Текст книги "Всё или ничего"

Благоразумная трапеза

Обедала обычная крестьянская [97]97
  Разумеется, от слова «христианская».


[Закрыть]семья. Не важно, когда именно. Потому что так было на Святой Руси и в XII, и в XV, XVI веках и так далее, вплоть до первой трети XX века. Разве что с незначительными изменениями, касавшимися лишь посуды да того, что было из еды на столах в разные годы голода или достатка.

Обед, разумеется, называли, точно монахи в монастырях, куда они иногда ходили паломниками, – трапезой[98]98
  Не случайно великий русский писатель и глубоко верующий человек, сам жаждавший быть монахом, Николай Васильевич Гоголь в своей книге «Выбранные места из переписки с друзьями» писал: «Монастырь наш – Россия».


[Закрыть].

День был воскресный. И после утренней службы все места за большим столом были заняты. Зима – это не то что хлопотные весна или осень, не говоря уж о жарком времени летней страды! Все были в сборе.

За окном – снег, мороз, вьюга. А в избе тепло. Лампадка в красном углу пред святыми иконами теплится. Хорошо! Тихо…

Помолились, благословясь у Господа Бога, и – есть. Никаких посторонних разговоров! Кто-то продолжает молча молиться про себя. Кто-то вспоминает то, что особенно поразило его сегодня на Божественной литургии и в проповеди священника. Кто-то не забывает, что на него сейчас глядит Сам Христос… Как после такого: на трапезе, которая, как говорит батюшка, есть продолжение церковной службы, – разговаривать или смеяться?

Грех! Всё чинно, торжественно, по старинке.

Вместо привычных ныне тарелок – круглые, выдолбленные еще прадедом прямо в дубовой столешнице углубления. Или просто общий котел.

Первым в него с самым солидным видом опускает свою деревянную ложку самый старший. Затем следующий по значимости в доме. Следующий… Следующий…

Ну, а если кто из детворы, не утерпев, сунется вдруг без очереди, тому – ложкой по лбу. Звонко. До слез… Чтоб помнил и уважал порядок! Не тобой установлено, не тебе отменять! Поэтому и не обидно. Тем более что боль быстро пройдет.

А в такой день – ведь каждое воскресенье – это Малая Пасха! – впереди ждали пирог и печатный пряник к чаю. Вон как пузатый самовар, закипяченный на сосновых шишках, уже пыхтит!

После еды вновь будут молитвы. Теперь уже благодарственные Богу за то, что Он (ну, а кто же еще?) насытил земных благ. И с прошением не лишить и Небесного Царствия. Спасти всех…

Обедает православная семья. Да и вообще живет, как достославные предки. И так – год за годом… Поколение за поколением…

Чтобы и потом им всем вместе быть на Вечной Трапезе – у Самого Бога!

Отцовский наказ

Было у выслужившего долгий положенный срок в войсках императора Августа римского центуриона[99]99
  Центурион — в римской армии командир центурии (100 легионеров), хотя мог командовать и более крупными подразделениями. Срок службы был 25 лет.


[Закрыть] два сына. Гней и Гай. Два как две капли воды похожих близнеца. Старший и младший.

Как такое может быть? Очень просто. Гней родился на несколько минут раньше. И поэтому всегда с превосходством считал Гая младшим братом. В отличие от боевого, задиристого Гнея тот отличался тихим, задумчивым нравом. Никогда не возражал. И… лишь молча, терпеливо сносил ни за что ни про что суровые отцовские побои…

Дело в том, что мать каким-то одной ей известным образом умела различать своих сыновей. А отец, став чиновником, отвечавшим за порядок в окрестных с ветеранской колонией Немаус[100]100
  Древнее кельтское поселение на территории нынешней Франции, где в 27 г. до Р. X. была организована римская колония.


