Текст книги "Город Солнца. Голос крови"

– Не переводи, – вмешался Максим. – Это и так ясно. Лучше спроси, кто оставил коробочку.

– Её оставила Исабель, жена Гаспара, – ответил перуанец. – В тринадцатом году.

– Через четыре года после смерти Дельгадо…

– И в тот самый год, когда Сергей Владимирович получил открытку, – добавил Дима.

Максим, качнув головой, попросил Аню не переводить их разговор. Потом спросил у Луиса:

– А открытка? Её отправил именно Гаспар?

– Этого я вам сказать не могу.

– Потому что не знаете или потому что не хотите?

– Как вам больше нравится, так и считайте. – И вновь при общей хмурости Лиуса весёлость в его голосе прозвучала неестественно, почти натужно.

Максим положил коробочку себе в сумку. Уловил разочарование в глазах перуанца. Тот, конечно, надеялся увидеть содержимое посылки. Напрасно. Коробочку Максим решил вскрыть уже в хостеле.

Глава третья. Два ключа

В Индии, когда они заполучили статуэтку Инти-Виракочи, когда осознали, что намеченный Шустовым-старшим путь увлекает их в далёкое Перу, Аня согласилась написать родителям подробное письмо о своих и Диминых приключениях. Позже брат поддержал её решение. Они тогда рассудили, что папа их подстрахует – в случае чего выложит все материалы в интернет. Письмо в итоге было написано и отправлено, вот только его содержание в конечном счёте оказалось иным.

Максим верно заметил, что Скоробогатов едва ли решится похитить Василия Игнатовича. Папа был видным человеком, и его исчезновение вызвало бы значительно больше вопросов, чем исчезновение Абрамцева из «Старого века» или Погосяна из Русского музея. Скоробогатову не было нужды так рисковать. С другой стороны, папа, узнав имена тех, кто преследовал его детей, захочет вмешаться. Это точно. И тут никакими доводами его не остановить. Ещё не зная, на что способен Скоробогатов, папа погорячится, а значит, погубит и себя, и маму. Так что от идеи написать правду Аня отказалась. Но и молча игнорировать звонки родителей виделось ей нестерпимо жестоким. На выручку пришёл Дима.

Брат предложил подкинуть родителям историю – достаточно правдоподобную и способную на время отвлечь их внимание. Первое время не удавалось придумать ничего путного, а потом Дима, развеселившись, заявил, что его очаровала сумасшедшая индуистка:

– С выбритой головой, с тоннелями в ушах…

– И с татуировкой колибри на лице? – не сдержался тогда Максим.

– Именно так!

– Как необычно. Совсем никого не напоминает. И что же дальше?

– А дальше я уехал за ней в один из ашрамов. Что-то вроде Города рассвета.

– Обители надежды?

– Да. Там я и застрял. Поклоняюсь цветам и провозглашаю, что «каждый должен уподобиться цветку: стать открытым, честным, равным, щедрым, приветливым».

– А я? – поморщилась Аня.

– А ты спасаешь непутёвого брата. Поехала вместе со мной. Теперь слушаешь, как я пою мантры, и ждёшь возможности вернуть меня в Москву.

– Ты, кажется, хотел придумать что-то правдоподобное.

– О, тут не беспокойся. Папа поверит в любую гадость про меня. Скажи, что я опять его подвёл, что угодил в очередную передрягу, и он не станет сомневаться.

Дима произнёс это с болезненной весёлостью. Будто наслаждался, представляя, как папа станет на него злиться. Ане слова брата не понравились.

– Папа сразу полетит в Индию.

– И хорошо, – кивнул Дима. – Пусть летит. Он там ничего не найдёт. Таких ашрамов сотни. Если не тысячи. Главное, что поиски уведут его подальше от всех Скоробогатовых с Затрапезными. А потом… когда всё закончится, мы скажем ему правду. И он поймёт. Оценит. Да, сейчас мы ему соврём, но это только чтобы защитить его и маму, ведь так? – Последние слова Дима произнёс с нескрываемой болью.

