Текст книги "Всё или ничего"

Старая песня

Вернувшись гораздо раньше времени домой, мальчик плашмя упал на постель и горько заплакал.

– Что с тобой? – не на шутку встревожилась мама.

Она ожидала, что ее сына обидели на улице старшие юноши или он сам упал и ушибся, а то и вовсе заболел. Но вдруг услышала:

– Я… жить хочу!

– Что?!

От изумления мама только руками развела:

– Так живи! За чем же дело? Тебе еще только девять лет. Вся жизнь впереди! И всё у тебя есть: я, папа; у нас, в отличие от многих людей, есть что досыта кушать и что пить; наконец, есть крыша над головой!

– Да-а! – всхлипывая, протянул мальчик и сказал: – Это сейчас… А – совсем скоро?

– Что – скоро?

– Взрослые прохожие сказали – в этом году будет конец света! Я сам слышал!

– А, вот в чем дело! – поняла мама и улыбнулась. – Ну так знай: это уже далеко не в первый раз! Помню, когда я еще такой, как ты, была, вот так же нас пугали ученые философы и купцы, которые, путешествуя, многое знают, но, как видишь, земля до сих пор стоит, солнышко светит, люди живут! Иди гуляй и ничего не бойся!

Успокоенный мальчик обрадованно выбежал из дома. А мама посмотрела ему вслед. И улыбка медленно сползла с ее лица.

Что касается конца света – в эту старую песню она давно уж не верила. А вот что касалось всего остального…

В мире было на редкость беспокойно. Об этом с тревогой говорили уже не только купцы, а все кому не лень.

Того и гляди грянет большая война, на которую наверняка возьмут мужа.

А что будет, если она огненным колесом докатится до их дома?

Как знать, не окажется ли тогда и правда для их семьи этот, 670-й от основания Рима год[58]58
  83 г. до Р. X. В этом году римский полководец Луций Корнелий Сулла высадил свою армию в Италии, и началась гражданская война.


[Закрыть], последним?

«Милосердие» Августа

Знатный римлянин, сенатор Квинт Фабриций во время их редкой совместной прогулки по Вечному городу[59]59
  Именно так гордо называли Рим его коренные жители.


[Закрыть] подарил своему сыну Гаю на день рождения новенький ауреус[60]60
  Древнеримская золотая монета.


[Закрыть].

Солнце как раз вышло из-за тучи, и золотая монета засверкала так, что мальчик радостно ахнул и не мог налюбоваться на нее. Судя по всему, она совсем недавно была отчеканена и еще не успела покрыться следами зубов тех, кто проверял надежность металла, царапинами и грязью. На одной стороне был изображен профиль императора – еще не совсем старого мужчины, похожего на философа, только с очень аккуратно подстриженной бородой. Надпись гласила, что это Антонин Пий.

– Да не обидятся на меня прежние августы – даже простодушный Веспасиан, мягкий Тит[61]61
  Простодушными и мягкими эти императоры, отец и сын, были уже во время своего правления в Риме, после того как, затопив огнем и кровью, беспощадно покорили мятежную Иудею.


[Закрыть] и непобедимый Траян, – нынешний император превзошел всех их умом и мягким характером. По его приказу убийство господином своего раба теперь приравнивается к обыкновенному убийству. Он повелел постановлением, что рабы, искавшие прибежище в храмах, у статуй императоров, от гнева своих господ, не возвращались к бывшим хозяевам! А еще он смягчил пытки при допросах рабов и запретил их применение к детям до четырнадцати лет! Помимо этого, наш император ввел важный принцип, что обвиняемые не должны рассматриваться как виновные до судебного процесса! Не зря он именуется благочестивым! – рассыпался в своих похвалах, да так, чтобы слышали и прохожие, сенатор. – Он всегда мудр, спокоен, щедр, любезен даже с простыми римлянами, а что касается всех прочих, то есть варваров, то больше предпочитает мир, чем войну с ними. И вообще отличается необычайным милосердием!