[Закрыть] селениях, так часто и подолгу бывал в отъездах, что все время их путал. И наказания за проказы, до которых был великим охотником с малых лет Гней, как правило, доставались Гаю. Так как старший брат, разумеется, обычно успевал улизнуть…

Но когда отец благодаря своевременной подсказке жены, всегда жалевшей Гая, выяснял, что произошла ошибка, то Гнею доставалось за этот и все предыдущие разы.

– За что?! – вопил он под легкими тонкими розгами в грубой тяжелой центурионской руке отца.

– За камень, что ты запустил в прохожего, за подожженные твоей мальчишеской бандой соседские ворота, за деньги, которые ты снова воровал у матери, пока меня не было дома! – приговаривал тот. – А главное за то, что не слушаешься старших!

Это, последнее, было самым серьезным поводом для наказания.

Розги с годами сменила веревка от корабельных снастей, ее – настоящая плетка, что, впрочем, тоже никак не повлияло на исправление Гнея. Его проступки к четырнадцати годам становились всё более серьезными, и сам являвшийся стражем закона отец называл их преступлениями. Гней уже не кричал даже под самыми болезненными ударами, а лишь упрямо стискивал зубы. А еще через год-два, когда отец вдруг как-то очень быстро, разом, состарился и стал больше лежать на ложе, страдая от давних ран, Гней, наоборот, входивший в немалую мужскую силу, однажды с вызовом осмелился спросить:

– Ну ладно – в детстве… Но почему потом младшие должны слушаться старших, если те уже намного слабее?

– Вот лишу тебя наследства, несмотря на то что ты «старший», тогда сразу поймешь почему! – мрачно усмехнулся бывший центурион и уже более мягко, чего до этого не делал ни разу, объяснил: – Я сам всегда и во всём слушался отца. Тот – своего, то есть моего деда. Деды – прадедов. И поверь, никто из нас никогда и нигде не пожалел об этом.

Как знать, может, он хоть так хотел вразумить своего бедового сына?

И странное дело: эти слова повлияли на Гнея больше, чем в свое время розги и плеть. Но было поздно… Со своими привычками он уже не мог совладать. И в семнадцать лет решительно заявил, что сегодня же навсегда покидает дом.

Каким бы ни был их сын, для отца с матерью это было весьма неприятной неожиданностью. Больше того, и Гай вдруг тут же неожиданно мягко, но непреклонно выразил желание поехать учиться в Афины.

Хорошо хоть, у загоревавших родителей дочь оставалась! Ей-то с будущим мужем и решил оставить отец дом, немалое хозяйство и всё им нажитое. А сыновьям дал по туго набитому римскими динариями кошелю. И… по половинке разрубленной им, оказывается, еще сохранившей силы рукой бронзовой местной монеты. На этой блестящей желтой монете с одной стороны были изображены повернутые друг к другу затылками близкие и верные друзья-сподвижники: император Октавиан Август и его полководец Марк Випсаний Агриппа. На другой стороне – недавно введенный герб Немауса – прикованный к высокой пальме зубастый крокодил.

Любую другую монету опасно было рубить мечом. Ведь удар непременно повредил бы лицо правителя, и – времена при Тиберии наступили суровые – не только кто это сделал, но и ее обладатель легко мог попасть под нарушение закона об оскорблении величества императора и римского народа. А эту…

Бывший центурион без колебаний разделил ее точно по пальме. Гнею он вручил ту половинку, где была пасть крокодила. Гаю – с его хвостом. И строго сказал обоим:

– Вот вам мой последний наказ! Где бы вы ни были, сколько бы ни прожили, а половинки эти чтоб сохранили! И так же, как я, передали затем по наследству. Мало ли что случается в жизни. Не хватало еще, чтобы мои потомки когда-нибудь сделались между собой врагами!

Прошли годы. Много лет… Гай учился в Афинах, в Александрии, в Пергаме… Изучил весь опыт великих мудрецов всех времен и народов, который только можно было найти в лучших библиотеках мира.

Выслушал самых знаменитых современных ему философов. Но никакие записанные на папирусе и пергаменте знания и красивые на слух речи не могли утолить его жажду найти Истину.