В письме Аня воспроизвела выдуманную братом историю, только добавила, что постарается поскорее вызволить его из секты, а сама тем временем будет изучать индийские узоры. «Неплохой материал для будущей курсовой». Попросила родителей не волноваться. «Так бывает… Нужно просто подождать». И предупредила, что ещё пару недель не сможет отвечать на звонки, – заранее извинилась, что вовремя не поздравит папу с днём рождения.

Прежде чем отправить письмо, Аня и Дима сняли со своих карточек все доступные деньги. Догадывались, что папа их заблокирует. Затем по настоянию Максима избавились от старых сим-карт, а в Перу купили новые.

Сейчас, сидя на втором этаже синего междугороднего автобуса «Крус-дель-сур», Аня с грустью вспомнила полученный от родителей ответ. Не стала показывать его Диме. Папа там наговорил много лишнего. Но в целом их задумка сработала. Папа поверил в нелепую историю про ашрам. Дима оказался прав.

За окном тянулась пыльная обочина Панамериканского шоссе. Среди серых холмов, больше похожих на мусорную свалку, открывались кирпичные скворечники трущобных поселений. Порой их сменяло яркое строение аквапарка или отдельное цветастое здание, но в остальном Аня уже час наблюдала лишь унылую ржавчину бараков. За Пуэнте Пьедра пригородные пейзажи ненадолго оживились, но и там дома стояли неоштукатуренные, лишённые крыш. Их ещё не успели толком достроить, а они уже частично обветшали и обрушились. И всё же в них жили люди – Аня видела вывешенное для просушки бельё.

Неодолимое чувство бесплодия. Выжженная земля под беспощадным солнцем. Никакой зелени. Лишь пылевая завеса и давно выцветшие рекламные плакаты инка-колы. Аня не ожидала, что Перу предстанет перед ней столь безжизненным.

Вчера, вернувшись в хостел, Максим вскрыл полученную в музее коробочку. В ней, заложенные поролоном, лежали два ключа на спиральном кольце: обычный крестообразный и ключ побольше, для сувальдного замка. Под ними нашлась плотная мелованная карточка с написанным от руки адресом одного из домов на улице Антонио Матея в городе Трухильо. Больше ничего. Ни письма, ни новых шифровок. Ни единой подсказки, как использовать переданные ключи. Впрочем, Максим не сомневался, что они откроют входную дверь дома в Трухильо, поэтому на рассвете повёл всех на вокзал и там купил билеты на ближайший автобус. Их ждал восьмичасовой переезд по иссушённому океаническому побережью.

– Думаешь, там будет Дельгадо? – спросила Аня, когда охранник на вокзале, предварительно обработав руки антисептиком, принялся изучать содержимое их сумок.

– Не знаю. – Максим качнул головой.

О вероятности встретить в Трухильо Шустова-старшего Аня и не заговаривала. Слишком уж часто Максим обманывался в ожиданиях: для начала в Ауровиле, затем в Далхуси, наконец в Хундере. Теперь, кажется, примирился с тем, что не сможет разом раскрыть все тайны отца, согласился безропотно подбирать разбросанные им крошки – одну за другой. Перестал мучить себя догадками и теориями. За последние две недели ни разу не упомянул дневник Затрапезного. Если верить Шустову-старшему, Затрапезный вёл его вплоть до того дня, когда окончательно пропал; Скоробогатов с самого начала охотился за дневником – не боялся ни крови, ни страданий других людей. А ведь первое время Максим часто гадал, что именно там написано и почему Лиза с такой настойчивостью просила его не открывать дневник, если тот вдруг попадёт к нему в руки.

– Мы должны его найти! – говорил Максим. – Любой ценой.

– Зачем? – удивлялась Аня.

– В нём наше спасение. Отдадим его Скоробогатову, и всё закончится.

О том, захочет ли Максим, несмотря на предостережения Лизы, заглянуть в дневник, Аня не спрашивала. Знала, что Максим ответит честно, и боялась, что ответ ей не понравится. Сейчас, размышляя об этом, безучастно смотрела на очередной запылённый городок.