Отец перевернул монету на ладошке сына и обвел указательным пальцем круговую надпись:

– Видишь, «dementia avg», то есть «милосердие августа»! Даже здесь говорится об этом!

На такое сокровище, являвшееся для тех же простолюдинов целым состоянием, можно было купить множество самых дорогих подарков. Большую точную копию пятипалубного корабля египетского царя Птолемея из александрийского стекла – давнюю мечту Гая. Маленький римский меч со щитом и доспехи для подростка. И даже набор искусно сделанных лошадок, которых можно дергать за веревочки, чтобы они бегали по кругу, как живые!

Однако монета вместе с рассказом так понравилась Гаю, что он решил попросить отца приказать их рабу-кузнецу просверлить в ней дырочку, чтобы можно было повесить на шею и, никогда не расставаясь, носить ее на себе! Но не успел он сказать это, как вдруг со стороны площади послышались крики толпы.

– Идем скорей туда! Наверняка там что-нибудь интересное! – рванулся к площади Гай, но отец приостановил его:

– Не стоит! В твоем возрасте рано смотреть на такое…

– Но почему? – не понял мальчик. – Что там происходит?

– Там судят и, видно, сейчас мучают, а может, уже и казнят приговоренного к смертной казни.

– Грабителя? Убийцу? – деловито уточнил мальчик.

– Нет! – отрицательно покачал головой отец.

– Но тогда за что? Почему?! – не понял Гай.

– По доносу. За то, что он – христианин!

– Ну и что?

– А то, – напыщенным, точно на заседании сената, тоном ответил Квинт Фабриций, – что эти христиане поклоняются одному своему Богу и не чтят наших богов, включая, страшно даже подумать, гения императора!

Гай умоляюще дернул отца за полу белоснежной тоги с большой красной полосой.

– Как же так… И только за это казнить и мучить? Ты ведь сказал, что наш август самый милосердный! Вот – и монета о том говорит…

– Да, всё верно, я готов подтвердить это хоть под клятвой, – теряя терпение, согласился отец и тут же многозначительно поднял указательный палец: – Но… только на христиан это не распространяется!

– Почему?!

– А потому, что они издавна в нашем государстве вне закона!

– И император Антонин Пий это знает?

– Ну конечно! – даже засмеялся такому наивному вопросу Квинт Фабриций.

– Почему же тогда он не изменит такой несправедливый закон? – недоуменно развел руками Гай и, слыша, как еще больше усилились крики со стороны площади, добавил: – И почему не запретит судьям эти мучения и казнь?

– Ну, знаешь! – возмутился отец-сенатор. – Император и так не в пример многим своим предшественникам невероятно терпимо относится к ним![62]62
  На царствование императора Антонина Пия падают два мученичества: епископа Поликарпа в Смирне и нескольких человек в Риме. Однако при этом он не отменил запрета на организацию христиан.


[Закрыть] И во многом облегчил положение христиан, например, в Азии. И вообще, христианина власти пока что не преследуют, если у них не имеется против него какого-нибудь конкретного обвинения!

Сенатор уже раздраженно взглянул на сына, осторожно посмотрел по сторонам, не услышал ли кто из проходивших мимо этот небезопасный для его положения разговор, и ничего не ответил, решив поговорить с ним на эту тему, когда тот подрастет. И он сможет тогда рассказать все то, что знал сам, правда, лишь понаслышке, о христианах.

А сам Гай, думая, что если даже самый лучший император оказался таким жестоким, что кто-то сейчас мучается и, быть может, даже лишается жизни только за то, что он христианин, и что же тогда говорить обо всех прочих, взглянул на монету и разочарованно охнул.

На солнце снова наползла темная туча, и ауреус вдруг потускнел, как и его недавняя радость. И вообще – ощущение было такое, точно кто-то из пронырливых римских воров украл этот подарок.

Хотя он по-прежнему оставался у него в руке…

Святая Русь

Это было в первой половине печально памятного для Руси XIII века… К разрушенному и сожженному татаро-монголами городу подошли двое. Слепой старик и поводырь-мальчик.