И когда он уже разочаровался так, что не хотел жить, вдруг услышал апостольскую проповедь о Спасителе мира – Христе. В ней было всё! Даже то, на что он не смел и надеяться…

После этого Гай крестился. Среди верующих во Христа людей нашел себе верную подругу. По благословению пресвитера создал с ней семью. Появились дети. В отличие от родительской семьи – две дочки-близняшки и сын.

И как когда-то отец, он тоже сызмальства учил их послушанию старшим. Но… совсем по-другому. Если отец поступал так, даже сам не зная почему (это теперь было ясно, что искра Божией воли сохранялась в их роде) и действовал жестокостью, то Гай всё сопровождал любовью. Его дети с ранних лет знали Заповеди Божии. И что среди них есть такая, в которой сказано: Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долго – летен будеши на земли[101]101
  5-я заповедь (см. Исх. 20, 12).


[Закрыть].

Ну кто же не хочет, чтобы жизнь его ребенка протекла счастливо, до самой старости на земле? А потом – еще и в блаженной Вечности![102]102
  Много веков спустя у русских людей даже появилась пословица: «Кто родителей почитает, тот вовек не погибает».


[Закрыть] И кто желает ему совершенно обратного? На что, увы, обречены дети, когда не слушают старших… Вот Гай и учил их самому главному!

Помимо этого, когда они подросли, он не мешкая отправился в Немаус, чтобы искупить свою вину перед отцом и матерью за то, что, уехав учиться, ничем не помог им в старости. Хотя благодаря тому отъезду ему было что теперь рассказать им! Но…

Родителей давно уже не было в живых.

Муж сестры, опасаясь, что ее брат приехал, чтобы затребовать свою часть наследства, даже слушать его не стал. Выгнал, с недвусмысленной угрозой напомнив, что император Нерон совсем недавно повелел живьем сжечь христиан в своих садах… Пришлось Гаю вернуться домой ни с чем.

А когда его дети окончательно выросли и создали свои семьи, похоронив супругу, он сам отправился проповедовать людям Благую Весть о Христе.

Всякое с ним бывало… В одних городах с радостью принимали его. В других, словно обезумев, жестоко били…

В конце концов, однажды Гай попал в плен к разбойникам, расплодившимся повсюду за время гражданской войны в Риме[103]103
  68-69 гг., когда в течение полутора лет в Риме сменились четыре императора.


[Закрыть].

Их главарь, седой косматый старик, всё лицо которого было покрыто отталкивающими шрамами, сердито спросил:

– Зачем вы привели его сюда? Могли бы прикончить на дороге! Ни в рабство такого уже не продать, ни своим слугой сделать…

– Прости, господин! Сейчас мы его прикончим. Вот все, что оказалось при нем…

Приученные к жесткому порядку, разбойники протянули главарю крошечный узелок.

Тот сам развязал его и, видя пару медяков да еще обломок старой монеты, усмехнулся:

– Да, много же ты заработал за свою долгую жизнь! Два… нет, глядите – ха-ха-ха! – даже два с половиной римских асса!

Главарь, под угодливый смех разбойников, показал им потемневшую от времени половинку монеты. И, вдруг вглядевшись в нее, изменился в лице.

– Постой… погодите… что это?!

С этими словами он принялся лихорадочно обшаривать себя… Нашел притороченный к поясу кошель. Долго рылся в нем. И… вытащил точно такую же половинку. Приложил ее к первой. Получилась одна монета!

«Не может быть!..» – перевели с нее глаза друг на друга главарь с пленником.

– Гай?!

– Гней…

Разбойники, ничего не понимая, смотрели на то, как их, казалось, не знавший никаких человеческих чувств главарь вдруг бросился обнимать этого, они и сами не знали для чего приведенного ими в самое логово старика. А тот – его…

– Ай да отец! – не уставал повторять на устроенном по такому поводу пышном пиру Гней. – Если бы не его последний наказ, то я бы сейчас убил своего родного брата! Ай да отец!