Когда автобус остановился перед светофором, на пешеходный переход выбежали трое молодых перуанцев. Они были без рубашек, только в белоснежных шортах и кроссовках. Загоревшая кожа тренированных тел выдавала давнюю привычку ходить в таком виде. Аня поначалу не поняла, чего они добиваются: попрошайничают или что-то продают, – но в следующее мгновение все трое одновременно сделали сальто. Затем один из них забрался к остальным на плечи и, перевернувшись через голову, спрыгнул на выжженный асфальт. Уличные акробаты. Выступали в отведённые им светофором полторы минуты и ничего не ждали взамен. Каждый следующий номер получался всё более сложным, и Аня с Димой, оба сидевшие у прохода на третьем ряду, приподнимались над спинками сидений, чтобы лучше рассмотреть неожиданное представление. Максим, сидевший с Аней, возле окна, к акробатам интереса не проявил.

Едва загорелся зелёный свет, они разбежались. Автобус тронулся с места, и за шоссейной обочиной вновь потянулись ржавые оазисы жилых зданий. Их окружали неизменные разливы песка и камней, перемешанных с бытовым мусором и строительными отходами.

– Скорее плесень, – перегнувшись через подлокотник, прошептал Дима.

– Ты о чём? – не поняла Аня.

– Да так, вспомнил… Конрад Лоренц писал, что современные однотипные застройки вот таких бедных кварталов – ну, знаешь, налеплены один на другой, и все убогие, страшные, – так вот если сфотографировать такие кварталы с воздуха, то фотография напомнит гистологическую картину раковой опухоли. Согласись, в этом что-то есть.

– Ну не знаю, – Аня не видела снимков раковой опухоли и даже не хотела их себе представлять.

– Есть-есть, точно говорю. А гистологическая картина здоровой ткани, соответственно, больше похожа на землю, очищенную от бараков и захламлённых дворов. Весело, правда?

– Хочешь сказать, что…

– «Люди – болезнь, раковая опухоль планеты», – процитировал Дима. – Это из «Матрицы». Зои оценила бы.

– Охотно верю.

– Обожаю такие сравнения. Только мне кажется, – Дима всмотрелся в окно, будто проверяя собственную мысль, – что тут скорее плесень. Токсичная и стойкая… Как тут вообще жить? Ни рек, ни озёр. Пустыня. И это на берегу океана!

Ближе к границам парка Раймонди в самом деле началась пустыня светло-жёлтого песка. У дороги встречались полосы прохудившихся кирпичных заборов, непонятно зачем поставленных и что оберегавших. В отдалении от шоссе стояли совсем уж обветшавшие и отчасти превратившиеся в барханы дома́. И там тоже кто-то жил.

– Плесень, – шёпотом повторил Дима и откинулся на высокую спинку сиденья. Кажется, приготовился спать. Так и не успел восстановиться после долгого перелёта.

Аня насторожённо посмотрела на брата. Её пугало и одновременно радовало то, как переменилось его поведение. В поступках и словах Димы появилось больше уверенности. К тому же ещё в Индии, угодив в плен к Егорову, он каким-то чудом успел постричься, переодеться в новенькие джинсы и фланелевую рубашку с клеткой-тартан. Прикупил красивую трость и кожаную жилетку. Теперь каждый день пользовался туалетной водой. Правда, излишне усердствовал в стремлении сохранить новый образ – по такой жаре не снимал жилетку и вчера в Лиме весь взмок, прежде чем в город пришла вечерняя прохлада.

Тем временем справа за окном где-то в глубине пылевых облаков проглянули могучие абрисы тёмных гор – Кордильер, близость которых здесь, в пустыне, казалась почти невероятной, – а слева обозначилась зубчатая кромка обрыва. Из его глубин тянуло густым туманом, скрывавшим за собой просторы океана. Автобус то с усердием заползал на очередной холм, то лихо с него спускался. Дима и Максим спали. Аня и сама временами закрывала глаза, но любопытство не давало ей покоя, и всякий раз, очнувшись, она с интересом всматривалась в окна.

Когда внизу, под гористыми холмами, открылись зелёная долина и высвеченный солнцем прибой возле Плайя Чакраймар, Аня, не сдержавшись, растолкала Максима. Хотела, чтобы и он насладился видом цветущих полей, однако вскоре убедилась, что их благополучие обманчиво. Тонкий слой плодородия на глубинах бесплодной земли – зелёное полотно, настеленное поверх пустыни и прибитое к ней колышками неказистых, лишённых кровли домов.

