Текст книги "Приключения Славки Щукина. 33 рассказа про враньё"

Бурунди-Суся

А я вспомнил эти маски. Я ведь вам еще не говорил про дядю Витольда, папиного приятеля. Дядя Витольд – моряк. Он очень большой и всегда разговаривает громко. Сначала я его даже боялся. «Что, Славка, много двоек получил?» – спрашивал он меня и, даже не дождавшись моего ответа, кричал: «Ремня ему надо по попе!»

– Как нас воспитывали? – обращался он к папе и, не дав ему ответить, продолжал, – у меня отец контуженый с войны вернулся, я его как огня боялся, ну и учился, не дай Бог тройку получить!

Но при этом дядя Витольд всегда приносил мне полные карманы конфет и еще какую-нибудь игрушку, машинку или самолет, или мультфильм на диске. Так скоро я понял, что он совсем не злой, а просто говорит громко. Главное, что мне по-прежнему не нравится в дяде Витольде, – то, что он сажает меня к себе на колени. И говорит моему папе: «Какой у тебя пацан! Я всю жизнь хотел пацана, а у меня одни девчонки…» Это он про своих детей. Ну и я как бы его прощаю, но все равно, мне не нравится сидеть у него на коленях, как будто бы мне пять лет.

Ну, в общем, это все долго, я только хотел сказать, что дядя Витольд подарил нам эти маски, потому что его жена из дому выгнала. Взрослые вообще такие темы при мне не обсуждают, но я случайно услышал.

Дядя Витольд купил в Африке маски «ручной работы», как он повторил раз десять, а его жена сказала, что они «дьявольские», а он не любит, когда ему говорят что-то против, и они поссорились, но жену он любит, поэтому пообещал ей маски сжечь. Но у него «рука не поднимается», говорил он, потому что искусство, особенно народное, он всегда уважал. И тогда мой папа сказал, ну принеси их мне, и дядя Витольд очень обрадовался и принес. Когда моя мама увидела эти маски, она уронила на пол заварной чайник и закричала, чтобы папа унес их поскорее. Но папа стал говорить, что это мещанство и бабские страхи, и еще много слов, которые я не знал и на которые мама обижалась, и они оба уже кричали друг на друга, и папа вместо того, чтобы повесить их, эти маски, в гостиной, унес к себе в кабинет. «Все женщины одинаковы», – сказал папа. Что особенно обидело маму. «Видишь, с того дня начались наши несчастья!» – потом говорила мама. – Неужели ты не слышал про ужасных колдунов Африки? Даже фильм такой есть!» Папа только утомленно закрывал глаза и отвечал: «Да. Так проще. Свалить все наши неприятности на колдунов Африки. Замечательно».

Узнав, что эти маски настолько колдовские, что в это даже верят взрослые, я очень обрадовался и почти каждый день просил у этих масок что-нибудь. Маски были из дерева, с прорезанным ртом и глазами, а на голове у одной маски сидел еще вдобавок маленький человечек. Видно, ее сын. Эту маску мама считала особенно ужасной. Поэтому я решил, что она надежней и обращался именно к ней.

Сначала я попросил просто так, потому что даже сам не верил. Я попросил, чтобы меня не спросили стихотворение, которое я не выучил. И меня точно не спросили. Я решил попробовать что-нибудь более сложное и попросил, чтобы меня не спросили еще раз. И меня опять не спросили. Тогда я попросил, чтобы отменили контрольную по математике. И наша училка заболела в тот день.

Моя сестренка Маша заметила, что я разговариваю с маской:

– А о чем ты говоришь с Сусей? – спросила она.

– С каким еще «сусей»? – спросил я.

– Я его так называю, этого деревянного человечка.

Странно, но я тоже придумал маске имя. По-моему, маску звали Бурунди.

– Мама молится богу и называет его Иисусе, а у меня мой бог – Суся, – сказала Маша, показывая на маску.

– Ладно, ты называй как хочешь, а для меня он Бурунди, – ответил я.