Много было расспросов… Ответов…

Гней с гордостью поведал о своем пути, впрочем, безнадежно махнув под конец рукой:

– Я богат теперь, как сам Крёз![104]104
  Крёз — лидийский царь (595–546 гг. до Р.Х.), одним из первых начавший чеканить монеты и обладавший такими несметными богатствами, что в античном мире его считали самым богатым человеком на свете.


[Закрыть] Но только – к чему мне всё это… зачем? Ты, как ученый человек, случайно не знаешь?

Тогда Гай рассказал о своей жизни. А потом, улучив подходящий момент, стал проповедовать своему «старшему» брату о Христе. Он начал с того, что первым из удостоившихся попасть в Рай людей был не праведник, а покаявшийся разбойник. Такой пример не мог не заинтересовать…

Чем больше Гай говорил, тем дольше удерживал его у себя Гней. И в итоге… тоже спасся.

Только уже не для этой, временной жизни, а – для Вечной!

До лучших времен

Город Никея был не самым большим и важным городом Византийской империи. И тем не менее едва ли не самым знаменитым, разумеется, после столичного Константинополя. Ведь именно в нем состоялся Первый Вселенский Собор, составивший и утвердивший Символ веры[105]105
  Никейский Символ веры — христианский Символ веры, формула вероисповедания, принятая на Первом Никейском Соборе в 325 г.


[Закрыть], который был затем расширен и дополнен на Втором Вселенском Соборе, проходившем уже в столице[106]106
  В 381 г.


[Закрыть].

Всё это произошло еще в IV веке, при святых царях Константине и Феодосии.

А спустя много лет, точнее, в VIII веке, сюда, в Никею, из столицы докатилась страшная, с кровавым гребнем волна гонений на… святые иконы. Если бы только все люди, молящиеся теперь перед иконами Богу, Пресвятой Богородице, святым угодникам Божиим, знали, какой ценой была сохранена для них такая спасительная возможность!

Верные ослепленному ересью[107]107
  Ересь, как говорит об этом Православная энциклопедия, – это ошибочное учение, искажающее фундаментальные основы христианской веры.


[Закрыть] императору-базилевсу воины безжалостно уничтожали иконы и не щадили тех, кто осмеливался их защищать или прятать. Каждый хотел спасти свои святыни. Но – как?

Кто-то сумел спрятать их за городом, в безлюдных местах. До лучших времен! Кто-то пустил по волнам моря, предав всё в волю Божию[108]108
  Именно так была чудесным образом спасена приставшая затем к Афонской горе Иверская икона Пресвятой Богородицы.


[Закрыть]. А в одном из никейских домов родители двух девочек – семи и девяти лет – вынуждены были уступить воле базилевса.

Сосед, который прекрасно знал, что у них в доме есть святые образа, алчный и злой купец, во всеуслышание поддержал базилевса. Что, если он донесет? Придут воины, спросят: «А ну, где ваши иконы?»

Что им тогда ответить?

«Иконы можно будет потом приобрести новые, – посоветовавшись, решили отец с матерью. – А детей? Кто заменит нам наших дочерей? Ведь эти воины не жалеют ни старых, ни малых!»

И когда однажды ночью раздался громкий стук в ворота, строго-настрого велев проснувшимся девочкам лежать с крепко закрытыми глазами, перекрестившись в последний раз на иконы, они с печальными вздохами отправились открывать страшным гостям.

Воины вошли в дом, словно хозяева. Из-за их спин и правда выглядывал купец, который всегда завидовал своим добрым и тихим соседям, хотя жил куда богаче.

– Так! Где ваши иконы? – властно спросил, оглядываясь и не видя нигде святых образов, главный воин.

– Вот тут… тут они были! – подсказывая, принялся тыкать острым пальцем на дальний угол сосед.

