Текст книги "Всё или ничего"

– Спрашивай о Спарте.

– Сейчас?! – ужаснулся Полидор.

– Именно! – подтвердил Клеомен, то ли желая продемонстрировать свое мужество, то ли, наоборот, прося о помощи, – ведь ничто так не глушит боль, как беседа.

В любом случае Полидор решил прийти на помощь спартанцу. Но проклятый вопрос – а ведь их были десятки, сотни – никак не шел на ум. И он спросил первое, что пришло ему в голову:

– Скажи, а как вас смогли приучить к этому?

– К этому? – кивнул себе за спину Клеомен. – Очень просто. Били.

– Всех били! – пожал плечами Полидор. – Меня, бывало, отец в детстве так надерет – целый день потом сесть не можешь. Но чтобы к этому привыкнуть…

– Нужна система, – спокойно сказал Клеомен.

– Система? – решив, что ослышался, переспросил Полидор. – Какая?!

– Спартанская.

Клеомен говорил, как всегда, немногословно. Но только – то громко, когда женщина прикладывала повязку к новому месту, то очень тихо, если она слишком сильно прижимала ее к спине. Порой просто глотал слова, как глотают в драке собственную кровь… И тем не менее Полидору удалось уяснить для себя суть системы воспитания юношей в Спарте.

Новорожденных детей здесь внимательно осматривали старейшины. Что они делали со слабыми и хилыми, он не понял. В этот момент женщина приложила тряпку к самому иссеченному месту спины Полидора. А переспросить потом он не решился. Самых же сильных младенцев отдавали родителям, которые, в свою очередь, доверяли их опытным кормилицам. Эти кормилицы не пеленали детей ни в жару, ни в холод, давая им полную свободу делать все что хочется. Они приучали малышей не есть помногу и быть неразборчивыми к любой еде; учили их не бояться оставаться в темноте, запрещали капризничать, жаловаться, плакать…

Воспитание детям в Спарте давал не отец, как это было принято во всей Элладе, а государство. И было оно для всех одинаковым.

Как только ребенку исполнялось семь лет, кончалась его «самая сладкая», как выразился Клеомен, жизнь. Отныне он жил в палатке вместе с ровесниками, своими будущими боевыми товарищами. Здесь его в меру учили писать, в меру – считать и еще беспрекословно подчиняться старшим, выносить невзгоды и побеждать. Всем юношам стригли наголо волосы. Ходили они зимой и летом босиком и без плаща, который получали лишь на тринадцатом году жизни…

Полидору любопытно было слышать про то, что постель детей представляла из себя охапку тростника, который они обязаны были собирать на берегу Эврота… Что теплые ванны, когда можно натереться маслом, разрешалось им принимать лишь несколько раз в году… Что старики, наблюдая за играми детей, нарочно провоцировали драки и ссорили их так, чтоб каждая из драк была обязательно до крови… Что раз в году, при переходе из младшей группы в старшую, юных спартанцев публично секли перед алтарем Артемиды. Причем так, чтоб кровь лилась на алтарь…

Полидор уточнил: неужели такое возможно перед храмом богини? Клеомен, в свою очередь, спросил:

– А у вас разве такого нет?

– Нет! Нет! – воскликнул несколько раз Полидор.

– А у нас это торжественный обряд.

Обряд этот, как оказалось, состоял из церемонии, которой руководила жрица храма Артемиды, державшая в руках статуэтку богини. Когда она поднимала статуэтку, бьющие ослабляли удары розгами. Но если опускала – удары становились такими, что их мог выдержать не каждый взрослый. А мальчикам при этом не разрешалось ни кричать, ни стонать. Некоторые не выдерживали, умирали…

Кроме этой, ежегодной, были и ежедневные – «случайные», как выразился Клеомен, порки.

– За что именно? – переспросил он и, подумав, сказал: – В основном за воровство. Один мой знакомый по агеле[53]53
  Военизированная группа, в которой совместно жили юные спартанцы до совершеннолетия.


[Закрыть]украл лисенка и спрятал его у себя под плащом. Так вот, зверек во время наказания распорол ему когтями и зубами живот…

– И… – заторопил спартанца Полидор.

– Мальчик крепился, пока не умер на месте! – с гордостью и даже оттенком зависти докончил Клеомен.