За оазисом шоссе вновь повело через мертвенные дюны. Теперь дома встречались реже. Аня с грустью смотрела на билборды, покрытые лохмотьями обесцвеченной рекламы, на стены давно покинутых землянок. Утомлённая однообразием дороги, перестала сопротивляться сну. Остаток дороги провела в беспокойной дрёме. Максим разбудил её лишь на подъезде к Трухильо.

Пригород утопал в серости дымчатого кирпича и раскрошенного бетона. Даже в автобусе чувствовалось, что кварталы пропитаны кислым зловонием: запахи перепревшего мусора смешались с тяжёлыми ароматами зверинца, будто в каждом из полуразрушенных зданий одновременно ютились бедняки и домашний скот. Впрочем, к центру города улицы становились всё более опрятными.

Выбранная Аней гостиница располагалась в районе, который местные жители называли Чикаго. Небоскрёбов и гигантских бобов из нержавеющей стали тут, конечно, не было, но в местном Чикаго по меньшей мере ничто не напоминало о виденных на окраине трущобах: дома постройнели и посвежели, с тротуаров исчезли наносы мусора, а главное, полностью развеялся кислый запах свинарника.

Пока администратор гостиницы переписывал данные их паспортов, Дима с Аней прошлись по холлу. Осматривались, с радостью подставляли лица под прохладу стрекотавших тут потолочных вентиляторов. По стенам холла висели деревянные полки с выставленными на них керамическими репликами. «Мо́че», «Сика́н», «Чимо́р» – Аня читала названия царств северного побережья, каждое из которых было представлено десятком традиционных статуэток с нелепо гипертрофированными частями тел. Всё это отчасти напомнило комнату брата с неизменным полчищем ощетинившихся солдатиков и нерушимой крепостью «Лего».

По улицам Трухильо скользили первые порывы вечерней прохлады, хотелось отдохнуть. Однако Максим ещё в дверях снятого ими трёхместного номера заявил, что немедленно отправится по указанному на карточке адресу.

– Я поеду один. А вы пока… обустраивайтесь.

– Обустраивайтесь? – с насмешкой переспросил Дима, допивая инка-колу. – То есть доставайте сменную одежду и взбивайте подушки? Что тут ещё обустраивать?

– Я скоро вернусь.

Максим, ничего не объяснив, вышел в коридор.

– Как это понимать? – с раздражением бросил Дима.

– Там может быть его папа, Сергей Владимирович, – предположила Аня. – Вряд ли, конечно, но…

– Чушь. Нет там никакого Сергея Владимировича.

Дима ходил по комнате. Остался не у дел и злился из-за этого. На ходу поглаживал больное бедро, поглядывал на дверь, будто надеялся, что Максим одумается и вернётся. Наконец заявил, что сам позвонит племяннику Гаспара Дельгадо.

– Не делай этого, – насторожённо попросила Аня и на время отвлеклась от рюкзака, в котором искала зубную щётку.

– Что значит не делай? – Дима отбросил на кровать пустую бутылку инка-колы. – Макс обрадуется. Пока он там едет, узнаем что-нибудь про Дельгадо, чем плохо? Просто скажем… Как там его зовут?

– Артуро.

– Вот. Скажем Артуро, что получили его номер в музее. Что интересуемся судьбой его дяди.

– Скажем?

– Ну, ты скажешь.

– Макс говорил, что позвонит Артуро только в крайнем случае. Мы не знаем, кто он и чего хочет на самом деле.

– Вот и узнаем.

– Дим…

– Ты вообще на чьей стороне? – вспылил Дима.

– Господи, о чём ты?! Какие стороны?

– Ну да, конечно. Как будто я вас не видел.

– И что ты хочешь сказать?

– Ничего. И так всё понятно.

– Что?

– С того момента, как вы вдруг стали ходить под ручку и целоваться у всех на виду, они сразу и появились.

– Кто появился?

– Стороны, вот кто! Его и моя. Разве не очевидно?