– Как бурундучок? – засмеялась она.

– Да, да… – отмахнулся я.

– А зачем ты ему в рот суешь бумажку? – спросила она.

А я всегда для верности писал свои пожелания на бумажке, свертывал трубочкой и толкал в круглый рот маски, пока бумажка не провалится внутрь – там было много места между полой внутри маской и стеной.

– А я не умею писать, – сказала Маша, когда я объяснил ей про свои желания на бумажках, – вот, дай ему!

Она держала в руках карамельку.

– Сунь ему в рот.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы он лучше исполнял желания, – сказала Маша.

– Думаешь, он любит конфеты? – усмехнулся я.

– Их все любят, – ответила Маша уверенно.

– Ладно, давай, – сказал я, протолкнул в круглый рот конфету и услышал, как она там стукнула внутри.

Так у нас и пошло. Теперь мы с Машей по очереди говорили свои желания. Иногда я писал Машины желания на записках, ей тоже так хотелось. Кроме конфет мы бросали в маску еще пластинки жвачки и мелкие монетки. Бурунди работал неплохо. Были, конечно, осечки. Но у кого их не бывает? Я чувствовал давно, что Бурунди нельзя просить о чем-нибудь большом и по-настоящему прекрасном. Например, о том, чтобы сгорела наша школа. А когда Маша убедила меня, что Бурунди любит карамельки, я понял, что так оно и есть – Бурунди может выполнять только маленькие просьбы. Видно, он действительно детский Бог. Иногда он уставал, и тогда мы с Машей давали ему передышку. И вообще, мы договорились загадывать ему желания по очереди. Так выходило надежней. Мои дни были – понедельник, среда, пятница, а Машины – вторник, четверг, суббота. По воскресеньям у Бурунди-Суси был выходной.

– А когда у него день рождения? – спросила однажды Маша.

– Этого мы уже никогда не узнаем, – сказал я.

В самом деле, не можем же мы взять и поехать в Африку, найти мастера, который выточил нашего Бурунди, и спросить у него, какого числа это было.

– Тогда пусть будет сегодня, – сказала Маша.

– Почему сегодня?

– Потому что у меня есть для него подарок. Я подарю ему свои бусики. И ты тоже что-нибудь подари.

Я думаю, день рождения нашего деревянного друга мог пройти хорошо, если бы Маша не сказала нашей маме, что «сегодня у Суси день рождения».

Мама, естественно, спросила, кто такой этот Пуся или Суся.

А вот того, что будет дальше, никто из нас предположить не мог. Особенно когда мама стала руками отрывать маску от стены, и наружу посыпались все эти конфеты, монеты и прочие подношения. А мама плакала и кричала, что ее дети идолопоклонники. Маша испугалась, и даже я испугался. Раньше меня называли лодырем, иногда лгуном, двоечником. Но идолопоклонником я еще не был. И чувствовал, что это страшно. Маму буквально трясло от негодования, и я боялся, что ей придется вызвать врача. И врач, может быть, защитит нас, потому что, когда мама расправится наконец с маской, она примется за нас с Машей. Маша плакала, хватала сзади маму за платье и кричала ей со слезами: «Не трогай Сусю, он хороший, ему же больно!» Мама, обернувшись, так глянула на Машу, что я испугался еще сильнее и подумал, не убежать ли нам с Машей во двор. Я до этого смотрел как-то ужастик про бесноватых родителей, которые хотели убить своих детей и гонялись за ними по дому с топорами. В них там вселился какой-то дух. Но в жизни ведь так не бывает, успокаивал я себя и не мог успокоить. Тут за моей спиной хлопнула входная дверь, и я вздрогнул от этого так, что ударился головой о косяк. Я подумал… уже не знаю что. Но это, оказывается, пришел с работы папа.

Папа не любит, когда хозяйничают в его кабинете. Он даже снял очки от изумления. А потом крикнул на нас с Машей: «Ну-ка марш отсюда!» Мы обрадовались, что можно убежать, и убежали. А папа вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Мы даже подслушивать боялись и сидели на кухне.