Он хотел рассказать еще один случай, но женщина шлепнула ладонью по тряпкам, закрывшим всю спину спартанца, и сказала первое слово за всё время, что Полидор находился в этом доме:

– Готово.

По лицу Клеомена, усеянному каплями пота, беотиец понял – ему нужно отойти от процедуры.

Спартанец присел на скамью. Полидор обратился с новым вопросом к хозяйке:

– Насчет мальчиков я, кажется, понял. А как воспитывают в Спарте девочек?

– Точно так же! – ответил за нее Клеомен.

– Как?! – изумился Полидор. – Ведь это битье, закаливание, драки вредны для женского тела!

– Наоборот, чужестранец! – в свою очередь удивилась словам беотийца хозяйка. – Помогают! Ведь наше предназначение – рожать крепких, здоровых и мужественных защитников Спарты. А разве у тебя на родине не так?

– У них все по-другому! – ответил Клеомен теперь за гостя, уже готового рассказать о женщинах Беотии, славящихся утонченностью, и медленно поднялся со скамьи. – Хотя в остальном женщины одинаковы! То ли дело мы, мужчины!

Подмигнув Полидору, он встал и, словно ни в чем не бывало, сделал несколько пружинистых взмахов рукой с воображаемым мечом.

Несмотря на тягостный осадок, оставленный рассказом о воспитании детей в Спарте, Полидор был восхищен Клеоменом. Он хотел высказать все, что думает по поводу его терпения и мужества, но, поразмыслив, произнес единственное слово, которое, по его мнению, больше всего должно было понравиться молодому спартанцу. Он сказал:

– Можешь.

По лицу Клеомена и впрямь пробежало подобие самодовольной улыбки. Но, перехватив насмешливый взгляд женщины, он сдержанно кашлянул и, как всегда коротко, сказал:

– Есть – и спать.

7

На следующее утро Полидор проснулся рано, задолго до рассвета. Потянулся, соображая, где он. Вспомнил: Совет… состязания на площадке… Клеомен… Спарта!

Стараясь не шуметь, он встал с ложа, накинул поверх хитона хламиду и, пройдя через небольшую комнату, потянул на себя тяжелую, сколоченную из грубых досок дверь. Оказалось, что хозяева уже были во дворе. При ярком свете костра они разделывали тушу матерого кабана.

Кроме Клеомена здесь было четверо мужчин: один совсем уже пожилой и трое среднего возраста.

– Отец. Братья, – представил их гостю Клеомен и, в свою очередь, показал на него пальцем: – Полидор.

Знакомство состоялось.

Как понял Полидор, братья с отцом пропадали вчера на охоте, и пока они тут беседовали, а потом отдыхали, завалили из засады этого матерого зверя. Правда, в последний момент кабан задел своими страшными клыками руку старшего брата, однако это не мешало тому ловко разделывать мечом тушу.

Третью часть добычи, по знаку отца, братья сразу же отнесли в сторону и положили на застланную соломой тележку.

– Царям! – перехватив вопросительный взгляд гостя, объяснил Клеомен.

Полидор слышал, что Спартой испокон веков правят два царя, и, не желая задавать не пользовавшихся здесь симпатией лишних вопросов, спросил:

– Так много?

– Положено! – оборвал его Клеомен.

– А что им положено еще?

– Треть военной добычи. Торжественное погребение. Ведь они – священны!

«Не все, значит, у вас равны! – усмехнулся про себя Полидор. – Ни за что не поверю, чтобы это было так. Кто-то – самый умный или ловкий – обязательно станет жить за счет других. Взять хотя бы вчерашнего чиновника из Совета: разве не захочет он, коль ему подчиняются другие, жить хоть ненамного, но лучше их?» – подумал он, а вслух спросил:

– А у кого еще есть большие права, чем у всех?

– У эфоров![54]54
  Эфоры — судьи, разбиравшие гражданские дела в Спарте и надзиравшие за тем, как спартанцы в течение всей своей жизни исполняли законы.


[Закрыть] – бросая большой кусок кабана на вторую тележку, ответил как о само собой разумеющемся Клеомен. – Они имеют право не вставать с места при виде царя. Еще у членов геруссии. Это совет двадцати восьми старцев, каждому не меньше шестидесяти лет, – объяснил он.