Бессмысленный спор утомлял. Когда Дима набрал номер, оставленный племянником Дельгадо, Аня больше не пыталась возражать – согласилась с ним поговорить.

Хотя прошло три года с тех пор, как Артуро наведался в музей Лимы, звонку он не удивился. У племянника Дельгадо был приятный голос. Слушая, с каким теплом он говорит о своём дяде, Аня постепенно расслабилась. Впрочем, Артуро не сказал ничего ценного. Лишь под конец пригласил к себе в гости, обещал показать рабочий кабинет Дельгадо и кое-какие из его вещей. Аня согласилась записать адрес. Оказалось, что Артуро живёт в Трухильо, в нескольких кварталах от их гостиницы. Такое совпадение насторожило, и, закончив разговор, Аня вновь высказала Диме своё недовольство тем, что они пошли наперекор желанию Максима.

Дима не обратил на её слова внимания. Довольный, подмигнул сестре и, не снимая ботинки, завалился на кровать. Носил эту пару уже несколько месяцев. И в жару, и в холод. От них теперь шёл неприятный запах. Аня подумала, что нужно купить брату дезодорант для обуви.

Поездка Макса заняла чуть больше часа. Едва он появился в дверях номера, Дима тут же соскочил с кровати и принялся рассказывать о разговоре с племянником Дельгадо. Говорил возбуждённо, почти радостно и так выдал свой страх. Боялся осуждения.

Максим ничего не сказал в ответ. Лишь коротко кивнул и тут же направился к своей кровати.

– Нам ведь не обязательно к нему идти, – продолжал Дима, и это уже звучало как оправдание. – Главное, мы просто знаем, где его искать. Пусть и дальше живёт себе спокойно.

– Нет, – Максим качнул головой.

– Что?

– Завтра пойдём к нему.

– По адресу не было ничего интересного? – догадалась Аня.

Максим даже не посмотрел на неё. Всё-таки остался недоволен их звонком Артуро. Стоило предупредить Максима, написать ему эсэмэску.

– Ни один из ключей к двери не подходит. По меньшей мере сейчас.

– Это как? – не понял Дима.

– Дверь старая. А замок явно новый.

– Туда могли заехать новые жильцы… Дельгадо ведь отправил свою открытку пять лет назад.

– Да. А умер ещё раньше, – Максим завалился на кровать. – Внутри кто-то был. Я слышал женский голос.

– Ты постучался?

Максим ответил не сразу. Словно обдумывал правильность своих решений, прежде чем признался:

– Постучался.

– И?

– Открыла какая-то женщина. По-английски она не говорила и никакого Дельгадо знать не знала. Так что да, там уже, наверное, новые жильцы.

– А ключи? Их же два. Думаешь, оба были от двери?

– Не знаю. Замок там один.

– Что теперь? – тихо спросила Аня.

– Теперь отправимся к вашему новому другу. Посмотрим, что он скажет.

Глава четвёртая. Стена рубежей

Артуро вёл утомительную экскурсию по второму этажу своего дома. То и дело нарочито упоминал о личном знакомстве с Шустовым-старшим, всякий раз говорил о нём до того восторженно, что Максима подмывало ответить грубостью. Впрочем, Аня всё равно отказалась бы переводить его колкости.

Пройдя через весь зал, Артуро показывал коллекцию масок чанкайской культуры: «О нет, что вы, что вы. Конечно, это не подлинники. Но, поверьте, они выполнены с предельной точностью. Вот, посмотрите на эту маску. Оригинал находится в Лиме. Тут воспроизведён даже скол у правой глазницы». Артуро настойчиво рекомендовал Максиму сходить на местную Пласа-де-Армас и там непременно зайти в расположенную по соседству церковь Эль-Кармен, «прекрасный образчик колониальной культуры». Предложил сопроводить его туда и на месте рассказать историю церкви.

– Поверьте, она великолепна! – настаивал Артуро, поправляя полуободковые очки. – И дело не в фасадах. Там стоит алтарь, вырезанный в стиле чурригереско. В прекрасной сохранности.

– Там в самом деле может быть красиво, – робко заметила Аня.

Максим посмотрел на неё с укоризной. В надежде отделаться от навязчивого гостеприимства и в то же время отвечая вполне искренно, сказал:

– Не люблю храмы, крепости, дворцы.