Они долго бродили по сплошному пепелищу, надеясь отыскать хотя бы одного человека. Увы! Одни люди погибли во время осады, да так дотла и сгорели вместе с деревянной крепостной стеной. Другие были угнаны в рабство. А третьих… третьих, убитых во время грабежей, им пришлось хоронить.

Целый день старику с мальчиком пришлось выполнять эту тяжелую не столько для рук, сколько для сердца работу.

– Ты знаешь всё на свете! Скажи, почему… почему всё так? За что?! – всхлипывая, то и дело вопрошал мальчик.

Выполнив свой христианский долг, старик долго отдыхал у разведенного на свежей золе костра, глядя невидящими глазами куда-то в одному ему известную даль. И наконец ответил:

– А что ты хотел? Нам, православным, как жить положено – по заповедям Божиим! А мы как жили? – Старик глубоко вздохнул и сдвинул седые брови. – Грешили!

После этого наступило такое томительное молчание, что мальчик уже решил: всё, уснул, утомившись, старик. Пора и ему спать! Но слепой спутник вдруг продолжил:

– Еще вот таким, как сейчас ты, мальчиком я слышал: Господь дал нам Свои заповеди для нашего же спасения. Если мы их не выполняем, то должны каяться. А коли и каяться не желаем – значит терпеть скорби. Поначалу не столь уж тяжелые. Словно только для вразумления. Но дальше – больше. А теперь сам видишь какие!

Старик умолк. И вскоре задышал громко и тяжело. На этот раз он уже точно спал.

А у мальчика сон как монгольской саблей отрезало.

Много всякого слышал он от этого мудрого старика. Но именно эти слова, которые он осмысливал почти до рассвета, запомнились больше всех остальных. И не только ему одному…

Выжив и возмужав, он передал их затем детям. Дети – своим сыновьям и дочерям. Те – внукам. Ибо еще долго – почти два столетия – пришлось становящейся святой в огне покаяния Руси терпеть это невиданное и неслыханное бедствие.

Каясь и принимая его как должное воздаяние за свои грехи…

Спасительный сигнал

Бесконечного зла не бывает.

Не той… не той уже стала Орда, что прежде. Но и у Руси не было еще достаточно сил, чтобы сбросить с себя ненавистное тяжкое иго. И поэтому приходилось пока защищаться от новых ханских набегов на города и веси.

Для этого, как и бывало встарь, в опасное время года и на тех направлениях, откуда можно ждать беды, устраивались сторожи[63]63
  Именно такие сторожи подали первую весть о приближении войска Мамая.


[Закрыть].

Несколько конных воинов зорко обозревали всё впереди и, если вдруг появлялся враг, немедленно подавали следующей, более близкой к городу стороже сигнал дымом от большого, специально подготовленного для такого случая костра. Та – следующей… следующей… И так до самого города, чтобы за его крепостными стенами успели скрыться жители с беззащитных окрестностей, и сам он подготовился для осады, а князь мог собрать и выставить в поле дружину.

Были у взрослых воинов добровольные помощники. И вот беда! Однажды в конце марта – начале апреля, когда подсохла после зимы земля, то есть в самое удобное время для набега, прозевали дозорные отряд хитрого хана. Не успели они ни сигнал подать, ни попробовать на своих быстрых лошадях добраться до следующей сторожи.

Всех перебил хан. Живым остался один только юноша лет двенадцати-тринадцати. Хан приказал не трогать его, потому что шел на Русь в первый раз и опасался по-падения в засаду или еще какой напасти. Ведь Русская земля, как предупреждали его бывалые степняки, словно специально защищает своих людей быстрыми и глубокими реками, в которых нужно знать, где брод. А еще неприметными с виду, но такими топкими болотами, какие могут затянуть всадника вместе с конем!

И этот юноша мог пригодиться. Ведь мальчишки во все времена и во всех странах такой народ, что всегда и всюду всё знают. Везде вход и выход найдут!

«Только, – решил хан, – для начала нужно нагнать на него побольше страху!»

И, объяснив юноше, что от того требуется, сказал:

– Ну, веди, а то повелю вырезать из твоей спины ремни и ими хлестать тебя, покуда не согласишься!

Но мальчик, думавший только о том, как бы… как подать своим сигнал, стоял, не двигался с места.

«Смелый! – понял хан. – Такой не испугается боли…»

И стал действовать иначе.

– Ладно, – сказал он. – Я не буду портить твою шкуру. Я подарю тебе…

При слове «подарю» юношу словно осенило. Он понял, как ему быть.

– Что? – перебивая хана, с деланой с жадностью облизнул он губы. – Что ты мне хочешь подарить?

– Жизнь! – важно ответил хан.

– Да она теперь ничего не стоит! Не ты, так другие ваши отряды убьют!

– А чего же ты тогда хочешь?

Юноша украдкой посмотрел на подготовленную к сигнальному костру высокую кучу сухого хвороста с влажной соломой… на луки и стрелы в колчанах степняков… И указал на них:

– А вот – лук! Боевой! Настоящий! А то наши мне так и не дали, – будто с обидой пожаловался он. – Говорили, мал, мол, еще!

«И правда, совсем еще маленький!» – усмехнулся про себя такой наивности хан. Но вслух сказал:

– Ну, лук так лук!

– Только, чур, вместе со стрелами! – торопливо добавил юноша. – И не простыми. А которыми вы поджигаете крыши наших домов!

– Будут тебе и такие! – посмеиваясь, пообещал хан. – Веди же нас поскорей самой лучшей и безопасной тропой!

– Погоди! – деловито остановил его юноша. – Ишь какой шустрый! Ты мне сначала покажи этот лук. Я должен убедиться, действительно ли он того стоит! Ведь за лучшее и давать надо лучшее!

Хан, досадливо поморщившись, поманил к себе пальцем одного из воинов, взял у него лук и передал юноше.

– А теперь стрелы! – потребовал тот.

Последовал новый жест, и воин протянул длинную, с аспидно-черным оперением стрелу. Юноша попытался тут же схватить ее. Но перестарался. Уж слишком быстро он это хотел сделать.

Хан сразу насторожился и погрозил ему пальцем:

– Ишь ты какой! Хочешь всадить мне эту стрелу прямо в сердце?

– Нет, хан, что ты! – уже искренне, боясь, что его план рухнул, воскликнул юноша и, подумав, вкрадчиво попросил: – Ну тогда пусть хотя бы твой воин мне покажет, каков этот лук и стрела на деле!

Хан кивнул всаднику, и тот, наложив стрелу на тетиву, стал привычно натягивать лук.

– Э-э! Так дело не пойдет! Пусть он наконечник сначала подожжет! – предупредил юноша. – А то не поведу!

Воин с разрешения хана сделал то, что просил этот упрямый русский, и стал водить острием по сторонам.

– И куда стрелять? – поинтересовался у юноши хан.

Тот сглотнул от волнения слюну и, стараясь говорить как можно небрежней, показал:

– Да хотя бы… вон в тот стог!

– Не жалко?

– А чего жалеть? После вашего набега кормить-то всё равно будет некого и некому. Всех лошадей и коров вы наверняка заберете с собой, а людей от мала до велика угоните в рабство.

Такие слова мальчика были вполне убедительны и понравились уже предвкушавшему такую богатую добычу хану.

– Это верно! – довольно захохотал он и беспечно махнул всаднику рукой: – Стреляй!

Стрела огненной чертой пронеслась по воздуху. И вонзилась в похожую на стог кучу.

– Хороший лук! – продолжая отвлекать внимание степняков и пытаясь выиграть время, принялся расхваливать юноша. – Хорошая стрела! Только пообещай, что дашь мне пять… нет – десять таких стрел!

– Ладно! Ладно! Хоть сто! – щедро соглашался хан, строгим жестом показывая своим воинам, чтобы те садились на коней.

Но тут всадник, который стрелял, вдруг воскликнул:

– Смотрите, что это?!

Хан оглянулся и от досады закусил губу. Стога так не горят! Кому-кому, а ему это было прекрасно известно.

Этот как-то необычайно стремительно вспыхнул – и тут же из него к небу повалил густой темный дым.

– Это же сигнал! – с запозданием вспомнив о советах бывалых степняков, ходивших на Русь, закричал хан. – Быстро гасите его!

Спешившись, воины принялись забрасывать костер тем, что попадалось под руку, но дым от этого становился только еще сильнее.

И тут хан увидел то, чего уже и ждал: далеко-далеко на холме поднялась ответная струйка дыма.

Юноша тоже заметил ее. И с облегчением выдохнул.

«Слава Богу! Сигнал о появлении врага из Степи нашими принят! Теперь князь со всей своей дружиной встретит непрошеных гостей! А теперь пусть хоть голову с плеч долой, хоть ремни из спины режут!»

Он был готов ко всему.

Но жадный хан вдруг понял, что за столь смелого, редкого по уму и смекалке юношу можно запросить большое количество золотых монет с перекупщиков живого товара. И решил приберечь его, особенно если теперь придется возвращаться обратно, как говорят на Руси, «несолоно хлебавши».

– Только заковать его по рукам и ногам покрепче! – приказал он. – Иначе наверняка сбежит!

В будущем побеге, собственно, оставленный в живых юноша и не сомневался!

Сын полка

Хоронили сына полка. Так в Великую Отечественную войну называли мальчишек, которые, прибившись к воинской части, так и оставались в ней. И чем только могли помогали старшим.

Этот служил в разведке. Проникая туда, куда не дано взрослым. В разведке же и погиб.

– Всего одиннадцать лет… Жить бы да жить! – горько вздыхал сам еще молодой солдат, прикрепляя к деревянному обелиску звезду, сделанную из консервной банки.

– Не скажи, – возразил годившийся ему в отцы сержант с густыми усами. – Он и теперь живет!

– То есть как это?

– А вот так! Причем как нам с тобой и не снилось! Ведь подумать только! – он жизнь за друзей своих положил. Разве может быть что-то выше этого подвига?

– Да, – вынужден был согласиться молодой солдат. – Если бы не те сведения, что он добыл, то, глядишь, сейчас нас с тобой и похоронить было бы некому…

– А этот – мало того, что спас полк, – подхватил сержант, – так еще и в Бога верил! Что, между прочим, очень важно для вечной участи тех, кто не доживет до Победы… Я сам не раз замечал, как он молился. Да что там скрывать – оба мы с ним частенько вместе молились!

– Знаю, видел! – кивнул молодой солдат. – Только смеялся над вами тогда. А как теперь погляжу – зря…

И он снова вздохнул. Но уже как-то по-другому. На этот раз не столько по погибшему.

Сколько – по самому себе!

Старая марка

Это было в то время, когда люди у нас еще верили печатному слову в газетах и книгах.

А тут вдобавок и почтовые марки выпустили. Целой серией! Большие, красивые.

На них стояли две даты: 1960–1980. И – яркий лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

– Видал? – похвастал ими перед соседскими ребятами юноша из интеллигентной семьи Алик. – Нынешнее поколение – это, между прочим, мы! Сейчас шестидесятый год, значит, в восьмидесятом нам выпадет счастье жить при коммунизме!

– А что такое коммунизм? – спросил самый маленький – Женя.

– Эх ты, такого не знать! – упрекнул его Алик и, слегка запинаясь на взрослых словах, процитировал то, что, очевидно, слышал от ученого отца или в школе: – Это когда от каждого по способностям, каждому по потребностям!

– Это как? – не поняли уже и ребята постарше.

– Очень просто, – снисходительно объяснил Алик. – Можешь – работаешь. Не можешь – нет. Но изобилие в СССР будет таким, что каждый сможет зайти в магазин и взять что захочет!