– И у всех у них такие же дома, как и у вас, и одинаковые участки земли? – уточнил Полидор.

– Дома – да, – кивнул Клеомен. – А участки… – Он запнулся и тут же веско ответил: – Побольше. Но ведь они – эфоры! Геронты!

«Что и требовалось доказать!» – мысленно подытожил Полидор и, чтобы больше не испытывать терпения очевидно впервые растерявшегося при обдумывании справедливости в Спарте Клеомена, поинтересовался:

– А этот, самый лучший кусок куда?

– На обед. В фидитии.

Полидор немного знал об этих совместных трапезах спартанцев и хотел уточнить кое-что, но, решив, что для этого у них с Клеоменом еще будет время, спросил, показывая на то, что осталось от туши:

– А с этим что будете делать?

Ответ ему дал отец Клеомена.

Он как нельзя кстати подозвал младшего сына и приказал:

– На агору. Перекупщикам.

– Деньги? – деловито осведомился Клеомен.

– Сюда.

– С Полидором?

Пожилой спартанец, совсем как чиновник в Совете, осмотрел беотийца и махнул рукой.

– Можно.

Получив разрешение, Клеомен разрубил кусок мяса надвое, положил в две кожаные сумки. Они с Полидором взвалили их на плечи – и как два неразлучных приятеля вышли на улицу.

8

Жизнь в Спарте, как и во всей Элладе, начиналась задолго до рассвета. Так же, как в Афинах или Аргосе, встав потемну, торопились на агору свободнорожденные граждане. Рядом с некоторыми – пустые корзины на согнутых руках – брели рабы. Грохотали телеги с привезенными из пригородов овощами, зеленью, мясом… И все. На этом сходство заканчивалось.

Полидор привык к другим улицам. Где бы он ни был, люди на них вели себя иначе.

Нет на свете народа более жизнелюбивого и словоохотливого, чем эллинский. И первое, что делали жители даже самого захудалого поселка, встречаясь друг с другом, – делились свежими новостями. Это было и в тех же Афинах, и в том же Аргосе – повсюду. Греки – везде греки. Но эти!

Перекинувшись одной, от силы двумя короткими фразами, спартанцы шли молча. И от этой однообразно-серой, идущей, словно в долгом воинском переходе, вереницы людей Полидору сделалось не по себе.

– Смотри! – указал, к его радости, неожиданно оживившийся Клеомен на идущего впереди рослого спартанца. – Олимпионик!

– Этот?!

Полидор с недоумением всмотрелся в мужчину.

В любом эллинском городе любимого избранника богов – а кем еще можно считать олимпионика? – почитали за честь сопровождать целая ватага ребятни и уж наверняка несколько взрослых. А тут, словно простой смертный, он шел один и – Полидор даже рот от изумления приоткрыл – нес точно такой же, как и у них, небольшой кожаный мешок!

– И это – олимпионик?! – невольно вырвалось у него.

– Да! – утвердительно кивнул Клеомен. – Он выиграл на прошлых играх в панкратии[55]55
  Вид борьбы, включавшей в себя кулачный бой, в которой дозволялись любые приемы.


[Закрыть]. Обгоним?

Полидор охотно согласился, прибавил шагу и, обходя спартанца, внутренне содрогнулся: так было изуродовано всё его лицо. Без сомнения, это был опытный, бесстрашный боец, и тем обиднее за него.

– Я тоже хочу стать олимпиоником. Но тренируюсь в пентатлоне, – между тем сообщил Клеомен и со вздохом признался: – С борьбой, диском, копьем и прыжками всё в порядке, а вот бег… Мне бы твое умение!

– А мне твое – в борьбе! – тоже искренне признался Полидор и мечтательно вздохнул: – Тогда бы я наверняка стал победителем и мой земляк Пиндар сложил бы свою лучшую и самую длинную оду в мою честь!

– А я бы довольствовался самой короткой, – спросив и узнав, что такое ода, заметил Клеомен.

– Меня бы вышло встречать всё население Фив! – продолжал Полидор. – Часть крепостной стены была бы выломана передо мною, чтобы я смог въехать на самой роскошной колеснице, а потомки навсегда запомнили бы то место, где вошел в город их земляк – олимпионик!