Отец с матерью, ничего не понимая, посмотрели туда, где только что находились три небольшие иконы. Затем – ошеломленно – друг на друга… на воинов… И в один голос ответили:

– Ничего не понимаем…

– Они исчезли!

– То есть как это – исчезли? – грозно спросил воинский начальник. – Вы что, спрятали их?!

– Нет! Как можно ослушаться воли базилевса! – клятвенно приложил ладони к груди отец.

– Мы сами ничего не можем понять, – добавила его супруга. – Наверное, господин, здесь произошло чудо…

– Эти люди не лгут! – послышались голоса других, подоспевших на шум соседей.

– Никогда!

– Они всегда говорят только правду!

Главный воин вопросительно покосился на купца:

– Это верно?

И даже тот с большой неохотой вынужден был сказать правду:

– Да…

– Чудо! Чудо! – принялись радостно восклицать соседи.

– Еще одно чудо!!!

Начальник повелел немедленно очистить дом и даже двор от всех нежелательных свидетелей происшедшего.

– Ох уж эти иконы! – возвращаясь после выполнения приказа, с видимым сожалением, что принимает участие во всём этом, пробормотал один из воинов. – То и дело с ними какие-нибудь чудеса!

– Чш-ш! – шикнул на него другой. – Хочешь, чтобы наш цербер услышал?! Тогда и тебе, и мне не поздоровится!

Вместе с начальником они тщательно обыскали дом. Заглянули во все углы. Только спящих детей будить не стали.

Главный воин, подойдя к ним, подумал-подумал да и махнул на них рукой: ладно, пусть спят!

Очевидно, неподдельная искренность хозяев, с которой они говорили о том, что иконы исчезли, заверения в их честности многих людей, не исключая донесшего на соседей купца, убедили его. К тому же это действительно было не первое чудо при уничтожении святынь. Причем некоторые чудеса оказывались весьма плачевными для тех, кто выполнял такой приказ.

У одного воина, как он слышал, внезапно как плеть повисла именно та самая рука, которой тот рубил иконы… Другой сильно обгорел в костре из икон…

Кто знает, чем для него всё может вдруг обернуться там, где произошло такое явное чудо! И он торопливо дал знак уходить отсюда.

Когда родители, закрыв ворота, вернулись, то снова как вкопанные застыли на пороге. Все три иконы опять находились в святом углу!

И только услыхав радостный шепот на детском ложе, увидев сияющие лица дочерей, сразу всё поняли. Это они успели спрятать иконы в своей постели… А потом возвратить их на место!

– Да-а… – качая головой, только и смог пробормотать отец. – Сейчас действительно произошло чудо!

Он оглянулся на супругу и уточнил:

– Но только не таинственное исчезновение икон, а то, что наши дети остались живы! Ведь если б воины решили поискать и у них, то изрубили бы вместе с иконами!

Однако ругать дочерей он не стал. Хотя для их же пользы всегда отчитывал за малейшие ослушания. А то и наказывал.

Наоборот, замолчал. Их пример, и даже не пример, а настоящий подвиг веры и верности христианским святыням устыдил его самого – сильного взрослого мужчину. И он стал размышлять, куда бы теперь понадежнее спрятать эти иконы…

До лучших времен![109]109
  Что произошло в 787 г., на организованном святой царицей Ириной Седьмом Вселенском Соборе, когда была осуждена иконоборческая ересь. И читателю, возможно, небезынтересно будет узнать, что этот рассказ, без всякой искусственной привязки его создания к дате, написан именно в тот самый день, когда Православная Церковь отмечает день памяти Святых Отцов этого Собора, и как раз начиналась Всенощная служба на Иверскую икону Пресвятой Богородицы.


[Закрыть]

Лучшие доказательства

Об императоре Павле I, восшедшем на российский престол после своей венценосной матери Екатерины II, говорили столько всего, причем самого противоречивого[110]110
  Да и по сей день говорят!


[Закрыть], что в далеком от столицы селе Никитино не знали, чему и верить. Поэтому, когда из Санкт-Петербурга вернулся ездивший туда по внезапному вызову священник отец Никита в его далеко не самую богатую избу, где он ютился с супругой-матушкой и семью детьми, набилось разве что не полсела. Люди хотели знать правду из первых уст.

А десятилетний старший сын батюшки Николай – сам, как тогда было принято, будущий священник, – просто жаждал ее услышать!

Кое-что он уже успел проведать, когда отец еще только въехал во двор. Погода в Северной столице тоже зимняя. И морозец есть, поменьше, конечно, однако за уши хватает. Но нет такой лепоты, как у них. Снег по улицам и на крышах домов сморщенный, хворый. Да и воздух с моря наволглый, тяжелый. Даже дышать с непривычки трудно.

Дома, особенно в самом центре, каменные, высокие. Народу – не счесть! А на дворце, что у площади, срамно даже сказать – бронзовые фигуры языческих богов и богинь, которые, каждый православный человек знает, суть бесы! Не хотел батюшка верить в то, что говорилось об этом, но, увы, убедился своими глазами…

Как ни берегли чистоту Святой Руси государи – Владимир Мономах… Василий Васильевич Темный… Михаил Феодорович… Алексий Михайлович… да вот – только с Петра I и после него… Отец Никита долго подыскивал слово помягче. Но не нашел и сказал, как думал: засмердило тлетворным дыханием с Запада на Святую Русь. А ведь грязь-то, всем известно, с пылинки начинается!

Вот и всё, что удалось тогда узнать любознательному Николаю.

Отец был чрезвычайно усталым. Он не то чтобы не хотел, а просто не мог долго говорить. Да и понятно – столь долгая зимняя дорога в тряской телеге, которую кое-как тащил старый чужой конь…

Даже в доме, сняв дедовский еще тулуп и штопаную-перештопаную матушкой рясу, батюшка ничего не ответил изумленным родным: как… откуда… и почему на груди у него – серебряный крест?! Ведь такая награда невиданна и неслыханна не то что для сельского, но даже для городского священника!

– После, потом… – пообещал он.

Забрался на печь, где потеплей, и сразу уснул.

И вот только теперь, когда немного передохнул, стал, наконец, расповедывать о самом интересном.

Вопросы сыпались со всех сторон. Однако отец Никита, по своему обыкновению, не торопился с ответами и замечал только главные.

Все знали, что он не любит пустошить языком. А еще предпочитает объяснять всё не просто словом, но так, чтобы оно сопровождалось ярким живым примером. Потому на проповеди его приходили даже из окрестных сел!

Откуда у него крест? Не всё сразу. Потом расскажу!

Видел ли он самого государя императора? Да. Но только издали.

Каков он? Худощав. Лоб высокий. Светлый. Только разве кого по внешности распознать? Суть человека определяется по его делам. А они у нынешнего государя вот каковы.

И отец Никита с удовольствием рассказал то, о чем говорит сейчас весь Санкт-Петербург.

– Ни для кого не секрет, что Павел Петрович очень любит проводить военные парады, – оглаживая густую бороду, начал он. – Оно и правильно – дисциплина и порядок везде нужны. А ну как война? Войско всегда к ней должно быть готово! И вот однажды, в самые крещенские морозы, в конце очередного смотра, заметил император своим острым, с прищуром взглядом вопиющее нарушение всех установленных правил. Треуголка на голове молодого поручика обшита белым плюмажем[111]111
  Плюмаж — украшение из перьев наподобие веера на головном уборе военных.


[Закрыть], какой могут носить только бригадиры[112]112
  Высокий чин, выше полковничьего и ниже генерал-майорского. В то время как чин поручика, согласно Табели о рангах, был всего лишь третьим снизу.


[Закрыть]. Что такое? Как так? Не по чину!