– Почему?! – ужаснулся Артуро и щёлкнул своей серебристой «зиппо».

– Да, в них есть своя красота, не спорю. Все эти фрески, алтари и… колонны. Но мне сложно восхищаться тем, что было построено рабами. А в данном случае, – Максим указал на развешенные по стене маски, – построено рабами на руинах собственной культуры.

– Ну ты даёшь, – прошептал Дима.

Артуро чуть не захлебнулся в потоке вырвавшихся слов. Говорил долго и громко. Аня едва успевала переводить его рассуждения о колонизации Южной Америки. Максим особой заинтересованности не выказал, и как-то само собой получилось, что его место занял Дима; он только обрадовался возможности поговорить с человеком, хорошо знавшим историю Перу.

– Странно заявлять, что испанцы поработили индейцев! – настаивал Артуро. – Здесь, на территории Перу, до прихода конкистадоров проживали миллионы людей. Думаете, они были свободны? Нет! Они всегда оставались рабами собственной знати! Никто из тех, кого мы обобщённо называем инками, не мог самостоятельно выбрать ни род занятий, ни место жительства. Мужа или жену за них выбирало государство. Вы ещё ребёнок, едва научились ходить, а ваше будущее предрешено – будете вы ткать, плотничать, мастерить зернотёрки или добывать золото. И только попробуйте отказаться от того, что вам навязывают! Государство по всей строгости карало бродяг и бездельников. Вот так. А вы говорите, рабство. При испанцах ничего подобного не было.

Максим шаг за шагом отходил от разгорячившегося Артуро. Притворялся, что любуется тяжёлыми овальными кронами авокадо, росших за окном, – улица едва просматривалась через гущу их лавровых листьев, и дом стоял в приятном отъединении; ничто не мешало представить, что ты находишься, например, где-нибудь в уютном уголке Пиренейского полуострова. Затем Максим повернулся к Стене рубежей и поражений, которую с полчаса расхваливал Артуро. Сделал вид, что не успел по-настоящему насладиться её своеобразием.

Артуро на манёвры Максима не обращал внимания. С оживлением, отчасти подтверждавшим его слова о прежней работе преподавателем, отвечал на Димины вопросы:

– Нет. Никаких рынков, никаких денег. Да и торговли как таковой в Тауантинсуйю, в государстве инков, не существовало. Даже свободный обмен был запрещён. Всё необходимое индейцы получали с государственных складов. То есть за вас решали, как и чем вы будете питаться, какую одежду носить и в каком доме проведёте жизнь. Понимаете?

Аня не успевала перевести предыдущую фразу, когда Артуро в запальчивости начинал следующую, так что в зале почти одновременно звучали два голоса, изредка прерываемые голосом Димы.

Максим надеялся, что его отсутствия никто не заметит. Шаг за шагом продвигался к двери. Осматривал выкрашенную в бледно-зелёный цвет и хаотично завешенную деревянными полочками Стену рубежей. Артуро чуть ли не в первую очередь повёл гостей именно сюда. Начал рассказывать о ней ещё на лестнице:

– Знаю, обычно люди хвастают своими победами: дипломы, медали, почётные грамоты или фотографии с известными людьми, не так ли? Но победы – это всегда законченные истории. Стена побед – это кладбище, на котором вы отдаёте дань прошлому. Печальное зрелище. А моя Стена – собрание начал. Череда первых шагов. Когда я смотрю на неё или когда рассказываю о ней кому-то, чувствую себя по-настоящему живым.

На одной из полочек возвышался стеклянный колпак. Под ним на подставке лежала белая сигарета с едва различимой печатью «INKA» у фильтра и расположенным там же индейским профилем.