– У нас нет крепостных стен, – думая о своем, сказал Клеомен. – Но, клянусь Гераклом, я б добился не менее великой для себя чести!

– Какой же? Освобождения на всю жизнь от налогов?

– Нет. Разве это честь для человека, доказавшего, что Спарта в спорте, а значит, и во всём остальном сильнее всех?

– Пожизненного, самого лучшего места в театре?

– Нет.

– Тогда какой же?!

Клеомен оценивающе посмотрел на беотийца, точно уже сошелся с ним в пентатлоне на очередных играх, и с гордостью ответил:

– Всегда быть в первой воинской шеренге. В любом сражении!

Некоторое время они прошли молча. Каждый думал о своем.

– Кто это? – заметив прохожего в шапке из собачьего меха и одежде, не похожей на спартанскую, спросил Полидор. – Я уже не первый раз встречаю таких!

– Илот! – пренебрежительно бросил Клеомен и смерил прохожего таким взглядом, что тот отстал и поспешил затеряться среди телег и людей, которых с каждым шагом становилось всё больше и больше.

Полидор понял, что они приближались к агоре. Вскоре послышались и знакомые зазывные крики торговцев, предлагавших купить товары. Мимо прошагал отряд мальчиков, хором выкрикивающих боевой марш. Их лица были унылы.

– В храм Артемиды? – жалея их, уточнил Полидор.

На что Клеомен коротко ответил:

– Наставники показывают рвение.

Судя по тому, что за этим отрядом показался еще один отряд, а за ним целых два, даже три, наставники – двадцатипятилетние спартанцы, отвешивающие оплеухи детворе, – старались на славу.

Центр Спарты оказался и вовсе переполнен народом. Полидору почудилось, что весь город собрался здесь в этот час.

– А эта куда в такую рань с ребенком? – удивился он, показывая на женщину, которая старалась прошмыгнуть незаметно для стариков-спартанцев.

– Рань? – усмехнулся Клеомен. – Наоборот, она слишком поздно выполняет вчерашнее решение старейшин – ибо Спарта не должна быть свидетельницей ее позора!

– В чем же она виновата?

– В том, что родила хилого ребенка, которого старейшины приказали бросить в пропасть с Тайгета. Это наши горы! – кивнул на отроги хребта Клеомен и недоуменно взглянул на Полидора: – А что, разве у вас не так?

– Нет! – в свою очередь удивился беотиец.

– И вы позволяете выживать даже больным, калечным новорожденным?!

– Да.

– Тогда понятно, почему вы в случае опасности призываете на помощь именно нас – спартанских воинов! – авторитетно заявил спартанец.

9

Полидор хотел уточнить, что это только в Беотии не принято умерщвлять детей. В других городах это делают, что касается, правда, в основном девочек-младенцев.

Но не успел. Они вышли на рыночную площадь.

Первые лучи солнца коснулись разложенных здесь товаров.

«И это вы называете агорой?!» – чуть было не воскликнул Полидор, увидев мебельный ряд – сделанные с редкостной безвкусицей грубые лежанки, столики, посуду…

Агора с первого же шага поразила его абсолютной непохожестью на все остальные рыночные площади. Что говорить о прекрасных коринфских вазах, удобных для возлежания во время еды и ночного сна ложах, изысканной милетской шерсти, фригийских плащах или сардском пурпуре, которых здесь, наверное, и в глаза никогда не видели! О незабываемых мегарских колбасках, афинских пирожках или, на худой конец, сдобных слойках, которыми здесь, судя по всему, не пахло от самого создания города!

Это было нагромождение предметов и продуктов, за какие ни один уважающий себя эллин не выложил бы и обола! Чулан с запылившейся рухлядью! Свалка за порядочным городом. Нечто, достойное применения и употребления разве что в доме – если он у него есть – самого последнего нищего!

И всё же эти товары здесь и покупались, и продавались. Более того, на некоторые даже был свой спрос и, что можно увидеть лишь в Афинах, когда прибывает свежая партия рыбы, – очереди!

Денег, которыми бы расплачивались за сделанные покупки, Полидор пока не видел: здесь господствовал обмен. Мясо – на щиты; топоры – на зерно; плащи – на овощи…

Первые здешние монеты он увидел, когда Клеомен, сговорившись с перекупщиком, отдал мясо и подставил мешок. Они хлынули в него из тележки в таком количестве, что Полидор опешил.