– Даже настоящую машину? – ахнул стоящий одной ногой на самодельном самокате Валерка.

– Даже машину!

– А если у меня на нее денег не хватит?

– Это не важно! – отрезал Алик. – Денег к тому времени уже не будет!

– Как это?

– А вот так! Не будет – и всё!

– Вот это да!

– Надо же…

– Всё что хочешь…

Марки с небывалой бережностью передавали по рукам. А Алик тем временем продолжал:

– И еще мой папа сказал, что в газете «Правда» объявили: к этому времени уничтожат все церкви и нам покажут последнего попа!

– Кого? – снова подал голос Женя.

– Ну… этого, как там его, – священника! – с еще большей запинкой объяснил Алик.

Ребята, находясь под небывалым впечатлением разошлись по домам.

Потом они незаметно подросли и вообще уехали из своего небольшого городка. Кто в областной центр, кто в Москву, Алик с семьей вообще за границу. И что же?

…Пришел и прошел 1980 год. Без всякого коммунизма. О чем, кстати, ни в газетах, ни в книгах даже не упомянули. Так сказать, умолчали стыдливо.

Промчалось еще четверть века.

Бывшие дети сами стали родителями, дедушками и совсем взрослыми людьми. Самому маленькому – Жене – и то стало под пятьдесят.

О том давнем разговоре он бы, наверное, никогда и не вспомнил. Да вот, просматривая что-то в старых бумагах, неожиданно наткнулся на большую потускневшую марку, которая уже и не вспомнить каким образом перешла к нему от Алика. Долго-долго глядел на нее. Вспоминал тот разговор про громкие обещания коммунизма. Какими же смешными и нелепыми казались они теперь!

А что касается окончательного уничтожения в стране Церкви и всенародного показа последнего попа…

Так он теперь сам был священником!

Правое дело

Ничего не мог понять Егорка… Как это он, одиннадцатилетний паренек, одолел, да еще в личном поединке, тевтонского рыцаря?!

И другие вокруг тоже дивились:

– Надо же!

– Ну прямо как святой Давид – Голиафа!

– Ага! Наповал!

– Всё правильно, чтоб и другим неповадно было!

Тевтонцы пришли на Псковскую землю, чтобы грабить, убивать и жечь. Они решили воспользоваться ослаблением Руси от нашествия Батыя и, понадеявшись на себя, делали набеги поначалу не очень крупными отрядами. Поэтому, хоть и немалым трудом и с большими потерями, их кое-как удалось отбить.

Это уже затем враг навалится всей своей силой и будет наголову разгромлен в знаменитом сражении на льду Чудского озера. А сейчас русские воины, среди которых были и отложившие на время мирные молоты кузнецы да оставившие плуг на недопаханной борозде крестьяне, смотрели на огромного, закованного вместе со своим конем в сплошную броню рыцаря!

Многих из них он мог лишить жизни. И еще неизвестно, чем закончился бы этот сегодняшний бой. Да выручил вот Егорка. Точнее, его умение метко стрелять из лука. Белку, как опытные охотники, он бил точно в глаз. Так и тут – оказавшись на пути внезапно поскакавшего на него с поднятым мечом огромного тевтонца, щуплый мальчик не растерялся. Шепча мигом пересохшими губами молитву, он вскинул лук, натянул тетиву, прицелился и… попал стрелой точнехонько в единственное уязвимое место рыцаря: узенькую полоску в наличнике шлема – для глаз.

Так эта стрела из нее теперь и торчала.

– Вот, видите? Видите? – показывал каждому Егорка. – Метка – маленький крестик – на древке моя!

Потом он немного помялся. И робко попросил:

– А можно я что-нибудь с него возьму? И с собой унесу… А то ведь ребята дома ни за что не поверят! И отец за то, что я без его дозволения за вами увязался, да еще и в сражении был, выпорет…

Воины дружно захохотали:

– Ай да герой! Гляди, меча рыцаря не убоялся, а перед отцовским кнутом коленки дрожат!