– Древняя! – сказал Артуро, когда они впервые подошли к Стене рубежей. – Найдена при раскопках. На самом деле нет, конечно. Шучу. Это моя тридцать седьмая последняя сигарета. Да, я много лет не мог бросить курить. Тщетно пробовал ровно тридцать шесть раз. И каждый раз с такой жалостью смотрел, как уголёк доходит до фильтра… Выбрасывал остальные сигареты, а на следующий день или через несколько дней покупал новую пачку. Ничто не помогало. А потом Серхио – да, Максим, ваш отец – сказал мне мудрую вещь. Вроде бы как это слова Ганди. Так вот, Шустов сказал, что «отказ от предмета желания без отказа от самого желания бесплоден, чего бы он ни стоил». И мне это помогло. Я понял, что последняя сигарета должна остаться вовсе не прикуренной. И всегда лежать на виду. Чтобы я помнил об истинной природе своего выбора.

На соседней полочке под таким же стеклянным колпаком лежал зуб. Как оказалось, не менее ценный экспонат Стены рубежей.

– О, это мой пятый верхний зуб, то есть второй премоляр. Его, как видите, вырвали, а зуб-то здоровый, ни пятнышка. Память о моей глупости. У меня на шестом, соседнем, зубе стояла пломба. Она со временем поизносилась, и через неё в корень попали бактерии. Нерв мне удалили, и я не почувствовал, как там растёт киста. То есть поначалу не почувствовал. А потом киста стала поддавливать и пятый, полностью здоровый зуб. Но к врачу я не пошёл. Всё откладывал. А когда решился, было поздно. Пришлось удалять и пятый, и шестой. Киста разрослась до гайморовой пазухи. Теперь я показываюсь дантисту каждые три месяца. Вот так.

Надо полагать, этот экспонат действительно изменил жизнь Артуро: зубы у него были ровные, белые, что он демонстрировал при любом удобном случае. С гордостью предложил всем осмотреть их вплоть до едва проглядывавших зубов мудрости – предельно широко раскрыл рот, чем, правда, напугал Диму. Только Аня согласилась заглянуть, даже похвалила прикус.

– Возраст – лучший учитель анатомии, – заявил довольный Артуро. – С годами не остаётся тела целиком, как это бывает в детстве, когда лишь изредка выделяется и тут же забывается ушибленная коленка или растянутое запястье. Теперь у меня нет зубов вообще, есть конкретный первый моляр-имплант, боковой резец с пломбой, центральный резец с трещинкой и так далее. Я уже знаю, где у меня почки и печень, где сердце. Тело превратилось в конструктор, в орудие. Я им пользуюсь, я поддерживаю его в отличной форме, однако оно перестало быть мною. И это удобно. Начинаешь более деловито к нему относиться и, например, спокойнее воспринимаешь его жидкости, которые раньше вызывали отвращение.

– Чудесно, – прошептал в ответ Максим.

На других полочках Стены лежали смятая десятиевровая купюра с надписями на полях, сломанная ручка, порванный блокнот, какой-то счёт с печатями и цифрами, подчёркнутыми красным маркером. И за каждым экспонатом стояла отдельная история. К счастью, Артуро ограничился рассказом лишь о тех, к которым проявила интерес Аня. Среди прочего она указала и на шестимиллиметровую песчинку, уютно выложенную на белоснежной ткани и похожую на крошку засохшей карамели. Песчинка оказалась конкрементом – камнем из почек Артуро, историю которого он не замедлил тут же рассказать.

Общение с племянником Дельгадо Максим полностью доверил Шмелёвым – сам в его присутствии предпочитал молчать. Вот только Артуро поначалу старался заговорить именно с Максимом и ещё в прихожей вслух подметил, как тот напоминает ему Шустова-старшего.

«А чего ты удивляешься? Ты в самом деле похож на отца». – «Я не удивляюсь. Просто злит, когда все вспоминают о нём с таким восторгом. Будто он святой мудрец, не меньше». – «Им знаком другой участок его поведенческого диапазона». – «Это точно. На моём участке отец бросил дедушку умирать и оставил семью в долгах. Вот и вся святость».

Артуро было лет сорок. Вполне европейская, но своеобразная внешность. Голова то ли неправильно посаженная, то ли просто маленькая, из-за чего глаза и ноздри казались непропорционально большими. Такими же непропорциональными были оттопыренные, отчасти свёрнутые, как это встречается у борцов, уши. Максим не доверял приветливости испанца. Допускал, что Артуро, подобно Сальникову, некогда близкому другу Шустова, последние годы лишь ждал возможности выслужиться перед Скоробогатовым. Если так, Максиму следовало немедленно увезти друзей подальше из Трухильо. «Не сходи с ума от страха». – «Это не страх. Это осмотрительность». – «Ну да, где-то я уже слышал такую отговорку». – «Не забывай, Скоробогатов семь лет назад купил в Лиме несколько компаний». – «Не забываю».