Отец Никита оглядел своих домашних и гостей, слушавших его затаив дыхание, и продолжил:

– Конечно, всему причиной были снег и иней от дыхания старательного поручика. Они сделали треуголку такой белой. Не знаю, ведал про то государь или не ведал… Но он тут же подскакал на коне к нарушителю и строго спросил:

«Почему, сударь, у вас белый плюмаж?»

«По воле Божией!» – вытянувшись, ответствовал поручик. Он знал, как сурово порой наказывает император за куда меньшие провинности, да не одного или двух офицеров или солдат, а весь строй! Краем уха слышал историю, как, прогневавшись на Измайловский полк, государь приказал:

«Направо кругом – и в Сибирь шагом марш!» – И весь полк разом шагнул на восток.

Разумеется, ни до какой Сибири знаменитый полк не дошел, его быстро вернули. Но урок для всех был хорошим.

Справедливости ради отец Никита признался, что касательно данного случая идут споры: было ли это на самом деле или нет. А тут…

«Ну что ж, – тоже не задумываясь, сказал тогда поручику Павел Петрович, – я никогда против воли Божией не иду. Поздравляю бригадиром!»

– Это же надо! – уважительно переглянулись гости.

– Какой поручик – нашел что ответить самому государю!

– А сам император каков?

– Против Бога, говорит, не иду!

– Наш! Наш, мужики!

– Православный!

– Слава Тебе, Господи!

Отец Никита кивнул:

– Да, и к духовенству он относится благосклонно! Вы спрашивали про крест… Так вот теперь по повелению государя все священники будут носить такие наперсные кресты! Принародную порку духовенства, введенную до него, он отменил законом. Жалованье нам достаточное для прожитья выделил…

– А что, это хорошо!

– Позор, когда паства видит, как наказывают, точно малого отрока, ее пастыря!

– Да и лишняя копейка вам не помешает!

– Копейка? – Отец Никита опустил пальцы в карман подрясника и без всякого зазорства, а правды ради показал всем большой, так и засверкавший в свете лучины рубль. – Вот как нас теперь жалует Павел Петрович!

– Гляди, серебряный! – Люди во все глаза уставились на редкостную в небогатом селе монету столь высокого по тем временам достоинства.

– Это ж сколько всего на него можно купить… – заахали и заохали женщины.

– А где же портрет? – спросил кто-то из мужиков.

– А вот портрета-то и нет! – загадочно улыбаясь, развел руками священник.

– Как это?! – не поняли гости.

– Вот, видите, вместо него крест и надпись. Точнее, стих из псалма, – довольно объяснил отец Никита и нараспев прочитал: «Не нам, не нам, а имяни Твоему!» То есть Богу!

– Да-а…

– Коли так и дальше платить будут, хозяйством теперь достойным обзаведетесь.

– Коня своего купите!

– Разве плохо, когда у батюшки резвые лошадки?

– Ведь это нам, если поразмыслить, нужно в первую очередь. Когда тяжко занедужил или помираешь совсем, сам или кто из сродников – пособороваться, грехи тяжкие побыстрей с души снять, причаститься надо. Как батюшке всем и везде поспеть?

– Завистники будут…

– Ну и что? Они всегда и везде были!

– А еще, – жестом останавливая всякое осуждение, ибо это тяжкий грех, сказал отец Никита, – чтобы все священники были учеными батюшками, государь собирается открыть множество новых семинарий[113]113
  За недолгое время, всего за четыре с половиной года царствования Павла I были открыты две духовные академии – в Петербурге и Казани – и восемь семинарий, причем наряду с уже существовавшими все они были обеспечены почти вдвое больше, чем отпускалось на них прежде.


[Закрыть]. Кстати, Николай, это и тебя касается! Большие деньги на такое благое дело выделить обещает!

Николай, видя устремленные на него уважительные взгляды старших, радостно вспыхнул. Еще бы! Ведь у него для этого был двойной повод.

Мало того, что, значит, он скоро поедет учиться. Так еще и убедился, что все самое хорошее, рассказываемое о новом императоре, – правда!