– Да бери этого тевтонца хоть всего целиком!

– Мы тебе прямо до твоего дома поможем его дотащить!

– И еще с отца твоего спросим, почему он сам не пошел с нами!

– Да куда ему, – заступился за родителя мальчик. – Он ведь после того, как бился со всем воинством Батыги, и так еле-еле живой…

– Да знаем, знаем! – успокоили его знакомые горожане.

– Это мы так – для острастки! Чтобы и некоторым нашим, особенно купцам-богачам, неповадно было!

– Хочешь, забирай рыцарский меч!

Егорка с готовностью бросился к лежавшему неподалеку от тевтонца мечу и, не без труда поднимая его, натужно заметил:

– Ух ты, тяжелый…

– А ты как думал? – обступили его воины.

– Таким только взмахнешь – и враз голова с плеч!

– Ох, и если бы не Егорка…

– Да, вон сколько крови на нем!

– Глядите, а тут на рукояти даже что-то написано!

– Где? Где?!

– Да вот!

– Ага, точно, да не по-нашему!

Мимо как раз проходил только что отслуживший первую литию по нашим погибшим священник. И один из воинов почтительно окликнул его:

– Отец Андрей! Подсоби – помоги прочитать то, что нам, неразумным, неведомо…

– Ага, и знать не по чину!

Священник, уже прослышавший о подвиге Егорки, ласково потрепал его по ершистым волосам. Затем, не желая осквернять себя прикосновением к орудию убийства, которое только что лишило жизни немало людей, наклонился к мечу, прищурившись, изучил надпись и сказал:

– Что-что… Сюда вложены мощи святого. Вот, даже имя указано – самого Димитрия Солунского Мироточивого![64]64
  В древности знатные воины нередко вкладывали в рукояти мечей и сабель частицы мощей святых угодников Божиих. И перед боем с молитвой прикладывались к ним. Отсюда впоследствии и пошла традиция целовать оружие.


[Закрыть]

– Как же это – святые мощи, да еще такого святого, не помогли… – ничего не понимая, уставился на отца Андрея Егорка.

– Как это – не помогли? – возразил тот. – Очень даже помогли. Только не ему. А – тебе!

Егорка так и заморгал от недоумения:

– Как это?

– Ты же за правое дело боролся? – терпеливо объяснил ему священник. – А этот Святую Русь разорять пришел!

Узнав, что в мече находятся святые мощи, священник уже с благоговением взял его. Не доверяя этого никому, он сам снял крышечку на рукояти и достал из углубления в ней завернутую в чистую тряпицу частицу святых мощей.

– Великомученика Димитрия! – чуть слышно перешептывались воины.

– Солунского!

– Мироточивого!

Тряпица и правда вся была пропитана миром и благоухала.

– Нечего им больше здесь быть! – оставляя у себя в руках святые мощи, сурово бросил меч наземь священник. – Святые мир любят, а не войну! Положу их теперь в Божием храме.

Тут он вспомнил про Егорку и добавил:

– И тебе, так уж и быть, отделю частицу…

– Я для нее ему крест-мощевик, не хуже цареградского, из самой что ни на есть лучшей бронзы выкую! – с готовностью пообещал кузнец в остроконечном шлеме.

– А я золоченую нить для него куплю! – подхватил крестьянин, опиравшийся на древко копья.

Священник же тем временем, словно рассуждая сам с собою, задумчиво продолжал:

– Такой крест, между прочим, по-ромейски[65]65
  Ромеями гордо именовали сами себя (а вслед за ними так называли их и русские) жители Византии, говорившие на греческом языке.


[Закрыть] называется энколпионом! Оно, конечно, мал еще для него, да с такой великой святыней, Егорка…

Он покосился на матерого тевтонского рыцаря, лежавшего с беспомощно раскинутыми руками бездыханным. И уже с нескрываемым уважением поправился:

– Точнее, Георгий! Но всё-таки дам! Аксиос!

И тут же перевел это не всем понятное слово на русский язык:

– Достоин!