В любом случае, Максим пока не думал о побеге. Для начала требовалось узнать всё возможное об участи отца и Гаспара Дельгадо, а главное, выяснить, что раньше находилось по указанному на карточке адресу и как использовать полученные в музее ключи.

Пройдя Стену рубежей, Максим наконец приблизился к двери. Мельком оглянулся на Артуро и Шмелёвых. Они оказались к нему спиной. Артуро по-прежнему говорил о колонизации Перу, при этом все трое продолжали осматривать тёмные, почти плоские маски чанкай.

– Более того, – настаивал Артуро, хотя никто и не пытался ему перечить, – можно сказать, испанцы принесли инкам свободу. Не прошло и шести лет после того, как Писарро отплыл из Панамы завоёвывать Перу, а папа Павел Третий уже выпустил буллу «Sublimus Deus», запретившую рабство индейцев! Булла официально подтвердила принадлежность индейцев к человеческому роду, их способность приобщиться к истинной вере.

– Это… вполне великодушно, – заключил Дима. Пожалуй, чересчур серьёзно. В его голосе не было и намёка на иронию. Он даже записал название буллы в телефон. Конечно же решил упомянуть её в своей книге.

– Ещё бы! – согласился Артуро, когда Аня перевела ему Димины слова. – Индейцы в Перу всегда обладали теми же правами, что и мы, покорившие их испанцы. Исключительно так и никак иначе.

«Мы, покорившие их испанцы…» Максим окончательно убедился, что Артуро ему неприятен. Теперь, оказавшись на местной Пласа-де-Армас, не то что не согласится зайти полюбоваться злосчастным алтарём Эль-Кармен – даже на её расчудесные фасады смотреть не будет. Нарочно зажмурится и пройдёт мимо.

– Испанская корона всегда признавала индейцев такими же полноправными подданными в королевстве Перу, как и, скажем, кастильцев в Кастилии. Более того, корона сохранила все титулы и привилегии инкской знати. И ещё про так называемое рабство. «Новые законы» тысяча пятьсот сорок второго года чётко установили, что размер новой подати не должен быть ни на один мараведи больше, чем в доколониальный период. Как вам? О каком рабстве тут можно говорить?

Максим испугался, что Артуро обратится с этим вопросом к нему лично, и поторопился выскользнуть в коридор. Его побег отчасти прикрыли стоявшие в центре зала П-образный диван с высокой спинкой и два торшера с громоздкими абажурами.

Пройдя вдоль балюстрады с витыми балясинами, Максим заглянул в спальню Артуро. На первый взгляд ничего примечательного не обнаружил. Кровать, укрытая лёгким фланелевым покрывалом. Два платяных шкафа, плотные занавески на окнах. Всё это – в тёмно-фиолетовых тонах. Даже потолок был покрыт фиолетовыми панелями с вкраплениями золотистых лампочек. Максим осмотрел письменный стол. Наскоро выдвинул ящики – пролистал найденные бумаги. Напоследок заглянул под кровать, посмеиваясь над собой и с удивлением признавая, что страх быть застигнутым ему по-своему нравится.

Уже собрался выйти из спальни, когда заметил на прикроватной тумбочке разбухшую от записей тетрадь. Склонился над ней. Открыл первую страницу.

Числа.

Много чисел, бережно выписанных столбиками и не пояснённых ни одним словом.

Максим долго прислушивался к голосам из зала, прежде чем решился пролистать тетрадь целиком. Она была однообразно заполнена до середины. Максим не был уверен в значимости своей находки, однако решил на всякий случай сфотографировать на телефон все исписанные страницы. Это вполне мог быть какой-нибудь шифр. Только непонятно, зачем его держать на прикроватной тумбочке. Впрочем, если тут и зашифрованы слова, то добраться до них будет непросто, слишком уж странные получались комбинации: