девять дней прошло – и провалилась, – рассказывал шепотом бабушкин сосед, дедушка Кузьма, моей бабушке.

Я увидел, как бабушка изменилась в лице и спросила: «Как так?»

– А вот так, просела вся и в землю ушла, – ответил дедушка Кузьма. – И крест повалился… Видно он туда, на то кладбище, к «своим» ушел…

Я видел, что бабушку очень огорчила эта новость. Она весь день ходила растерянная, собирая меня в дорогу. Потом приехал папа, который, как всегда, спешил и беспокоился, что мы не успеем в город до темноты, что до ближайшей заправки далеко и что у него недописана срочная статья. Мы собрались. Я обнял бабушку и поцеловал. Она тоже меня поцеловала, утирая слезы. Мне стало грустно, но мы уже скоро поехали, и я, сидя на заднем сиденье, махал бабушке рукой, видя, как она одиноко стоит у ворот своего домика и тоже машет мне вслед. Папа вел машину, спрашивал, как мне было в деревне, но, когда я начинал рассказывать, ему звонили, и он отвечал по сотовому, а потом снова спрашивал.

– Жалко бабушку, – сказал я, – а кем она раньше работала, крестьянкой?

– Нет, медсестрой. Там у них больница была недалеко от деревни, – ответил папа. И у меня снова сердце стукнуло так, как в тот раз, когда я услышал крик из того страшного заброшенного дома в лесу.

Бизнес

– Ты уже большой!

– Совсем взрослый!

– Как ты вымахал, как возмужал!

– Славка, да тебе в армию пора!

Так говорят взрослые, знакомые моих родителей.

Я до сих пор не уверен, хорошо ли это – быть взрослым? И еще я уверен, что они не считают меня взрослым, просто так говорят.

– Да, только вот пишет, как курица лапой, – жалуется мама.

– Как же так? – сокрушенно качает головой какая-нибудь тетенька, мамина подруга. – Как же тебя в армию возьмут с таким почерком? С плохим почерком тебя в армию не примут.

Я смотрю вниз, изображая, что мне стыдно за мой почерк и жалко, что я не попаду в армию.

Раз я такой взрослый, дай, думаю, займусь серьезным делом, начну свой бизнес. Только вот какой? У папы в шкафу я нашел книгу, которая называлась «Как стать богатым». Там говорилось про все на свете, и про бизнес тоже. Я иногда отвлекался от чтения и думал, почему мой папа не стал богатым? Не прочел эту книжку или она ему не помогла? И я снова читал, пропуская всякие графики и таблицы. Иногда я подбегал к папе и спрашивал у него, например, что такое «инвестиция». Папа откидывался на спинку кресла и говорил: «Это вложение. Когда ты вкладываешь деньги, а извлекаешь прибыль. Например, мы с мамой вкладываем деньги в твое образование, надеясь, что ты станешь развитым человеком».

– А какая от этого прибыль? – спросил я.

– Ты устроишься на хорошую работу, станешь хорошо зарабатывать.

– А ты сам развитый человек, папа?

– Думаю, что да…

– А почему тебе мало платят?

– Мне достаточно платят.

– А мама говорит, что мало.

– Ей еще меньше платят! – сказал папа.

– Это потому, что она человек не развитый?

– Так! Всё! Ты спросил про инвестицию – я тебе ответил. Иди, я занят!

Я ушел и снова прибежал через полчаса:

– Папа, а что такое маркетинг?

– Маркет – это рынок по-английски. Маркетинг – это все, что связано с продажей товаров на рынке.

– В смысле, весы, продавцы, прилавки? – спросил я.

– Нет, это продвижение товара на рынке. Ну, в общем, это наука о том, как заставить покупателя купить именно твой товар.

Через пять минут я снова появился в папином кабинете и спросил:

– А что такое консалтинг?

– Консалтинг, – ответил папа, уже порядком раздраженный, – это то, чем я занимаюсь с тобой уже час вместо того, чтобы работать. Консультирую тебя по вопросам бизнеса. «Консалт» это по-английски «консультировать».

– Не сердись папа, я все понял, только самый последний вопрос – а что такое «консультировать»?..

– Тьфу ты! – воскликнул папа, и я убежал. Консультировать – это, оказывается, просто объяснять.

Я читал дальше, уже боясь отвлекать папу, и мне стало скучно. Я стал вспоминать знакомых бизнесменов. Самым крутым бизнесменом у нас в школе был Генка Малюга из 11 класса. Он некоторым пацанам из старших классов продавал кирпичи. За 500 рублей один кирпич. А кто не хотел покупать, тот ходил потом с фингалами под обоими глазами и убеждал своих родителей, что он упал. Все боялись Генку, так я думал раньше, а теперь понял, что у него был хорошо налажен маркетинг.

И еще я вспомнил другого бизнесмена. Во втором классе был у нас мальчишка – Кеша Тарапатов, он сделал свой бизнес. У нас в классе тогда была мода на жуков. Все просто помешались на этих жуках. Ловили их в траве, сажали в коробки, давали им имена, пытались дрессировать. Но жуки долго не выдерживали, умирали или убегали. А потом пришла осень, выпал снег и жуков было не сыскать днем с огнем. И вот тогда Кеша стал приносить в школу жуков и продавать их сначала по десять, а потом по двадцать рублей. Мы спрашивали, где он их берет, а Кеша говорил, что у него папа какой-то там ученый, вроде микробиолог, изучает все маленькое, и у него там, в лаборатории, есть лишние жуки. Некоторые пытались меняться, но Кеша признавал только деньги. Я и еще несколько пацанов в нашем классе не покупали у Кеши жуков, нам не нравилось, что они такие маленькие. Зато девчонкам наоборот нравилось: «Какие лапусечки!» – визжали девчонки, когда Кеша приносил своих питомцев в спичечной коробке. «А есть у тебя синенькие или зелененькие?» – спрашивали Кешу. «Нет, только такие», – отвечал он строго. «А что они кушают?» Кеша задумчиво отводил глаза и говорил: «Просто водичку». Некоторые девчонки давали своим любимцам имена. Правда, эти любимцы часто терялись и тогда вместо них покупали новых, ведь отличить одного от другого было невозможно. Бизнес у него шел очень хорошо, но быстро кончился, когда мама одной девочки прибежала в школу и стала кричать, что ее дочка натаскала домой клопов. А у нас в классе никто не знал, что эти красивые красные жучки – клопы.

Папа смеялся, выслушав эту историю, а мама всплеснула руками. И еще папа по своему обыкновению сказал что-то непонятное: «То, что никто в вашем классе не видел клопов, это положительный санитарно-социальный индикатор».

Но, услышав это незнакомое слово, я вспомнил, что сам знаю теперь много мудреных слов и среди них вспомнил одно – «автограф». Оно то и натолкнуло меня на мысль. Я решил продавать открытки. Но не простые, а с автографами знаменитостей. У нас была куча всяких открыток, сам не знаю, откуда они взялись, – несколько пачек. А вот знаменитости вокруг не было ни одной. Я спросил у папы, есть ли у него знаменитые знакомые. Он задумался и почти сразу ответил: «Конечно!» Я так и подскочил на стуле: «А кто?!»

Папа снял очки и отвернулся от компьютера, довольный, что у него образовался перерыв.

– Ну, вот возьмем хотя бы дядю Германа.

– Дядю Геру, что ли? – удивился я. – Какая же он знаменитость?

– Не скажи, – ответил папа. – Лучше него никто во всем мире маринад для шашлыка сделать не сумеет.

– Папа! Я серьезно… – обиделся я.

– А я что – шучу?

– Это не то…

– Хорошо, – сказал папа, – есть у нас на работе Эдик Бабаев, я его с института знаю, он за пять лет ни одного экзамена сдать не мог, его за пять лет пять раз отчисляли.

– Какие примеры ты ребенку даешь! – возмутилась мама.

– А что? Хороший пример упорства. Доучился ведь, получил диплом, – сказал папа.

– Нет, это не те примеры, этих людей никто не знает, – сказал я уныло.

– Ну прямо никто? Его весь институт знал… Ну хорошо, а вот еще был у меня один знакомый, он каждый месяц после получки попадал в вытрезвитель или в реанимацию. Его вся милиция и все врачи по имени знали.

– Да что же это у тебя за знакомые такие! – всплеснула руками мама, у нее даже голос задрожал от огорчения.

– Нормальные знакомые. Теперь он спортивный журналист в Москве, со всеми звездами футбола знаком.

– Правда? – спросил я.

– Конечно, – ответил папа.

– И хоккеистов знает?

– Да всех, – отмахнулся папа, увлеченный новой мыслью. – А был у нас еще Вадик Полуэктов, так он вообще… – папа засмеялся, но поймав строгий мамин взгляд, осекся и замолчал.

Я понял, что стану продавать открытки с автографами знаменитых футболистов и хоккеистов. Я надеялся, что папин друг сможет мне их прислать. Папа ответил неопределенно, сказал, что попробует у него спросить. А я пока уже провел в классе рекламную кампанию, и нашлось довольно много желающих. Я не знал, какую цену назначить за автограф и стал рассуждать: если жук, который на самом деле, как потом выяснилось, еще и клоп, стоил у нас в классе двадцать рублей, а клоп это даже не человек и тем более никакая не знаменитость, то роспись знаменитости должна стоить, по сравнению с клопом, ну миллион, наверное. Но миллиона ни у кого в нашем классе нет. И я решил сбросить цену до ста рублей. Это можно накопить из карманных денег за два-три дня.

Время шло, а папин друг, спортивный журналист, ничего до сих пор не прислал. Я каждый день спрашивал у папы и надоел ему своими вопросами так, что папа не выдержал и накричал на меня, что никаких автографов мне не будет и все это был несерьезный разговор. И как вести с такими людьми бизнес? Это по-взрослому?

У меня уже заказчиков набралось полкласса. Пришлось мне как-то выкручиваться самому. Я стал искать в интернете, как выглядят росписи знаменитых спортсменов. Теперь надо было перенести их на открытку. Можно было просто сунуть открытку в принтер и распечатать роспись. Но это было бы не то. Я ведь обещал, что это будет настоящая роспись, а не распечатка. Я взял тетрадь, и весь вечер копировал автограф Овечкина. Лучше всего у меня получалась восьмерка, которую он всегда ставит после своей росписи. Остальное никак не получалось, было видно, что криво и рука дрожит, как будто Овечкин расписывался во время землетрясения. На третий день я научился. И взялся за роспись Аршавина, у него после росписи идет цифра десять, иногда похожая на букву «и». Так постепенно я освоил росписи нескольких спортивных звезд и аккуратно перенес их на открытки. Открытки эти все были с картинками природы, собранные в один продолговатый альбом, из которого они легко выдирались, и подписаны были все не по-русски.

Теперь я был готов к своему бизнесу. Но в первый же день случилось то, чего я не учел. Когда пацаны сгрудились на перемене, толкаясь головами и разглядывая открытку, на одной стороне которой был нарисован желтый домик без окон и дерево без листьев, а на другой стояла уверенная роспись Овечкина, к нам подошел Пашка Курносов, хулиган из девятого «А» класса, и одним движением выхватил открытку. Я бросился и повис на его руке с криком: «Отдай!» Но он, шутя, без усилия стряхнул меня. Я упал на пол, а он остановился и смотрел на меня сверху так, что я не решался встать. А потом медленно пошел по коридору. Пацаны из нашего класса побоялись вступаться за меня и только смотрели. Я поднялся, отряхивая брюки, и не знал куда смотреть и что делать, боялся заплакать. «Родителям скажи, – посоветовал мне шепотом во время урока мой сосед Борька Крейцфельд, – вещь ведь ценная». Но что я мог сказать родителям? Что из-за их безответственности мне пришлось самому рисовать обещанные мне автографы? «Такая у коллекционеров стоит, – Борька задумался, – ну, как айпэд…» «Ого! – подумал я, – надо поднять цену».

А на следующей перемене случилась еще более удивительная вещь. Ко мне опять подошел Пашка Курносов. Только вид у него был совсем другой. Растерянный и трусливый. А рядом с ним шел сам Генка Малюга – здоровенный, сутулый парнище, вечно державший в карманах свои огромные кулаки. Хриплым, как бы растресканным голосом Генка спросил у семенившего рядом Курносова: «Этот?» Пашка кивнул. «Отдай», – велел Генка и потом сказал Пашке: «Вали отсюда». Пашка отдал мне открытку и моментально скрылся в толпе выбежавших на перемену ребят. Генка посмотрел на меня сверху и спросил: «Где взял?» Я рассказал ему историю про папиного друга, спортивного журналиста, который дружит со всеми звездами. Генка слушал молча, внимательно глядя на меня сверху. «А еще есть?» – спросил он. «Могу достать», – сказал я. «Кого?» «Аршавина». Генка вздохнул и посмотрел в сторону. «Сколько хочешь за эту?» – спросил он. Я вспомнил совет из книжки «Как стать богатым» – «говорите всегда уверенно и глядя прямо в глаза». «Триста», – сказал я. «Хорошо», – ответил Малюга, так что я даже удивился, как это у меня все так быстро получилось, вот что значит книга! Он взял у меня открытку, сунул ее в карман и пошел. «Деньги потом. Надо все проверить», – сказал Генка через плечо. И у меня упало сердце. Я подумал, что Генка, не знаю как, но как-нибудь обязательно все узнает; что подписи не настоящие и тогда… Тогда я решил, что мне нужно срочно заболеть, чтобы хотя бы неделю не ходить в школу, и по дороге домой я купил на все деньги мороженого и стал его есть. Я сел на лавочку в сквере и ел быстро, чтобы оставшиеся три порции не успели растаять. И тут, как назло, подскочили два пацана из параллельного класса, Стасик и Дёма. Не то что бы они были хулиганы, а просто какие-то придурки. То начнут изображать из себя роботов, типа говорят как роботы, ходят как роботы и при этом нарочно бьют всех кулаками или пинают, и говорят механическим голосом: «С-бой про-гра-мы». А потом ржут. А тут они подкрались незаметно сзади, перескочили через скамейку и схватили мое мороженое. Все три оставшиеся порции. Стали кривляться, танцевать и петь в мороженое как в микрофон. «Ну-ка положи на место!» – сказал я, поднявшись. Но их было двое, и они меня не боялись. Я погнался за Стасиком, а Дёма в это время схватил и последнее, вернее самое первое мое мороженое, которое я оставил на лавке. Потом они, улюлюкая, вместе убежали, а я остался, как дурак, и пошел домой в самом ужасном настроении. Вдобавок Дёма сбил с лавки мой портфель прямо в лужу.

На следующий день я шел в школу, как на казнь. Проклиная свой бизнес. Тогда я снова вспомнил книжку «Как стать богатым» и решил думать про свое положение по книжке. Получилось, что в свой бизнес-проект я инвестировал пока что одну открытку (0 рублей, 0 копеек затрат) и несколько часов своего труда (я не знал, как его оценивать), вспомнил только, что слышал, что детский труд ценится страшно дешево (ладно, пусть будет пятьдесят рублей), и ожидал сегодня пятьсот процентов прибыли. В уме выходило неплохо. Но вспоминая кулаки Генки Малюги, я опасался, что отдача от моих инвестиций может выйти неприятная.

Ну и не успел я дойти до школы, как ко мне подбежал Пашка Курносов и сказал: «Пойдем, тебя Генка зовет». Мы свернули за угол, не доходя до школы. Генка стоял там и курил. «Закуришь?» – сказал он мне. Я засмеялся, но не потому, что мне было смешно, а потому, что неловко. Генка тоже смеялся своим потресканным смехом, и я вдруг понял, что не хочу больше заниматься бизнесом. И я сказал ему: «Давай назад автограф, я его больше не продаю». У Генки сигарета повисла на губе. «Чего?» – сказал он. А Пашка рядом с нами аж замер. У меня столько страха накопилось за прошлый и этот день, что теперь он кончился. «А если не отдам?» – спросил Генка сам немного удивленный. «Ну тогда оставь себе и гордись, что отобрал картинку у пацана из младшего класса. Дарю – если ты такой бедный. У меня их еще до фига». Я подумал: «Ну, даст он мне по морде один раз, но не убьет ведь, наверное…» Но Генка не дал мне по морде, он сунул руку в карман и протянул мне сложенные вчетверо пятьдесят рублей. «Больше с собой нету. Но потом отдам», – сказал он твердо. Я не хотел и эти деньги брать, но все-таки взял, не из жадности, а потому что боялся его еще и этим разозлить.

Если мне так будут даваться каждые пятьдесят рублей, то лучше я стану ученым или врачом, чем идти в этот самый бизнес, подумал я.

Но в книге «Как стать богатым» было напечатано крупными буквами: «Не останавливайтесь перед первыми трудностями». И я решил не останавливаться. Просто из принципа. Выражаясь по-ученому, я решил сменить рынок сбыта продукции. Не продавать больше в школе. А где тогда? Я слышал, что у нас в парке собираются люди, которые продают и покупают старые монеты, марки, значки. Я решил пойти туда. Там все-таки взрослые дядьки, а не всякие бандиты, вроде Генки.

Да, еще забыл сказать про Генку – он мне отдал потом еще пятьдесят рублей, а остальные так и зажал. Да и эти-то пятьдесят рублей были не его, как я потом узнал от Пашки Курносова. Пашка меня сильно зауважал после того случая, ну в смысле после того моего разговора с Генкой. Он мне и рассказал, что видел, как после школы Стасик с Дёмой утащили мое мороженое, и потом ради прикола пересказал это Генке, а Генка уже велел ему поймать Стасика с Дёмой и стрясти с них деньги за мое мороженое. «Они перепугались оба, когда я к ним подошел, и заикались уже по-настоящему, а не как роботы», – рассказывал Пашка очень довольный и гордый тем, что нагнал столько страху. Мне стало немного жалко двух этих дураков – Стасика и Дёму. А они с тех пор стали обходить меня десятой дорогой. Такой у них случился «сбой программы».

И вот однажды в воскресенье я с утра настроился психологически. В книге «Как стать богатым» написано, что нужно настроиться на богатство. Я не знал точно, как это делать. Наверное, типа думать о хорошем и быть уверенным в себе, когда на самом деле, чувствуешь себя плохо, неуверенно и никого видеть не хочешь. Я сунул в конверт свою открытку с замечательным, хоть и не настоящим автографом Овечкина и побрел в парк. Я еще никогда не обманывал незнакомых мне взрослых, иногда только маму с папой. И ни разу в жизни не обманывал ради денег. Я шел и подумал, что от этой мысли мне станет стыдно, но мне стало от нее интересно, и я пошел бодрее. Я прошел по подземному переходу, в котором у стены стояло двое парней, один с длинными волосами, а второй бритый наголо. Длинноволосый играл на гитаре и пел, а лысый подходил к прохожим и протягивал им шапку. А мне он не протянул, потому что дети не подают музыкантам в переходах. Я прошел мимо и вышел с другой стороны, уже у ворот парка. Там в центре была круглая клумба, а вокруг клумбы расставлены скамейки, и там собирались эти дядьки со своими значками и монетами. Я ужасно стеснялся, что мне надо к ним подойти и спросить, кому нужен автограф спортивной звезды. Поэтому я очень обрадовался, когда увидел, что в парке никого нет. И тут же сообразил, что с утра шел дождь, и сейчас еще пасмурно, вот они и не пришли. Я пошел по лужам вокруг клумбы и увидел, что на одной лавочке все-таки сидит какой-то старичок и рядом с ним лежат альбомы. Такие специальные, большие альбомы для монет и марок. Старичок был не очень старый, в квадратных очках, голова лысая, только по бокам головы у него стояли волосы, как у клоуна. Его ботинки со шнурками отражались в луже. Я подошел к нему и спросил: «Вы монетки продаете?» Он посмотрел на меня через очки и сказал: «Монеты, а не монетки, юноша». «А вам не нужен случайно автограф Овечкина?» – спросил я. Он посмотрел на меня, и я понял, что он не знает, кто такой Овечкин. «Это хоккеист знаменитый, – сказал я и добавил, – очень».

Старичок взял открытку и долго на нее смотрел. А я смотрел на него и ждал, когда же он догадается ее перевернуть. «Ну совсем тормоз», – подумал я. «Автограф на оборотной стороне», – наконец не выдержал я. Он как-то без интереса перевернул, посмотрел на автограф и спросил: «Сколько вы, молодой человек, просите?» «Что? – не сразу понял я. – Да всего за сто пятьдесят рублей отдам». Он поднял на меня глаза, покачал головой, улыбнулся и протянул мне сто рублей одной бумажкой.

«Вот это другое дело, – подумал я, шагая домой, – спокойно пришел и заработал.

Надо ему еще принести». И в скором времени я стал богат, потому что перетаскал этому старичку двадцать открыток с разными автографами. У меня до этого никогда не было собственных двух тысяч, мной самим заработанных, и я очень гордился. А старичок мой сделался прямо спортивным фанатом. В нем прямо проснулось увлечение спортом. Как увидит меня – сам бежит навстречу, чтобы другие коллекционеры меня не перехватили, отводит в сторонку: «Ну, чем порадуете, молодой человек?» Правда, он все время путал хоккеистов с футболистами. «Ну, он ведь старенький, – думал я, – у него память уже плохая». Я ему Ковальчука, Брызгалова, Лактионова, Анисимова автографы приносил. Он все говорил: «Да, да…» А сам, я чувствую, не врубается ни капли. Я даже один раз спросил его: «А зачем вы их покупаете, если вам про хоккей не интересно?» «Для внука своего, для внука» – торопливо закивал он, улыбаясь доброй улыбкой. «Понятно, – говорю, – через неделю еще принесу, внучок ваш будет доволен». «Приноси, – говорит, – я всегда здесь».

Я стал каждую субботу туда ходить или в воскресенье и с некоторыми даже здоровался уже, как со знакомыми. Там были разные люди. Мне запомнился один старичок, который все время улыбался. Я сначала думал, что у него всегда хорошее настроение. А потом оказалось, что у него болезнь какая-то, ему вроде как мышцы на лице зажало, и он теперь всегда улыбается, даже когда спорит с кем-то или сердится. От этого мне как-то не по себе делалось, но другие коллекционеры привыкли и называли этого дедушку между собой «Компрачикос». Я не знал, что это такое, а спросить не решался.