В тот же вечер Бурунди-Суся и другая маска, без имени, отправились в гараж. Мы с Машей боялись задавать родителям вопросы. Даже друг с другом об этом не говорили.

Только через месяц Маша, узнав, что мы с папой идем в гараж мыть машину, отозвала меня в сторонку и тихонько сказала:

«Вот, передай там нашему другу…» Она протянула мне украдкой две карамельки и свои детские голубенькие бусики. «Какому другу?» – хотел спросить я, потому что уже почти забыл про Бурунди. Но сейчас вспомнил и не спросил. Я кивнул и спрятал ее подарки в карман. Да, думал я по дороге, фигово, когда ты приехал из самой Африки и тебя никто не любит, а тем, кто любит, запрещают это делать. «Ничего, чувак» – сказал я, отыскав в гараже маску. Она валялась в углу и маленько потемнела от сырости. «Они просто считают, что ты идол. Не расстраивайся, меня, бывает, в школе еще похлеще обзывают», – сказал я и отдал ему подарки: «Держи, это без всяких желаний, по-корефански…»

Три розовых свиньи и скворечник

У нас в школе объявили конкурс поделок. А я не знал, что это такое, и немного испугался. Оказалось – ерунда. Просто нужно что-нибудь сделать. Ну там, из дерева, картона или даже из пластилина. Узнав, что все так просто, я спросил: «А можно ничего не делать?» И, конечно, сказали, что нельзя. Сказали, это ваш «технологический проект», и я опять не понял. Но мне объяснили, что «технологический проект» и поделка это одно и то же. Это потому, что «труды», в смысле – уроки труда, у нас называются «технология». Я сразу посчитал и смекнул, что можно купить в магазине швабру и сказать, что я ее сделал, тем более что до этого на трудах мы делали швабры. Но папа и мама сказали, что это обман и так нельзя поступать. «Ты должен развить свое творчество», – кажется, так мне сказали. Я лежал вечером в кровати и думал: «Лепить я не люблю, вырезать из бумаги тоже, склеивать ровно у меня не получается. И главное, я не могу даже придумать, что мне лепить, вырезать и склеивать. И тут меня осенило! Я вспомнил, что в прошлом году у моей сестренки Маши был конкурс типа такого же в детском саду, и Маша заняла первое место. Она сделала свинью. Свинья была из яйца. Снизу к яйцу были прилеплены пластилиновые ножки, спереди пятачок и два уха, а сзади хвостик. «Работы на пять минут! И первое место обеспечено», – подумал я и уснул довольный. А если я сделаю двух или даже трех свиней, причем из пасхальных яиц, ну в смысле покрашу их, как на Пасху, розовой краской, свиньи же розовые, то вообще займу все первые места. На технологический проект надо было подать заявку, и на следующий день я ее подал, написал – «три розовых свиньи». Наш учитель по трудам, Валерий Павлович, прочитав, сам сделался розовым и закричал: «Это что такое, Щукин!»

– Это будут такие свиньи из яиц, – робко ответил я.

И тогда уже весь класс заржал.

Тут уже я покраснел, как сто свиней.

– Нет. Ты будешь делать скворечник, – сказал наш учитель труда.

Дома папа сказал мне:

– Это хорошо. И куда полезней, чем какая-нибудь игрушка. Птицы будут жить.

– Нужно представить технологический проект, – сказал я.

– Чего? – не понял папа.

– Скворечника.

– Сделай этот скворечник им и все, – отмахнулся папа.

– Я не умею, – сказал я.

– Чему тебя на трудах учат?!

– Швабру делать, – отвечаю.

– Все, отстань! – сказал папа. – У меня срочная работа, разберись как-нибудь сам со своим скворечником.

Я расстроился и пошел к маме. Мама у меня любит шить, умеет кроить, а это почти как чертить. Вместе с мамой мы начертили скворечник, указали размеры, ну там длина, высота и все такое. Дырка для птиц получилась особенно хорошо, идеально круглая. Мама еще красиво нарисовала веселую птичку, которая уже летит в этот скворечник, и я, тоже веселый, понес свой проект в школу.

Учитель труда зачеркнул красным карандашом нашу веселую птичку и внизу нарисовал двойку. А под ней написал свои замечания: «Нет списка материалов и экономического расчета». Моя мама так обиделась, что сама пошла в школу и вернулась совсем растерянная. Она принесла с собой образец «проекта». Оказывается, там нужно было все-все перечислить, доски какого размера из какой древесины, какие использовать шурупы, указать порядок сборки материалов, их цены, а кроме этого все используемые инструменты.

– Ого! – сказал папа.

– От этого конкурса зависит годовая оценка по труду, – сказал я.

– Да что у вас за гимназия! – воскликнул папа.

– Номер один, – робко подсказал я.

– Так, – сказал папа, – отправляйтесь в магазин «Садовод», купите там этот чертов скворечник, а я напишу к нему этот чертов «проект».

– А можно не ругаться при этом? – спросила мама укоризненно, и мы с ней поехали в магазин.

– Да, слишком хорошо он сделан, – сказал папа, хмуро оглядывая новенький скворечник, – не поверят, что это наш Славка его смастерил.

– Сейчас поправим, – сказал папа, бросил скворечник на пол и несколько раз сильно пнул по нему ногой.

– Правда – крепкий! – удивился папа. – Несите-ка молоток.

– Ну к чему это правдоподобие! – восклицала мама, схватившись за виски, пока папа лупасил молотком по скворечнику.

– Ну, вот… Так уже лучше… – сказал папа, разглядывая слегка покривевший домик для птиц.

– А вот тут шкуркой вмятины от молотка зачисть, типа ты старался, – сказал мне напоследок папа.

На другой день я отнес свою поделку в школу, и все мы ждали, что из этого выйдет. Через два дня учитель труда возвратил мне мою работу.

– Сделано нормально, вижу, старался, на четыре с минусом, – сказал он, – но нет дневника сборки. Чем ты слушал? Я же всем говорил, что нужно вести дневник сборки!

Когда я появился на пороге со скворечником подмышкой, родители замерли.

– Что это еще за «дневник сборки»? – спросила мама.

Я объяснил, как делали другие дети. Их родители фотографировали от начала до конца, как эти старательные дети чертили, пилили, строгали, привинчивали и т. д. И эти фото приклеивали в специальный альбом.

Я надел фартук, взял в руки ножовку, молоток. Мама принесла из чулана какие-то досточки, которые остались от наших старых полок, и папа меня фотографировал. А за ужином мы все хохотали, представляя, что на самом деле надо было фотографировать, как мы с мамой покупаем скворечник в магазине «Садовод», и особенно над тем, как выглядел бы папа на фото, где он пинает наш купленный скворечник и лупит по нему молотком. Было очень весело. И тогда я понял, что совместный труд действительно сближает людей. Хотя папа и сказал, что это называется «фальсификация истории».

Но папа зря переживал, потому что наш учитель труда нечаянно уронил на мой скворечник тяжеленные тиски. Досточки, из которых он был собран, рассыпались, и на одной из них оказалась фабричная печать. «Так что правда все равно всегда торжествует» – сказала мама, хотя ей пришлось ходить объясняться с учителем труда и, вернувшись, она сказала, что наш учитель труда вполне приятный мужчина, на что папа ничего не сказал, только несколько раз пощелкал зажигалкой, но не закурил, потому что он бросил курить…

Шпион

Иду я как-то раз по улице, в центре города, часов примерно в шесть вечера – меня послали в книжный магазин, купить тетради. Народу кругом много. И вдруг чувствую – что-то не так. И не сразу могу понять – что. Какой-то странный человек идет, и я на него смотрю, и мне от этого вроде странно. А он на меня не смотрит. Он смотрит куда-то вперед. Я пригляделся и вижу, что это ведь Владимир Николаевич, наш физрук. Наш физрук всегда ходит в спортивном костюме, а тут я его прямо не узнал. Идет в пиджаке! Рубашка на нем белая и галстук. Вместо кроссовок ботинки. Вот это да! – думаю. Зачем он переоделся? Я тут же решил, что Владимир Николаевич – шпион. И только для виду работает физруком. Вот почему он так хорошо по канату лазает, это его всему в шпионской школе научили. Еще и темные очки надел, чтобы его не узнали.

Я в душе понимал, что это неправда. Но мне было жалко, что это неправда, и хотелось, чтобы это было правдой. Я решил проследить за Владимиром Николаевичем. Вдруг мне повезет, и он действительно шпион или хотя бы опасный преступник. Я шел за ним в толпе прохожих.

Видимо, Владимир Николаевич был опытный шпион, потому что вел себя осторожно. Для начала взял и купил цветы. Хитрый лис! – подумал я. В цветах наверняка секретный передатчик. Недаром эта цветочница так на него смотрела и улыбалась, когда он отдавал ей деньги, и еще что-то сказала тихо. Они в сговоре. Потом Владимир Николаевич поймал такси и уехал. Неужели заметил, что за ним «хвост»? Теперь я стал приглядываться к нему внимательней во время уроков. А он, видимо, нарочно придирался ко мне, говорил, что я неправильно отжимаюсь, плохо подтягиваюсь, неправильно бросаю мяч в кольцо.

Однажды я снова встретил его в городе. И опять в темных очках! Но я не удивился. Я знал уже многое. Знал, что Владимир Николаевич окончил секретную шпионскую школу, знает в совершенстве десять языков, владеет гипнозом, а в голове у него специальный чип, который позволяет ему считывать информацию с удаленных компьютеров и даже, может, их перепрограммировать. То есть я знал, что мир в опасности. Это все мне как-то само собой открылось, когда я размышлял. Самое страшное было то, что Владимир Николаевич умел читать мысли. Поэтому я не подходил к нему близко, а прятался за других прохожих, чтобы их обрывочные мысли накладывались на мои и невозможно было бы ничего прочитать.

Несколько раз до этого Владимир Николаевич мне снился. Вернее, приходил ко мне, чтобы убить меня во сне. И я убегал от него по длинным узким коридорам, запутанным, как лабиринт. Во сне у него было шесть конечностей, и он мог гнаться за мной по стенам и по потолку, как паук. Но во сне у меня тоже появлялись сверхспособности. Например, я умел летать. Надо было только выбраться из лабиринта, и тогда надо мной распахивалось небо, такое большое и звездное, что становилось страшно. Я управлял собственным телом, как ракетой, так что Земля оставалась позади и скоро терялась среди других светящихся, как рассыпанные бусы, зернышек Вселенной.

Так вот, стоит он в темных очках на ступеньках перед кинотеатром. И подходит к нему какая-то девушка. Я ее не сразу узнал. А потом вспомнил. Это практикантка, она у нас в прошлой четверти несколько уроков вела. Юлия Петровна, кажется. Она еще всегда говорила: «А теперь повторим этот параграф».

И я сразу разочаровался во Владимире Николаевиче. У суперагентов не бывает таких девушек. Эта практикантка рыжая с веснушками и вообще похожа на пацана. У суперагентов девушки совсем другие. Я видел в фильме про Джеймса Бонда.

И вот с тех пор, как я разочаровался, Владимир Николаевич, как нарочно, стал мне всюду встречаться. Раньше я мечтал его выследить, хотел даже составить карту его шпионских маршрутов. А тут чуть ли не через день его видел. И всегда с этой рыжей практиканткой. А потом он исчез. Совсем. И у нас три недели не было физкультуры. То есть Владимира Николаевича замещал трудовик Валерий Павлович, с которым мы просто играли в баскетбол и все.

Но однажды я узнал все. Вернее, не я, а Борька Денисов. У него мама училка в нашей школе, преподает географию. И Борька услышал, как она с кем-то по телефону обсуждала Владимира Николаевича. Оказывается, его арестовали за то, что он буянил и дрался пьяный в ресторане, разбил зеркало, разогнал оркестр, а когда пришла милиция, он в них кинул барабан со сцены. Я слушал с ужасом и каким-то восхищением, пока Борька не сказал, что все это из-за того, что Владимира Николаевича бросила эта рыжая практикантка.

– Помнишь, которая у нас была в той четверти, – сказал Борька.

– Да, помню, – сказал я и хотел рассказать Борьке, что видел их вместе возле кино и еще несколько раз потом, но передумал и не стал.

Мне было жалко Владимира Николаевича. Хоть он и преследовал меня, когда был шпионом, но это была честная мужская борьба. И теперь мне было жаль, что с ним так вышло. Вот если бы он (я чуть не подумал «слушался меня») был шпионом, с ним бы такого никогда не случилось. Шпионы не раскисают из-за женщин. И я решил про себя считать, что его арестовали за шпионаж. А рыжая – это так, прикрытие. Это было единственное, что я мог для него по-товарищески сделать.

Авторитет

Раньше я думал, что авторитеты – это такие бандиты, но заслуженные, вроде нашей учительницы математики, которую все уважают и поэтому говорят, что она пользуется авторитетом. Я не мог понять, как она этим пользуется, и как-то спросил об этом у папы, а он крикнул: «С чего ты взял эту глупость?! Мой сын не знает русского языка!»

– Так по телевизору говорят, – ответил я, – уголовный авторитет, ну, в смысле, значит, бандит, короче.

– Что это за «короче», что это за «в смысле»?

Папа иногда бывает вспыльчив из-за ерунды.

Потом он немного успокоился и стал объяснять, хотя я уже обиделся и не хотел слушать; у нас так часто бывает.

– Авторитет значит уважение, авторитетный – уважаемый, авторитет – значит власть, – объяснял папа.

– Понятно, – сказал я.

Теперь многие слова открылись мне. «Автомобиль» – властный мобиль, «автопортрет» – портрет властелина, «автостоп» – когда приказывают остановиться.

– Что за чушь! – сказал папа. – Не путай корни «автор» и «авто».

И я тут же запутался.

– «Автор» – это как бы хозяин, властитель, а «авто» – это значит «сам» или «само». Автомобиль – значит самодвижущийся, автопортрет – портрет самого себя, – говорил папа.

– Автосервис – сам-себе-сервис, – сказал я.

– Нет, – затрясся папа, – автосервис – это значит обслуживание и ремонт автомобилей, здесь корень «авто» это сокращение от слова «автомобиль».

– Папа, ты становишься автозлой, когда объясняешь, – сказал я.

Папа рассмеялся и повторил «автозлой» уже другим, добрым голосом.

– Молодец! А какие еще словообразующие приставки ты знаешь.

При слове «приставки» мне стало скучно, но потом оказалось, что это прикольно.

Их, оказывается, была целая куча и все такие странные: «архи», «мега», «псевдо», «квази», «амфи», «мета», «пара», «про» – похожие на старые монеты из дедушкиной коллекции, которыми больше не платят, так и этими словами больше не говорят.

– Говорят, – сказал папа.

– Ну, тогда скажи чего-нибудь…

– Мегафон, – сказал папа.

– Точно! – сказал я.

– А что это значит?

– Ну, это как МТС, только Мегафон.

– Да, компания сотовой связи, но название она себе взяла от прибора, усиливающего звук. Мега – значит большой, фон – звук.

Мало-помалу я стал для прикола придумывать всякие слова с этими приставками.

«Амфиотстой, квазикруто, метатормоз, мегатролль, гипербеспонтово…»

В классе я приобрел некоторый авторитет, хотя никто не мог меня толком понять. Но я заметил, что, когда тебя не понимают, это верный путь к авторитетности. Математику у нас тоже полкласса не понимает, а учительницу уважают. Загадочная это штука – авторитет, и чем больше загадочности, тем авторитета больше.