Поначалу он ничего не мог понять. Лишь когда поднял отлетевшую в сторону мелкую монету, попробовав ее на зуб, догадался – деньги были из железа!

Из одной старой, негодной лопаты можно было б сделать пару сотен таких монет, никому не нужных в Элладе. Но здесь эти деньги имели немалый вес. Во всяком случае, Полидор заметил не один и не два косых, завистливых взгляда, которые бросали на молодого спартанца земляки.

– Слушай! – обратился он к Клеомену, когда они, взвалив на себя тяжелые мешки, пошли с агоры. – Ты, конечно, не обижайся, но ваша агора… Ее товары…

Почему бы вам не пригласить сюда иноземных купцов?

– Не положено! – отрезал Клеомен.

– Но почему? – не отставал Полидор. – Посмотри, в чем вы ходите, на чем сидите, что едите! Разве ты не хотел бы, чтобы твоя будущая жена была одета в родосский хитон, отец, братья, соседи – в мегарские плащи, а ты сам – в такой же яркий, но из невесомой фригийской шерсти?

– Какая ж тогда бы это была община равных? – нахмурился Клеомен и с усмешкой добавил: – И разве бы приехал сюда хоть один купец, если б знал, что может получить только железные деньги?

– Так сделайте их золотыми, серебряными, электровыми[56]56
  Электр — природный сплав золота и серебра.


[Закрыть], наконец, как это принято во всей Элладе! – горячо зашептал Полидор, поймав на себе несколько хмурых взглядов прислушивавшихся к разговору прохожих. – Оставьте изображение прежним, а металл, из-за которого и правда никто не станет торговать с вами на равных, замените! Или в ваших государственных сокровищницах недостаточно золота?

– Нельзя! – снова возразил Клеомен. – Сам Ликург ввел у нас такие деньги. Их нельзя хранить в кладах, нельзя накапливать стишком много, потому что железо быстро ржавеет. А значит, все равны!

10

Несколько шагов они прошли не разговаривая. Наконец Клеомен, который явно боролся с одолевавшим его любопытством, спросил:

– У тебя нет случайно с собой ваших монет?

– Есть, конечно! – кивнул Полидор. – А что?

Клеомен огляделся по сторонам и, видя, что вокруг как раз никого нет, попросил:

– Покажи…

Полидор с удовольствием снял мешок и опустил его на землю.

– Ты что, никогда настоящих денег в руках не держал?

– И даже не видел…

Беотиец порылся в кошеле и, выбрав серебряную гемидрахму Фокиды, протянул ее Клеомену:

– Держи! На память. Между прочим, она одна, наверное, стоит такого мешка!

Клеомен оглянулся, робко взял монету. Несколько удивленно осмотрел голову быка на одной стороне, лик Артемиды на другой и с сожалением протянул обратно.

– Возьми! – отвел его руку Полидор. – Будешь в Элладе – что-нибудь на нее купишь.

– В любом городе? – удивился Клеомен.

– А как иначе? Это же не ваши, железные… В Афинах менялы дадут тебе вместо нее точно такую же по весу, но с изображением Афины и совы. У нас, в Беотии, – со щитом. В Эгине – с черепахой.

– А что на нее можно купить? – дивясь на монету, поинтересовался молодой спартанец.

– Что? – не сразу нашелся Полидор. – Например, вазу!

– Зачем?!

– Для красоты.

– Чего-чего?

Полидор взглянул на Клеомена, потом на агору и привел пример, более понятный для спартанца, с детства видевшего только грубые глиняные кувшины:

– Ну, на такую монету ты с братьями и отцом смог бы в сытости прожить целый день, а то и два.

– А если при этом менять еще и товар на товар – то неделю. Понял! – улыбнулся Клеомен и, вложив монету в ладонь беотийцу, решительно отказался: – Спрячь. Если ее у меня увидят, так вчерашняя порка за детскую шалость покажется.

– Донесут? – пряча монету в кошель, понимающе спросил Полидор.

– Нет, но… у нас не принято, чтобы один жил лучше другого, – помявшись, признался спартанец. – Все ничего не делают. У всех всё одинаковое.

– А кто же тогда делает за вас то, что я видел на агоре? Рабы? Но, насколько я мог заметить, у вас их немного.

– Илоты.

Второй раз за день слышал это странное слово Полидор. Второй раз видел взгляд Клеомена, обращенный в сторону этих людей в шапках из собачьего меха. И снова не успел расспросить о них, потому что молодой спартанец, обратив лицо к солнцу, ахнул:

– Быстрей! Опаздываю на фидитию.

11

Подхватив мешки, они прибавили шаг.

Полидор, которому представлялась редкостная возможность побывать на знаменитом пиру спартанцев, робко спросил:

– А ты не мог бы взять меня с собой?

– Куда? – не понял Клеомен.

– Ну, на эту свою – фидитию?

– Чего-о?! – изумленно протянул спартанец, и по его тону Полидор понял всю невыполнимость своей просьбы. – Да ты хоть знаешь, что это такое?

– Так… В общих чертах! – пожал плечами Полидор.

– Это наш ежедневный обед в своем военном отряде. Никто не вправе отсутствовать. Только те, кто на охоте, да занятые в жертвоприношениях.

– А царь? – предвкушая слабую месть за полученный отказ, усмехнулся Полидор.

Но Клеомен был невозмутим.

– И царь! – отрезал он. – Все обязаны быть вместе. Однажды даже царя Агиса оштрафовали за то, что он не внес свою долю жертвы. Лучшую часть! – подчеркнул молодой спартанец. – А тот, кто два раза без причины пропустит фидитию, исключается из нее. Как тогда жить? Не представляю.

Он повернул голову к беотийцу:

– Я тебя огорчил?

– Да нет. Я понимаю! – торопливо возразил Полидор и со вздохом признался: – Просто жаль, что теперь до самого вечера я буду один!

Весь день он провел дома у Клеомена. Иногда выходил на улицу, заметно опустевшую. Теперь на ней были только женщины, дети да илоты. Ближе к вечеру стали появляться возвращающиеся с фидитии спартанцы.

Полидор решил встретить Клеомена, дошел почти до агоры и остановился, услышав свист лозы и старческий голос:

– А ну, покажи, что своровал!

У одного из домов, в окружении зевак, седой спартанец сек розгой мальчика лет десяти. Тот мужественно терпел боль.

– Так его! Так! – подзадоривали подходящие зрители.

– Все мы в детстве воровали, но не все попадались! – посмеивались одни.

– Но и не все были такими стойкими, как этот! – отзывались другие.

Широко раскрытыми глазами Полидор смотрел на руки мальчика, прикрывавшие живот. Видно было: добыча за пазухой. Беотиец ждал – вот сейчас из-под хитона выпрыгнет лисенок…

Но мальчик неожиданно вырвался из рук своего мучителя и стремглав бросился прочь, роняя на ходу ворованные смоквы.

«Бежать! Бежать, и как можно скорее, отсюда!»

Полидор кинулся к дому Клеомена.

С этой минуты не только улица с ее молчаливыми людьми, не только агора, но и сам дом стал тяготить его. Давил низкий потолок, мешали вздохнуть полной грудью стены. Завидев Клеомена, он бросился к нему и, сбиваясь, рассказал о только что увиденном.

– Бывает! – равнодушно отозвался молодой спартанец и спросил: – Тебя кормили? Ни в чем не нуждаешься?

– Нет, что ты, спасибо!

– Тогда пойдем. Спать.

– А ты… – растерялся Полидор.

Они улеглись на жестких ложах.

– Скажи, – спросил Клеомен, как только утихли голоса за дверью, – а в твоей Беотии и правда люди умирают от голода? Я слышал, у вас государство не заботится о людях?

– Как это? – удивился Полидор. – У нас люди сами заботятся о себе хотя бы уже потому, что сами управляют своим государством. Какую выберут себе судьбу – так и живут.

– Не понимаю, – признался Клеомен. – Объясни.

– Ну, как бы тебе… – замялся Полидор и наконец придумал: – У вас, в Спарте, народное собрание есть?

– Конечно! Ликург прямо сказал моим предкам: «Народу пусть принадлежат власть и сила».

– Так вот и решило бы оно жить по-новому. Так, как все! Как остальная Эллада!

– Ни к чему. Да и не позволят, – сказал Клеомен.

– Кто не позволит? – обрадовался Полидор, отбрасывая первую половину ответа.

– Эфоры. Геруссии. Они не позволяют никому выступать на собрании. Разрешено только утверждать предложенные ими законы. А если что не по ним – закрывают собрание. Или просто не являются на него.

– Но почему?

– Так повелел Ликург. Скажи, а в Беотии разве не так?

– Нет, конечно!

– Странно.

– Не вижу ничего странного! – заметил Полидор и попросил: – Расскажи мне лучше о Ликурге. Кто он?

– Бог! – коротко ответил Клеомен.

– Нет, ты мне расскажи, кем он был до того, как стал у вас богом.

– Царем! – охотно ответил молодой спартанец. – Когда народ попросил его прекратить смуту и установить справедливость – он дал нам законы.

– Так вот кто сделал вас общиной равных! И давно это было?

– Несколько поколений назад.

– И вы до сих пор живете по этим законам?

– Конечно. И так будет всегда!

– Но почему?!

– Потому что законы Ликурга – вершина человеческой справедливости. А еще потому, что мы не вправе нарушить их.

– Не вправе?

– Перед тем как дать нам свои законы, Ликург взял с народа страшную клятву исполнять их до его возвращения. А после уехал из Спарты и уморил себя голодом, чтобы ни у наших предков, ни у потомков не было повода нарушить данного слова, – ответил Клеомен с несвойственной ему живостью. И вдруг спросил: – А тебе не страшно?

– Где – здесь?

– Нет. В своей Беотии.

– А почему мне должно быть там страшно? – не понял Полидор.

– Ну… – помедлил Клеомен. – У вас бедные, богатые. Никто не заступится. Каждый по себе. Волчьи законы – страшно! – подытожил он.

– Страшно – тебе?!

– Да. От одной мысли, что пришлось бы жить у вас. Старики говорят – и дня бы не выжил.

– Ну, старики! – усмехнулся Полидор. – А то бы приехал, я покажу тебе Фивы, так же, как ты мне – Спарту. Ты многое поймешь.

– Не положено! – отрезал Клеомен. – Да и ни к чему. Разве только со всеми. С мечом и щитом. Чтобы после нас и у вас, в Беотии, стало, как в Спарте.

– К чему это ты? – насторожился Полидор. – У Совета уже есть ответ для меня?

– Нет, но…

– Но?! – заторопил собеседника беотиец.

– Твоя аристократия просит от нас военной помощи.

– Откуда ты это знаешь?

– Старики на фидитии говорили, – уклончиво ответил Клеомен. – И твои аристократы готовы признать законы Ликурга, фидитии, и железные монеты у вас. Лишь бы это не уничтожил ваш народ, то есть демос. Скажешь, нет?

– Скажу только, что ты говоришь ужасное! – с трудом постигая смысл сказанного, прошептал Полидор. – Ты даже не понимаешь, что говоришь! Чтобы моих будущих детей сбрасывали со скалы, а если оставляли жить, то секли до смерти! Чтобы я сам превратился в воина, обязанного весь век жить в родном городе, словно в казарме?!

– А чем плохо? – обиделся Клеомен. – Зато спокойно. Все – равные.

– Нет! – ударил кулаком твердое ложе Полидор. – Уж лучше смерть… Лучше с таким ответом – в пропасть…

– Ну, будет! – успокаивающе положил ему руку на плечо Клеомен. – Будет.

– Ты уверен, что такой ответ дал Совет?!

– Об этом на фидитии не говорили.

– Ну и напугал ты меня! – с шумом выдохнул Полидор.

– Странный ты. Не понимаешь, что законы Спарты принесли бы вам добро! – отозвался Клеомен и шумно зевнул. – Ну что, будем спать?

Через минуту он захрапел. Уснул сразу, крепко, как засыпают люди, которых не мучают никакие тяжелые мысли.

12

Полидор же весь остаток ночи провел без сна.

«Хотел бы я знать, – думал он, – а смогли бы эти люди жить, как живут сейчас, если бы Спарта вдруг стала такой, как все? Или, в крайнем случае, побывав в Афинах или Коринфе? Не как воины, а как гости, которые могут пожить в домах, сходить на агору, в театр… Смогли бы они после этого вернуться к прошлому? Смочь-то, наверное, смогли бы. Не они – так их внуки. Но вот захотели бы? Не зная, что такое удобства, вкусная еда, изящество, красота… Не державши ни разу в руках настоящей монеты…»

Еще больше мучила мысль, что слова Клеомена сбудутся. И Спарта, давая военную помощь, действительно потребует от аристократии Фив признания ее законов!

Наступило утро, тот час, когда было принято подниматься в этом доме.

– Если тебя оставят здесь еще на одну ночь, возьму на криптии! – подмигнув Полидору, сказал вместо пожелания доброго утра Клеомен.

– Это еще что такое? – предчувствуя ужасное (а что хорошего можно ожидать от Спарты?), спросил Полидор.

И услышал:

– Тайное, ежегодное убийство илотов. По всей Спарте. Любой мужчина, особенно юноша, один раз в году обязан убить хотя бы одного илота. Желательно самого крепкого. Сильного! Здорового!

Через час, в сопровождении Клеомена, Полидор поднялся по ступенькам крыльца Совета. Сердце его сжалось, когда дверь отворилась и вышел знакомый чиновник. В руках у строгого спартанца не было ничего – ни листа папируса, ни навощенной дощечки.

Полидор вопросительно посмотрел на спартанца.

– Учитывая занятость наших отрядов, – глядя куда-то поверх головы гемеродрома, бесцветным голосом объявил тот, – и то, что аристократия Фив поддерживала наших врагов – мидян[57]57
  Так эллины называли персов.


[Закрыть], Лакедемон не может в данное время помочь Беотии.

Дверь закрылась.

«Отказ!» – понял Полидор, и сердце его подпрыгнуло от радости.

– Ты слышал, Клеомен, нам отказано! – воскликнул он.

– Слышал.

«Отказ! Отказ!!!»

– Ну, тогда я побежал?

– А меня не возьмешь? С собой!

– Ты, кажется, научился шутить! – улыбнулся Полидор. – А что, побежал бы?

Клеомен отрицательно покачал головой.

– Придешь как друг?

То же движение головы.

– Как… враг?

Молодой спартанец неопределенно пожал плечами.

– Ладно, время покажет! – протянул на прощание руку Полидор и спросил: – Что бы мне подарить тебе на память? Монету нельзя. Кошель, пожалуй, тоже: слишком «велик» для вашей агоры.

– Кошель можно! – неожиданно разрешил Клеомен.

– Правда? – обрадовался Полидор.

Он собрался пересыпать свои монеты в пустую котомку, но молодой спартанец протянул руку именно к ней.

– Вот этот. Как раз для нас! – сказал он, улыбаясь. – А тебе – вот! – добавил он, бросая в кошелек беотийца железную монету.

И Полидор понял, что Клеомен действительно научился не только шутить, но и понимать шутки.

Он хотел сказать это вслух, но дверь снова распахнулась, и появившийся в ее проеме чиновник крикнул улыбавшемуся Полидору:

– Ты что, не понял меня? Твоей Беотии отказано в военной помощи. Прощай, чужеземец!

– Прощай! – не желая, чтобы у Клеомена были новые неприятности из-за него, шепнул Полидор и помчался по хорошо знакомой теперь дороге.

Он быстро миновал улицы, окраину Спарты, подбежал к затяжному подъему и без единой передышки одолел его. На вершине радостно засмеялся, словно на его голове уже был лавровый венок олимпионика. Оглянулся назад. Чем же запомнится ему навсегда Спарта?

«Аид! – вдруг понял он, как будто его и впрямь выпустили из подземного царства, где он пробыл целых три дня и две ночи. – Самый настоящий – душный и мрачный Аид! Как хорошо, что я наконец-то вырвался из него!»

На душе у Полидора сразу стало необыкновенно легко и спокойно. Но… до тех пор, пока он вдруг впервые и всерьез не задумался. Беотиец просто не мог теперь не задуматься о том, над чем тщетно и безутешно веками ломали головы лучшие из умов человечества.

Он уже не бежал, а шел медленно, сосредоточившись на своих мыслях, словно настоящий философ. И мучительно размышлял: что ждет его после жизни не то чтобы в Спарте, которой, если разобраться, конечно, далеко было до Аида, но даже в родных и свободных Фивах – навечно?